CC BY-NC-ND
26
П.А. Плютто
ИЗ ОПЫТА ИССЛЕДОВАНИЯ ОНТОЛОГИИ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ИЛЛЮЗИЙ
Основная идея статьи состоит в том, что в своем онтологическом статусе социокультурные иллюзии представляют собой парадоксальную реальность виртуального, «кентаврический» принцип существования которой формулируется как совмещение несовместимого. Опыт исследования онтологии социокультурных иллюзий, представленный в статье, опирается на определение указанных иллюзий в качестве практических, действенных заблуждений, имеющих онтологический статус, препятствующий их рассмотрению в их более привычном гносеологическом статусе.
Ключевые слова: социокультурные иллюзии, обычное заблуждение, реальность, онтология, гносеология.
За основу определения понятия «иллюзия» мы предлагаем принять ее определение И. Кантом, данное им в «Антропологии с прагматической точки зрения»: «Иллюзия - это такое заблуждение, которое остается даже тогда, когда знают, что мнимого предмета на самом деле нет» (курсив наш. - П. П.)1.
Речь при этом идет об одном и том же субъекте «такого заблуждения», а не о двух разных субъектах, один из которых принимал бы иллюзию за реально существующий предмет, а другой отказывал этому предмету в существовании и таким образом был свободен от этой иллюзии.
В целях ясности дальнейшего изложения разграничим социокультурные иллюзии на те, что бытуют на уровне массового общества и массовой культуры (стихийные социокультурные иллюзии), и социокультурные иллюзии, существующие на уровне элиты общества (рационализированные социокультурные иллюзии). При этом мы учитываем, что любые иллюзии должны быть отнесены к
© Плютто П.А., 2013
вполне конкретным сообществам: на практике «элита общества» представлена рядом отличных друг от друга сообществ; то же относится и к «массовому обществу» и «массовой культуре».
Продуктивный разговор о социокультурных иллюзиях нуждается в расширении сформулированного выше определения иллюзии. Здесь мы снова обратимся к Канту, который в параграфе «О склонности к иллюзии как страсти» в вышеуказанном произведении, определил ее следующим образом: «Под иллюзией как мотивом желаний я разумею внутреннее практическое заблуждение - принимать субъективное в побудительной причине за нечто объективное»2.
Кант демонстрирует способности тонкого психолога, замечая, к примеру, что природа «вводит ленивого от природы человека в заблуждение таким образом, что предметы его воображения кажутся ему действительными целями (способами приобретения почета, власти и денег), которые доставляют ему, неохотно принимающемуся за любое дело, достаточно хлопот и заставляют его при ничегонеделании много делать; причем проявляемый к этому интерес чисто иллюзорный; природа таким образом играет с человеком и толкает его (субъект) к его цели, в то время как этот субъект убежден (объективно), будто он сам себе поставил эту цель»3.
Несмотря на то, что последняя мысль Канта напоминает известную идею Гегеля о «хитрости Мирового Разума», - а также идею Маркса «они не сознают этого, но они это делают», - Кант не выходит при этом за рамки философской психологии. Потому для нас и это его второе определение - так же как и первое - нуждается в расширении и уточнении. В этих целях мы синтезируем оба его определения иллюзии с тем, чтобы очертить ее в статусе социокультурного феномена.
В итоге получаем следующее: «Социокультурные иллюзии -это практические, действенные заблуждения, имеющие онтологический статус, который препятствует их рассмотрению в их более привычном гносеологическом статусе». Данное определение, в частности, означает, что бытийственность социокультурных иллюзий неизменно одерживает верх над возможным (и действительным) знанием, разоблачающим их в качестве заблуждений и, в принципе, знанием, доступном и для субъекта, который убежден в реальности иллюзорного предмета. Такой тип бытийственности, устойчиво поддерживающий определенные социокультурные иллюзии, содействует рождению и формированию рационализированного ее образа, призванного, - со ссылкой на разум, логическую аргумен-
тацию, всякого рода диалектическую софистику и т. п., - придать ей легитимный характер.
Социокультурные иллюзии, разделяемые тем или иным, большим или малым, сообществом обладают продуктивностью разной степени. И даже тогда, когда иллюзорность относится к тем или иным социальным и культурным утопиям, реализация которых не получает своего адекватного воплощения, они являются источниками разнообразных новаций, которые так или иначе входят в жизнь и культуру общества, имея как продуктивный, так и контрпродуктивный характер.
Исследование феномена социокультурных иллюзий указывает, в первую очередь, на их практическую направленность, на притязание решать те проблемы, которые принимаются и оцениваются самими человеческими сообществами в качестве проблем, подлежащих решению. Чтобы быть эффективными и действенными, социокультурные иллюзии должны активно противостоять всякому знанию, ставящему под сомнение существование иллюзорного предмета (в широком смысле этого слова, включающего в себя социальные утопии, системы ценностей, разветвленные системы смыслов и т. п.). Пафос такого сопротивления основан на безусловности онтологического существа иллюзорного предмета, признаваемой тем или иным сообществом. При этом оно решительно отклоняет всякую возможную дискуссию о данном предмете, переведенную в чисто гносеологический план, в котором социокультурные иллюзии предстают в качестве обычных заблуждений.
Таким образом, существуют (а) социокультурные иллюзии -практические, действенные заблуждения, работающие в культуре и обществе над разрешением проблем данной культуры/субкультуры и данного общества/сообщества; (Ь) обычные заблуждения, в разряд которых попадают бывшие, то есть когда-то с-бывшиеся, но теперь уже «отработавшие своё», социокультурные иллюзии; и (с) намеренные заблуждения - ложь, к которым относятся, в частности, попытки насильственного возведения обычных заблуждений в степень работающих социокультурных иллюзий. Понятно, что в случаях (Ь) и (с) речь идет об исчерпанности практической эффективности былых социокультурных иллюзий.
Отсюда следует, что «солью» социокультурных иллюзий является их своеобразный онтологический статус. Иными словами, они должны рассматриваться не только - как это принято в философии еще с античных времен - в их гносеологическом статусе, но и в их онтологическом, бытийном статусе, поскольку только он отличает их от обычных заблуждений, вполне поддающихся критике и опровержению.
Введем еще одно важное различие, касающееся социокультурных иллюзий. Это различие между их существованием и осуществлением, между смыслом реальности и смыслом реализации иллюзий. Оно может быть представлено в следующем простом суждении: социокультурные исторические эксперименты4 начинают существовать с момента существования соответствующих работающих социокультурных иллюзий, в то время как реализация социокультурных иллюзий, предусматривающая тщательную проработку их гносеологических оснований, есть уже этап их сбывания и завершения. Этот этап всегда в принципе неудачен по отношению к тому, что планировалось «сначала» и «на самом деле».
Не сразу, но с некоторого момента определенные сообщества людей начинают проникаться верой в тот или иной иллюзорный социальный или культурный проект, принимающий в их сознании вид исторической непреложности, именно потому, что они включились в борьбу за его осуществление. При этом императив борьбы не зиждется на простом убеждении в необходимости исторических перемен, как это было в начале складывания социокультурных иллюзий: у борьбы оказывается свой путь развития, а значит, и свой итог, отличный от установок изначальных верований и убеждений. Сказанное означает, что реальность социокультурных иллюзий, основанная на безоговорочной вере, переходя в стадию своей реализации, все больше исчерпывается на этой стадии в качестве реальности.
Приведем два конкретных примера. В одном весьма популярном исследовании читаем: «Большевизм победил легко, почти без сопротивления, ибо предлагал утопию; всё, всем и сразу»5. Перед нами - красивый афоризм, который, однако, как всякий афоризм, требует своей интерпретации. В данном случае она может выглядеть так: в России - в отличие, скажем, от Англии, страны житейского скепсиса и приземленного здравого смысла - большинство населения страны столь легко соблазняется утопическими проектами «всего, всем и сразу», потому что так сложились российские духовные традиции, - дух народа, отраженный, прежде всего, в его религии, направлен не на житейское и земное, а на предел - или даже за предел - житейских и земных («буржуазных») потребностей и желаний. Представляется, однако, что такое объяснение в лучшем случае - лишь начало понимания причин победы социокультурных иллюзий большевизма.
Большевизм победил столь легко не просто потому, что предлагал утопию, а утопии соблазнительны и «на этом - точка». Нет, на наш взгляд, большевистская утопия победила именно потому, что
большинство населения России в конце XIX - начале XX в. уже жило в особой реальности социокультурных иллюзий, - в реальности, которую большевизм лишь рационализировал. При этой рационализации реальность господствовавших стихийных социокультурных иллюзий парадоксальным образом начала реализовы-ваться. Об этом парадоксе - о парадоксе реализации уже реального - мы поговорим ниже. Сейчас же, для завершения разговора о природе большевизма, заметим, что в условиях политических реформ начала XX в. и последствий затянувшейся мировой войны люди в России волею конкретных обстоятельств смогли деятельно включиться в борьбу за упомянутую реализацию реальности своих социокультурных иллюзий. При этом, однако, именно борьба за реализацию этих иллюзий быстро привела к краху их реальности. Речь, повторим, идет о той реальности, в которой люди, не сознавая того, уже жили, пока не принялись ее реализовывать.
Возьмем другой пример. Известный польский исследователь Ежи Шацкий писал о Французской революции 1789 г.: «Люди по природе свободны и равны! Те, кто в это поверил, должны были бороться против всего, что лишало их свободы и делало неравными. Ведя такую борьбу, можно было верить в Природу, которая ее санкционирует»6. На этапе реализации социокультурных иллюзий можно верить в Природу «с большой буквы», лишь ведя борьбу за скрытую в Ней справедливость. Неудача в борьбе - как это случилось с Парижской коммуной - может означать крах веры, а для тех, кто больше не верит, - крах самой реальности социокультурных иллюзий. Но в начале существования данной социокультурной иллюзии, как заметил Шацкий, существовала именно их непреложная реальность: «Люди по природе свободны и равны!». В качестве неоспоримой и безусловной реальности она существует до и помимо всякой борьбы. Так мы снова приходим к выводу, что реальность социокультурных иллюзий губит их реализация. Это, действительно, парадокс.
Его разрешение требует ответа на простой вопрос: а зачем, собственно говоря, нужно реализовывать уже реальное? Или - чтобы сформулировать тот же вопрос в более конкретной форме - зачем, например, специально и долго готовить и затем проводить с неизбежной кровью коммунистическую революцию, если - согласно Марксу - коммунизм все равно неотвратим и неминуем?
Ответы даются разные. Например, - в духе «молодого здорового энтузиазма». Не пассивное ожидание достойно коммуниста, но активная реализация законного человеческого желания приблизить в борьбе то, что исторически неизбежно.
Или - в духе «не ждать милости от природы». Капиталисты без крови, по своему собственному желанию, несмотря на все возможные разумные аргументы, никогда не отдадут ни собственность, ни власть, а потому пассивно ждать, пока «гниющий капитализм», отравляя собой все здоровое в обществе и культуре, «рухнет под собственной тяжестью» не имеет смысла: «Насилие - повивальная бабка истории».
Или - как это ни странно прозвучит - в духе религиозной философии Н.Ф. Федорова: «не даровое, но трудовое». Коммунизм ценен не как дарованный некой безликой Историей (в варианте Федорова - Богом), а как завоеванный в борьбе и труде человеком.
Все эти ответы, однако, неудовлетворительны, поскольку упускают суть вопроса: зачем реализовывать реальное?
Если держать в поле зрения эту суть, становится ясно, что коммунизм - а мы экстраполируем его casus на область социокультурных иллюзий в целом - был реальностью, в которой и которой жили многие коммунисты до определенного этапа реализации этой их реальности. Границу этого этапа выше мы постарались определить как можно чётче. Она образована двумя сторонами общей формулы. С одной стороны, «люди борются, потому что верят»; с другой стороны, «люди верят, потому что (и лишь до тех пор, пока) борются». Ясное видение этой границы означает крах диалектически самозамкнутого механизма: «вера вдохновляет на борьбу, а борьба, переходя "на очередной виток своего развития", питает веру, которая вновь вдохновляет на борьбу на ее новом витке» и т. д. Самое замечательное, однако, начинается дальше.
Дело в том, что если бы вместе с исчерпанием работы указанного механизма - механизма реализации реального - социокультурные иллюзии истощали весь потенциал своей реальности, затруднительно, очевидно, было бы говорить об их онтологическом статусе. Речь должна была бы идти о чем-то совершенно банальном. Люди попробовали воплотить на практике свои убеждения и верования - социокультурные иллюзии в их гносеологическом статусе - и потерпели в этом предприятии поражение, убедившись тем самым, что эти убеждения и верования иллюзорны, то есть являются обычными заблуждениями. Это, очевидно, заставило их сформировать новые, более реалистичные, убеждения и верования или, как минимум, отказаться от старых. Ничего особенного, таким образом, не произошло, поскольку практика ежедневно исправляет обычные человеческие заблуждения.
Однако та же самая социокультурная практика говорит нам, что дело с ней обстоит не так просто. Вера нередко способна оживать
и расцветать именно тогда, когда дело борьбы за нее проиграно, и именно потому, что эта борьба потерпела поражение. В этот момент социокультурные иллюзии вновь становятся реальной жизнью реальных людей, живущих в них и ими, скажем, где-нибудь «вдали от родины», в эмиграции, - буквальной или духовной.
В своей книге «Утопии» Ежи Шацкий выделяет особые утопии отечества, для которых характерна «идеализация национального прошлого, в котором усматривается антитеза нынешнему положению вещей»7. «Польша порабощена врагами. Продолжает бороться лишь горстка ее защитников. В дни крушения ноябрьского восстания (против владычества Российской Империи в Польше. - П. П.) Мохнацкий писал: "Не стены и не дворцы, но польские сердца суть очаги святого нашего дела, и эту твердыню никакая сила не одолеет и не сокрушит. Прежде мы заслоняли своими крыльями Варшаву как цитадель национального быта и независимости. Занятие оной неприятелем меняет природу войны. Отныне мы будем сражаться во имя непросроченных прав наших без постоянного лагеря. Где мы заночуем, там и будет столица Польши, или же где соберутся несколько семей на совет, или, наконец, где мы задержимся на одну хотя бы минуту" (Mochnacki M. Pisma rozmaite. Poznan, 1963. S. 282-283). - Дух, покидающий нацию, находит прибежище в сердцах горстки бойцов. А впоследствии - эмигрантов»8.
Далее Шацкий говорит об утопии отечества, сформулированной А. Мицкевичем. Утопия эта оказывается совершенно аналогичной, хотя и осложнена мотивами вынужденной эмиграции в страны Европы: «Утопия формируется здесь в двойной оппозиции: по отношению к действительности порабощенной отчизны и по отношению к европейской действительности - негостеприимной и буржуазной»9.
Реализация этой социокультурной иллюзии, - представленной в своем рационализированном виде в утопиях М. Мохнацкого и А. Мицкевича, - на этапе современной истории, когда Польша стала независимым государством, неожиданно вновь предстает как реальность. Можно засвидетельствовать, например, что не все поляки, оказавшись в составе государств Европейского Союза, изменили свое отношение «к европейской действительности» как «негостеприимной и буржуазной». Некоторые из них по-прежнему готовы «идеализировать национальное прошлое (что бы под ним ни подразумевалось. - П. П.), в котором усматривается антитеза нынешнему положению вещей».
Конечно, размышляя о реальности социокультурных иллюзий, мы говорим об особой реальности, - о реальности виртуального.
Однако эта особенность не элиминирует саму онтологию социокультурных иллюзий. Современные исследователи, решившие заняться проблемой социокультурных иллюзий, неизбежно сталкиваются с их онтологическим статусом. Сплошь и рядом, однако, для того, чтобы не совмещать несовместимое, но подходить к иллюзиям здраво, они вынуждены всегда лишь намекать на наличие такого статуса, подчеркивая, например, удивительную живучесть
социокультурных иллюзий10, отмеченную еще Гегелем.
* * *
Давно замечено, что в деле исследования того особого мира теоретических смыслов, в котором обитает философия, обращение к происхождению и семантическому анализу слов может сыграть значительную - иногда даже решающую - роль. Помня о терпении и внимательности, которые необходимы для семантических исследований любого рода, мы - в надежде на помощь со стороны языка - обратимся к анализу различных значений слов иллюзия.
Перед нами - выдержки из статьи «Иллюзия», помещенной в новом издании «Большого академического словаря русского языка»:
«Иллюзия. [1] Искаженное восприятие действительности, основанное на обмане чувств. <...>
[2] Видимость, подобие. <...>
[Пример 1.] "Но, увы, сооружение это действовало плохо! Что с ним ни делали - доски не слушались, и иллюзии бушующего моря не получалось" (Ю.М. Юрьев. Записки).
[Пример 2.] "Многие женщины. пошли работать в детские дома. Они пытались создать детям хотя бы иллюзию семьи" (А.Л. Барто. Найти человека).
[3] Ложное представление о чем-либо; мысль, не соответствующая действительности»11.
Заметим, прежде всего, что нас пока не интересуют иллюзии в качестве искаженного восприятия действительности, основанного на обмане чувств [1]. Интерес представляют те, что бытуют на уровне разных сообществ и их культуры в онтологическом [2] и гносеологическом [3] статусе.
Итак, социокультурная иллюзия - видимость или подобие того, что принимается в данном сообществе за оригинал, если под последним подразумевать саму социокультурную реальность, которая всегда - эксплицитно или имплицитно - противопоставляется иллюзии. Такое определение в принципе совпадает с широким (и, прямо скажем, довольно расплывчатым) определением, которое
дают социологи, понимая под социальными иллюзиями «подобие социальной действительности, создаваемой в воображении человека взамен подлинного знания предмета, явления, события и т. п.» (курсив наш. - П. П. )12.
Соответствующий этому определению пример 1 в пункте [2] словарной статьи является самым простым. В нем за реальность принимается природа (море), видимость или подобие которой пытаются искусственно создать в культуре (в театре).
Пример 2 сложнее. В нем за реальность принимается не природа, но сама культура: семья как социокультурное образование. Одна социокультурная реальность (обычная семья) здесь противопоставляется своей видимости/подобию («семье» детского дома), то есть другой социокультурной реальности. То, что в этом примере культура противопоставляется культуре, станет наглядно видно, если представить себе ситуацию детского дома, в котором для ребенка складываются отношения более теплые, более семейные, чем, предположим, в самой семье, откуда он попал в детский дом. В таком случае оригинал и подобие меняются местами. При этом очевидно, что культурная реальность и ее культурное подобие столь легко меняются местами именно потому, что и то, и другое -культура.
Мы здесь сталкиваемся - если «додумать мысль до конца» - с удивительным феноменом возведения социокультурной реальности в степень. Математическая метафора «возведения в степень» в принципе аналогична платоновскому тезису «искусство есть изготовление копий с копий». Речь идет о метафоризации культуры, которая сама может быть представлена как устоявшаяся («стертая от частого употребления») метафора предшествующей ей культуры и т. д. Это интересно отметить с точки зрения фундаментального вопроса, от решения которого мы не сможем уклониться: вопроса о том, что же представляет собой та реальность сама-по-себе, которая противостоит реальности социокультурных иллюзий, -противостоит реальности виртуального?
С целью подготовки почвы для ответа на этот вопрос попытаемся глубже понять приведенные примеры.
Прежде всего, можно заметить, что и в первом случае, когда предпринимается попытка имитировать море в театральном действии, а также об имитации семейной жизни в детском доме, мы говорим о культуре как о некой иллюзии. Но иллюзии чего? Речь не может идти об иллюзии природы, поскольку человек всегда видит природу как культурное существо, даже если находится среди «дикой» природы, инкультурация которой происходит в культур-
но-сделанном взгляде человека на нее как на «дикую», в языке человека, описывающего ее «дикость», в ее молчаливом понимании человеком как «дикой» и т. д.
Таким образом, максимально доступная нам природа-в-се-бе - которая, однако, не является «разгаданной» вещью-в-себе в смысле Канта - это природа, до которой мы можем дойти лишь «археологически», снимая слой за слоем культуру. Проходя по этому пути последовательного «математического» извлечения из культуры ее «корня», рано или поздно мы должны дойти до предельно доступной нам природы в том ее виде, в котором она открылась когда-то человеку в первобытный период его существования. Однако, поскольку и этот первобытный - абсолютно экологически чистый - взгляд на природу является человеческим взглядом, природа как вещь-в-себе остается и в этом случае нам по-прежнему недоступна.
Между тем, именно сюда - в самую архаичную первобытность - уходят корни мифов о «золотом веке», то есть корни многих стихийных социокультурных иллюзий. То, что в первобытную эпоху человек был полностью «встроен» в природу, означает, что между ним и природой почти не существовало великого посредника - культуры, появляющейся, условно говоря, с первым, оббитым по краю человеческими руками камнем и с первой целенаправленно заостренной человеком палкой. Мы говорим о культуре первой степени, которая начала возводиться в последующие степени вместе с появлением весьма странных вещей, подобных рисункам из пещеры Шовэ (департамент Ардеш, юг Франции), датируемым возрастом 28 тыс. лет до н.э. Это возведение культуры в степень - или, иначе говоря, метафоризация культуры с соответствующей ей возможностью обратной де-метафориза-ции - понимается нами в качестве механизма продуцирования реальности виртуального.
В упомянутой пещере первобытные художники пытались использовать современный «кинематографический» прием для передачи динамики бега животных. Для этого вместо четырех, они рисовали у них множество ног, создавая иллюзию их бега. То же впечатление оставляют изображения лошадей, рисунки которых наложены друг на друга так, что возникает иллюзия движущегося лошадиного стада.
«Термин "невероятный", - пишет Жан-Пьер Моэн по этому поводу, - не слишком сильный, так как вначале специалисты не были уверены в подлинности и возрасте росписей и гравюр этих двух пещер13.
Пещера Шовэ, названная в честь ее открывателя Жан-Мари Шовэ, была открыта лишь в 1994 г. В ней были найдены 300 нарисованных фигур, объединенных в панно и сохранившихся в прекрасном состоянии. Панно с изображением лошадей, львов, быков стали классическим искусством эпохи палеолита. Наложение голов одна поверх другой создавало впечатление движущегося стада»14.
Далее Моэн пишет: «В пещере Шовэ (Ардеш) кости медведя, который даже не являлся самым распространенным животным в росписях стен карстовой системы, присутствуют среди всех костных остатков, разбросанных по полу; в частности, многочисленные черепа были взяты и перемещены человеком; один из этих черепов помещен в середине зала на большом камне. Животное считалось не возможной добычей, а скорее пещерным "царем"»15.
Так это или нет, самое важное здесь заключается в том, что потребность в созидании иллюзорной реальности побуждает первобытного человека изменять окружающий мир, конструируя не просто иллюзии в реальности, а реальные иллюзии. Примеры тому весьма разнообразны.
«Два аспекта, - рассказывает Моэн, - интересовали М. Гренена Groenen) и М. Лорбланше (M. Lorblanchet) в пещерах с росписями: с одной стороны, признаки живописных или пластических изображений, содержащихся в глубоких пещерах, для идентификации живых форм, выходящих при этом из полумрака, и, с другой стороны, выявление реакций древних посетителей пещер при осмотре изображений реальных и фантастических животных в покое и движении. В обоих случаях выводы сделаны на основании очень тщательного и многократного обследования стен.
Первой реакцией доисторических людей должно было быть стремление обнаружить существа, которые появлялись из неровных стен или из мрака воображаемых прорезей в стенах. Это должно было привлекать внимание [доисторических] посетителей, которые становились активными, и приводило к появлению фантастических животных при свете их масляных ламп.
Так, сталагмитовая складка в Фон-де-Гом (Дордонь) становится задними ногами нарисованной скачущей лошади, а профили голов лошадей в яблоках из Ле-Пеш-Мерль (Лот) вырезаны прямо в камне и выделяются из темноты грота.
В Марсуласе (Верхняя Гаронна) было отмечено, что 42 % изображений животных были выполнены на неровных частях скалы. В Альтамире (Кантабрия) бизоны сворачивались по краям круглых выступов потолка. В Лабастиде (Верхние Пиренеи) бугристые
участки напоминают бизонов; поверхности известкового шпата, канавы, трещины, чашечки желудей становились спинами или шеями лошадей и бизонов, их глазами или ноздрями.
Весь объем галерей, таким образом, оживает: олень из Габийу (Дордонь) убегает в черный потайной ход, раненный стрелой бизон из Нио (Арьеж) лежит на полу, корова из Ляско (Дордонь) перепрыгивает через препятствие, а лошадь падает навзничь. Мир реальных и фантастических животных в расписанных пещерах создает иллюзию жизни» (курсив наш. - П. П.)16.
Эстетика является древнейшей областью искусственно создаваемых - еще архаическими питекантропами - иллюзий. Датировка бытования этих иллюзий поражает: «300 тыс. лет тому назад поздние питекантропы применяли толченую охру, возможно, для росписи тела. Охра была обнаружена также в одном из захоронений в Кафзехе (Израиль) древностью 100 тыс. лет»17. В отличие от питекантропов человеку современной культуры, пресыщенному и насквозь «пропитанному» эстетической культурой, нужно специальное усилие, чтобы обратить внимание на чудо создания реальных иллюзий, давно составляющих «приевшуюся» обыденность человеческого - особенно, конечно, городского - бытия.
Вместе с тем, с доисторических времен до нас доходят еще более удивительные факты: «Сюзанн де Сен-Матюрэн (Suzanne de Saint-Mathurin) и Дороти Гарро (Dorothy Garrod) начали вести раскопки в пещере Рок-о-Сорсье в Англь-сюр-Ланглен; постепенно был расчищен большой скульптурный фриз длиной 12,6 м со следами охры.
Первая фаза иконографического построения соответствовала резным изображениям нижнего ряда. Частично эти изображения были удалены древними скульпторами во время последующих работ, когда они создавали обнаженные женские тела анфас, без головы, рук, ног, и бизонов, тела которых явно переплетались»18.
В 2010 г. Вернер Херцог (WernerHerzog) снял документальный фильм, посвященный пещере Шовэ, который называется «Пещера забытых снов». В нем, после комментария к одному из рисунков пещеры, на котором «бизон как будто бы обнимает молодую женщину», выступает один из ученых19 со следующими объяснениями:
«У древних людей и людей палеолита были две концепции, которые, как я думаю, повлияли на наше восприятие мира. Это концепция текучести и проницаемости.
Текучесть значит, что категории, которые есть сейчас у нас -мужчина, женщина, лошадь, дерево и т. д. - могут изменяться: де-
рево, например, может разговаривать, человек может превратиться в животное, и наоборот, - при определенных обстоятельствах.
Концепция проницаемости говорит о том, что нет никаких границ между миром, в котором мы живем, и миром духов. Стена может поговорить с нами, стена может принять нас или отвергнуть нас. Шаманы, например, могут отправить свой дух в сверхъестественный мир или получить визит "внутри себя" сверхъестественных духов.
Если объединить эти две концепции вместе, вы поймете, насколько другой была жизнь для тех людей.
Людей описывают по-разному. Какое-то время нас называли homo sapiens, и до сих пор - "человек, который знает". Я не думаю, что это - корректное определение, потому что мы не всё знаем, далеко не всё. Я бы сказал, что мы - "люди духовные"»20.
Поскольку в приведенном объяснении нет и намека на то, что мы могли бы понимать под первобытными духами, мы вынуждены полностью игнорировать какие-либо упоминания о них. То же самое касается и духовности, современный разговор о которой, напоминая заколдованный бег по кругу, имеет тенденцию быстро заканчиваться нестерпимой интеллектуальной духотой. Остается, однако, главное, - сами идеи текучести и проницаемости.
Попытка сформулировать эти идеи по отношению к человеческому - и не только доисторическому - бытию представляется нам весьма немаловажной, поскольку, на наш взгляд, речь идет о попытке понять принцип существования социокультурных иллюзий. Это понимание, в свою очередь, важно для проникновения в суть многих известных утопий: от постижения происхождения библейского видения рая, в котором агнец ложится рядом со львом, до уразумения смысла экспериментов 1920-х годов, во время которых в школьном живом уголке пионеры заставляли жить в одной клетке лису и петуха. Бизон и женщина, лев и ягненок, лиса и петух, -во всех случаях речь идет о совмещении несовместимого.
Мы считаем совмещение несовместимого основным принципом генерирования социокультурных иллюзий. Специфика социокультурных иллюзий заключается, таким образом, не только в стирании различий между природой и культурой, но даже - как видно из приведенных выше примеров - в стирании тех различий и противоположностей, которые имеются в самой природе, как она понимается человеком изнутри культуры. Все, что может бытьраз-личено-и-разорвано в определенной культурной реальности, в тех или иных социокультурных иллюзиях было или будет чудесным образом исцелено и целостно.
ф Ф Ф
Значительная часть философских трудов, посвященная иллюзиям, занимается ими исключительно в их гносеологическом статусе. Речь, по сути, идет об индивидуальных иллюзиях, включающих обман чувств индивидуума, которые можно подвести под общую рубрику, - если воспользоваться нашей терминологией, - «обычных заблуждений». С социокультурными иллюзиями дело обстоит намного сложнее, поскольку общепринятость и публичная общезначимость, - в качестве характерного отличия социокультурных иллюзий, - является одновременно критерием человеческой реальности как таковой. Той реальности, которой проверяются и разоблачаются все иллюзии. Такое положение дел, создающее значительные трудности в ходе анализа социокультурных иллюзий, заставляет исследователя, где это только возможно, обращаться к родовому сходству индивидуальных и социальных иллюзий.
Р.Дж. Хёрст в статье «Иллюзии», помещенной в «Encyclopedia of Philosophy» пишет: "However sure we are about our perceiving, it is always possible that we are being deceived by one of the many kinds of illusion or hallucination, since it is characteristic of such states that we cannot tell that we are suffering from them"21. То же самое, на наш взгляд, можно сказать и относительно социокультурных иллюзий: мы не страдаем (suffer) от социокультурных иллюзий, пока в них живем. Наши социальные и культурные желания так заполняют «пустые», - ничем не заполненные с точки зрения наших социокультурных перспектив, - места между видимыми нами деталями социокультурной реальности, что, в конце концов, формируется социокультурная иллюзия, которая отвечает указанным желаниям. Поэтому страдания социокультурные иллюзии действительно не доставляют. Наоборот, страдание приносит разрушение социокультурных иллюзий. Речь идет о разрушении связок реальности виртуального, которое предстает как разрушение мира, в котором жил человек.
«Если бы что-то менялось в зависимости от того, имеет ли дело человек всего лишь с явлением, - с индивидуальными и эфемерными чувственными данными, - или он имеет дело с публичным и устойчивым физическим объектом ("публичный" означает "наблюдаемый несколькими людьми в одно и то же время"), можно было бы ожидать внезапного изменения в характере чувственного опыта. Такой скачок, однако, не происходит. Обычно существует непрерывная целостность между ситуациями, в которых мы фактически не можем видеть данный материальный объект, но имеем дело лишь с явлением, и ситуациями, в которых мы считаем, что видим
сам материальный объект. Когда мы переходим от ситуации, в которой тарелка кажется эллиптической (если смотреть на нее под углом. - П. П.), к ситуации, в которой она предстает круглой (если смотреть на нее прямо. - П. П.), или когда человек, больной алкоголизмом, сначала видит розовую крысу, а потом вполне реальную кровать, на которой эта крыса сидит, то переход от одной ситуации к другой происходит плавно и незаметно» (ibid.; курсив и перевод наш. - П. П.). Плавная встраиваемость всевозможных «розовых крыс» в реальный контекст, легкая сочетаемость несочетаемого, -сочетаемость деталей видимой нам реальности с иллюзорными деталями, которые с успехом заменяют ее многочисленные невидимые нам детали, - заставляет определить реальность саму-по-себе, реальность как таковую, следующим образом.
Реальность - в том числе и прежде всего социокультурная реальность, в ее отличии от социокультурных иллюзий, - есть никогда полностью и без остатка не доступная человеку совокупность всех деталей реального мира. Эта принципиальная нехватка реальных деталей, - никогда не означающая, однако, полное их отсутствие, - этот изъян, эта нужда и эта потребность, проистекающая из принципиального несовершенства человека, любой акт сознания которого всегда упускает нечто «из вида» в осознаваемом, неизбежным образом порождает иллюзии.
Примечания
1 Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Кант И. Соч.: В 6 т. /
Пер. с нем. Н.М. Соколова, сверка пер. М.И. Иткина. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 382.
2 Там же. С. 522.
3 Там же. С. 522-523.
4 Употребляя этот термин, мы опираемся на известную мысль Н.А. Бердяева:
«Русский народ, согласно особенностям своего духа, отдал себя в жертву для небывалого исторического эксперимента. Он показал предельные результаты известных идей. <...> Если нет братства во Христе, то пусть будет товарищество в Антихристе» (Бердяев Н.А. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы // Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М.: Канон+, 2002. С. 310; курсив наш. - П. П.).
5 Геллер М, Некрич А. История России: 1917-1995. В 4 т. Т. 1. Утопия у власти:
1917-1945. Социализм в одной стране. М.: МиК - Агар, 1996. С. 48.
6 Шацкий Е. Утопии // Шацкий Е. Утопия и традиция / Пер. с польск. К.В. Душен-
ко. М.: Прогресс, 1990. С. 110.
7 Там же. С. 127. Е. Шацкому ближе, конечно, примеры, почерпнутые из истории
Польши. Мы же можем вспомнить не лишенные «идеализации национального прошлого» разговоры о «России, которую мы потеряли».
8 Там же.
9 Там же. С. 128.
10 «Социальные иллюзии - тоже заблуждения, но заблуждения особого рода.
В чем же их специфика? <...> Социальные иллюзии- наиболее устойчивый вид заблуждений, которые вообще весьма "живучи". На это обращал внимание еще Гегель» (Беленький В.Х. Социальные иллюзии: опыт анализа // Социологические исследования. 2001. № 5. С. 111).
11 Большой академический словарь русского языка. М.; СПб.: Наука, 2007 (продолжающееся издание). Т. 7. С. 213-214.
12 Тощенко Ж.Т., Харченко С.В. Социальное настроение. М.: Academia, 1996. С. 165.
13 Шовэ (Ардеш) и Коске (Буш-дю-Рон).
14 Моэн Ж.-П. Доисторический период в действии. Современное состояние иссле-
дований (1988-2000 гг.) // История человечества. Т.1. Доисторические времена и начала цивилизации / Под ред. З.Я. Де Лаата. Пер. с англ. Б.Б. Павлова и А.А. Тарасевича. М.: Магистр-пресс, 2003. С. 23.
15 Там же. С. 26.
16 Там же. С. 25.
17 Там же. С. 23.
18 Там же. С. 26.
19 Специально для исследования пещеры Шовэ было создано научное сообщество
"The Scientific Team of the Chauvet Cave".
20 "Cave of Forgotten Dreams", режиссер В. Херцог (W. Herzog), США-Германия-
Канада-Франция-Великобритания, 2010.
21 «Сколь бы ни были мы уверены относительно истинности своих восприятий, всегда сохраняется возможность, что мы введены в заблуждение какой-нибудь из многочисленных иллюзий или галлюцинаций, поскольку характерной чертой таких состояний как раз является то, что мы не в состоянии заметить, что страдаем от них» (Hirst R.J. Illusions // Encyclopedia of Philosophy: 10 vols / Editor in Chief D.M. Borchert. 2nd edition. Detroit et al.: Thomson Gale, 2006. V. 4. P. 586; перевод наш. - П. П.).
