Научная статья на тему 'Изучение средневековых зооморфных изображений лесной зоны восточной Европы во второй половине XIX — начале XXI В. '

Изучение средневековых зооморфных изображений лесной зоны восточной Европы во второй половине XIX — начале XXI В. Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
283
150
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ЗООМОРФНЫЕ УКРАШЕНИЯ / ИСТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ / СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ / АРХЕОЛОГО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ СОПОСТАВЛЕНИЯ / КОНТЕКСТ / ОБЪЕКТ / ТИП / ТЕНДЕНЦИИ / ZOOMORPHIC DECORATIONS / HISTORY OF RESEARCH / COMPARATIVE-TYPOLOGICAL ANALYSIS / ARCHAEOLOGICAL AND ETHNOGRAPHICAL COMPARISONS / CONTEXT / OBJECT / TYPE / TENDENCY

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Кузнецова Валентина Николаевна

С конца XIX в. зооморфные украшения рассматривались в контексте средневековых культур Урало-Поволжья и как самостоятельный объект исследования. Анализ историографии выявил использование неравноценных признаков при выделении типов изделий, являющееся логической ошибкой. Автор обозначает два интерпретационных подхода: широкий и узкий спектры историкокультурных аналогий. Первый, включающий материал в ряд семиотических значений, возник в конце XIX в., последний, подчеркивающий его этнокультурную специфику, проявился на рубеже ХХ– XXI вв.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The medieval zoomorphic images of the Eastern-European forest zone in the second half of the XIX–beginning of the XXI centuries

Zoomorphic decorations depicting horses and waterfowls are an important source to research ethnocultural contacts, handicrafts and beliefs of the Eastern-European forest zone of the Middle Ages. Since the end of the XIX c. zoomorphic pendants have been regarded in the context of the medieval cultures of the Ural and Volga region. The majority of the early papers mostly describes and tries to interpret images, although the comparative-typological analysis was introduced in the end of XIX — beginning of the XX c. However, historiographical analysis revealed that typologies were based on unequivalent features mistakenly regarded as key ones in identifying various categories. The article identifies two interpretive approaches: the wide and narrow ranges of historical-cultural analogies. Th e first one, giving universal semiotic meanings, emerged in the end of the XIX c. According to this approach, the pendants are regarded as amulets; scholars consider that medieval people endowed images of a horse and waterfowl with solar, meditative and totem functions. The second approach, underlining ethnocultural (Ugric or Finno-Ugric) specifics of the material, appeared at the turn of the XX–XXI cc.

Текст научной работы на тему «Изучение средневековых зооморфных изображений лесной зоны восточной Европы во второй половине XIX — начале XXI В. »

УДК 902.2

Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 1

В. Н. Кузнецова

ИЗУЧЕНИЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЗООМОРФНЫХ ИЗОБРАЖЕНИЙ ЛЕСНОЙ ЗОНЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX — НАЧАЛЕ XXI в.

Зооморфные украшения являются важным источником для изучения изобразительных традиций, этнокультурных контактов, ремесленной деятельности и верований средневекового населения лесной зоны Восточной Европы. Наиболее распространенными являются изображения коня и птицы. Как отмечал Е. А. Рябинин, они «воспроизводятся в сотнях амулетов, бытовавших у всех финно-угров, и даже встречаются за пределами древнего чудского расселения» [1, с. 185].

Начало исследования зооморфных изделий относится к становлению финно-угорской археологии в целом. Сами названия публикаций конца XIX в. свидетельствуют о возникшем интересе к подобным находкам. В этот период появляются «Древности Пермской чуди в виде баснословных людей и животных» Ф. А. Теплоухова [2], «Шаманские изображения» А. А. Спицына [3], работы Д. Н. Анучина: «К истории искусства и верований у приуральской чуди. Чудские изображения летящих птиц и мифических крылатых существ» [4] и «О культуре костромских курганов и особенно о находимых в них украшениях и религиозных символах» [5].

Со второй половины XIX в. начался сбор материала, предпринимались попытки его систематизации и интерпретации. Уже в этот период коньковые подвески рассматривались как характерный атрибут финно-угров. А. С. Уваров, говоря об этой категории находок, отмечал: «изобилие одинаковых изображений, попадается и в других местах, населенных финскими племенами [курсив наш — В.К. ]. Стоит только припомнить находки в Пермской губернии» [6].

В конце XIX — начале ХХ в. памятники лесной полосы Восточной Европы исследовались неравномерно. В центральной части России были раскопаны крупные рязано-окские, волжско-финские и древнерусские, относящиеся к смешанному населению, памятники [5; 6; 7; 8; 9]. В Прикамье же основным «методом» исследования были случайные сборы. Наиболее полной публикацией их результатов является атлас А. А. Спицына «Древности Камской Чуди по коллекции Теплоуховых» [10]. Материал по северо-западу России предоставили раскопки Н. Е. Бранденбурга в Юго-Восточном Приладожье [11], Л. К. Ивановского в Санкт-Петербургской губернии [12].

В первоначальный период исследования классификация зооморфных подвесок преимущественно основывалась лишь на интерпретации самого изображения как уточек, гусей, коней, собак, медведей и др. В 1877 г. на Археологическом съезде состоялся доклад И. Р. Аспелина, опубликованный в 1884 г., в котором говорилось о необходимости «сравнительных изысканий», по сути, сравнительно-типологическом методе:

Кузнецова Валентина Николаевна — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет; научный сотрудник, Российский этнографический музей; e-mail: valentkuznets@mail.ru © В. Н. Кузнецова, 2013

«Всякий, кто видел несколько пермских или мерянских подвесочных украшений... без сомнения отличит украшения одной группы от украшений другой. различия археология должна изучать подробно и разъяснять, чтобы иметь руководительную нить для изучения форм с древнейших времен. Исследование должно объяснить где и как. украшения первоначально возникли и появились и как они постепенно развились и распространились» [13, с. 9-10]. Подобный подход к изучению зооморфных украшений наиболее актуален и сегодня.

Одними из древнейших орнитоморфных изображений И. Р. Аспелин считал гладкие полые подвески с восьмерковидными цепочками, а их производными — богато орнаментированные изделия. Сама эволюционно-типологическая последовательность, предложенная автором, ошибочна, что связано с отсутствием корректных датировок и недостаточным количеством источников, обнаруженных in situ, а не происходящих из случайных сборов. Уже Н. Е. Бранденбург высказывал несогласие с предложенной И. Р. Аспелиным эволюцией подвесок, говоря, что в древнерусских подвесках-«баранчиках» смешались черты коня и водоплавающей птицы: «едва ли можно согласиться с мнением, что подобные изображения представляют лишь эволюцию основной формы птицы [курсив наш. — В.К.], как думает напр. г. Аспелин» [11, с. 46]. Ко времени выхода работы Н. Е. Бранденбурга существовала уже база источников, позволявшая сопоставить зооморфные подвески Юго-Восточного Приладожья и Урало-Поволжья. Химический анализ бронз показал, что типологически разные подвески — «типа гуськов» и «типа курочек» — отличаются и составами сплавов. Эти данные натолкнули Н. Е. Бранденбурга на предположение о различном происхождении изделий: «образцы упоминаемых привесок ... встречаются в Приуральи и в Вятской губ., причем тип курочек попадается также в древностях западной Сибири, а тип гуськов прорезных распространяется и к Западу, как напр. в могилах Мерянской области и даже в губерниях Прибалтийских» [11, с. 44]. Изделия, таким образом, начинают рассматриваться не только как причудливые фигурки, но и как индикатор этнокультурных взаимосвязей. Кроме того, у Н. Е. Бранденбурга прослеживается внимание к стилистике подвесок. Видимо, несмотря на критическое отношение к выводам самого И. Р. Аспелина, подход к фигуративным изображениям был воспринят автором.

Одна из первых попыток классификации подвесок содержится в работе Д. Н. Ану-чина 1899 г.: изделия разделены на полые и пластинчатые, среди последних выделены четыре типа: «а) прорезные селезни, петушки, уточки, в стоящем положении, в профиль. б) прорезные петушки (с гребешками) и уточки или курочки, в профиль. в) прорезные коньки, в профиль. г) парные прорезные коньки» [5, с. 16-17]. Примечательно, что схожий принцип систематизации пластинчатых изображений представлен в труде Е. А. Рябинина 1981 г.: группа I — одноглавые птицы; группа II — двуглавые птицы и животные; группа III — одноглавые животные [14].

В первой — начале второй половины ХХ в. вопросы типологии не затрагивались. В исследованиях 50-60-х гг. ХХ в. зооморфные изделия включались в общий культурно-хронологический контекст Урало-Поволжья, выступали иллюстрацией ремесленных традиций и верований, но не являлись основным объектом исследования. Е. И. Го-рюнова и А. П. Смирнов рассматривали их как этнические индикаторы, маркеры взаимоотношений Волго-Окского междуречья и Прикамья [15; 16]. В исследованиях М. В. Талицкого и В. Н. Чернецова они наделялись схожими функциями, но акцент был сделан на связи Прикамья и Приобья [17; 18].

В работе М. В. Талицкого присутствуют наблюдения о динамике развития лапчатых подвесок: «появление так называемых "утиных лапок" можно проследить в их развитии от более архаических ромбических подвесок. При этом изменяется только форма подвески... а вся привеска (т. е. щиток) остается такой же коньковой формы» [17, с. 85]. Только в 1966 г. выходит статья Л. А. Голубевой «Коньковые подвески Верхнего Прикамья», демонстрирующая все разнообразие биконьковых щитков ¥1^X1 вв. [19] Лапчатые привески и вовсе стали объектом пристального исследования совсем недавно [20].

Конец 70-х — начало 80-х гг. ХХ в. — время появления двух фундаментальных исследований: Л. А. Голубевой «Зооморфные украшения финно-угров» [21] и Е. А. Ряби-нина «Зооморфные украшения Древней Руси X-XIV вв.» [14]. Исследователи выделяют тип, исходя из сочетания зооморфного образа и формы изделия. В работе Л. А. Голубе-вой акцент сделан на первую составляющую: выделены изображения птиц, медведя, бобра, коня. Е. А. Рябинин основывается скорее на форме изделия (пластинчатые изображения, рельефные амулеты, наборные (плетеные) подвески, полые зооморфные), затем производит деление на изображения птиц и животных. Одной из заслуг Е. А. Ря-бинина также является обращение к материалам владимирских курганов и возвращение им статуса информативного источника. Как верно заметила Л. В. Королькова, со времени данных работ, в которых рассматривалась не только типология, но также хронология, топография и семантика зооморфных украшений, подобные находки «в большинстве случаев. изучались лишь в контексте исследования археологических памятников» [22, с. 53]. В последние десятилетия ситуация изменилась, во многом благодаря уральским археологам.

Однако работы Л. А. Голубевой и Е. А. Рябинина отличает использование неравнозначных признаков для выделения типов, являющееся логической ошибкой, что, впрочем, свойственно и другим исследованиям, посвященным систематизации украшений. В действительности труды Л. А. Голубевой и Е. А. Рябинина стали своего рода универсальными определителями. Например, к типам, выделенным Е. А. Рябининым, обращаются И. Е. Зайцева [23] при анализе находок с памятника Минино II, Л. В. Покровская при исследовании украшений древнего Новгорода [24] и др. Для материалов, которым не найдена точная аналогия, а также происходящих с более восточных территорий (Приуралья и Сибири) исследователи создают собственные классификации. Часто в них, как и в трудах второй половины XIX в., произвольно выбираются наиболее яркие, отличительные особенности изделий. Так, Р. Д. Голдина выделила пять типов зооморфных украшений, при этом тип 2 «уточки» представлен шестью подтипами: а) без орнамента, б) с длинным носом, без орнамента, в) с насечками, имитирующими перья на крыльях, г) с кружковым орнаментом по туловищу, д) крупная с лосиной мордой, е) крупная, напоминающая лебедя [25]. Не отрицая значимость систематизации, нельзя не отметить, что так называемые типы выделены на основании не равноценных признаков и скорее являются описательными единицами.

А. М. Белавиным и Н. Б. Крыласовой создана классификация полых орнитоморф-ных подвесок Пермского Предуралья начала II тыс. н. э. Несмотря на иерархическую нестрогость, в работе обозначены типологически значимые признаки (орнамент туловища и форма головы). Региональная направленность обусловила то, что одни типы представлены импортными изделиями, а другие местными [26, с. 443-444]. Л. И. Липи-ной предпринята попытка классифицировать образцы зооморфной пластики с точки

зрения сюжета [27]. В. Д. Викторова и О. В. Краева выделяют несколько стилей среди коньковых изображений [28].

В историографии сложилось два подхода к интерпретации зооморфных изображений: привлечение широкого спектра историко-культурных аналогий, включающих материал в ряд универсальных семиотических смыслов, и узкого, подчеркивающего этнокультурную специфику изделий.

Говоря о первом, заметим, что изучение финно-угорских древностей еще с конца XIX в. не обходилось без этнографических параллелей. Однако в этот период в них не всегда присутствует системность и обоснованность. В. Н. Ястребов, описывая материалы мордовских могильников, приводит ряд аналогий из разных эпох, «начиная с классической и кончая современной», и пытается «угадать смысловые соотношения форм, указать формы первичные и производные» [9, с. 55]. Ожерелье с лапчатыми привесками он сопоставляет с изделиями античной культуры: «Форма эта представляет собою далекое воспоминание об ожерельях тонкой греческой работы, вроде, например, найденного в Феодосии» [9, с. 60]. Наиболее грамотным был дал палеоэтнологиче-ский подход Д. Н. Анучина, в основе которого находились сопоставления с этнографией русских инородцев и сравнительный анализ различных древнерусских памятников.

Для первой половины ХХ в. особо значимой является работа М. Г. Худякова «Культ коня в Прикамье» [29]. М. Г. Иванова охарактеризовала ее как попытку «комплексного анализа зооморфных образов в реконструкции культово-космических представлений населения Прикамья» [30, с. 20]. Среди публикаций второй половины ХХ в. необходимо выделить исследования семантики зооморфных изделий Л. С. Грибовой [31], Л. А. Голубевой [21], Е. А. Рябинина [1; 14], И. В. Дубова [32].

Вероятно, на восприятие зооморфных изделий конца I — начала II тыс. н. э. как универсальных атрибутов средневековых финно-угров, наполненных схожим семантическим содержанием, повлияли исследования пермского звериного стиля. На фоне сложных композиций культового литья поздние украшения воспринимались как весьма тривиальное явление. А. А. Спицын писал: «В Х и Х! в. сохраняются лишь основные темы шаманских изображений. Композиции сокращаются, техника падает. Творческая сила шаманизма уходит.» [3, с. 39]. А. В. Шмидт предполагал, что поздние изображения могли не иметь религиозного назначения: «Очень возможно, что в ломова-товскую эпоху и позднее они являлись простыми украшениями» [33, с. 156].

Образы коня и водоплавающей птицы рассматриваются в контексте фольклорно-этнографических параллелей, наделяются солярной, медитативной, обереговой функциями, иногда в них видят отголоски тотемизма. Орнитоморфные изделия традиционно связывают с демиургическими представлениями. Одним из следствий привлечения широкого круга фольклорно-этнографических параллелей являются универсальные характеристики материала, подобные представленной в работе М. В. Седовой: «Конь был символом счастья и добра; он всегда связывался с культом солнца» [34, с. 230]. Нередки и некорректные сопоставления: В. В. Бейлекчи исследование культа коня у муромы ведет, основываясь на карело-финском эпосе Калевала [35, с. 81-84]. Собранные и систематизированные им данные, безусловно, описывают почитания коня, но не в частности у муромы, а в целом в финно-угорской среде.

В конце ХХ — начале XXI в. сам зооморфный образ рассматривается как наполненный этнокультурным содержанием. В. Д. Викторова интерпретирует коньковые подвески как символы угров-коневодов [36]. А. М. Белавин, В. А. Иванов и Н. Б. Крыласова

также отводят коньковым и биконьковым подвескам роль характерного атрибута угорской культуры [37, с. 212-213]. В исследовании Л. М. Покровской показано, что полые подвески Новгорода аккумулировали разноэтничные традиции его жителей: «Культ коня известен не только по финно-угорской, но и по славянской и по балтской мифологии. Вероятно, некоторая общность религиозных представлений создала своеобразный синтез языческих верований. начиная с XIII в., в Новгороде широко распространяются полые шумящие коньки-амулеты. Амулеты этой группы, видимо, изготавливались не только для использования в Новгороде. Поэтому их особенно много на усадьбах, владельцы которых были связаны с финно-угорскими землями» [38, с. 146-148].

Изучение зооморфных образов в контексте этнокультурного своеобразия также сопряжено с данными смежных дисциплин. Н. А. Волокитина рассматривает акваор-нитоморфные образы в традиционной культуре коми-зырян, привлекая два блока материалов: археологический от эпохи неолита до эпохи древнерусской колонизации и этнографический [39]. Схожий подход отражен в диссертации К. А. Винцене «Образ коня у финно-угорских народов Волго-Камья и Зауралья». Автор оперирует источниками, относящимися к различным хронологическим эпохам, и обращается к ретроспективному методу для поиска истоков культа коня [40].

К сожалению, древнее происхождение зооморфных образов порой является основой для спорных и ошибочных интерпретаций. Так, К. И. Куликов проводит идею о близости древнеудмуртской мифологической системы и индоиранской. Автор трактует изображения коня на средневековых подвесках, гребнях, копоушках, основываясь на текстах Ригведы [41]. Схожие черты присутствуют в работах А. Н. Павловой: средневековые марийские материалы сопоставляются с индоарийскими и скифо-сарматски-ми. Согласно мнению исследовательницы, круглые ажурные застежки, встречающиеся у финно-угров Поволжья, представляют собой модель вселенной, где внешний ободок кольца (в форме волны или зигзага) мог трактоваться как «нижнее небо» — вода, а внутреннее кольцо — как небо с отверстием, означавшим вход в иной мир [42; 43, с. 62-63].

Изучение зооморфных украшений лесной полосы восточной Европы прошло путь от собирания древностей к научному исследованию. Такие основные направления, как сравнительно-типологический анализ, наметились еще в конце XIX — начале ХХ в. [5; 13]. Однако подавляющее большинство работ ставило целью лишь описать и интерпретировать изделия [6; 9]. Для начала второй половины ХХ в. наиболее характерно изучение украшений с точки зрения их этнокультурной принадлежности [15; 16]. В последние годы интерес исследователей вызывают также реконструкция уборов и семантическое содержание образов; вопросы типологии затрагиваются в меньшей степени. В качестве номинативов используются типы и варианты типов, обозначенные еще Л. А. Голубевой и Е. А. Рябининым [14; 21]. Исключение составляют работы по Пермскому Предуралью, в частности монография Н. Б. Крыласовой «Археология повседневности» [44], в которой были созданы новые или расширены существующие типологии ряда изделий с зооморфным орнаментом: гребней, кресал и др.

В заключение отметим, что история изучения образов коня и водоплавающей птицы насчитывает более полутора веков, однако постоянно расширяющийся круг источников, отсутствие единой типологии и анализа стилистических особенностей сохраняют актуальность исследования.

Список сокращений

АС — Археологический съезд

МА — Материалы по археологии России

МИ — Материалы и исследования по археологии СССР

ПГПУ — Пермский государственный педагогический университет

РАН — Российская Академия наук

СА — Советская археология

САИ — Свод археологических источников

Литература

1. Рябинин Е. А. Археологический материал как источник для изучения финской религии // Финны в Европе. VI-XV вв. Прибалтийско-финские народы. Историко-археологические исследования. Вып. 2. Русь, финны, саамы, верования. М.: Инст. археологии РАН, 1990. С. 181-196.

2. Теплоухов Ф. А. Древности Пермской чуди в виде баснословных людей и животных // Пермский край. Т. II. Пермь, 1893. С. 3-74.

3. Спицын А. А. Шаманские изображения // Записки Отделения русской и славянской археологии Имп. Русского Археологического общества. Т. VIII, вып. 1. СПб, 1906. С. 29-145.

4. Анучин Д. Н. К истории искусства и верований у Приуральской Чуди. (Чудские изображения летящих птиц и мифических крылатых существ) // Материалы по археологии восточных губерний России. Т. III. М., 1899. С. 87-160.

5. Анучин Д. Н. О культуре костромских курганов и особенно о находимых в них украшениях и религиозных символах. М.: Тип. Н. Н. Шарапова, 1899. 23 с.

6. Уваров А. С. Меряне и их быт по курганным раскопкам // Труды I АС. М., 1871. Т. II. С. 633-847.

7. Городцов В. А. Археологические исследования в окрестностях Мурома в 1910 г. // Древности. Труды Московского археологического общества. М.: 1914. Т. XXIV. С. 40-216.

8. Спицын А. А. Древности бассейнов рек Оки и Камы // МАР. СПб., 1901. № 25. 119 с.

9. Ястребов В. Н. Лядинский и Томниковский могильники Тамбовской губернии // МАР. СПб., 1893. № 10. 31 с.

10. Спицын А. А. Древности Камской чуди по коллекции Теплоуховых. СПб.: Тип. В. Безобразова и К°, 1902. 110 с.

11. Бранденбург Н. Е. Курганы Южного Приладожья // МАР. СПб., 1895. № 18. 156 с.

12. Спицын А. А. Курганы С.-Петербургской губернии в раскопках Л. К. Ивановского // МАР. СПб., 1896. № 20. 124 с.

13. Аспелин И. Р. О потребности изучения форм предметов и постепенном развитии этих форм в доисторических временах // Труды IV АС. Казань, 1884. Т. I. С. 5-18.

14. Рябинин Е. А. Зооморфные украшения Древней Руси X-XIV // САИ. Л.: Наука, 1981. Вып. Е1-60. 124 с.

15. Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья // МИА. М.; Л.: Изд-во АН, 1961. № 94. 285 с.

16. Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья // МИА. М.: Изд-во АН, 1952. № 28. 276 с.

17. Талицкий М. В. Верхнее Прикамье в X-XIV вв. // МИА. М.: Изд-во АН, 1951. № 22. С. 33-96.

18. Чернецов В. Н. Древняя история Нижнего Приобья // МИА. М.: Изд-во АН, 1957. № 35. 238 с.

19. Голубева Л. А. Коньковые подвески Верхнего Прикамья // СА. 1966. № 3. С. 80-98.

20. Вострокнутов А. В. Культ водоплавающей птицы в Верхнем Прикамье в эпоху средневековья // Труды Камской археолого-этнографической экспедиции. Вып. VI. Пермские финны и угры Урала в эпоху железа. Пермь: ПГПУ, 2009. С. 29-37.

21. Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров // САИ. М.: Наука, 1979. Вып. Е1-59. 112 с.

22. Королькова Л. В. Об одном редком типе коньковых подвесок XII в. // Ювелирное искусство и материальная культура: Тезисы докладов участников пятого коллоквиума. СПб: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1998. С. 53-54.

23. Зайцева И. Е. Изделия из цветных металлов // Археология севернорусской деревни X-XIII веков: средневековые поселения и могильники на Кубенском озере. Т. 2. Материальная культура и хронология. М.: Наука, 2008. С. 57-142.

24. Покровская Л. В. Финно-угорские украшения в Новгороде в XIII веке // Русь в XIII веке: Древности Темного времени. М.: Наука, 2003. С. 304-314.

25. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1985. 280 с.

26. Белавин А. М., Крыласова Н. Б. Древняя Афкула: археологический комплекс у с. Рождественск. Пермь: ПГПУ 2008. 603 с.

27. Липина Л. И. Семантика бронзовых зооморфных украшений прикамского костюма (сер. I тыс. до н. э. — нач. II тыс. н. э.): автореф. дис. ... канд. ист. наук. Удм. гос. ун-т. Ижевск, 2006. 23 с.

28. Викторова В. Д., Краева О. В. Символы объединения // Миф, обряд и ритуальный предмет в древности. Сургут: Магеллан, 2007. С. 149-173.

29. Худяков М. Г. Культ коня в Прикамье // Из истории докапиталистических формаций: сб. ст. к 45-летию научной деятельности Н. Я. Марра. Л.: Огиз, 1933. С. 251-280.

30. Иванова М. Г. Мифологические мотивы в средневековой материальной культуре удмуртов // Удмуртская мифология. Ижевск: Удм. инст. ист., яз. и лит. Ур. отд. РАН, 2004. С. 20-28.

31. Грибова Л. С. Пермский звериный стиль (проблемы семантики). М.: Наука, 1975. 148 с.

32. Дубов И. В. И поклоняшеся идолу камену... СПб.: Печатный двор, 1995. 104 с.

33. Шмидт А. В. К вопросу о происхождении пермского звериного стиля // Сборник Музея антропологии и этнографии. VI. Л.: Изд-во АН, 1927. С. 125-164.

34. Седова М. В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода ^^У) // МИА. М.: Изд-во АН, 1959. № 65. С. 223-261.

35. Бейлекчи В. В. Культ коня у муромы // Уваровские чтенияЛУ «Богатырский мир: эпос, миф, история». Муром: Муром. полиграф. компания, 2003. С. 81-85.

36. Викторова В. Д. Древние угры в лесах Урала: страницы ранней истории манси. Екатеринбург: Квадрат, 2008. 207 с.

37. Белавин А. М., Иванов В. А., Крыласова Н. Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа: Изд. дом Баш. гос. пед. ун-та, 2009. 285 с.

38. Покровская Л. В. Финно-угорские украшения в системе городского костюма средневекового Новгорода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород: Упринформпечать, 2000. Вып. 14. С. 139-149.

39. Волокитина Н. А. Акваоринтоморфные образы в традиционной культуре коми (зырян): автореф. дис. ... канд. культурологии. Мордов. гос. ун-т. Саранск, 2010. 22 с.

40. Винцене К. А. Образ коня у финно-угорских народов Волго-Камья и Зауралья: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Моск. гос. ун-т. М., 1987. 24 с.

41. Куликов К. И. Символ коня в древнеудмуртском мифологическом искусстве // Finno-Ugrica. 20012002. № 1 (5-6). С. 65-75.

42. Павлова А. Н. К семантике ажурных застежек волжских финнов IХ-XIII вв. // Археологические памятники среднего Поочья. Рязань: Обл. упр. статистики, 1996. Вып. 5. С. 103-114.

43. Павлова А. Н. Космогонические символы в древнем искусстве финно-угров Поволжья (по материалам могильников УП-У! вв. до н. э.) // Узловые проблемы современного финно-угроведения: матер. I Все-росс. науч. конф. финно-угроведов (14-18 ноября 1994). Йошкар-Ола: Науч. центр финно-угроведения, 1995. С. 62-63.

44. Крыласова Н. Б. Археология повседневности: Материальная культура средневекового Предуралья. Пермь: ПГПУ, 2007. 352 с.

Статья поступила в редакцию 13 сентября 2012 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.