CC BY
152
УДК 902.2
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 1
В. Н. Кузнецова
ИЗУЧЕНИЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЗООМОРФНЫХ ИЗОБРАЖЕНИЙ ЛЕСНОЙ ЗОНЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XXI в.
Зооморфные украшения являются важным источником для изучения изобразительных традиций, этнокультурных контактов, ремесленной деятельности и верований средневекового населения лесной зоны Восточной Европы. Наиболее распространенными являются изображения коня и птицы. Как отмечал Е. А. Рябинин, они «воспроизводятся в сотнях амулетов, бытовавших у всех финно-угров, и даже встречаются за пределами древнего чудского расселения» [1, с. 185].
Начало исследования зооморфных изделий относится к становлению финно-угорской археологии в целом. Сами названия публикаций конца XIX в. свидетельствуют о возникшем интересе к подобным находкам. В этот период появляются «Древности Пермской чуди в виде баснословных людей и животных» Ф. А. Теплоухова [2], «Шаманские изображения» А. А. Спицына [3], работы Д. Н. Анучина: «К истории искусства и верований у приуральской чуди. Чудские изображения летящих птиц и мифических крылатых существ» [4] и «О культуре костромских курганов и особенно о находимых в них украшениях и религиозных символах» [5].
Со второй половины XIX в. начался сбор материала, предпринимались попытки его систематизации и интерпретации. Уже в этот период коньковые подвески рассматривались как характерный атрибут финно-угров. А. С. Уваров, говоря об этой категории находок, отмечал: «изобилие одинаковых изображений, попадается и в других местах, населенных финскими племенами [курсив наш — В.К. ]. Стоит только припомнить находки в Пермской губернии» [6].
В конце XIX — начале ХХ в. памятники лесной полосы Восточной Европы исследовались неравномерно. В центральной части России были раскопаны крупные рязано-окские, волжско-финские и древнерусские, относящиеся к смешанному населению, памятники [5; 6; 7; 8; 9]. В Прикамье же основным «методом» исследования были случайные сборы. Наиболее полной публикацией их результатов является атлас А. А. Спицына «Древности Камской Чуди по коллекции Теплоуховых» [10]. Материал по северо-западу России предоставили раскопки Н. Е. Бранденбурга в Юго-Восточном Приладожье [11], Л. К. Ивановского в Санкт-Петербургской губернии [12].
В первоначальный период исследования классификация зооморфных подвесок преимущественно основывалась лишь на интерпретации самого изображения как уточек, гусей, коней, собак, медведей и др. В 1877 г. на Археологическом съезде состоялся доклад И. Р. Аспелина, опубликованный в 1884 г., в котором говорилось о необходимости «сравнительных изысканий», по сути, сравнительно-типологическом методе:
Кузнецова Валентина Николаевна — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет; научный сотрудник, Российский этнографический музей; e-mail: [email protected] © В. Н. Кузнецова, 2013
«Всякий, кто видел несколько пермских или мерянских подвесочных украшений... без сомнения отличит украшения одной группы от украшений другой. различия археология должна изучать подробно и разъяснять, чтобы иметь руководительную нить для изучения форм с древнейших времен. Исследование должно объяснить где и как. украшения первоначально возникли и появились и как они постепенно развились и распространились» [13, с. 9-10]. Подобный подход к изучению зооморфных украшений наиболее актуален и сегодня.
Одними из древнейших орнитоморфных изображений И. Р. Аспелин считал гладкие полые подвески с восьмерковидными цепочками, а их производными — богато орнаментированные изделия. Сама эволюционно-типологическая последовательность, предложенная автором, ошибочна, что связано с отсутствием корректных датировок и недостаточным количеством источников, обнаруженных in situ, а не происходящих из случайных сборов. Уже Н. Е. Бранденбург высказывал несогласие с предложенной И. Р. Аспелиным эволюцией подвесок, говоря, что в древнерусских подвесках-«баранчиках» смешались черты коня и водоплавающей птицы: «едва ли можно согласиться с мнением, что подобные изображения представляют лишь эволюцию основной формы птицы [курсив наш. — В.К.], как думает напр. г. Аспелин» [11, с. 46]. Ко времени выхода работы Н. Е. Бранденбурга существовала уже база источников, позволявшая сопоставить зооморфные подвески Юго-Восточного Приладожья и Урало-Поволжья. Химический анализ бронз показал, что типологически разные подвески — «типа гуськов» и «типа курочек» — отличаются и составами сплавов. Эти данные натолкнули Н. Е. Бранденбурга на предположение о различном происхождении изделий: «образцы упоминаемых привесок ... встречаются в Приуральи и в Вятской губ., причем тип курочек попадается также в древностях западной Сибири, а тип гуськов прорезных распространяется и к Западу, как напр. в могилах Мерянской области и даже в губерниях Прибалтийских» [11, с. 44]. Изделия, таким образом, начинают рассматриваться не только как причудливые фигурки, но и как индикатор этнокультурных взаимосвязей. Кроме того, у Н. Е. Бранденбурга прослеживается внимание к стилистике подвесок. Видимо, несмотря на критическое отношение к выводам самого И. Р. Аспелина, подход к фигуративным изображениям был воспринят автором.
Одна из первых попыток классификации подвесок содержится в работе Д. Н. Ану-чина 1899 г.: изделия разделены на полые и пластинчатые, среди последних выделены четыре типа: «а) прорезные селезни, петушки, уточки, в стоящем положении, в профиль. б) прорезные петушки (с гребешками) и уточки или курочки, в профиль. в) прорезные коньки, в профиль. г) парные прорезные коньки» [5, с. 16-17]. Примечательно, что схожий принцип систематизации пластинчатых изображений представлен в труде Е. А. Рябинина 1981 г.: группа I — одноглавые птицы; группа II — двуглавые птицы и животные; группа III — одноглавые животные [14].
В первой — начале второй половины ХХ в. вопросы типологии не затрагивались. В исследованиях 50-60-х гг. ХХ в. зооморфные изделия включались в общий культурно-хронологический контекст Урало-Поволжья, выступали иллюстрацией ремесленных традиций и верований, но не являлись основным объектом исследования. Е. И. Го-рюнова и А. П. Смирнов рассматривали их как этнические индикаторы, маркеры взаимоотношений Волго-Окского междуречья и Прикамья [15; 16]. В исследованиях М. В. Талицкого и В. Н. Чернецова они наделялись схожими функциями, но акцент был сделан на связи Прикамья и Приобья [17; 18].
В работе М. В. Талицкого присутствуют наблюдения о динамике развития лапчатых подвесок: «появление так называемых "утиных лапок" можно проследить в их развитии от более архаических ромбических подвесок. При этом изменяется только форма подвески... а вся привеска (т. е. щиток) остается такой же коньковой формы» [17, с. 85]. Только в 1966 г. выходит статья Л. А. Голубевой «Коньковые подвески Верхнего Прикамья», демонстрирующая все разнообразие биконьковых щитков ¥1^X1 вв. [19] Лапчатые привески и вовсе стали объектом пристального исследования совсем недавно [20].
Конец 70-х — начало 80-х гг. ХХ в. — время появления двух фундаментальных исследований: Л. А. Голубевой «Зооморфные украшения финно-угров» [21] и Е. А. Ряби-нина «Зооморфные украшения Древней Руси X-XIV вв.» [14]. Исследователи выделяют тип, исходя из сочетания зооморфного образа и формы изделия. В работе Л. А. Голубе-вой акцент сделан на первую составляющую: выделены изображения птиц, медведя, бобра, коня. Е. А. Рябинин основывается скорее на форме изделия (пластинчатые изображения, рельефные амулеты, наборные (плетеные) подвески, полые зооморфные), затем производит деление на изображения птиц и животных. Одной из заслуг Е. А. Ря-бинина также является обращение к материалам владимирских курганов и возвращение им статуса информативного источника. Как верно заметила Л. В. Королькова, со времени данных работ, в которых рассматривалась не только типология, но также хронология, топография и семантика зооморфных украшений, подобные находки «в большинстве случаев. изучались лишь в контексте исследования археологических памятников» [22, с. 53]. В последние десятилетия ситуация изменилась, во многом благодаря уральским археологам.
Однако работы Л. А. Голубевой и Е. А. Рябинина отличает использование неравнозначных признаков для выделения типов, являющееся логической ошибкой, что, впрочем, свойственно и другим исследованиям, посвященным систематизации украшений. В действительности труды Л. А. Голубевой и Е. А. Рябинина стали своего рода универсальными определителями. Например, к типам, выделенным Е. А. Рябининым, обращаются И. Е. Зайцева [23] при анализе находок с памятника Минино II, Л. В. Покровская при исследовании украшений древнего Новгорода [24] и др. Для материалов, которым не найдена точная аналогия, а также происходящих с более восточных территорий (Приуралья и Сибири) исследователи создают собственные классификации. Часто в них, как и в трудах второй половины XIX в., произвольно выбираются наиболее яркие, отличительные особенности изделий. Так, Р. Д. Голдина выделила пять типов зооморфных украшений, при этом тип 2 «уточки» представлен шестью подтипами: а) без орнамента, б) с длинным носом, без орнамента, в) с насечками, имитирующими перья на крыльях, г) с кружковым орнаментом по туловищу, д) крупная с лосиной мордой, е) крупная, напоминающая лебедя [25]. Не отрицая значимость систематизации, нельзя не отметить, что так называемые типы выделены на основании не равноценных признаков и скорее являются описательными единицами.
А. М. Белавиным и Н. Б. Крыласовой создана классификация полых орнитоморф-ных подвесок Пермского Предуралья начала II тыс. н. э. Несмотря на иерархическую нестрогость, в работе обозначены типологически значимые признаки (орнамент туловища и форма головы). Региональная направленность обусловила то, что одни типы представлены импортными изделиями, а другие местными [26, с. 443-444]. Л. И. Липи-ной предпринята попытка классифицировать образцы зооморфной пластики с точки
зрения сюжета [27]. В. Д. Викторова и О. В. Краева выделяют несколько стилей среди коньковых изображений [28].
В историографии сложилось два подхода к интерпретации зооморфных изображений: привлечение широкого спектра историко-культурных аналогий, включающих материал в ряд универсальных семиотических смыслов, и узкого, подчеркивающего этнокультурную специфику изделий.
Говоря о первом, заметим, что изучение финно-угорских древностей еще с конца XIX в. не обходилось без этнографических параллелей. Однако в этот период в них не всегда присутствует системность и обоснованность. В. Н. Ястребов, описывая материалы мордовских могильников, приводит ряд аналогий из разных эпох, «начиная с классической и кончая современной», и пытается «угадать смысловые соотношения форм, указать формы первичные и производные» [9, с. 55]. Ожерелье с лапчатыми привесками он сопоставляет с изделиями античной культуры: «Форма эта представляет собою далекое воспоминание об ожерельях тонкой греческой работы, вроде, например, найденного в Феодосии» [9, с. 60]. Наиболее грамотным был дал палеоэтнологиче-ский подход Д. Н. Анучина, в основе которого находились сопоставления с этнографией русских инородцев и сравнительный анализ различных древнерусских памятников.
Для первой половины ХХ в. особо значимой является работа М. Г. Худякова «Культ коня в Прикамье» [29]. М. Г. Иванова охарактеризовала ее как попытку «комплексного анализа зооморфных образов в реконструкции культово-космических представлений населения Прикамья» [30, с. 20]. Среди публикаций второй половины ХХ в. необходимо выделить исследования семантики зооморфных изделий Л. С. Грибовой [31], Л. А. Голубевой [21], Е. А. Рябинина [1; 14], И. В. Дубова [32].
Вероятно, на восприятие зооморфных изделий конца I — начала II тыс. н. э. как универсальных атрибутов средневековых финно-угров, наполненных схожим семантическим содержанием, повлияли исследования пермского звериного стиля. На фоне сложных композиций культового литья поздние украшения воспринимались как весьма тривиальное явление. А. А. Спицын писал: «В Х и Х! в. сохраняются лишь основные темы шаманских изображений. Композиции сокращаются, техника падает. Творческая сила шаманизма уходит.» [3, с. 39]. А. В. Шмидт предполагал, что поздние изображения могли не иметь религиозного назначения: «Очень возможно, что в ломова-товскую эпоху и позднее они являлись простыми украшениями» [33, с. 156].
Образы коня и водоплавающей птицы рассматриваются в контексте фольклорно-этнографических параллелей, наделяются солярной, медитативной, обереговой функциями, иногда в них видят отголоски тотемизма. Орнитоморфные изделия традиционно связывают с демиургическими представлениями. Одним из следствий привлечения широкого круга фольклорно-этнографических параллелей являются универсальные характеристики материала, подобные представленной в работе М. В. Седовой: «Конь был символом счастья и добра; он всегда связывался с культом солнца» [34, с. 230]. Нередки и некорректные сопоставления: В. В. Бейлекчи исследование культа коня у муромы ведет, основываясь на карело-финском эпосе Калевала [35, с. 81-84]. Собранные и систематизированные им данные, безусловно, описывают почитания коня, но не в частности у муромы, а в целом в финно-угорской среде.
В конце ХХ — начале XXI в. сам зооморфный образ рассматривается как наполненный этнокультурным содержанием. В. Д. Викторова интерпретирует коньковые подвески как символы угров-коневодов [36]. А. М. Белавин, В. А. Иванов и Н. Б. Крыласова
также отводят коньковым и биконьковым подвескам роль характерного атрибута угорской культуры [37, с. 212-213]. В исследовании Л. М. Покровской показано, что полые подвески Новгорода аккумулировали разноэтничные традиции его жителей: «Культ коня известен не только по финно-угорской, но и по славянской и по балтской мифологии. Вероятно, некоторая общность религиозных представлений создала своеобразный синтез языческих верований. начиная с XIII в., в Новгороде широко распространяются полые шумящие коньки-амулеты. Амулеты этой группы, видимо, изготавливались не только для использования в Новгороде. Поэтому их особенно много на усадьбах, владельцы которых были связаны с финно-угорскими землями» [38, с. 146-148].
Изучение зооморфных образов в контексте этнокультурного своеобразия также сопряжено с данными смежных дисциплин. Н. А. Волокитина рассматривает акваор-нитоморфные образы в традиционной культуре коми-зырян, привлекая два блока материалов: археологический от эпохи неолита до эпохи древнерусской колонизации и этнографический [39]. Схожий подход отражен в диссертации К. А. Винцене «Образ коня у финно-угорских народов Волго-Камья и Зауралья». Автор оперирует источниками, относящимися к различным хронологическим эпохам, и обращается к ретроспективному методу для поиска истоков культа коня [40].
К сожалению, древнее происхождение зооморфных образов порой является основой для спорных и ошибочных интерпретаций. Так, К. И. Куликов проводит идею о близости древнеудмуртской мифологической системы и индоиранской. Автор трактует изображения коня на средневековых подвесках, гребнях, копоушках, основываясь на текстах Ригведы [41]. Схожие черты присутствуют в работах А. Н. Павловой: средневековые марийские материалы сопоставляются с индоарийскими и скифо-сарматски-ми. Согласно мнению исследовательницы, круглые ажурные застежки, встречающиеся у финно-угров Поволжья, представляют собой модель вселенной, где внешний ободок кольца (в форме волны или зигзага) мог трактоваться как «нижнее небо» — вода, а внутреннее кольцо — как небо с отверстием, означавшим вход в иной мир [42; 43, с. 62-63].
Изучение зооморфных украшений лесной полосы восточной Европы прошло путь от собирания древностей к научному исследованию. Такие основные направления, как сравнительно-типологический анализ, наметились еще в конце XIX — начале ХХ в. [5; 13]. Однако подавляющее большинство работ ставило целью лишь описать и интерпретировать изделия [6; 9]. Для начала второй половины ХХ в. наиболее характерно изучение украшений с точки зрения их этнокультурной принадлежности [15; 16]. В последние годы интерес исследователей вызывают также реконструкция уборов и семантическое содержание образов; вопросы типологии затрагиваются в меньшей степени. В качестве номинативов используются типы и варианты типов, обозначенные еще Л. А. Голубевой и Е. А. Рябининым [14; 21]. Исключение составляют работы по Пермскому Предуралью, в частности монография Н. Б. Крыласовой «Археология повседневности» [44], в которой были созданы новые или расширены существующие типологии ряда изделий с зооморфным орнаментом: гребней, кресал и др.
В заключение отметим, что история изучения образов коня и водоплавающей птицы насчитывает более полутора веков, однако постоянно расширяющийся круг источников, отсутствие единой типологии и анализа стилистических особенностей сохраняют актуальность исследования.
Список сокращений
АС — Археологический съезд
МА — Материалы по археологии России
МИ — Материалы и исследования по археологии СССР
ПГПУ — Пермский государственный педагогический университет
РАН — Российская Академия наук
СА — Советская археология
САИ — Свод археологических источников
Литература
1. Рябинин Е. А. Археологический материал как источник для изучения финской религии // Финны в Европе. VI-XV вв. Прибалтийско-финские народы. Историко-археологические исследования. Вып. 2. Русь, финны, саамы, верования. М.: Инст. археологии РАН, 1990. С. 181-196.
2. Теплоухов Ф. А. Древности Пермской чуди в виде баснословных людей и животных // Пермский край. Т. II. Пермь, 1893. С. 3-74.
3. Спицын А. А. Шаманские изображения // Записки Отделения русской и славянской археологии Имп. Русского Археологического общества. Т. VIII, вып. 1. СПб, 1906. С. 29-145.
4. Анучин Д. Н. К истории искусства и верований у Приуральской Чуди. (Чудские изображения летящих птиц и мифических крылатых существ) // Материалы по археологии восточных губерний России. Т. III. М., 1899. С. 87-160.
5. Анучин Д. Н. О культуре костромских курганов и особенно о находимых в них украшениях и религиозных символах. М.: Тип. Н. Н. Шарапова, 1899. 23 с.
6. Уваров А. С. Меряне и их быт по курганным раскопкам // Труды I АС. М., 1871. Т. II. С. 633-847.
7. Городцов В. А. Археологические исследования в окрестностях Мурома в 1910 г. // Древности. Труды Московского археологического общества. М.: 1914. Т. XXIV. С. 40-216.
8. Спицын А. А. Древности бассейнов рек Оки и Камы // МАР. СПб., 1901. № 25. 119 с.
9. Ястребов В. Н. Лядинский и Томниковский могильники Тамбовской губернии // МАР. СПб., 1893. № 10. 31 с.
10. Спицын А. А. Древности Камской чуди по коллекции Теплоуховых. СПб.: Тип. В. Безобразова и К°, 1902. 110 с.
11. Бранденбург Н. Е. Курганы Южного Приладожья // МАР. СПб., 1895. № 18. 156 с.
12. Спицын А. А. Курганы С.-Петербургской губернии в раскопках Л. К. Ивановского // МАР. СПб., 1896. № 20. 124 с.
13. Аспелин И. Р. О потребности изучения форм предметов и постепенном развитии этих форм в доисторических временах // Труды IV АС. Казань, 1884. Т. I. С. 5-18.
14. Рябинин Е. А. Зооморфные украшения Древней Руси X-XIV // САИ. Л.: Наука, 1981. Вып. Е1-60. 124 с.
15. Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья // МИА. М.; Л.: Изд-во АН, 1961. № 94. 285 с.
16. Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья // МИА. М.: Изд-во АН, 1952. № 28. 276 с.
17. Талицкий М. В. Верхнее Прикамье в X-XIV вв. // МИА. М.: Изд-во АН, 1951. № 22. С. 33-96.
18. Чернецов В. Н. Древняя история Нижнего Приобья // МИА. М.: Изд-во АН, 1957. № 35. 238 с.
19. Голубева Л. А. Коньковые подвески Верхнего Прикамья // СА. 1966. № 3. С. 80-98.
20. Вострокнутов А. В. Культ водоплавающей птицы в Верхнем Прикамье в эпоху средневековья // Труды Камской археолого-этнографической экспедиции. Вып. VI. Пермские финны и угры Урала в эпоху железа. Пермь: ПГПУ, 2009. С. 29-37.
21. Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров // САИ. М.: Наука, 1979. Вып. Е1-59. 112 с.
22. Королькова Л. В. Об одном редком типе коньковых подвесок XII в. // Ювелирное искусство и материальная культура: Тезисы докладов участников пятого коллоквиума. СПб: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1998. С. 53-54.
23. Зайцева И. Е. Изделия из цветных металлов // Археология севернорусской деревни X-XIII веков: средневековые поселения и могильники на Кубенском озере. Т. 2. Материальная культура и хронология. М.: Наука, 2008. С. 57-142.
24. Покровская Л. В. Финно-угорские украшения в Новгороде в XIII веке // Русь в XIII веке: Древности Темного времени. М.: Наука, 2003. С. 304-314.
25. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1985. 280 с.
26. Белавин А. М., Крыласова Н. Б. Древняя Афкула: археологический комплекс у с. Рождественск. Пермь: ПГПУ 2008. 603 с.
27. Липина Л. И. Семантика бронзовых зооморфных украшений прикамского костюма (сер. I тыс. до н. э. — нач. II тыс. н. э.): автореф. дис. ... канд. ист. наук. Удм. гос. ун-т. Ижевск, 2006. 23 с.
28. Викторова В. Д., Краева О. В. Символы объединения // Миф, обряд и ритуальный предмет в древности. Сургут: Магеллан, 2007. С. 149-173.
29. Худяков М. Г. Культ коня в Прикамье // Из истории докапиталистических формаций: сб. ст. к 45-летию научной деятельности Н. Я. Марра. Л.: Огиз, 1933. С. 251-280.
30. Иванова М. Г. Мифологические мотивы в средневековой материальной культуре удмуртов // Удмуртская мифология. Ижевск: Удм. инст. ист., яз. и лит. Ур. отд. РАН, 2004. С. 20-28.
31. Грибова Л. С. Пермский звериный стиль (проблемы семантики). М.: Наука, 1975. 148 с.
32. Дубов И. В. И поклоняшеся идолу камену... СПб.: Печатный двор, 1995. 104 с.
33. Шмидт А. В. К вопросу о происхождении пермского звериного стиля // Сборник Музея антропологии и этнографии. VI. Л.: Изд-во АН, 1927. С. 125-164.
34. Седова М. В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода ^^У) // МИА. М.: Изд-во АН, 1959. № 65. С. 223-261.
35. Бейлекчи В. В. Культ коня у муромы // Уваровские чтенияЛУ «Богатырский мир: эпос, миф, история». Муром: Муром. полиграф. компания, 2003. С. 81-85.
36. Викторова В. Д. Древние угры в лесах Урала: страницы ранней истории манси. Екатеринбург: Квадрат, 2008. 207 с.
37. Белавин А. М., Иванов В. А., Крыласова Н. Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа: Изд. дом Баш. гос. пед. ун-та, 2009. 285 с.
38. Покровская Л. В. Финно-угорские украшения в системе городского костюма средневекового Новгорода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород: Упринформпечать, 2000. Вып. 14. С. 139-149.
39. Волокитина Н. А. Акваоринтоморфные образы в традиционной культуре коми (зырян): автореф. дис. ... канд. культурологии. Мордов. гос. ун-т. Саранск, 2010. 22 с.
40. Винцене К. А. Образ коня у финно-угорских народов Волго-Камья и Зауралья: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Моск. гос. ун-т. М., 1987. 24 с.
41. Куликов К. И. Символ коня в древнеудмуртском мифологическом искусстве // Finno-Ugrica. 20012002. № 1 (5-6). С. 65-75.
42. Павлова А. Н. К семантике ажурных застежек волжских финнов IХ-XIII вв. // Археологические памятники среднего Поочья. Рязань: Обл. упр. статистики, 1996. Вып. 5. С. 103-114.
43. Павлова А. Н. Космогонические символы в древнем искусстве финно-угров Поволжья (по материалам могильников УП-У! вв. до н. э.) // Узловые проблемы современного финно-угроведения: матер. I Все-росс. науч. конф. финно-угроведов (14-18 ноября 1994). Йошкар-Ола: Науч. центр финно-угроведения, 1995. С. 62-63.
44. Крыласова Н. Б. Археология повседневности: Материальная культура средневекового Предуралья. Пермь: ПГПУ, 2007. 352 с.
Статья поступила в редакцию 13 сентября 2012 г.
