CC BY
9Д. Д. Благой, рассматривая композицию «Медного всадника», обратил внимание на «гармоническую перекличку начала поэмы с ее концом».21 Интересное суждение на этот же счет встречаем и у М. В. Алпатова: в эпилоге поэмы «может быть <.. .> сказалось смутное воспоминание о том острове Голодае, на котором были погребены казненные декабристы. Но в пределах поэмы образ места вечного успокоения Евгения среди идиллически мирной водной стихии контрастно соответствует первой картине с Петром на берегу широкой и быстрой реки. Недаром здесь вновь появляется тот же персонаж — бедный рыбак, гений этих мест».22
«Смутное воспоминание» о месте захоронения декабристов — это непроизвольные ассоциации, создававшие своего рода эмоциональный фон эпилога, но едва ли имевшие в нем решающее значение. В композиции «Медного всадника» эпилог вступает в перекличку со вступлением, и «остров малый», унылый и пустой, с рыбаками, варящими скудный ужин, представляется тем уголком земли, который обойден петровской цивилизацией. Он словно не имеет никакого отношения к «юному граду, полнощных стран красе и диву», которым любуется Пушкин, но который стал чужд и враждебен Евгению. Герой умирает, находит вечное успокоение не в городе Петра, где слышит за собой «тяжело-звонкое скаканье» основателя и хозяина столицы, а на клочке «допетровской» земли, на «острове малом», образ которого был подсказан поэту тем или иным из небольших мриневских островков.
В. Ф. Шубин
К ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ СТИХОТВОРЕНИЯ «ПОЛКОВОДЕЦ»
Первая редакция стихотворения «Полководец» относится к апрелю
1835 г., появление в печати в третьем томе «Современника» — к сентябрю
1836 г., а последний новонайденный автограф из альбома великой княгини ■Елены Павловны датируется концом 1836—началом 1837 г. Публикация стихотворения вызвала тотчас противоречивую реакцию. С одной стороны, это приветственные рецензии и отзывы как единомышленников Пушкина — Н. В. Гоголя, А. И. Тургенева, так и его противников — Ф. В. Бул-гарина, Н. И. Греча. С другой стороны, это критические высказывания и даже полемическая брошюра Л. И. Голенищева-Кутузова.1 На возражения последнего Пушкин откликнулся подробным «Объяснением», таким образом, вопреки своим правилам, непосредственно вступив в спор. Существо возникшей полемики стало предметом как тогдашнего, так и позднейшего
21 Благой Д. От Кантемира до наших дней. Т. 2. С. 192.
22 Алпатов М. В. Этюды по истории русского искусства. М., 1967. Т. 2. С. 67.
1 См.: Мануйлов В. АМодзалевский Л. Б. «Полководец» Пушкина// Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Л., 1939. Т. 4—5. С. 125—164. В этой работе впервые были обобщены и проанализированы все отклики на стихотворение.
разбирательства в ряде статей дореволюционных и современных исследователей данного стихотворения.
Добросовестная работа Г. М. Коки подвела в основном итог долголетним разноречивым суждениям по поводу пушкинской оценки Барклая де Толли. Исследователь писал: «В „Полководце" Пушкин прославляет не военные заслуги Барклая и правильность его стратегической линии — все это полагается несомненным и не требующим доказательств, — шо его-нравственный подвиг».2
Другой вопрос, который решали исследователи стихотворения, — о причинах, побудивших Пушкина исключить из текста четыре стиха, сопоставлявших воинские судьбы Барклая и Кутузова (они следовали за восклицанием «Вотще!»):
Преемник твой стяжал успех, сокрытый В главе твоей. — А ты, непризнанный, забытый Виновник торжества, почил — ив смертный час С презреньем, может быть, воспоминал о нас!
(III, 379)
Одни, начиная с Н. О. Лернера, считали, что это было сделано поэтом по цензурным соображениям, другие, следуя за Ю. Н. Тыняновым, видел» причину в соображениях художественной целесообразности.
Находка И. Т. Трофимовым в ноябре 1969 г. автографа стихотворения в альбоме великой княгини Елены Павловны вызвала полемику и по-вопросу о том, какой текст — опубликованный в «Современнике» или альбомный — следует считать последней авторской волей. Сам И. Т. Трофимов полагает, что найденный автограф является последней волей поэта и что печатать стихотворение необходимо по нему.3 Н. Н. Петрунина*. первой рассмотревшая с научной точки зрения альбомный автограф, убеждена, что считать его отменяющим печатный текст нельзя.4
Таким образом, сложились две точки зрения по важнейшему вопросу: что же считать последней волей автора в отношении стихотворения «Полководец» и каким образом, следовательно, его печатать, или, иначе говоряг можно ли признать альбомный текст дефинитивным, отменяющим печатный?
Для того чтобы решить этот вопрос, надо ответить предварительна на два других: какую нагрузку несет в себе пропущенный отрывок в контексте пушкинского замысла стихотворения и по каким причинам, поэт исключил его из печатного текста?
Думается, что глубинный смысл стихотворения оказался затемненным давним спором об оценке Пушкиным заслуг Барклая. Даже установление того факта, что апология полководца была на руку официальной николаев-
2 Кока Г. М. Пушкин о полководцах двенадцатого года // Прометей. М., 1969. Т. 7. С. 34.
3 Трофимов И. 1) Автограф А. С. Пушкина//Советские архивы. 1970. № 3. С. 112—114; 2) «Полководец» // Прометей. М., 1975. Т. 10. С. 186—200.
4 Петрунина Н. Н. 1) Новый автограф «Полководца» // Временник Пушкинской комиссии. 1970. Л., 1972. С. 14—23; 2) «Полководец»//Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974. С. 278—305. В последней работе Н. Н. Петруниной суммируются все мнения и споры вокруг «Полководцам и впервые стихотворение анализируется во всей его многогранности.
«кой историографии и Пушкину не приходилось, следовательно, вставать в противоборствующую позицию, не разрешает тем не менее недоумений в отношении нескольких строк в стихотворении. На одну из них прежде всего обратил внимание еще JI. И. Голеншцев-Кутузов. Например, он пишет: «„Народ, таинственно спасаемый тобою". Сей стих для меня совершенно непонятен. Многие военные писатели, на разных языках и преданные Наполеону, признали, что до взятия и после взятия Смоленска он сделал важные ошибки и что, ежели бы остался в Смоленске, последствия могли быть совсем другие. По мнению поэта, что воспеваемый им полководец своими действиями спас Россию: должно полагать, что он предвидел и знал все ошибки, которые сделает Наполеон в войне против России. За год вперед предвидеть ошибки Наполеона, не в делах политических, не по внутреннему управлению, а именно ошибки его по военному искусству, и в таких действиях, которые еще не начаты!!!».5
В первом черновом варианте 41-й стих читался иначе: «Бессмысленный народ, спасаемый тобою» (III, 959). К этому варианту и вернулся Пушкин в альбомной записи. «Причина этого исправления, — пишет Н. Н. Петрунина, — в желании избежать формулы „бессмысленный народ" (где «бессмысленный» равно: «непосвященный»), привычного словосочетания стихотворений о поэте и толпе, которую в середине 1830-х годов Пушкин не мог не воспринимать как самоповторение. В процессе переработки стиха поэт нашел вариант, более глубоко характеризовавший реальную ситуацию 1812 г. и в то же время более сильный эвфонически».6 И все же, несмотря на логичность, это объяснение не вполне раскрывает суть стиха. При всей поверхностности суждений JI. И. Голеншцев-Кутузов высказывает трезвую мысль по поводу 41-й строки. Он пишет: «Подобною способностию к предвидению, к проницательности, кажется, никто не был одарен».7
Недоумение вызвало в свое время также и применение Пушкиным к Барклаю эпитета «спасающий», да еще «таинственно». Как писал Л. И. Голенищев-Кутузов: «По всем на отечественном и на французском языке описаниям кампании 1812 года, кажется, нет причины к заключению, что Россия избавлена от нашествия или, как говорят, спасена действиями армии до взятия Смоленска, а разве, может быть, действиями после оставления Москвы и ошибками Наполеона.
После кончины князя Голенищева-Кутузова многие разного рода писатели, и в прозе и в стихах, называли его избавителем России».8
Конечно, создавая поэтический образ полководца, Пушкин отвлекается от конкретности и может использовать возвышенные определения вроде «священной седины», но дело представляется не только в этом. Ведь все десять стихов от слов «О вождь несчастливый!» до стиха «В угоду им тебя лукаво порицал...» явно выбиваются из общего строя стихотворения. Многоточие отделяет эти строки от последующих, создает паузу, закреп-
5 Мануйлов В. А., Модзалевский Л. Б. «Полководец» Пушкина. €. 156—157.
6 Петрунина Н. Н. Новый автограф «Полководца». С. 22—23.
7 Мануйлов В. А., Модзалевский Л. Б. «Полководец» Пушкина. С. 157.
8 Там же. С. 158.
ляет впечатление. Лекеика в этом отрывке восходит несомненно к кругу христианских мотивов и образов, которыми в конце 1820-х—начале 1830-х годов Пушкин пользуется довольно часто. Как писал Н. В. Измайлов, «в последние годы жизни Пушкин нередко обращался к мотивам и образам, связанным с религиозными представлениями, и обращался к ним не только как к художественным фикциям, к элементам поэзии, но и видя в них воплощения известных моральных требований и истин, соответствующих его эстетическим воззрениям».9
Не случайно, что непосредственный толчок к сезданию стихотворения-дали впечатления пасхальной воскресной заутрени 7 апреля 1835 г. в Зимнем дворце. Этот факт отметили еще В. А. Мануйлов и Л. Б. Модзалев-ский: «В ожидании службы или приема в Георгиевском тронном зале Пушкин находился среди других посетителей дворца именно в Военной галерее».10
Впервые более глубокую, смысловую связь этого дня со стихотворением отметила Н. И. Петрунииа: «Давние мысли поэта обретали новую форму и получали неожиданную перспективу на фоне пасхального богослужения. . .».и Подпись под стихотворением подтверждает это: «7 апреля 1835. Светлое воскресение. СПб. Мятель и мороз».
Не раз до этой даты Пушкин бывал в Военной галерее. И в самом тексте «Полководца» (в словах «Всегда остановлюсь») мы встречаем подтверждение многократности посещения этого памятника 1812 года. Но несомненно, что именно 7 апреля дало некое разрешительное впечатление, ставшее стимулом к созданию стихотворения.
Нравственные уроки твердости, убеждения, готовности идти до конца,-стоически перенося гонения и непонимание толпы, извлеченные из Евангелия, определили еще один план стихотворения. При ощущении этого-плана сами собою отпадают недоумения, возникшие еще после первой публикации «Полководца», в отношении таких выражений, как «таинственно спасаемый», «священная глава» («священная седина») и других. В Евангелии же, читаемом во время церковной службы, рассказывается о народе, который, «ругаясь и смеясь», преследовал Христа, и именно эти слова использует Пушкин, говоря о «бессмысленном народе». В черновом варианте встречаем: «Ты шел — и лаяла толпа вокруг тебя» (III, 959). То же самое можно сказать и о стихе: «Все в жертву ты принес земле тебе чужой» (III, 379), вызвавшем особенно недоуменный отпор Голенп-щева-Кутузова. Без ощущения указанного плана стихотворения, выявляющего его внутренний смысл, оно безусловно не укладывается в прокрустово ложе плоскостного, буквального понимания пушкинских выражений. За стихами о «принесенной жертве» и «таинственно спасаемом» народе явственно слышатся слова пасхального тропаря, многократно повторяемого на службе «светлого воскресения», как это было и 7 апреля 1835 г.: «Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».
Сопоставление двух планов — реального Барклая и евангельского' Христа — определяет степень поэтической гиперболизации первого.
9 Иамайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1976. С. 250.
10 Мануйлов В. А., Модзалевский Л. Б. «Полководец» Пушкина. С. 140-
11 Петр у пина II. Н. «Полководец». С. 288.
В стихотворении последовательно прослеживается еще один план, не отмеченный ранее, который определен прежде всего философией стоиков, предшествовавшей идеям раннего христианства. Не случайно Пушкин подчеркивает именно «стоический» характер своего героя в известном письме к Н. И. Гречу от 13 октября 1836 г.: «Стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения» (XVI, 164).
В черновых набросках стихотворения создается образ угрюмого и мудрого старца, соответствующий философии стоиков, проповедовавших идеал мудрости, верящей в свое предназначение, свой рок. Послушный ему, мудрец обретает спокойствие, тщетное волнение об успехе чуждо его душе. Сохранив суть образа стоика, сами слова «старик», «старец» Пушкин все же снимает, заменив их выражением «устарелый вождь», которое более соответствует реальной личности Барклая. Именно вера в рок, •свойственная стоикам, проявляется и в словах «таинственно спасаемый». Вера в предназначение сочеталась у стоиков с высшей идеей «долженствования». Исправление Пушкиным слов:
И на полу-пути другому наконец Был должен уступить...
И на полу-пути был должен наконец Безмолвно уступить...
(III, 960, 379)
можно объяснить не только желанием устранить упоминание Кутузова в роди «преемника», но и художественно укрепить позицию стоицизма Барклая.
Наконец, мотив «желанной смерти», звучащий в стихотворении, также присущ идеологии так называемой древней стой, основатели которой Зенон из Китиона и Клеанф из Асса, по преданию, покончили с собой. Только смерть может вырвать запутавшегося из неразумного хаоса жизни, в котором он не может обрести независимость, и таким образом приобщить его к идеально мыслимому, разумному целому. Реальная биография Барклая де Толли давала, как известно, основания для такого сближения. В Бородинском бою он бросался в самую гущу схватки, под ним было убито пять лошадей, но пули пощадили его.
Стихотворение «Полководец» по своему смыслу, теме и образности примыкает к целому ряду стихотворных произведений, созданных Пушкиным в 1830-е годы. Это касается прежде всего стихотворения «Странник» и последнего, «каменноостровского» цикла, созданного поэтом в 1836 г., особенно таких его составляющих, как «Мирская власть» и «Из Пиндемонти», где речь идет о выдающейся личности, ее отношениях с окружающей средой.
В «Полководце» можно выделить как бы несколько планов.
Первый — самый внешний, отталкивающийся от непосредственного ^впечатления, от созерцания Военной галереи и портрета Барклая, представленного в ней.
Второй — создающий нравственный фон, осмысленный через ассоциацию с крестным путем Христа.
Третий — связанный с двумя предыдущими и формирующий образ= мудреца-стоика.
Четвертый отвечает глубоким размышлениям поэта о творце и замечательной личности вообще в ее столкновении с «толпой».
Барклай де Толли и Кутузов в 1812 г. — тема особая с точки зрения» художественной. С иной позиции — военной, их вклада в исход войны — вопрос понятный и не требующий никаких объяснений. Пушкин первым публично поднял нравственную сторону этой темы. Правда, чуть позже-С. А. Маркевич в «Энциклопедическом лексиконе» писал о Барклае: «Услуги, оказанные им отечеству, делают память его священною для каждого россиянина. Но несправедливость современников часто бывает уделом людей великих. Не многие испытали эту истину в такой степени, как~ Барклай де Толли».12 Эта статья Пушкину не могла быть известна к тому времени, когда вышло в свет стихотворение, посвященное Барклаю де Толли. Безусловно и то, что статья С. А. Маркевича, сухо констатирующая: факты и вызвавшая интерес весьма узкого круга читателей, не могла идти ни в какое сравнение с произведением Пушкина. Возможно, что » сам Пушкин, увлеченный поэтической стороной проблемы, не вполне учел тот общественный резонанс, который может вызвать подобное сопоставление Кутузова и Барклая де Толли. Потому-то, вероятно, Пушкин активно» вступает в полемику. То, что поэт никак не хотел умалить заслуг М. И. Кутузова как главнокомандующего русской армией, одержавшей* победу над французской, — факт, никогда не подвергавшийся сомнению-Мало того, Пушкин писал: «Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую он так чудно оправдал» (XII, 133).
В известном стихотворении «Художнику» поэт определил место каждого из полководцев в борьбе против наполеоновской армии: «Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов» (III, 416). В этой строке,, написанной уже после «Полководца», Пушкин как бы подводит итог спору, возникшему в октябре 1836 г.
Барклай де Толли «зачал» стратегию ведения войны, нацеленную на: изнурение противника и последующий его разгром в генеральном сражении, и у историков нет оснований сомневаться в том, что все произошло бы именно так, как он наметил. Но Барклай, не пользовавшийся полным доверием в армии и смененный Кутузовым, не смог довести до^ конца свой план. Верный стоически понимаемому чувству долга, он покоряется своей участи. Кутузов же, оценив обстановку и совершенно* согласный со своим предшественником, поступает точно так же: армия продолжает отступать, но у него было преимущество — ему верили.. Для первого полководца, медленно шедшего к вершине своего пути, — это было крушение. Вот этот-то психологический конфликт Кутузов — Барклай был поэтически осознан Пушкиным.
Однажды эта тема — трагедия полководца — уже прозвучала в стихах: Пушкина, не включенных в окончательный текст. Они примыкают к XXXIV строфе шестой главы «Евгения Онегина» (где речь идет о Лен-
12 Кока Г. М. Пушкин о полководцах двенадцатого года. С. 22.
-ском, убитом на дуэли). Исключенные строки были посвящены графу П. А. Строганову, в чине генерал-лейтенанта командовавшему армией в битве под Краоном 23 февраля 1814 г., когда французской армией предводительствовал сам Наполеон. Многие годы «русский якобинец» П. А. Строганов лелеял мечту о непосредственном столкновении с французским императором на поле брани. Наконец, это произошло, план сражения был составлен П. А. Строгановым, но случай лишил его лавров -победителя. В этом сражении погиб единственный сын генерала Александр Строганов — ядром ему оторвало голову. Отец был вынужден уступить командование сражением, исход которого был уже предрешен, графу М. С. Воронцову. Пушкин пишет:
И предал славе ты чужой Успех, ободренный тобой.
(VI, 412)
Сравним в «Полководце»:
Преемник твой стяжал успех, сокрытый В главе твоей.
(III, 379)
В этом сопоставлении представляет интерес и тот факт, что в обоих случаях поднималась тема о месте поэта в обществе через систему как бы посторонних образов, в размышлении о том, что мог бы совершить герой, «ели бы он не погиб. В одном случае физически (Строганов—Ленский), в другом для памяти истории (Барклай) не состоялся победитель, погиб творец.
В плане военном Кутузов несомненно был единомышленником Барклая, согласным с его стратегией ведения войны, продолжившим и развившим эту стратегию. В плане же столкновения их судеб они — соперники. Один, лишенный доверия народа, не может исполнить свои великие замыслы, другой, облеченный им, исполняет эти планы вопреки тому, что эти замыслы так и остались чуждыми, непонятными большинству. Гений, герой оказывается непризнанным (речь идет не об официальном признании, которое игнорирует Пушкин, — кресты, ордена, ленты). Он не признан народом, и именно тогда, когда это необходимо, — в 1812 г. Пушкин писал: «Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб; вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены, награждены. Так, -но кем и когда?.. Конечно, не народом и не в 1812 году» (XII, 133).
Эта ситуация и оказывается благодатной почвой для создания образа непризнанной великой личности, стоически переносящей сложившееся соотношение сил. Образ «соперника» необходим в данном варианте Пушнину как антипод, при отсутствии которого поставленная художественная задача разрешается не в полную силу. Образуется своеобразный треугольник: непризнанная возвышенная личность — ее соперник — «толпа».
«Тема исторической трагедии Барклая, — пишет Н. Н. Петрунина *)б опущенных стихах, — оттенялась и снижалась в них темой личной обиды на „преемника", что бросало тень на его стоический характер».13
13 Петрунина Н. Н. Новый автограф «Полководца». С. 21.
В альбомной же записи Пушкин заменяет слово «преемник» словом «соперник».
Вторая замена в том же исключенном фрагменте определения «непризнанный» определением «оставленный» объясняется тем, что утверждение о непризнании заслуг Барклая не вполне соответствует истине.
Произведенные исправления свидетельствуют лишний раз о том, что запись в альбоме производится уже после появления стихотворения в печати. Именно эти мысли, которые даже при исключении данного фрагмента прозвучали в стихотворении, подверглись нападкам Л. И. Голени-щева-Кутузова. Нежелание быть превратно понятым заставляет Пушкин» произвести замену.
Н. Н. Петрунина подвергает сомнению тот факт, что такая замена является «результатом сознательной работы над текстом». В свете всего вышеизложенного можно и не согласиться с данным утверждением. Зато заслуживает внимания следующее высказывание исследователя в отношении двух впервые возникших в альбомном тексте вариантов: «Скорее в них выявился и вышел на поверхность внутренний смысл стихов».14 Это положение можно распространить и на все произведенные Пушкиным переработки.
В альбомном варианте произведенные поправки нагляднее выявляют внутреннюю схему произведения: полководец, «соперник» и «бессмысленный парод». Что же нового добавляют само включение пропущенных строк и произведенная поэтом правка? Они выявляют еще один, без* этого не ощутимый, а для автора несомненно важный план. Перед нами* творец (неважно, полководец он, поэт, художник — в данном случае полководец), соперник, похищающий его труд, и «дикая чернь». Тема Моцарта и Сальери, гения и обыкновенного человека в их столкновении разрешается на этот раз в новом аспекте.
Анализируя ситуацию, в которой создавалось стихотворение, мы никак не можем отказать Пушкину в том, что он прекрасно ориентировался в ней и мог ожидать как отрицательной, так и положительной реакции на свое стихотворение.
При той тенденции, которая тогда складывалась в официальных кругах относительно вклада Кутузова и Барклая в победу в войне 1812 г. з* которой Пушкин не мог не ощущать, он вовсе не хотел выступать с позиции правительства. Об этом явно говорит и реакция Пушкина на восторженные отклики Булгарина и Греча по поводу стихотворения. И хотя, как нам теперь совершенно ясно, поэт не преследовал цели оценить военные заслуги обоих полководцев, он предпочел лишиться внутренне важных для него строк в стихотворении, только бы не быть понятым превратнот. а также не сыграть на руку официальной версии, создаваемой к предстоящему 25-летнему юбилею Отечественной войны 1812 г.
Можно заметить, что указанная тенденция не вполне еще утвердилась, если председатель цензурного комитета М. А. Дондуков-Корсаков отмечает: «... стихотворение „Полководец" заключает в себе некоторые мысли о главнокомандующем российскими войсками в 1812 г. Барклае де Толли, выраженные в таком виде, что комитет почел себя не вправе до-
14 Там же. С. 23.
пустить их к напечатанию без разрешения высшего начальства».15 Только С. С. Уваров, как министр просвещения причастный к рождению новой тенденции в оценке событий 1812 г., понимал в полной мере, что стихотворение Пушкина не противоречит официальной позиции, и разрешил печатать его без изменений.
Но основное изменение — исключение строк о конфликте между Кутузовым и Барклаем — уже было произведено самим поэтом. Оставление их способствовало бы тогда подкреплению официальной версии. Таким образом, это изменение в стихотворении следует признать вынужденным сложившейся ситуацией, а не совершенным по соображениям художественного порядка. Фрагмент, обозначенный двумя строками отточий, несомненно важен для понимания внутреннего смысла стихотворения в целом.
Безусловно, что, решившись подвергнуть рукопись автоцензуре, Пушкин старается добиться наибольшего возможного художественного эффекта.. В том же отрывке, отсутствующем в печатном тексте, Пушкин в альбомном варианте, как мы помним, делает исправления именно в опущенных ранее стихах, заменив слово «преемник» словом «соперник». Это исправление никак нельзя признать случайным или объяснить инерцией памяти, так как ни в одной прежней редакции стихотворения этого варианта нет. Он вводится впервые в текст «Полководца», а это значит, что поэт не просто переписывает стихотворение, а продолжает над ним работу.
Попробуем рассудить следующим образом. Если Пушкин решил и» соображений только художественного порядка исключить стихи, сопоставляющие судьбу Кутузова и Барклая, и закрепил это публикацией, то для чего же тогда возвращаться к ним снова? Если бы дело заключалось в интересе хозяйки альбома великой княгини Елены Павловны к опущенным стихам, то Пушкин вполне мог бы записать ей уже сложившиеся ранее стихи и этим ограничиться. Тот факт, что Пушкин исправляет в альбомном тексте определение «непризнанный» на «оставленный», свидетельствует о продолжении работы над отделкой стихотворения ужо после публикации и полемики, возникшей по ее поводу. Ведь именно мотив непризнания, явственно звучащий в стихотворении, вызвал отрицательно-недоуменную реакцию. Чтобы устранить двусмысленность или неправильное понимание своей позиции по этому вопросу, Пушкин и возвращается к варианту черновика. Считать данную поправку случайной также, на наш взгляд, нет оснований.
Можно сделать и другой вывод: восстановление пропущенного отрывка было для Пушкина принципиально важным, в то время как возвращение к допечатной редакции 48—49-го стихов такого значения не имело, так как они сложились окончательно. Между прочим, и изменения в том в другом случаях произведены были на разных этапах работы. Если начало работы по исключению отрывка мы видим еще в перебеленном автографе, то изменение этих двух стихов происходит только на последней, завершающей стадии, отраженной лишь в печатном тексте.
Представляется, что текст стихотворения «Полководец» впредь надо печатать по новонайденному автографу, отразившему последнюю стадию
15 Временник Пушкинского Дома. 1914. Пг., [1915]. С. 15.
15 Т
работы Пушкина над произведением, включая в основной его корпус опущенные в печати стихи, а также с исправлениями, зафиксированными альбомным вариантом.
В. П. Стар к
ВОКРУГ ОДНОЙ СТАТЬИ ПУШКИНА
В публицистическом наследии Пушкина имеется статья, хорошо известная как пушкинистам, так и исследователям русско-французских связей 1820—1830-х годов. Это отклик поэта на речь М. Е. Лобанова — «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной», опубликованный в № 3 «Современника» за 1836 г. Обычно исследователи, обращаясь к отзыву, совершенно справедливо отмечают стремление поэта оградить как русскую литературу, так и французских романтиков, на которых обрушился Лобанов, от крайне официозных, охранительно-реакционных нападок уваровской цензуры. Однако обнаруженные в Ленинградском отделении Архива АН СССР документы (ф. 8, Российская академия) позволяют ввести в научный оборот новые данные по этому вопросу. Но обратимся к истории.
18 января 1836 г. в Российской академии состоялось торжественное заседание. Обычно академию посещало не более 10—12 человек, в тот же день присутствовала почти половина ее членов — 29 человек. Среди них и родственник императора — принц Ольденбургский.1 Открыл заседание непременный секретарь академии Д. И. Языков, прочитавший присутствующим сообщение об истории создания академии, основных направлениях деятельности «Русского Парнаса» вплоть до 1830-х годов. О «Жизнеописании И. И. Лепехина» сделал сообщение В. А. Поленов. Затем были прочитаны воспоминания А. С. Шишкова о Н. М. Карамзине. Прочитал свои стихи П. А. Ширинский-Шихматов.2 Наконец, с пространным «Мнением» о современном состоянии русской литературы, о «пагубном» влиянии на нее французской литературы познакомил присутствующих М. Е. Лобанов. 'Его речь изобиловала нападками на современную французскую литературу, содержавшую лишь «отвратительные зрелища» и бывшую, по мнению оратора, «услужливой переписчицей грязных страстей черни».3 Именно в произведениях представителей романтической школы чудились Лобанову якобинские ужасы — «зародыши безнравия, безверия <.. .>, заблуждений или преступлений».4 Особенно порицался Бальзак, сочинявший «непристойные и бесчеловечные романы», а также Гюго, создавший «гнуснейшую из драм» — «Лукрецию Борджия», запрещенную в России.
1 Архив АН СССР, ф. 8, оп. 1, № 41, л. 13—16.
2 См.: Заседание, бывшее в имп. Российской академии 18 января 1836 г. СПб., 1836.
3 Там же. С. 21.
4 Там же. С. 19.
