CC BY
106
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 5
К 200-летию Отечественной войны 1812 года
Ни одно историческое событие не повлияло на развитие русского национального сознания, русской культуры и прежде всего литературы так, как победоносная Отечественная война 1812 года против агрессии вооруженных сил почти всей Европы, возглавлявшихся одним из самых блестящих полководцев всех времен. Освободительная война преисполнила чувством законной гордости не только образованные сословия, но и весь народ России. Он стал в полной мере «историческим» (по Гегелю), а не просто «догоняющим» другие народы. Теперь он их даже перегнал в литературном отношении. До Пушкина никто из русских не стоял вровень с классиками западноевропейских литератур, а за три десятка лет от Пушкина до Толстого в России родилось столько же классиков, сколько в Англии или Франции за полтысячелетия. При этом о войне 1812 года писали лучшие из лучших поэтов — Пушкин и Лермонтов, лучший из прозаиков — Лев Толстой. Их произведения продолжают оставаться достойными самого тщательного изучения.
С.И. Кормилов
ДВА МИХАИЛА И 1812 год
Лермонтов и Барклай де Толли
Автор доказывает, что фрагмент Михаила Лермонтова «...Великий муж! здесь нет награды.» обращен к герою Отечественной войны 1812 г. Михаилу Барклаю де Толли. Оба они имели предков-шотландцев. Лермонтов с детства мечтал стать великим человеком и при этом считал, что современники его не поймут и не оценят по достоинству. В истории это произошло с Барклаем де Толли.
Ключевые слова: Отечественная война 1812 г., полководец, Барклай де Толли, Лермонтов, Пушкин.
The author aims to prove that Lermontov's lines: ".Velikiy muzh! Zdes' net nagrady..." is addressed to Mikhail Andreas Barklay de Tolly who was a hero of the Patriotic War of 1812. Both of the men had Scottish ancestors. Since early childhood Lermontov had been dreaming of becoming someone great and at the same time he was sure that his contemporaries could not understand and appreciate him. In real historical circumstances that was what took place in Barklay de Tolly's life.
Key words: The Patriotic War of 1812, general, Barklay de Tolly, Lermontov, Pushkin.
Отечественная война 1812 г. у Лермонтова показана или как-либо затронута в стихотворениях «Наполеон» (1829), «К ***» («Не
говори: одним высоким...», 1830), «Поле Бородина» (1830 или 1831), «Два великана» (1832), «Бородино» (1836 или 1837), «Воздушный корабль» (1840), «Последнее новоселье» (1841), в «нравственной поэме» «Сашка» (1835 или 1836) и, возможно, как-то связанном с ней «Начале поэмы» (1839 или 1840), драме «Странный человек» (1831), юнкерском сочинении «Панорама Москвы» (1834). По свидетельству Белинского в статье о втором издании «Героя нашего времени», незадолго до гибели поэт задумывал прозаическую трилогию, в которой второй роман должен был быть посвящен эпохе Александра I, в основном войне 1812 г. и заграничному походу русской армии.
Но, думается, всем этим данная тема у него не исчерпывается.
Может быть, незадолго до или сразу после своего «Бородина», в 1836 или, скорее, в 1837 г., Лермонтов написал стихотворение об одном из главных героев отшумевшей за четверть века до того Отечественной войны1. Рукопись с оторванным началом содержит три четверостишия, начинающихся строками «Великий муж! здесь нет награды, // Достойной доблести твоей!» Тема непризнанной выдающейся личности — одна из самых характерных для Лермонтова. Прославило его стихотворение «Смерть поэта» — о гонимом великом поэте, а творческий путь его увенчался стихотворением о гонимом пророке. Как и в этих классических произведениях, автор апеллирует к «небу» («здесь» значит «на земле»), говоря о достойной награде: «Ее на небе сыщут взгляды, // И не найдут среди людей». Великому человеку обещано и признание потомства, что для лермонтовской поэзии тоже характерно:
Но беспристрастное преданье Твой славный подвиг сохранит, И, услыхав твое названье, Твой сын душою закипит.
«Сын» появится нескоро, далее он представляется как «потомок поздний». Заслуги почившего «мужа» определяются его патриотизмом:
1 В таком случае настоящая статья примыкает к нашей статье «"Да, были люди в наше время." Лермонтов и 1812 год» (Вопросы литературы. 2011. № 6). К сожалению, ее верстка не была показана автору, и она напечатана с ошибками. Александровская колонна в Петербурге была после обработки торжественно открыта в 1834 г., хотя, как верно сказано в статье на с. 12, установлена еще в 1832-м (см.: Мануйлов В.А., НазароваЛ.Н. Лермонтов в Петербурге. Л., 1984. С. 20), когда, однако, Пушкину незачем было избегать присутствия на ее открытии в камер-юнкерском мундире, поскольку тогда он камер-юнкером еще не был. В цитате из «Поля Бородина» Лермонтова «Я вспомня леденею весь» вместо «вспомня» напечатано «вспоминая», что превращает ямб из 4-стопного в 5-стопный (с. 18). Сноска 5 на с. 9 приобрела не авторский вид, и в ней появилось слово «незакавыченные» с буквой «о» вместо «а» в корне. В разностопных и вольных стихах исчезла симметричная запись с отступами; под один ранжир разностопные строки в лермонтовское время почти никогда не подводили. Есть и более мелкие искажения. Но руководство журнала во главе с И.О. Шайтановым ничего этого печатно не признало.
Свершит блистательную тризну Потомок поздний над тобой И с непритворною слезой Промолвит: «Он любил отчизну!»
Высказывались разные предположения об адресате этого отрывка. Л.М. Аринштейн в энциклопедической статье о нем пишет: «Наиболее аргументировано предположение, выдвинутое почти одновременно И. Андрониковым, В. Мануйловым и Л. Модзалев-ским, что "великий муж" — это М.Б. Барклай-де-Толли, первый главнокомандующий рус. армией в 1812, несправедливо обвиненный молвой в измене и уступивший место М.И. Кутузову. Это предположение согласуется с гипотезой о возможной связи стих. Л. с одой Пушкина "Полководец" (1835)». Автор статьи лишь исторически неточен: Барклай командовал не всеми армиями, действовавшими против войск Наполеона, как Кутузов, а только 1-й Западной, правда, самой многочисленной. Что касается пушкинского «Полководца», то он несомненно посвящен несправедливо обвинявшемуся Барклаю де Толли. Гипотеза же относительно лермонтовского «великого мужа» считается лишь предпочтительной. «Не лишена основания, — продолжал Л.М. Аринштейн, — также более ранняя версия Б. Эйхенбаума, согласно к-рой "великий муж" — это П.Я. Чаадаев, подвергшийся преследованиям за «Философическое письмо» (опубл. в окт. 1836 в журн. «Телескоп»). В разное время выдвигались предположения, будто Л. имел в виду А.Н. Радищева, П.И. Пестеля, К.Ф. Рылеева, П.А. Катенина, ген. А.П. Ермолова. Называли также имя героя войны 1812 ген. Н.Н. Раевского, попавшего в опалу за дружеские связи с декабристами (И. Ениколопов). Однако даже наиболее убедит. концепции остаются в ряде моментов весьма уязвимыми», — пишет Л.М. Аринштейн и подытоживает: «Не исключено, что Л., сознавая типичность ситуации, отказался от конкретизации имени "великого мужа" и с этой целью намеренно придал стих. черты фрагмента»2. Но у лермонтовского героя есть какое-то определенное «названье», хоть оно и не оглашено.
Наименее убедительны предположения относительно Радищева и декабристов. Советские литературоведы стремились однозначно «революционизировать» мировоззрение Лермонтова. Он, безусловно, поэтизировал бунтарей, но великими людьми их не именовал.
Ставропольский лермонтовед А.В. Попов цитирует имевшего на этот счет свое мнение выдающегося историка: «Может быть и в самом деле, — справедливо замечает Е.В. Тарле, — трагически погибший революционер здесь более правдоподобен, чем пессимистический философ Чаадаев и чем фельдмаршал Барклай?» — и аргументирует
2 Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 81.
свое возражение тем, что Пестель и Рылеев были казнены в 1825 (на самом деле в 1826) г., отрывок же Лермонтова (тут Попов солидарен с Б.М. Эйхенбаумом) определенно обращен к живому, а не мертвому. Эйхенбаум датировал его 1836 г., когда появилось «Философическое письмо» Чаадаева. Между тем он находился в лермонтовской тетради, хранившейся в Чертковской библиотеке; среди 32 отрывков, набросков и писем, составляющих ее, 25 написано в 1837 г. или позже (на мой взгляд, отнесение отрывка о «великом муже» к 1837 г., юбилейному, работает на гипотезу о его связи с Отечественной войной). Этот отрывок «помещен тридцатым по счету после таких, написанных в первой ссылке и после нее, произведений, как "Кинжал", "Спеша на север из далека", "Памяти А.И. Одоевского", "Беглец", "Поэт" и др. "Великому мужу" предшествуют написанные бесспорно в 1837 г., после высылки на Кавказ, стихотворения "Я не хочу, чтоб свет узнал" и "Не смейся над моей пророческой тоскою"»3. По мнению А.В. Попова, «великий муж» — это и не умерший в 1818 г. Барклай де Толли, а близкий к декабристам Павел Катенин, в 1837 г. здравствовавший. «Лермонтову хорошо был известен нравственный подвиг Катенина, в прошлом блестящего офицера-преображенца, отличившегося в кампании 1812 г. в боях при Бородине, Люцене, Кульме и Лейпциге4. Катенин был первенствующим членом Союза Спасения, о чем Лермонтову должно было быть известно <.. .> от С.Е. Раича, былого участника Союза Благоденствия, преподавателя университетского благородного пансиона5. Стихотворение Катенина "Отечество наше страдает" получило широкое распространение в декабристской среде и стало революционным гимном. <...> Возможно, что написанное Лермонтовым во время пребывания в университетском благородном пансионе стихотворение "Жалобы турка" связано с декабристским гимном Катенина»6. Павел Александрович был отправлен в отставку и сослан, его трагедия «Андромаха» была раскритикована в печати, а планы и наброски сюжетов юного Лермонтова перекликаются с известными произведениями Катенина. С 1833 г. он снова служил, на Кавказе и в Ставрополе близко сошелся с родственником Лермонтова П.И. Петровым, весьма вероятно, что Лермонтов в 1837 г. являлся к Катенину как коменданту Кизлярской крепости. «Катенин, живший в Кизляре очень скромно на свое небольшое комендантское жалованье, был для Лермонтова "великим мужем", чьи неоспоримые подвиги не были по достоинству оценены современниками. Лермонтов вос-
3 Попов А.В. Загадка «Великого мужа» // Ставрополье. Литературно-художественный альманах Ставропольского краевого отделения Союза советских писателей. 1957. <Вып.> 16. С. 77.
4 Следовало бы говорить в таком случае о кампаниях 1812 и 1813 гг.
5 Как будто преподаватели пансиона делились с учившимися в нем отроками воспоминаниями о своем вольнодумном прошлом!
6 Попов А.В. Указ. соч. С. 77.
хищался гражданской доблестью Катенина, пронесшего сквозь всю свою жизнь, несмотря на ссылки и гонения царских властей, неукротимую ненависть к самодержавию и деспотизму, верность своим декабристским, освободительным идеалам. Лермонтов, веривший в великое будущее России, был твердо убежден, что история сохранит славный подвиг Катенина, и благодарное потомство скажет о Катенине: "Он любил отчизну!"». А верхнюю часть листа со стихотворением поэт оторвал, якобы опасаясь жандармов: «Так было безопаснее и для него, и для Катенина.. .»7
Однако всего сказанного недостаточно, чтобы называть полковника и литератора не первого ряда (в 1830-е гг. это было уже совершенно очевидно) «великим мужем». И страдал он только от власти, а не вообще «среди людей», как сказано у Лермонтова.
Чаадаев, привлекший к себе внимание единственным «Философическим письмом», скандально прославился больше, чем Катенин, и все же он и в советское время причислялся разве что к выдающимся, но не великим личностям. В пушкинское и лермонтовское время величие ассоциировалось лишь с крупнейшими государственными деятелями (из всех русских царей только Петр I и Екатерина II были официально признаны Великими) и с полководцами (упомянутые в стихотворении Лермонтова «доблесть» и «славный подвиг» — скорее всего воинские, и «тризны» в свое время справлялись по воинам). Как известно, официальную отповедь вызвал написанный В.Ф. Одоевским некролог Пушкина, в котором было сказано: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!..»8 Министр народного просвещения С.С. Уваров (правда, питавший к Пушкину острую личную неприязнь) сделал внушение редактору «Литературных прибавлений к Русскому инвалиду» А.А. Краевскому, напечатавшему этот некролог: «Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе?.. "Солнце поэзии"! Помилуйте, за что такая честь? "Пушкин скончался. в середине своего великого поприща"! Какое это такое поприще? Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки не значит еще проходить великое поприще!..»9
Б.М. Эйхенбаум защищал свою гипотезу, впервые высказанную в 1936 г., как бы к юбилею публикации «Философического письма». «Стихотворения 1836-1838 гг. свидетельствуют о знакомстве Лермонтова с "философическим письмом" Чаадаева и большом влиянии
7 Там же. С. 79.
8 Соколов Вадим. Рядом с Пушкиным. Портреты кистью и пером. Ч. II. М., 1999. С. 91.
9 Там же. С. 427.
этого письма на него (см. ниже комментарий к "Думе"). Неизвестно, был ли он знаком с Чаадаевым лично, но важно иметь в виду, что живший в это время в России И.С. Гагарин (будущий иезуит), близкий друг Чаадаева, часто виделся с Лермонтовым. В кругу друзей Чаадаев давно занимал положение учителя, мудреца, "великого мужа". Еще в 1817 г. Пушкин написал известное четверостишие к его портрету:
Он высшей волею небес Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес, У нас он — офицер гусарской»10.
Но ясно, что, по Пушкину, Чаадаев мог бы стать великим человеком в античности, а «в оковах службы царской» остался всего лишь гусарским офицером.
К пушкинскому четверостишию Эйхенбаум сделал примечание: «В это время Чаадаев служил в том самом лейб-гвардии гусарском полку, в котором потом служил Лермонтов. Это тоже могло влиять на отношение Лермонтова к Чаадаеву: в полку сохранялись воспоминания о Чаадаеве и личные связи с ним»11. Однако могло ли это породить представление о его величии?
Обосновав значение «Философического письма» и напомнив о впечатлении, произведенном им на общество, Эйхенбаум подытожил: «Весь этот материал поддерживает нашу догадку, что стихотворение Лермонтова обращено к Чаадаеву и написано в ответ на обвинения его в ненависти к России. Заключительные слова стихотворения ("он любил отчизну!") приобретают полный смысл именно как ответ на эти обвинения и на "Апологию сумасшедшего". <...> Возможно, что верхняя часть листа, на котором оно написано, оторвана не случайно, а с целью зашифровать его для посторонних лиц»12. Вывод почти такой же, какой будет в статье А.В. Попова применительно к Катенину.
В июле 1951 г. Б.М. Эйхенбаум и Е.В. Тарле, оба не принимавшие точку зрения И.Л. Андроникова насчет Барклая де Толли13, обменялись письмами по поводу таинственного «великого мужа». Историк считал его «твердыми признаками», в противоположность литературоведу, то, что он уже мертв «и его лишь на небе должно искать, ибо только там нашлась для него награда»; что его подвиг — не мысль, а действие, «действие реальное, однократное («Так жизнь скучна, когда боренья нет.», «Мне нужно действовать, я каждый день бессмертным сделать бы желал.», «Мне жизнь все как-то ко-
10 Варианты и комментарии // Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. Т. II. М.; Л., 1936. С. 167.
11 Там же.
12 Там же. С. 169.
13 См.: Андроников И. Лермонтов. Новые разыскания. Б. м., 1948. С. 91-112.
ротка, и все боюсь, что не успею я свершить чего-то.»). Свершить, а не написать — и что-то такое, что может обессмертить в один день совершившего это действие»; за это «совершивший заплатит жизнью ("Смерть моя ужасна будет, чуждые края ей удивятся, а в родной стране все проклянут и память обо мне")», и отреагирует на это «большинство людей» (резкое отличие от позиции тех, кто считает «великого мужа» жертвой только властей); «великий муж» в стихотворении 1836 г. (Тарле принимает датировку своего корреспондента) «совершил что-то, о чем мечтал в 1831 г. отрок для себя» и что может оценить только поздний потомок. Фамилии Пестеля и Рылеева Е.В. Тарле ставит в скобках под вопросом. Главный вывод историка: «Без 11 июня 1831 г., мне кажется, трудно даже и приступать к решению проблемы 1836 г.»14. Иными словами, определенного ответа на вопрос о прототипе «великого мужа» нет, но Тарле весьма убедительно увязывает этот вопрос с мечтами самого Лермонтова в юные годы о величии, неоднократно цитируя его программное философское стихотворение с дневниковым названием «1831-го июня 11 дня». В том же году в «Отрывке» («Три ночи я провел без сна — в тоске.») устами средневекового князя Мстислава Черного он ясно выразил свои собственные еще детские фантазии: «Я вдруг нашел себя, в себе одном // Нашел спасенье целому народу <...>». Через несколько лет в «Полководце» Пушкина будет упомянут «народ, таинственно спасаемый» Барклаем де Толли. В детстве и отрочестве Лермонтов несомненно был мечтателем, как потом его герой Печорин, и воображал себя великим человеком, достигшим своего величия благодаря вовсе не стихам: их еще было немного, и умный отрок не переоценивал их качество — печататься Лермонтов стал по тогдашним понятиям поздно. Может быть, и его внезапное на первый взгляд решение из сугубого гуманитария превратиться в военного (в юнкерской школе он стихи забросил), вызванное трудностями перехода из Московского университета в Петербургский, было буквально обусловлено мальчишеством — детским (хотя и соответствующим тогдашней общественной психологии) представлением о том, что геройство и величие связаны в первую очередь с войной.
Б.М. Эйхенбаум оказался менее проницателен, чем историк, заявив ему в ответ, что «прямой и обязательной связи» между стихотворениями «1831-го июня 11 дня» и «.Великий муж! здесь нет награды.» он не видит: «Общая идейная связь, конечно, есть, но вряд ли она может помочь отгадке лица». Вновь Эйхенбаум оспаривает мысль о том, что «великий муж» — уже покойник: это его «взгляды» устремлены на небо. «В таком случае речь идет о поступке, совершенном именно сейчас, в 1836 г., и о последствиях этого поступка
14 О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж» (из переписки Е.В. Тарле и Б.М. Эйхенбаума) // Русская литература. 1965. № 1. С. 188.
как для самого лица, так и для потомства. <.> И ясно другое: эти взгляды, т. е. этот человек, ищет "награды" на земле — значит речь идет о живом»15. Но в стихотворении все-таки прямо не сказано, что он эту награду ищет, а «взгляды» могут быть и не его, другие или другой (сам поэт, солидарный с ним, возможно, чувствующий свою близость к нему) тоже вправе ждать посмертного воздаяния тому, кто его достоин (включая и себя).
Слово «подвиг» у Лермонтова, указывает Эйхенбаум, необязательно означает однократный поступок, «действие». В стихотворении 1831 г. «Ужасная судьба отца и сына.» говорится: «Но ты свершил свой подвиг, мой отец». Речь идет о жизненном подвиге (самоотречении во имя сына). «Слово для Лермонтова — тоже поступок, если оно приводит к серьезным последствиям, если оно является выражением мужества и силы»16. И вновь — аргументация в пользу Чаадаева, воспринимавшегося Лермонтовым «как великий патриот, не побоявшийся критикнуть "немытой России", что она — "страна рабов, страна господ", и объявленный за это клеветником и сумасшедшим. Чего же надо было еще, чтобы признать это "письмо" подвигом, а его автора — мучеником и "великим мужем"?»17 Но в 1836-1837 гг. Лермонтов пока еще не написал «Прощай, немытая Россия.», где, с одной стороны, общность мысли поэта с чаадаевской очевидна, с другой же — он (или его лирический герой) высказывается непосредственно от своего лица и ни с кем не солидаризируется, а в отрывке о «великом муже» несомненно сопереживание с ним.
О декабристах — Пестеле, Рылееве — Эйхенбаум верно говорит, что только правительство объявило их «изменниками», а «общество могло считать их поступок заблуждением, даже преступлением, но не видело в нем предательства, измены. Между тем последняя строка лермонтовского стихотворения предполагает обвинение "великого мужа" в том, что он не любит отчизны, что он не патриот и проч. <.> Все стихотворение написано, по-видимому, о человеке, поступок которого был проявлением подлинной и высокой любви к отчизне, между тем как этот поступок был объявлен выражением ненависти к ней. Стихотворение Лермонтова — своего рода "апология", созвучная написанной самим Чаадаевым "Апологии сумасшедшего"», поэтому, продолжает литературовед, стихотворение обращено к нему, «а не к Барклаю де Толли, не к Пестелю или Рылееву, не к Радищеву»18.
Но уверенность Б.М. Эйхенбаума в том, что «великий муж» до 1836 г. не умер, не была абсолютной. Позже в статье «Лирика Лермонтова (Обзор)» Эйхенбаум присоединился к гипотезе И.Л. Андро-
15 Там же.
16 Там же.
17 Там же. С. 189.
18 Там же.
никова, хотя и с оговоркой: «Это тем более вероятно, что в конце 1836 или в самом начале 1837 г. Лермонтов написал "Бородино". Однако считать его окончательным решением вопроса еще нельзя: несколько странно, что в "Бородине" на роль Барклая нет никакого намека»19. Ничего странного, там на роль Кутузова намека нет, а на роль не названного Барклая как раз есть («Не смеют что ли командиры // Чужие изорвать мундиры // О русские штыки?»). Вообще рассказчик-солдат обычно мог видеть из начальства разве что своего полковника, и то далеко не каждый день.
Все-таки, видимо, «великий муж» принадлежал к славной плеяде военачальников — героев Отечественной войны, память о которой постоянно поддерживалась в обществе (так, Александровскую колонну в честь нее и правившего тогда российского императора в Петербурге открыли и каменные Триумфальные ворота взамен деревянных в Москве установили между ее двадцати- и двадцатипятилетним юбилеями, в 1834 г.). И.К. Ениколопов об отрывке Лермонтова пишет, что «одно кажется несомненным: поэт воспевает участника войны, совершившего "славный подвиг", но не удостоенного должного внимания и "награды" и в 30-х годах уже забытого». Этот автор полагает, что Барклай де Толли имел основания считать себя обиженным, «но он сохранил командование 1-й армией и особенного "подвига" ни до Бородина, ни после не совершал»20. Потом он получил наивысшие награды, ему был поставлен памятник. Однако Пушкин в «Полководце» прямо пишет, что он ни много ни мало спасал народ, который «ругался» над его «священной сединою» — эпитет приравнивает полководца-страдальца к христианским подвижникам, т.е. речь идет о двойном подвиге, воинском и духовном. О героическом поведении Барклая во время Бородинского сражения, когда он явно стремился ценой жизни смыть со своего имени клеймо изменника, Пушкин пишет в высоком, архаизированном стиле:
Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — Вотще! —
Тире после знака препинания тогда было знаком глубокой паузы, а Пушкин к нему прибавляет еще две строки точек, как бы останавливаясь в благоговейном молчании.
Ениколопов же ищет истинно достойных, по его мнению, претендентов на роль «великого мужа»: «Более обойденным считал себя генерал П. Багратион. Совершив беспримерный переход с юга,
19 Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. М.; Л., 1961. С. 325-326.
20 Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж» // Русская литература. 1971. № 2. С. 157, 158.
на виду у неприятеля, он соединился с армией Барклая де Толли и, будучи старшим в чине, оказался в подчинении у последнего. В своих письмах этого времени он очень сокрушался этим обстоятельством»21. Да, Багратион был среди травивших Барклая де Толли. Отступая со своей 2-й армией, он действительно искусно маневрировал, но и командующий 1-й армией несмотря на ошибки (связанные с тем, что первоначально при армии находился Александр I)22 сумел привести ее к соединению со 2-й. «Нацелив после неудачной виленской операции свой главный удар против 1-й Западной армии, Наполеон рассчитывал втянуть ее в генеральное сражение. Это ему не удалось»23. Старшинство Багратиона в чине перед Барклаем состояло в том, что тот же чин генерала-от-инфантерии он получил не более чем на 11 дней раньше24. От Барклая он зависел, так как со своими немногочисленными войсками после соединения двух армий в Смоленске не мог действовать самостоятельно.
И.К. Ениколопов рассмотрел и другую кандидатуру в «великие»: «Опала постигла замечательного деятеля Отечественной войны, "правую руку" Кутузова, генерала П. Коновницына. Последние годы своей жизни он проводил праздно в имении близ Гдова; скончался в 1822 году»25. Но в отличие от Багратиона и Барклая де Толли П.П. Ко-новницын армиями не командовал (лишь во время Бородинского сражения ненадолго, до приезда Д.С. Дохтурова, заменил раненого Багратиона). В начале войны 1812 г. он командовал всего лишь дивизией (правда, очень хорошо), потом — корпусом26. «С 4(16) сент. дежурный генерал при М.И. Кутузове, фактически исполнял обязанности начальника Главного штаба действующей армии. <.. .> С янв. 1813 командовал гренадерским корпусом»27. Отличиями обойден не был: «За успехи в Отечественной войне награжден 15.2.1813 орденом Св. Георгия 2-й степени. <.. .> С 12.12.1815 по 6.5.1819 военный министр. Одновременно с 12.12.1815 сенатор. С 25.11.1819 член Государственного совета, главный директор кадетских корпусов и
21 Там же. С. 158.
22 См.: Гарнич Н.Ф. 1812 год. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1956. С. 67-70.
23 Там же. С. 77.
24 См.: Залесский К.А. Наполеоновские войны. 1799-1815. Биографический энциклопедический словарь. М., 2003. С. 217 и 225. Согласно другому источнику, «в генералы от инфантерии оба были произведены одним приказом 20 марта 1809 г., но в тексте Багратион стоял первым, следовательно и в списках по старшинству значился впереди Барклая де Толли» (Приказы по 1-й Западной армии. Публикация А. П. Капитонова // Россшскш архивъ. История Отечества в свидетельствах и документах ХУШ—ХХ вв. <Вып.> VII. М., 1996. С. 58). Алфавит помог?
25 Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж». С. 158.
26 См.: Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 300-301.
27 Там же. С. 301.
Царскосельского лицея»28. Да Ениколопов и не настаивает на том, что лермонтовский неоцененный «великий муж» — это Коновницын.
По его мнению, наибольшего сочувствия заслуживал другой герой Отечественной войны 1812 г. — генерал Н.Н. Раевский, который 11 июля под Дашковкой «принял непосредственное участие в бою вместе с двумя своими юными сыновьями»29 (повторена опровергавшаяся самим Раевским в разговоре с К.Н. Батюшковым30, но поддержанная Жуковским в «Певце во стане русских воинов» легенда31), потом отличился в Смоленске и при Бородине. Говоря об отношениях Пушкина с сыновьями военачальника, И.К. Ениколопов умалчивает о его тяжелом разочаровании в Александре, только пишет, что последний был выслан из Одессы в Полтаву с запрещением въезда в столицу. О втором сыне героя 1812 г. сообщает: «В самый разгар русско-турецкой войны любимый сын его Николай, так удачно сделавший свою военную карьеру (в возрасте 26 лет он имел уже чин генерал-майора), получил выговор от главнокомандующего Паскевича»32. Но что такое выговор от непосредственного начальства по сравнению с генеральским чином в 26 лет? Действительно тяжелыми несчастьями для старшего Раевского были отъезд его
28 Там же. «1 января 1810 г. Александром I по предложению М.М. Сперанского был образован Государственный совет, в котором предполагалось рассматривать все законопроекты перед утверждением их императором.
<...> Первоначально в нем было 35 членов, назначаемых императором из числа высших сановников. Министры также являлись его членами по должности. <...> В царствование Николая I было окончательно определено место Государственного совета в системе государственных учреждений как законосовещательная инстанция. В 1812-1825 гг. и в 80-х гг. роль Совета падает, он подменяется Кабинетом министров» (Мурашев Г.А. Титулы, чины, награды. СПб., 2000. С. 55-57).
29 Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж». С. 158.
30 Потому-то якобы «никак не упомянул о подвиге Раевского и поэт К. Батюшков, состоявший в период военных действий адъютантом Раевского» (там же. С. 159). На самом деле Батюшков так передал их разговор. «"<...> Не вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: "Вперед, ребята. Я и дети мои откроем вам путь к славе — или что-то тому подобное". Раев<ский> засмеялся. "Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда, я был впереди. Солдаты пятились. Я ободрял их. Со мною были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило. На мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын сбирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок), и пуля ему прострелила панталоны: Вот и все тут. Весь анекдот сочинен в Петербурге. Твой приятель (Жуковс<кий>) воспел в стихах. Граверы, журналисты, нувеллисты воспользовались удобным случаем, и я — пожалован Римлянином. Et voilà comme on écrit l'histoire!"» (Батюшков К.Н. Сочинения: В 2 т. Т. II. М., 1989. С. 37). Фраза по-французски: «И вот как пишут историю!» (см.: Есипов В. «И вот как пишут историю!..» // Вопросы литературы. 2004. № 4. С. 254-267).
31 Раевский тогда проявил личную храбрость, но в целом бой под Салтановкой был неудачным. «Его атака была отбита; по приказу Багратиона отвел войска к деревне Дашковка <...>. Под Салтановкой потерял 2504 чел., противник — ок. 1 тыс. чел.» (Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 354).
32 Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж». С. 159.
2 ВМУ, филология, № 5
дочери Марии к мужу С.Г. Волконскому в Сибирь и смерть их сына-младенца. Однако ни в коей мере заслуженный генерал-от-кавалерии не страдал от непризнания среди людей. Он испытывал материальные стеснения; после смерти Раевского Пушкин в записке А.Х. Бенкендорфу хлопотал о пенсии для его вдовы, называя покойного героем и великим человеком, о чем напоминает Ениколопов. В переводе с французского это ходатайство выглядит так: «Прибегая к вашему превосходительству, я надеюсь судьбой героя 1812 года — великого человека, жизнь которого была столь блестяща, а кончина столь печальна — заинтересовать скорее воина, чем министра, и доброго и отзывчивого человека33 скорее, чем государственного мужа»34. Но в оригинале «du grand home»35 может значить и «великого», и «большого», а Пушкин в роли ходатая, естественно, ставит умершего главу семьи как можно выше.
Сам Раевский не считал великим человеком ни себя, ни даже Кутузова, а, будучи верноподданным, только Александра I. Во время заграничного похода он говорил Батюшкову: «Из меня сделали римлянина <...>. Из Мил<орадовича> великого человека, из Кутузова — Фабия. Я не римлянин — но зато и эти господа — не великие птицы. Обстоятельства ими управляли, теперь всем движет Государь. Провидение спасло отечество. Европу спасает Государь или провидение его внушает. Приехал царь: все великие люди исчезли. Он был в Петербурге, и карлы выросли. Сколько небылиц напечатали эти карлы!»36
И.К. Ениколопов пишет: «По-видимому, современникам, интересующимся событиями 1812 года, было ясно, что речь в стихотворении Лермонтова "Бородино" ведет участник сражения — солдат, защищавший Семеновские флеши или "редут Раевского". <.> Если припомнить настойчивое желание Лермонтова напечатать свое "Бородино" именно в пушкинском "Современнике", то можно предположить, что еще при жизни Пушкина он захотел свое преклонение перед великим поэтом высказать более ощутительным способом. Зная его благорасположение к герою Раевскому, он в стихотворении "Великий муж" прославил генерала»37. Как будто лермонтовское «преклонение перед великим поэтом» определялось в первую очередь хорошим отношением Пушкина к Раевскому, его вдове и младшему сыну. А в «Современнике» в 1836 г. был напечатан «Полководец», стихотворение о Барклае де Толли. «Бородино» было призвано продолжить в пушкинском журнале тему Отечественной войны 1812 г.
33 Положительная характеристика Бенкендорфа дается в недавней книге: Олейников Д. Бенкендорф. М., 2009 («Ж.З.Л.»).
34 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. X. Л., 1979. С. 630.
35 Там же. С. 209.
36 Батюшков К.Н. Сочинения: В 2 т. Т. II. С. 37.
37 Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж». С. 160.
Генерал Раевский был славным военачальником, одним из самых известных героев Отечественной войны, но «прославленность» и «величие» — не одно и то же. Раевский командовал корпусами38, грандиозных побед не одерживал, в 1812 г. его солдаты проявили исключительную стойкость в оборонительных боях. Насчет дружбы с декабристами у И.К. Ениколопова и Л.М. Аринштейна — большое преувеличение. «По делу о вооруженном мятеже 25.12.1825 были арестованы оба сына Р., оба его зятя М.Ф. Орлов и С.Г. Волконский, брат В.Л. Давыдов; самого Р. мятежники планировали включить в состав Временного Верховного правительства»39. Но их антиправительственных взглядов пожилой заслуженный генерал не разделял. Его дочь Мария Волконская поехала к мужу на каторгу, преодолев сопротивление отца. Сыновей все же выпустили. 26 января 1826 г. Раевский стал членом Государственного совета; правда, и после этого «безуспешно хлопотал об осужденных зятьях»40, но М.Ф. Орлов благодаря брату Алексею, ближайшему к А.Х. Бенкендорфу человеку и его будущему преемнику во главе III отделения его императорского величества канцелярии и корпуса жандармов, отделался отставкой.
Больше подходит на роль «великого мужа» еще один герой войны 1812 г. — А.П. Ермолов, известный также и как покоритель Кавказа, «генерал седой» из лермонтовского «Спора». «Во время заграничных походов русской армии 1813-1814 был начальником артиллерии союзных армий, затем командовал дивизией и корпусом. Отличился в боях при Кульме и взятии Парижа, где командовал гренадерским корпусом. С 1816 командир отдельного Грузинского (позже Кавказского) корпуса, затем главнокомандующий в Грузии и одновременно чрезвычайный и полномочный посол в Иране. <.> Сторонник суворовских методов воспитания и обучения войск, выступал против линейной тактики и кордонной стратегии, отрицательно относился к аракчеевскому режиму, отличался властным и независимым характером»41. Он сыграл в истории более значительную роль, чем
38 Лишь недолго в 1814 г. занимал пост командующего армией вместо заболевшего П.Х. Витгенштейна (см.: Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 355).
39 Там же.
40 Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812-1815 гг. // Россшскш архивъ. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. <Вып.> VII. С. 527.
41 Краснов В., Дайнес В. Русский военно-исторический словарь. М., 2001. С. 197. «Возможно, — писал В. Мануйлов, — что стихотворение Лермонтова 1836 года "Великий муж! Здесь нет награды." <.> обращено к Ермолову, а не к П.Я. Чаадаеву или М.Б. Барклаю де Толли, как это считалось раньше» (МануйловВ.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966. С. 68). Но отношение Лермонтова к Ермолову было сложным. «Его раздумья о тайной драме легендарного кавказца, сжигающего горские аулы и спасающего горских детей, как свидетельствует замысел романа, где «седой генерал» назван "диктатором", а его план покорения Кавказа — "кровавым", были столь же беспристрастны, как и
Раевский, но и опала его была серьезнее. Николай I предпочел ему гораздо менее яркого Паскевича. Ермолов «во время русско-турецкой войны 1826-28 вступил в конфликт с ген. И.Ф. Паскевичем и 3.3.1827 подал в отставку "по домашним обстоятельствам"»42. «Желая смягчить опалу, Император Николай I назначил его в 1831 г. членом Государственного Совета. Однако Ермолов уклонялся от "возданной ему чести" и игнорировал заседания Совета»43. И все же это была только царская опала, а «среди людей» авторитет Ермолова оставался непоколебимым. Во время Крымской войны он был избран начальником ополчения сразу в семи губерниях44.
Другое дело — прижизненная и посмертная судьба М. Б. Барклая де Толли (1757-1818). Не очень знатный лифляндский дворянин, сын отставного поручика, он поначалу не слишком стремительно продвигался в чинах. Но в 1807 г., когда он был тяжело ранен и находился на излечении, «его навестил Александр I и имел с ним беседу. После этого император стал отличать Б. и тот сделал головокружительную карьеру, обойдя большое число генералов (что вызвало недовольство в армии)»45. Во время русско-шведской войны 1808-1809 гг. у него произошел конфликт со знатным князем генералом Д.В. Голицыным, впоследствии многолетним московским генерал-губернатором. «После того как руководство операцией по переходу по льду Ботнического залива было поручено ген. М.Б. Барклаю-де-Толли, Г <олицын> демонстративно подал в отставку (по ряду источников план кампании был составлен Г <олицыным>, но вся слава досталась Барклаю)<... >»46. Так что в 1812 г. генералитет плохо относился к военному министру еще до начала отступления под его командованием, хотя за два с половиной года на министерской должности он успел сделать немало. «Под руководством Б. составлено "Учреждение для управления большой действующей армией", проведено улучшение воен. администрации, почти в 2 раза увеличена армия, сооружены новые крепости, созданы продовольственные магазины и снарядные парки. Представил план по обороне России на случай войны с Наполеоном,
"Дума" поэта о судьбе собственного поколения» (Марченко Алла. Лермонтов. М., 2010. С. 420).
42 Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 284. Преобладающее объяснение: «Покровительствовал сосланным на Кавказ декабристам. За связь с ними в 1827 отозван с Кавказа и уволен в отставку» (Краснов В., Дайнес В. Русский военно-исторический словарь. С. 197).
43 Словарь русских генералов. С. 390.
44 Там же.
45 Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 225.
46 Там же. С. 267. Если это была несправедливость, то в недавней компилятивной «Истории войн России» появилась другая, нелепейшая. Там подвиг перехода с войсками по льду Ботнического залива приписан. П.И. Багратиону (см.: История войн России / Авторы-составители: А.Г. Мерников, А.А. Спектор. Минск, 2009. С. 132-133).
где указывал на необходимость уклонения от генерального сражения, отступления в глубь страны и ослабления противника постоянными атаками легких частей. <.> План Б. получил высочайшее одобрение, и Б. предпринял ряд мероприятий по его осуществлению (в т.ч. была увеличена численность армии, созданы пехотные и кавалерийские корпуса, штабы трех Западных армий и т.д.)»47.
Но, как верно отмечает историк и писатель В.М. Глинка, «в 1812 году, в период небывалого патриотического подъема, Барклай совершенно закономерно не мог оказаться тем человеком, которого народ и армия сочли бы своим вождем. Барклая не знали, как Кутузова или Багратиона: быстро выдвинувшись, он не был главнокомандующим ни в одну из предшествовавших кампаний. Против него говорили и эта малая известность войскам, и иностранное имя, и неумение говорить с солдатами, и, наконец, совершенно необходимая, но столь не удовлетворяющая чувство патриотизма тактика отступления, казавшаяся святотатством именно потому, что исходила от Барклая»48.
Во время долгого отступления, в «имени» его «звук чуждый не-взлюбя» (Пушкин), на Барклая де Толли возроптали чуть ли не все от солдата до императорской фамилии. Находившийся при армии великий князь Константин Павлович в Смоленске заявил жителям: «Не русская кровь течет в том, кто нами командует»49. По требованию Барклая этот представитель семьи Романовых, в жилах которой, кстати, уже оставался лишь самый минимум русской крови, был отправлен в Петербург (между прочим, про грузина П.И. Багратиона, командовавшего 2-й Западной армией, сторонника скорейшего сражения, великий князь таких слов не говорил), но теперь и двуличный император, до войны санкционировавший этот план ее ведения, отрекался от бывшего любимца. «Александр I сам подрывал по мере сил авторитет Барклая. Так, он с явным одобрением лично передал генералу Роберту Вильсону, комиссару английского правительства, слова, сказанные атаманом Платовым Барклаю после эвакуации Смоленска: "Вы видите,— я одет только в плащ. Я никогда больше не надену русского мундира, так как это стало теперь позорным"»50.
47 Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 225.
48 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1988. С. 79. Барклай де Толли, получивший в 1812 г. абсолютно незаслуженное прозвище «Болтай да и только», не умел говорить не с одними лишь солдатами. «Опытный администратор А.А. Аракчеев, узнав о назначении Ермолова на пост начальника штаба 1-й армии, заявил: "Вам, как человеку молодому, предстоит много хлопот; Михаил Богданович <.> весьма дурно изъясняется и многого не досказывает, а потому вам надо стараться понимать его и дополнять его распоряжения своими собственными" (Русский вестник. 1863. Т. 47. № 9. С. 131)» (Приказы по 1-й Западной армии. С. 59).
49 Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 303.
50 Тарле Е.В. Наполеон. Минск, 1992. С. 266.
Если И.К. Ениколопов заявлял, что Барклай «особенного "подвига" ни до Бородина, ни после не совершал», то В.М. Глинка пишет вслед за Пушкиным в «Полководце»: «Барклай тяжело переживал недоверие к нему армии и назначение Кутузова. В Бородинском бою он явно искал гибели. Одетый в шитый золотом мундир, во всех орденах и лентах, с огромным плюмажем на шляпе (именно так он изображен Доу), представляя заметную для врага мишень, Барклай непрерывно был на виду у неприятеля и не раз лично водил полки в атаку»51. Перед этим, 24 августа, он был освобожден от должности военного министра.
Наконец, надо четко обозначить величайший — именно так — моральный подвиг Барклая, о котором историки, и то далеко не все, до сих пор говорят лишь вскользь и безоценочно (в отличие от Кутузова и Багратиона не очень жалуют Барклая де Толли и исторические романисты ХХ в.). На военном совете в Филях именно он, оклеветанный за его отступление, предложил отступить, оставив Москву без боя. После всего пережитого, не считаясь с огромной личной обидой, он добровольно освободил главнокомандующего Кутузова, который должен был принять тяжелейшее решение, от груза инициативы в этом самом трудном вопросе.
21 сентября в Тарутинском лагере больной, издерганный Барклай покинул армию: «<...> острая форма лихорадки вывела генерала из строя более чем на полгода»52. Там же, в Тарутине, ополченский офицер В.А. Жуковский написал «Певца во стане русских воинов», где воспел многих военачальников, только не Барклая де Толли, и никогда в будущем не исправил свое «упущение», формально имея на это право, поскольку полководец «во стане» не остался. Но в заграничном походе он участвовал и был награжден по заслугам. За сражение под Кульмом (1813) получил орден св. Георгия 1-й степени (Кутузов был его удостоен за изгнание французов из России), затем графский и княжеский титулы (только не светлейшего князя, как Кутузов)53, в 1814 г. — уже редкий тогда чин фельдмаршала54
51 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. С. 79. Через несколько часов сражения, вспоминал адъютант Барклая В. И. Левенштерн, «при нем было только три адъютанта: Закревский, Сеславин и я, — из коих двое последних были ранены, но могли еще нести свои обязанности; все прочие были убиты, ранены или потеряли своих лошадей; под некоторыми было убито по три лошади» (Из записок В. И. Левенштерна // Бородино в воспоминаниях современников. СПб., 2001. С. 73).
52 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. С. 79.
53 См.: Карнович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. СПб., 1886 (репринт — М., 1991). С. 203, 187-188.
54 См.: Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 225, 227-228. У Наполеона было 26 маршалов, но чин маршала Франции скорее соответствовал российскому чину «полного генерала» (генерала-от-инфантерии, -от кавалерии, -от артиллерии), так как следовал непосредственно за чином дивизионного генерала.
(правда, Кутузов был в него произведен в 1812 г. через два дня по прибытии к 1-й и 2-й Западным армиям). Посмертно ему тем более воздали должное. Из русских военачальников только его и Кутузова портреты в Военной галерее Зимнего дворца выполнены Джорджем Доу во весь рост. К двадцатипятилетию Отечественной войны перед Казанским собором в Петербурге, где похоронен Кутузов, были установлены памятники как ему, так и Барклаю де Толли. Их статуи до установки, в 1836 г., видел Пушкин в мастерской скульптора Б.И. Орловского, о чем упомянул в стихотворении «Художнику». Правда, в нем он ограничил роль Барклая: «Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов». Последний был «совершителем» только в отношении изгнания Наполеона из России, а Париж брали войска Барклая де Толли, так что он, строго говоря, был и «зачинатель», и «совершитель». Лермонтов не знал неопубликованного стихотворения «Художнику», но теоретически и «Полководец» мог его не вполне устраивать в смысле оценки исторической роли военачальника. «Портрет Барклая не случайно привлек особое внимание великого поэта — это одна из лучших работ Доу. Одинокую фигуру генерала со спокойным, задумчивым лицом посетитель запоминает надолго. Фоном ему служит не просто "военный стан", как писал Пушкин, а лагерь русских войск под Парижем и панорама самого города, окруженного высотами, взятыми с боя русской армией 18 марта 1814 г. Выбор такого фона не случаен — за руководство штурмом Парижа Барклай-де-Толли был произведен в генерал-фельдмаршалы»55.
Теперь у него были основания ждать признательности не только от царя, генералитета и офицерства, но и от солдат-победителей. «В феврале 1815 г., находясь в Варшаве, Барклай-де-Толли издал специальную инструкцию, обязывающую командиров всех рангов обратить особое внимание на состояние подчиненных им частей и подразделений <.>. Первой задачей командиров объявлялось "сбережение людей". <.> Командующий предупреждал, что начальники частей, в которых убыль людей будет "несравненно" превосходить прочие части, подвергнутся "наистрожайшему взысканию". <.> Указывался один из способов поощрения солдат: "Перевод в гренадерские роты есть первый шаг к поощрению солдата, заслуживающего верностию и хорошим поведением своим некоторое отличие <.>"». Конечно, все базировалось на требовании строгой дисциплины. «Важной задачей являлось также поддержание исправности оружия и амуниции. По мнению Барклая-де-Толли, исправность оружия рождала "некоторое в солдате доверие к самому себе". Поэтому начальники должны были всячески внушать нижним чинам, что оружие является их собственностью, которую не следует пере-
55 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. С. 80.
давать из рук в руки. <...> Строевые учения проводились в первой половине дня, только нерадивые и наказанные солдаты занимались и после обеда. <.> Командиры рот также должны были заботиться о гигиене солдат, о чистоте в квартирах и казармах. <. > Для образования солдат начальники должны были читать и толковать им артикулы, рассказывать "о наказаниях за преступления и награде за усердную и беспорочную службу"». Требовалось помнить не только об офицерской чести: «Корпус офицеров, чувствующих цену своего звания, никогда не потерпит в обществе своем товарища, оскорбляющего честь почтенного сего сословия. Таковое обхождение начальников с подчиненными не относится исключительно к одним только офицерам, но желательно, чтобы и в нижних чинах возбуждено было чувство чести. А для сего. необходимо дать им почувствовать цену почтенного звания солдата (выделено мной. — И.У.), коего поведение соответствует достоинству.»56
И все-таки в памяти народа, да и того же Пушкина остались не награды и почести, даже не заслуги, а почти всеобщая хула, которую несправедливо пережил Барклай де Толли.
Необъективное отношение к полководцу сохранялось именно «среди людей», а не среди властей. Пушкинский «Полководец», таким образом, все же «преследовал благородную цель реабилитации памяти давно умершего Барклая, о роли которого в 1812 году современная Пушкину печать начисто умалчивала. Единственная статья в "Московском телеграфе", опубликованная в 1833 году, выражавшая сходный с поэтом взгляд на деятельность незаслуженно забытого военачальника, навлекла на журнал неприятности со стороны цензуры и даже угрозу закрытия, о чем Пушкин, конечно, знал»57. Так что тема достойного воздаяния выдающемуся полководцу и при Лермонтове оставалась актуальной, причем не только в общественном, но для обоих поэтов по-своему и в личном плане. Тема «Полководца» — «тяжкое одиночество в чуждой и враждебной толпе — отражала <.> собственные мучительные ощущения великого поэта, как раз в эти годы тщетно стремившегося вырваться из петербургского «светского» окружения. В 1835-1836 гг. одинокая фигура Барклая была особенно близка Пушкину. «Полководец» — одно из произведений великого поэта, в котором отчетливо звучат трагические ноты приближающейся катастрофы — неравного поединка Пушкина с враждебным ему миром <.>»58. Надо ли говорить, что Лермонтов воспринимал мир как еще более враждебный и в своем окружении, в котором ничтожеств и недоброжелателей было даже больше, чем в пушкинском, был еще более одинок?
56 Ульянов И. Регулярная пехота 1801-1855. (История Российских войск.) М., 1996. С. 86-87.
57 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. С. 77.
58 Там же. С. 77-78.
В «Полководце» дальний родственник Кутузова усмотрел принижение его ради Барклая59. Пушкин напечатал в томе IV «Современника» за 1836 г. «Объяснение», охотно отдав предпочтение Кутузову перед Барклаем как в «военном гении», так и в «народной доверенности», но не за счет умаления заслуг последнего, незаслуженно настрадавшегося: «Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик? Ужели, после двадцатипятилетнего безмолвия, поэзии не позволено произнести его имени с участием и умилением? Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб; вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены, награждены. Так, но кем и когда?.. Конечно, не народом и не в 1812 году. Минута, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками, была радостна для России, но тем не менее тяжела для его стоического сердца. Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым: не только роптал народ ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждою, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в России высоко поэтическим лицом». Пушкин в данной ситуации не пожалел дорогого старшего друга, упомянув о своей «смиренной хвале <.. .> вождю, забытому Жуковским <.. .>»60.
Под этими словами Лермонтов не колеблясь мог бы подписаться. Но в одном вопросе он вне всякого сомнения со своим кумиром согласен не был.
В «Полководце» Пушкин акцентировал «нерусскость» своего героя: «Всё в жертву ты принес земле тебе чужой». Поэт не побоялся упрекнуть в неблагодарности собственный народ: «<...> Своими криками преследуя тебя, // Народ, таинственно спасаемый тобою, // Ругался над твоей священной сединою». И Пушкин, и Лермонтов не принимали официальную «народность», входившую с 1833 г. в уваровскую идеологическую триаду наряду с самодержавием и православием. И все же Пушкин в данном случае как бы оказался к ней несколько ближе, заострив наряду с общечеловеческим аспектом проблемы внешний национальный, заявив о «земле. чужой» для Барклая, впрочем, поставив его этим выше национальных чувств. Но «чужой» — сказано неверно. Точнее, это отражение инсинуаций 1812 г. «И можно ли, сохраняя объективность, сказать, что Россия была для Барклая "землей чужой"? <.> Происходя из Лифляндии,
59 См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. VII. Л., 1978. С. 503 (комментарии).
60 Там же. С. 332.
будучи сыном боевого офицера русской службы, честный Барклай никогда не отделял себя от России, в его сознании даже в самые горькие минуты Россия не была "чужой" землей. Ей он служил, отдавая все свои способности, за нее сражался и проливал кровь <.>»61. Дело, однако, не только в самоощущении и в том, где и как служил. Михаил Богданович был «иностранцем» не больше, чем Михаил Юрьевич. Он «происходил из шотландского рода, известного с XI в. и переселившегося в XVII в. в Лифляндию»62 — тогда же, когда Георг (Юрий) Лермонт, чей шотландский род также известен с XI в., переселился в Россию63. Лифляндию к России Петр I присоединял гораздо раньше, чем была к ней присоединена родина Багратиона — Грузия.
Отдаленно иностранное происхождение Лермонтова — отнюдь не исключение для нашей литературы. Е.П. Карнович, говоря о происхождении русских писателей, называет Симеона Полоцкого, белоруса, учившегося в Киеве, выходцем из Польши и продолжает: «После него на литературном поприще выступает у нас князь Антиох Кантемир, потомок омолдаванившегося татарина. В первой половине прошлого (XVIII. — С. К.) столетия явился у нас гениальный, без всякой иноземной примеси, человек — Ломоносов. Но после него на русском Парнасе занимают почетные места лица иноплеменного происхождения. Державин — потомок татарского мурзы Багрима: о таком происхождении министр-поэт сам вспоминает в своих стихотворениях; Сумарков — потомок шведского выходца, Херасков — происхождением волох <...>. Автор «Недоросля», фон-Визин, происходил от взятого в плен при Иване Грозном ливонского рыцаря. Потомки его оставались в лютеранстве и только дед писателя принял православие. Придавший новое направление нашей литературе, русский историограф Карамзин (Кара-мурза) происходил из татар, Озеров — от выезжего немца. Знаменитый автор «Горя от ума», несмотря на свою вполне великорусскую фамилию, был, однако, неотдаленный потомок поляка Гжибовского, вызванного при царе Алексее Михайловиче для составления «Уложения». <.> Жуковский по матери был турок, а по настоящему отцу Бунину (Буникевский) — потомок поляка. От поляков же происходили: Нелединский-Мелецкий и Баратынский. Поэт Лермонтов произошел по отцу от выехавшего из Польши шотландца, а по матери, Арсеньевой, от татарина, Гоголь — от польского шляхтича Яновского, принявшего малороссийскую фамилию Гоголь <.>. Наконец, Пушкин был по мужскому колену потомок выехавшего в Россию в половине XIII столетия немца Радши, а по женско-
61 Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. С. 78.
62 Залесский К.А. Наполеоновские войны. С. 224.
63 Лермонтовская энциклопедия. С. 467.
му — африканского негра»64. Только Радша, приехавший на Русь не «в половине», а в начале XIII в. из Пруссии, которая тогда еще не стала немецкой, был, вероятно, серб, прадед же Пушкина по матери А.П. Ганнибал — не негр, как считал сам поэт, а абиссинец (эфиоп). Абиссинцы находятся в родстве с семитами (арабами и евреями).
Любопытно, что такую же картину представляют российские фельдмаршалы. В 1886 г. Е.П. Карнович писал: «Из числа бывших у нас до сего времени генерал-фельдмаршалов, не считая при этом лиц из русского Императорского и других владетельных домов, двое Разумовских, Гудович и Паскевич, — были природные малороссы. Из прочих фельдмаршалов Головин был потомок греческого князя, Шереметев — выходца из Пруссии, герцог Кроа — бельгиец, Са-пега — поляк, Брюс — шотландец, Миних — ольденбуржец, двое князей Трубецких — потомки великого князя Литовского Гедимина, Ласси — ирландец, Бутурлин — потомок немецкого выходца, Апраксин — татарина, трое Салтыковых — пруссака, Бестужев-Рюмин — англичанина, Голицын — Гедимина, двое Чернышевых — поляка, так же как и знаменитый князь Потемкин-Таврический, происходивший из фамилии заурядных польских шляхтичей Потемпских. Прославленный в боевых наших летописях фельдмаршал, а потом генералиссимус, князь Италийский граф Суворов-Рымникский происходил от выехавшего в Россию шведа. <.> Далее мы заметим, что фельдмаршал Мусин-Пушкин был потомок немецкого выходца, Эльмпт — природный немец, герцог Брольо — француз. Признанный спасителем отечества в 1812 г. князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский был потомок выехавшего в Россию немца Гавриила. Заметим кстати, что мать его, как и мать прославившегося перед тем за двести лет избавителя Москвы от поляков — князя Димитрия Михайловича Пожарского, была из рода Беклемишевых, ведущего свое начало также от немецкого выходца по имени Льва. Князь Воронцов был потомок варяга Африкана.
Фельдмаршал Барклай-де-Толли, Витгенштейн, фон-дер-Остен-Сакен, Дибич-Забалканский и Берг были не русские. <.> Таким образом оказывается, что из 45 бывших у нас с 1700 г. фельдмаршалов, исключая лиц из владетельных домов, высшее военное звание принадлежало: 13 — русским, происшедшим от иноземцев, выехавших в Россию, 12 — иностранцам или остзейским немцам, 6 — Рюриковичам, 6 — Гедиминовичам, 4 — малороссам, так что в числе русских были собственно не иноземного происхождения только два фельдмаршала — братья Шуваловы. Что же касается фельдмаршала Каменского, то род его неизвестен, а о князе Меншикове сохранилось известие, что
64 Карнович Е. П. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. С. 247-249.
он был литовского происхождения»65. Последнее, конечно,- легенда, распускавшаяся самим новоиспеченным «светлейшим».
Итак, «меняя» в 1812 г. Барклая на Кутузова, русские патриоты в национальном отношении меняли «шило на мыло». Михаил Барклай де Толли был таким же «шотландцем», как Михаил Голенищев-Кутузов — «немцем». Подвела Барклая сохраненная фамилия, как и в случае со «старшинством» Багратиона.
Третий Михаил, «шотландец-татарин» Лермонтов, был таким же русским патриотом, как оба фельдмаршала Михаила, и абсолютно русским, национальным поэтом.
Лермонтов, который в своем отрывке о «великом муже», как и Пушкин, апеллирует к поколению, которое придет после неблагодарных людей (в «Полководце»: «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха! // Жрецы минутного, поклонники успеха! // Как часто мимо вас проходит человек, // Над кем ругается слепой и буйный век, // Но чей высокий лик в грядущем поколенье // Поэта приведет в восторг и умиленье!»), совершенно не мог согласиться с предшественником в том, что Россия была «землей чужой» для Барклая де Толли. В его сознании военачальник приходился ему дважды соотечественником — как россиянин и как выходец из шотландского рода. Надо полагать, важно было и то, что поэт и полководец (даже два) носили одно имя — имя архангела Михаила, предводителя небесного воинства; ведь Лермонтов в юности мечтал о славе совсем необязательно на литературном поприще. Не забывая о своих корнях, он тем не менее еще за десять лет до знаменитой «Родины» (1841) в стихотворении «Я видел тень блаженства; но вполне.» сказал: «<.> я родину люблю // И больше многих <.>». А о его «великом муже» потомок должен молвить: «Он любил отчизну!» Ввиду сказанного можно утверждать, что связь отрывка «.Великий муж! здесь нет награды.» с Отечественной войной 1812 г. и конкретно с фигурой Барклая де Толли очень и очень вероятна. В то же время это стихотворение автопсихологическое, выражающее глубоко личные переживания поэта, решившего печатно вступить в литературу не с чем-нибудь, а с «Бородином».
И.З. Серман пишет: «Возможно, и "Поле Бородина" тоже было в его сознании связано со стихотворением Пушкина "Бородинская годовщина", написанным после взятия Варшавы русскими войсками 26 августа 1831 г., которое совпало с годовщиной Бородинской битвы»66. Связь стихов о «великом муже» с пушкинским «Полководцем» представляется еще более очевидной.
65 Там же. С. 242-244.
66 Серман Илья. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836-1841. М., 2003. С. 99. Далее автор логично предполагает, что свое «Бородино» Лермонтов предложил «пушкинскому журналу потому, что оно, кроме своего основного смысла, было репликой в том споре, который вызвало стихотворение Пушкина «Полководец», напечатанное в «Современнике» (1836, т. 3)» (там же. С. 100).
Список литературы
Андроников И. Лермонтов. Новые разыскания. Б.м., 1948.
Батюшков К.Н. Сочинения: В 2 т. Т. II. М., 1989.
Бородино в воспоминаниях современников. СПб., 2001.
Варианты и комментарии // Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. Т. II. М.; Л., 1936.
Гарнич Н.Ф. 1812 год. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1956.
Глинка В. Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1988.
Ениколопов И.К. О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж» // Русская литература. 1971. № 2.
ЕсиповВ. «И вот как пишут историю!..» // Вопросы литературы. 2004. № 4.
Залесский К.А. Наполеоновские войны. 1799-1815. Биографический энциклопедический словарь. М., 2003.
История войн России. Авторы-составители А.Г. Мерников, А.А. Спектор. Минск, 2009.
Карнович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. СПб., 1886 (репринт — М., 1991).
Краснов В., Дайнес В. Русский военно-исторический словарь. М., 2001.
Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966.
Мануйлов В.А., Назарова Л.Н. Лермонтов в Петербурге. Л., 1984.
Марченко Алла. Лермонтов. М., 2010.
МурашевГ.А. Титулы, чины, награды. СПб., 2000.
О стихотворении М.Ю. Лермонтова «Великий муж» (из переписки Е.В. Тар-ле и Б.М. Эйхенбаума) // Русская литература. 1965. № 1.
Олейников Д. Бенкендорф. М., 2009.
Попов А.В. Загадка «Великого мужа» // Старополье. Литературно-художественный альманах Ставропольского краевого отделения Союза советских писателей. 1957 <Вып. >16.
Приказы по 1-й Западной армии. Публикация А.П. Капитонова // Россшскш архивъ. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. <Вып. >VII. М., 1996.
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. VII. Л., 1978.
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. X. Л., 1979.
Серман Илья. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836-1841. М., 2003.
Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812-1815 гг. // Россшскш архивъ. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. <Вып. > VII. М., 1996.
Соколов Вадим. Рядом с Пушкиным. Портреты кистью и пером. Ч. II. М., 1999.
Тарле Е.В. Наполеон. Минск, 1992.
Ульянов И. Регулярная пехота 1801-1855. (История Российских войск.) М., 1996.
Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. М.; Л., 1961.
Сведения об авторе: Кормилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, профессор
кафедры истории русской литературы ХХ века филологического факультета МГУ
имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
