Из воспоминаний о моей учебе в Московском университете и его ректоре И. Г. Петровском Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2013. № 1

К.М. Долгов*

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О МОЕЙ УЧЕБЕ В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ И ЕГО РЕКТОРЕ АКАДЕМИКЕ И.Г. ПЕТРОВСКОМ

В статье рассказывается о некоторых эпизодах учебы автора на философском факультете МГУ имени М.В. Ломоносова, о его встречах с ректором университета академиком И. Г. Петровским, который помог ему в трудные моменты его жизни.

Ключевые слова: философский факультет, угроза исключения из университета, великий ученый и педагог, память, благодарность.

K.M. D o l g o v. Some recollections of my studies in Moscow University and its Rector academician I.G. Petrovsky

The article presents some episodes of the author's student years at the Philosophy Faculty of Moscow University, his meetings with Rector of the University, academician I.G. Petrovsky, who helped him in the clutch.

Key words: Philosophy Faculty, threat to be expelled from the University, great scientist and teacher, memory, gratitude.

Где бы ни заходила речь об Иване Георгиевиче Петровском, я всегда вспоминаю об этом человеке с огромным уважением и благодарностью за то, что в один из самых трудных моментов моей учебы в Московском университете он отнесся ко мне бережно и с отеческой заботой. То, что он был выдающимся исследователем в различных областях науки, ученым мирового уровня и значения, знали очень многие, но не все знали, каким он был человеком, какими душевными качествами обладал. Это особенно важно для ректора самого знаменитого университета Советского Союза, университета, известного во всем мире, в котором обучались десятки тысяч студентов, образованию и воспитанию которых надо было уделять огромное внимание.

Как известно, после окончания 4-го курса все студенты МГУ завершают обучение на кафедре военной подготовки в специальных военных лагерях, где на практике закрепляются полученные ими от преподавателей военного дела знания. Так и нас, студентов философского факультета, после 4-го курса направили в один из военных лагерей в верховьях Волги, где мы жили в палатках и этим были необычайно довольны: свежий воздух, сосновый лес, Волга, правда, совсем неширокая, но зато чистая, в которой мы при всяком удобном случае купались; мы собирали грибы, загорали, и для нас, месяцами сидевших в библиотеках над разными научными фолиантами, такая жизнь была

* Долгов Константин Михайлович — доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, главный научный сотрудник Института философии РАН, тел.: 8 (499) 137-36-57; e-mail.: estet@philos.msu.ru

раздольем, каким-то подарком свыше. После выполнения различных военных заданий и упражнений мы предавались этой вольной жизни со всей бесшабашностью юности. Однажды во время игры в волейбол я подвернул ногу, порвал связки, после чего нога распухла, произошло внутреннее кровоизлияние и я практически не мог ходить. В это время нам предстояло выполнить целый ряд учебно-боевых заданий, в том числе был запланирован кросс с полной амуницией на пять или десять километров. Естественно, я не мог принять в нем участие, а для завершения военной подготовки это было очень важно, и хотя военный врач освободил меня от всех занятий, начальство посчитало, что я чуть ли не специально повредил ногу, чтобы уклониться от всех мероприятий, в том числе и от кросса, и несколько раз мне за это выговаривали в довольно грубой форме. Поскольку примерно через полмесяца мы должны были возвращаться в университет, а мне становилось все хуже и хуже, я вынужден был покинуть лагерь, вернуться в Москву, а затем, поразмыслив, уехать домой к матери на Украину, чтобы подлечиться.

Вернувшись к сентябрю на учебу, я был вызван на военную кафедру, где мне заявили, что я не прошел военную подготовку и потому не могу быть аттестован. Я, конечно, был этому удивлен, зашел к декану факультета профессору В.С. Молодцову, рассказал обо всем, и он обещал разобраться в этом вопросе. Погрузившись в учебу, я забыл о происшедшем инциденте.

Через некоторое время меня подзывают к телефону, который был у нас на этаже, — а жил я на четвертом этаже зоны «В». Я спросил, кто меня вызывает, ответили, что из ректората. Я подошел к телефону, мне сказали, чтобы я пришел такого-то числа в такое-то время на прием к ректору Московского университета академику И.Г. Петровскому. Я ответил, что обязательно приду. Эти несколько дней я все время размышлял, зачем меня, студента, вызывает ректор, но ничего придумать не мог.

В назначенное время я пришел на десятый этаж, представился секретарям, меня попросили подождать. Через несколько минут открылась дверь и вышел сам ректор, приглашая меня пройти в свой кабинет. «Вы, наверное, не догадываетесь, зачем я Вас вызвал», — сказал он и продолжил: «Вот у меня лежат документы с ходатайством военной кафедры об исключении Вас из университета. Здесь написано о причинах этого, но я хочу услышать от Вас, что произошло на самом деле». Я рассказал ему об этом инциденте в военном лагере, а также о том, что пять с лишним лет я служил в военно-морском флоте и, в отличие от студентов, которые пришли со школьной скамьи, прошел довольно серьезную военную подготовку и что, естественно, те занятия по военному делу, которые проводили преподаватели военной кафедры, мне иногда представлялись элементарными и даже примитивными и я пропускал некоторые из них. А на самих занятиях я часто задавал такие вопросы, на которые нашим полковникам было трудно ответить, и они, конечно, были недовольны мною. Может быть, все это вместе взятое и побудило их не аттестовать меня и напи-

сать ходатайство о моем исключении из университета. Я, конечно, удивлен тому, что и руководство факультета пошло на это, хотя декан обещал мне во всем объективно разобраться.

Иван Георгиевич опять взял папку с этими документами и сказал: «Я познакомился со всем, что здесь написано и в том числе с Вашей успеваемостью. У Вас отличные оценки практически по всем предметам, в том числе и по естественным наукам, и если мы будем исключать таких студентов из университета, то с кем же мы будем работать, кого будем выпускать? Знаете, что я хочу Вам сказать? Они от Вас теперь не отстанут — и военная кафедра, и факультет, поэтому я советую: переходите к нам на мехмат, мы вам поможем быстро догнать нашу программу, и Вы через несколько лет будете прекрасным математиком».

Для меня это было совершенно неожиданно со всех точек зрения — и с человеческой, и с научной: чтобы ректор такого университета, вместо того чтобы подписать документ, направленный военной кафедрой и руководством философского факультета, вызвал меня для беседы, чтобы действительно разобраться во всем этом, да еще предложил перейти учиться на его факультет! Меня это действительно поразило. Я даже не знал, что ему ответить, таково было мое удивление и замешательство в связи с его предложением. Затем я как-то собрался, поблагодарил его и попросил время на размышление. Он с этим согласился: «Хорошо, подумайте и позвоните мне, только никому особенно не рассказывайте о нашей беседе». И при мне он порвал какую-то бумагу, что это был за документ, я не знаю. Затем он встал, протянул мне руку и сказал: «Желаю Вам всего хорошего, а главное, продолжайте так же учиться». Я опять поблагодарил его и вышел из кабинета.

Несколько дней я ломал голову над тем, что мне делать: переходить на мехмат или завершать образование на философском факультете. Советоваться было не с кем, поскольку я помнил его просьбу никому об этом не рассказывать. После тяжелых раздумий я все-таки пришел к выводу, что надо закончить философский факультет, а затем переходить на мехмат: то ли продолжать учебу студентом и получить второе, математическое, образование, то ли сразу поступать в аспирантуру по философским вопросам математики.

Я предполагал, что после нашей беседы он дал какие-то указания и военной кафедре, и руководству философского факультета, что нет никаких причин исключать меня из университета, но точно этого не знал.

Через несколько дней я позвонил Ивану Георгиевичу, меня сразу с ним соединили, и я сказал, что пришел к выводу, что надо сначала закончить философский факультет, а потом переходить на механико-математический. На это он мне ответил: «Ну что же, хорошо, желаю Вам успехов. Мое предложение остается в силе, но Вы не забывайте, что на вашем факультете у Вас будут трудности».

И эти трудности, о которых говорил ректор, я скоро почувствовал в учебе: и на зимней сессии, и особенно на государственных экзаме-

нах, где я ощутил предвзятое ко мне отношение со стороны ряда профессоров и преподавателей факультета. Так, на выпускном государственном экзамене по философии комиссия, состоявшая из девяти человек, долго не могла решить, какую оценку мне поставить. Мои недоброжелатели настаивали на тройке или даже на двойке, другие, напротив, считали, что я отвечал на «отлично». После долгих споров победила объективная точка зрения, и мне поставили отличную оценку. Больше того, я был рекомендован Ученым советом философского факультета для поступления в аспирантуру Института философии Академии наук СССР как получивший диплом с отличием (видимо, они не хотели принимать меня в аспирантуру философского факультета).

Но на этом мои злоключения не кончились. Я подал документы в аспирантуру Института философии. Все вступительные экзамены я сдал на отлично, в аспирантуру приняли даже тех, кто сдал все на тройки, однако меня не приняли. Я зашел к ученому секретарю Института философии — это был Геннадий Васильевич Осипов, блестящий молодой ученый, кандидат наук, написавший ряд работ о научно-технической революции, теперь он академик, известный социолог, — и спросил, почему меня не приняли. Он ответил: «На Вас поступило много жалоб». Я спросил: «От кого?», «Откуда?». «От профессоров философского факультета МГУ», — ответил он. «Что мне теперь делать?» — спросил я опять. Он посоветовал зайти к директору Института члену-корреспонденту Академии наук П.Н. Федосееву, что я и сделал. Петр Николаевич на мои вопросы ответил, что действительно пришло несколько писем от профессоров философского факультета, я могу с ними познакомиться. Я стал читать письма, это были письма профессоров Черкесова, Алексеева, Щипанова и такого одиозного на факультете человека, как Казаринов. В них говорилось, что я часто выступал с антимарксистскими взглядами, неоднократно критиковал политику нашего руководства, на семинарских занятиях часто защищал ошибочные идеологические позиции, в том числе взгляды некоторых философов, объявленных у нас ревизионистами (например, Лукача).

Прочитав письма, я спросил: «Но вы же, конечно, не можете поверить, что я такой антимарксист, антисоветчик, каким меня описывают профессора?» На это он ответил: «Да, не верю, хотя допускаю, что Вы как студент в своих выступлениях могли высказывать какие-то ошибочные мнения». Тогда я спросил: «Может быть, мне подать на них в суд за эту клевету?» На это он улыбнулся и ответил, что я только потеряю время, и не советовал это делать. «А как мне быть с аспирантурой?» — спросил я. Последовал ответ: «Давайте договоримся таким образом. Мы Вас сейчас зачисляем в заочную аспирантуру, поскольку вы блестяще сдали экзамены, написали прекрасный реферат, а через год мы автоматически переводим Вас в очную аспирантуру, и тогда ни у кого не будет никаких скандалов. А сейчас поезжайте куда угодно, устраивайтесь на работе, о переводе мы Вам сообщим, только пришлите свой адрес». На этом решении мы и остановились. Я уехал на Украину, в Харьков, с большим трудом устроился на работу (там мало

кто имел представление о том, что такое философия и кто такой философ), меня взяли ассистентом кафедры марксизма-ленинизма в автодорожном институте.

Однако злоключения продолжались. Для зачисления меня в заочную аспирантуру необходимо было сразу указывать научного руководителя и тему диссертации. Тему диссертации надо было утверждать после одобрения ее научным руководителем, а быть моим научным руководителем никто не соглашался, зная о письмах некоторых профессоров МГУ. И только член-корреспондент Академии наук Бо-нифатий Михайлович Кедров, в то время заведовавший сектором диалектической логики, сам согласился быть моим научным руководителем на том основании, что раз против меня ведется такая кампания, значит, я должен быть хорошим человеком (как он сам говорил мне впоследствии). Только после этого мне было направлено извещение, что я принят в заочную аспирантуру, а моим научным руководителем утвержден Б.М. Кедров. Это сообщение было для меня праздником. К чести Петра Николаевича Федосеева, на следующий год я был автоматически переведен в очную аспирантуру Института философии АН СССР.

Признаюсь, что я неоднократно сожалел о том, что не воспользовался предложением Ивана Георгиевича Петровского перейти на механико-математический факультет, поскольку еще в школе математика была моим самым любимым предметом, и труднейшие задачи как в школе, так и на различных олимпиадах я решал быстрее других, да еще в нескольких вариантах, и, может быть, если бы я тогда последовал его совету и стал математиком, моя судьба была бы совсем другой. Наверное, меня бы никогда не исключали из партии, не снимали с работы... (В 1986 г. по указанию Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева я как плохой коммунист был исключен из партии и снят с работы Председателя Всесоюзного агентства по авторским правам.)

С Иваном Георгиевичем Петровским я встречался еще дважды. Представители некоторых зарубежных журналов и редакций, которые уже опубликовали несколько моих статей по философии, попросили меня взять у него интервью о наших запусках космических спутников, а также в целом о развитии нашей космической программы. Я обратился к нему по телефону, и он дал согласие. Его первое краткое интервью было опубликовано в румынском журнале '^аиа" («Звезда»). Второе его интервью, касавшееся развития нашей космической программы, было более подробным и должно было быть опубликовано сразу в ряде журналов. Однако через несколько дней меня вызвали к какому-то товарищу на беседу, в которой он поинтересовался, кто разрешил мне брать интервью у академика Петровского по космическим проблемам. Я спросил: «А что, на это надо брать разрешение?» Он ответил: «Желательно». Тогда я спросил: «У кого?» На это он ничего не ответил, только порекомендовал мне прекратить эту журналистскую деятельность, потому что космическая сфера является особой темой и интервью могут брать лишь особо доверенные люди. На это я ему сказал: «Наверное, Иван Георгиевич лучше кого-либо знает,

о чем можно и о чем нельзя говорить нашим или зарубежным журналистам». Но мне все же посоветовали не заниматься этой деятельностью, что и пришлось сделать.

К сожалению, я больше не встречался с Иваном Георгиевичем Петровским, но в моем дипломе об окончании философского факультета МГУ стоит его подпись как ректора Московского университета, и я всегда с гордостью вспоминаю эти необычные встречи с выдающимся ученым и замечательным и добрым человеком, который внес колоссальный вклад не только в развитие науки, но и в образование и воспитание многих поколений нашей молодежи. Когда я услышал сообщение о его кончине в 1973 г., я переживал его смерть как личную трагедию и личное горе. В моей памяти навсегда остался светлый, излучающий добро образ Ивана Георгиевича Петровского. Это был великий ученый, великий педагог, великий человек.