CC BY
37
t-
7
Отечественная история
Т.В. Антонова
Из истории русской журналистики пореформенного периода: программа «мирного прогресса» С.С. Громеки
В статье анализируются мотивы, средства и итоги участия С.С. Громеки в российском общественно-политическом движении второй половины 1850-х -начале 1860-х гг. Рассматриваются его статьи в журнале М.Н. Каткова «Русский Вестник», хроники в «Отечественных Записках» А.А. Краевского. Публицистика Громеки не ограничивалась «либеральным обличительством», в чем его упрекали современники. Цель ее - поддержать реформаторский курс правительства и убедить читателей в необходимости коренных изменений судебно-полицейской системы, положения печати в России по примеру «просвещенных государств» Западной Европы и, прежде всего, Англии. Суть этих изменений заключалась в разделении полиции, следствия и суда, в учреждении мирового суда и суда присяжных, в отмене цензуры. Громека полемизировал с оппонентами, защищавшими «рутину и невежество прошлого», боявшимися падения авторитета полиции и административного контроля над прессой в момент проведения крестьянской реформы. Не менее острыми были его возражения «Современнику» и «Русскому слову» за пропаганду социальных утопий и уничижительную критику либеральных реформ. Публицистика Громеки отражает его приверженность идеям свободы личности, верховенства закона и принципу правового равенства. Гласность, обеспеченную законом о свободе слова, он считал единственным эффективным средством общественного контроля над поведением чиновников. На этой почве установились его тесные контакты с Герценом. Корреспонденции Громеки, присланные в «Колокол», обеспечили «огласку» многих драматичных фактов политической жизни России.
л
о. Громека оставался монархистом, уповая на реформы «сверху», верил в народ-5 ную любовь к «источнику» власти в России, в мирный прогресс, которому, к по его мнению, мешало разделение общества на «партии».
Ключевые слова: С.С. Громека, статьи С.С. Громеки о полиции, защита свобо-
ф
¡2 ды печати и гласности во второй половине 1850-х - начале 1860-х гг., полемика ^ ретроградов и демократов в пореформенной России, реформы Александра II, ^ А.И. Герцен, журнал «Колокол», социальные теории, «отрицатели», сатира «Свистка», либерализм и охранительство, эволюционный путь русского развития.
Подполковник полиции и обличитель полицейской практики, корреспондент А.И. Герцена и сотрудник М.Н. Каткова, «бурнопламен-ный» борец за гражданские права и преследователь униатов - таков далеко не полный перечень парадоксальных сочетаний в биографии Степана Степановича Громеки (1823-1877)1. Возможно, именно поэтому его историческая репутация переполнена негативом. В мемуарной литературе он «герой» эпизода, безуспешно желающий привлечь к себе внимание эксцентрикой поведения [26, с. 114]. В научных трудах его деятельность освещалась как пример эволюции от западничества к славянофильству, от умеренного либерализма к охранительству [10, с. 67-68] и даже «оголтелому шовинизму», как «ожесточенная борьба» с революционно-демократическим лагерем, с публицистами «Современника» и «Русского слова» [15; 17, с. 105-106]. Подобные интерпретации все же не сняли вопроса о сущности его политической позиции и той роли, с которой Громека вошел в историю общественного движения 1850-х - начала 1860-х гг. Поиск ответа на него, возможно, приблизит нас к пониманию мотивов и итогов того, что он успел предпринять, оказавшись в эпицентре этого движения.
Журналистское кредо Громеки сформировалось в обстановке напряженного ожидания отмены крепостного права. Один из современников назвал такое состояние общества «политическим электричеством» [29, с. 241], разбудившим «спавшую до того времени мысль... Она заколыхалась, дрогнула и начала работать» [Там же, с. 93-94]. Причем программа работы «была очень проста и заключалась всего в одном слове
1 С.С. Громека (1823-1877) - дворянин, окончил Благородный пансион 1-й Киевской гимназии (1841 г.). Службу начинал в Уланском пехотном полку. В 1849 г. - городничий в Липовце, в 1852 г. - городничий в Бердичеве, полицмейстер в Киеве (1851 г). С 1853 по 1856 гг. - чиновник особых поручений при киевском генерал-губернаторе. Начальник полицейского управления на Николаевской железной дороге (1857-1858 гг.). С октября 1860 г. до 1864 г. жил в Петербурге, служил в Министерстве внутренних дел (до 1861 г.). С 1867 г. - губернатор Седлецкой губернии, в 1877 г. - тайный советник, чиновник особых поручений при варшавском генерал-губернаторе [13].
9_
О -а ""
"свобода". Внизу освобождались крестьяне от крепостного права, вверху ¡2 5 ^ освобождалась интеллигенция от служилого государства...» [28, с. 55]. ^ 2 г-с Этот импульс эпохи побудил тогда и Громеку, бывшего городничего, 'о з ° полицмейстера и действующего начальника полицейского управления § ^
о
Николаевской железной дороги, включиться в литературный процесс. ^ ^ «Уроженец Малороссии, - писал он о себе позднее, - я никогда не про- ^ стирал претензии на звание писателя и нисколько к нему не приго- о товлен. Всю жизнь я был человеком дела и схватился за слово только тогда, когда казалось возможным высказать его» [17, с. 120]. Первым воплощением такого намерения стала публикация очерков «О полиции» в нескольких томах «Русского Вестника» М.Н. Каткова. Владея обширными сведениями о работе ведомства, где он прослужил около десяти лет, Громека решил «прямо коснуться вопроса, который до сих пор никто не затрагивал» [3, с. 175].
Он полагал важным помочь обществу «выработать правильные представления» о причине хронических злоупотреблений полицейских чиновников и о необходимых изменениях в структуре и функциях этой службы. Свое повествование Громека построил на противопоставлении полицейской системы России с «достижениями просвещенных государств» и, прежде всего, Великобритании, опыт которой он считал универсальным и пригодным «не только для англичан». Так, уже из первого очерка «Два слова о полиции» неосведомленный читатель узнавал о преимуществах английской системы. В дом англичанина, писал Громека, полицейский чиновник не смеет войти без определения суда и «ведет себя всюду одинаково: пред знатным он не унижается, за богатым не ухаживает, с бедными не обращается грубо и бесцеремонно. <...> Малейшее уклонение его от такого характера действий ставит его лицом к лицу не с одним только начальником, а с целым обществом и его беспощадным орудием - оглаской, где, в свою очередь, всякий добросовестный труд и исполнение долга ограждено тем же общественным мнением от произвольной оценки» [Там же, с. 176]. В России поведение полицейского было совсем иным: он «вытягивается в струнку перед сильными и знатными, не мечтая о человеческом достоинстве», изъявляет готовность «на проволочку и смягчение дела, к которому прикосновен сильный или знатный; растолкает толпу и очистит для него место на публичном зрелище» [Там же, с. 179].
Однако законы империи, уточнял автор, с петровских времен предписывали полиции «выслушивать всех без изъятия: убогих, богатых, сильных, бессильных, знатных и незнатных» и приводить «всякого к исполнению предписанного законами, несмотря ни на какое лицо» [Там же]. Но, пояснял публицист, в России задолго до Петра I вызрела
о. среда, отчуждавшая рациональные, «добродетельные», законы: это
5 «массовое сознание», находившееся во власти стереотипов, порожденных крепостным правом и еще «более древней традицией местничества и кормления» [6, с. 682]. Он имел в виду ставшее обычаем «право стар-
ф
¡2 шего, право сильного» унижать личность человека, не защищенного
^ чином, собственностью или милостью «барина». От тех порядков в рус-
ф
^ ском лексиконе остались такие слова, как «хорошее место», «свой человек», «попал в немилость», «сотру с лица земли», «согну в бараний рог» [4, с. 70]. Народное мнение, рассуждал Громека, не скоро и не сразу сумеет освободиться от стереотипов прошлого, но с уничтожением крепостного права они подсекутся «в самом корне» [6, с. 682]. Тот же процесс, верил он, усилит реформа полиции, когда она из карательного органа превратится в орган охраны свободы и безопасности человека [Там же, с. 687].
Первым и самым важным шагом в этом направлении будет разграничение полицейских и судебно-следственных функций. Читатели очерков должны были усвоить ту истину, что «подозрение, обвинение, суд и наказание сливаются в один акт, в одно движение воли» только в странах, где «с человеком привыкли обходиться как с вещью» [8, с. 644]. В странах, «учреждения которых запечатлены христианским уважением к человеческой личности» [Там же, с. 641], полиция является «ближайшим другом общества». Ее обязанность - останавливать «всякое нарушение спокойствия, хлопотать об открытии преступлений, доводить о таковых открытиях до сведения суда» [Там же]. Полиция предоставляет суду «подозрения, догадки и факты», чтобы суд «начал преследование заподозренного лица, назначил над ним формальное следствие и принял в отношении его какие-либо стеснительные для его свободы меры» [Там же]. Громека был против даже частичного сохранения за полицией судебных функций (назначения уголовного следствия и права ареста) [8, с. 645], т.к. они «относятся к таким деликатным вещам, как свобода, спокойствие и честь человека. Иначе исполнительная полиция не изменит своего прежнего характера» и судебная власть останется «силой подчиненной» [6, с. 683]. Объясняя российскому читателю, как действует суд, «олицетворяющий высшую правду» и обладающий исключительным правом подвергать наказанию, независимо от того, к какому сословию принадлежал обвиняемый [Там же, с. 686], Громека вновь указывал на опыт Англии, ее мирового суда и суда присяжных. Эти институты, гарантировавшие суверенитет личности, ее защищённость от какого-либо вмешательства чиновников, он называл «самыми безукоризненными учреждениями, которым могут позавидовать все прочие государства» [8, с. 650].
11 _
О -О
Свое видение реформы Громека представил публике, работа правительственной комиссии по подготовке проектов преобра- ^ 2 зования губернской и уездной полиции. На этом уровне обсуждения 'о з ° доминировала та же мысль о разделении полиции исполнительной, § ^
О
охраняющей общественный порядок, и судебной, расследующей пре- ^ е^ ступления. Но либеральная формула реформы вырабатывалась посте- ^ пенно. Первое законодательное решение («Основные начала реформы о полиции»), подписанное императором в 1859 г., не определяло четко границ размежевания полиции, следствия и суда. Такое размежевание обеспечивалось «Наказом судебным следователям» (1860 г.) [25, с. 87]. «Судебные Уставы» 1864 г. завершили формирование новой системы отношений полиции и суда. Все эти законодательные меры были подготовлены либеральной бюрократией. Очерки Громеки и опережали ее инициативы, и поддерживали их.
Публикация статей полицейского цикла сделала имя Громеки известным в русской журналистике, в обществе и в официальных кругах, но приняты они были неоднозначно. Публицисты-демократы упрекали его за критику «злодеев, скрыв их имена», за «укороченную анонимную гласность, скрывавшую мелкие непорядки под туманными обозначениями» [18, с. 447]. Но более всего он был уязвлен обвинениями со стороны тех, кто воспринял его очерки как подрыв авторитета полиции, «той силы, которая в настоящую минуту преувеличенных ожиданий должна быть усилена» [Там же]. Последняя его публикация о полиции стала ответом именно на этот упрек [8, с. 639]. «Нет, господа, - заявлял Громе-ка своим оппонентам, - не подрывать, а восстановлять уважение к властям мы страстно желаем. Оно подорвано не нами. Не мы выдумали произвол, насилие и взятки» [Там же, с. 640]. По его убеждению, русский народ постоянно стремился «к источнику (курсив С.С. Громеки. - Т.А.) власти и закона, твердо верил в его целебную силу, но вся беда в том, что водопроводы, предназначенные утолять эту жажду, не всегда были чисты» [Там же, с. 639]. С тем же пафосом отвечал он и правительственным лицам, о чем рассказал в письме к Каткову от 2 декабря 1858 г.: «Моя полиция (имеются в виду статьи о полиции. - ТА.) взбунтовала весь Государственный Совет, - всех министров, все сливки начальственные. Я только что возвратился из Петербурга, куда был вызван по телеграфу для объяснения с тремя тузами: Тимашевым, Чевкиным и кн<язем> Долгоруким1. Меня растягивали на все четыре стороны и,
1 А.Е. Тимашев (1818-1893) - начальник штаба Корпуса жандармов (1856-1861 гг.). Кн. В.А. Долгоруков (1804-1868) - шеф жандармов и Главноуправляющий III Отделением С.Е.И.В. Канцелярии (1856-1866 гг.). К.В. Чевкин (1803-1875) - главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1852-1862 гг.).
j
fz
о. кажется, отказались от надежды исправить, убедившись, что я неиспра-
t вимый. По крайней мере, каждому из них я сказал, что не я красный, а они сами, что я иду за царя и его желаниями, а они идут против него»
1 [10, с. 66-67].
¡2 Аудиенция завершилась просьбой «не писать более резких статей
и
^ и постараться загладить дурное впечатление последующими статьями»
^ [Там же, с. 67]. Громека не исправился. Его последняя статья о полиции, напечатанная после вызова в Петербург, отличалась не меньшей резкостью суждений. И, видимо, поэтому его отставка в мае 1859 г. стала неизбежной.
Громека переехал в Одессу, возглавил там «Русское общество пароходства и торговли» (РОПиТ), продолжая публицистическую деятельность в «Листке» - коммерческой газете этого общества. Его намерение издавать политическую газету не поддержал Новороссийский и Бессарабский генерал-губернатор гр. А.Г. Строганов [17, с. 114], что не только не погасило общественную активность Громеки, но даже стимулировало ее. Он установил контакты с А.И. Герценом. Через одесский порт ему удавалось получать «Колокол» и отправлять письма издателям [Там же, с. 112]. В позиции Герцена ему импонировало многое. И, прежде всего, мнение о «великом почине» Александра II в деле «общего освобождения» и «во имя человеческих прав» [2, т. XV, с. 52] и об окружавших императора сановниках, «защитников розог» [Там же, т. VII, с. 210; т. XXVI, с. 151]. Поэтому неслучайно, что уже в первом из известных писем Герцену (от 11 декабря 1859 г.) Громека предлагал ему «отделать этих графов Шуваловых, князей Паскевичевых, Тимашевых и всех флигель-адъютантов николаевского времени». Все эти чиновники, утверждал он, «против освобождения крестьян, все против гласности» [17, с. 110].
Начавшийся диалог с Герценом не означал разрыва с Катковым, которого Громека, по его признанию, «уважал как человека благородного, талантливого и горячего» [Там же, с. 122]. До 1861 г. он оставался сотрудником «Русского Вестника», не упуская случая публичной защиты гласности. Так, в том же 1859 г. Громека разразился градом язвительных реплик в адрес гр. А.А. Ржевусского, обвинявшего редакцию «Военного Сборника» в отсутствии патриотизма. Этот журнал освещал темные стороны армейской жизни, в т.ч. казнокрадство военачальников, грубость офицеров по отношению к нижним чинам, телесные наказания и пр. Общество, остро переживавшее поражение России в Крымской войне, нуждалось в такой аналитике, воспринимая ее как путь к очищению от пороков, ослаблявших боевой дух русской армии. Но некоторые представители старой военной элиты, к которой принадлежал и Ржевусский, увидели в обличительных статьях «Военного
Сборника» клевету на армию, «всегдашнюю надежную опору престола
о-в ^
m ^ о:
к и Z и z
и отечества, истинную славу России» [16]. Выпад против «почтенного журнала, заслужившего общее одобрение», внушил Громеке «страх 02 ° не только за этот журнал, но за всю русскую литературу», и он «не мог § ^
О
заглушить» в себе потребность сказать о статье графа «несколько слов» ^ е^ [7, с. 108]. Он заметил Ржевусскому, что для престола и отечества опас- ^ ны «тайные (курсив автора. - Т.А.) язвы», разъедающие общественный о организм, а не гласность, в которую все веруют, как в «единственное лекарство» от этих «язв и зол, мешающих русскому развитию» [Там же, с. 111]. По его словам, «нападения "Военного Сборника" на злоупотребления, гнездящиеся в нашей армии, доказывают только истинную любовь к Отечеству, любовь не парадную, не официальную, а такую, при которой желания очистить доблестную армию от вещей, не имеющих ничего общего с доблестью, становятся делом весьма естественным» [Там же, с. 110]. Мундир «пачкают не те, кто раскрывает зло, а те, кто его допускает» [Там же], - резюмировал он, используя прежнюю логику своих доводов в пользу гласности.
После переезда в октябре 1860 г. в Петербург Громека поступил на службу в Министерство внутренних дел, где возглавил 1-е отделение Департамента общих дел. Для высокопоставленного чиновника он предпринял достаточно смелые шаги как поборник свободы печати и гласности. Благодаря его тайным корреспонденциям, редакции «Колокола» стали известны «кровавые» события в с. Бездна, имена крестьян, «погибших при усмирении волнений», история преследования профессора А.П. Щапова за «казанскую» речь перед студентами с требованием панихиды по убиенным. Эти события, случившиеся в России после провозглашения отмены крепостного права, Громека воспринимал с горечью. «Вообще такой сильной реакции никогда еще не было. Воздух становится красен», - писал он Герцену в апреле 1861 г. [17, с. 118]. Майское письмо отразило еще больший скепсис: «Вот мы подошли к берегу: крестьянский вопрос решен, христолюбивое воинство стреляет и сечет крестьян точно так, как стреляло и секло при Николае... Весь берег залит кровью, слезами, разрушенными надеждами» [Там же]. Он сетовал на тяжелую обстановку, окружавшую его: «С одной стороны, семеро детей и жена в нужде, с другой - подлая необходимость ходить ежедневно в департамент и писать глупейшие бумаги, с третьей - кровь и стоны, с четвертой - литературные дрязги... Так бы и кинулся в первый омут, в первый водоворот» [17, с. 121-122]. С таким настроением публицист покинул журнал Каткова и «поселился как на плоскости, ничем не занятой и пустынной» [Там же, с. 120] в «Отечественных Записках» А.А. Краевского. Он тосковал по делу, замечая,
о. что «дела, пожалуй, много, но с завязанным ртом и связанными рука-5 ми - плохо как-то делается» [17, с. 122].
Вскоре представился случай, мобилизовавший Громеку на решительные действия. В конце лета 1861 г. был арестован поэт М.И.(Л.) Михайлов [14, с. 98], который провез в Россию прокламацию «К молодому ^ поколению», отпечатанную в Лондоне. Громека, по словам Е.М. Феок-
ш
^ тистова, «всегда готовый чуть не проливать слезы, когда слышал какую-нибудь неприятную новость... вопил, что в лице Михайлова попраны священные права интеллигенции, и что литераторы опозорят себя, если не вступятся за своего собрата» [26, с. 114]. Не он один испытывал такие чувства и желание поддержать известного писателя, поэта, переводчика. Состоявшееся в середине сентября собрание литераторов было проявлением их общего протеста и солидарности с Михайловым, которому грозило суровое наказание. Но роль Громеки на этом собрании оказалась почти лидирующей. Н.В. Шелгунов вспоминал: «До ста человек совещались в бильярдной в доме графа <Г.А.> Кушелева-Безбородко и решили подать министру народного просвещения <Е.В. Путятину> петицию от сословия литераторов, с просьбой принять участие в судьбе Михайлова. <...> Прошение к министру поручено было составить Гро-меке, который тут же, на бильярде, редактировал его, и редакция была одобрена. Громека был жандармский штаб-офицер, литератор и отличался энергическим, сильным стилем.» [28, с. 84-85].
В петиции, написанной от имени всех литераторов Петербурга, Громека обобщил аргументы, высказанные ими в пользу Михайлова: «Мы не знаем, в чем обвиняется М.И. Михайлов, и сам г. Михайлов, как говорят, не знает этого. Мы знаем только, что вся литературная деятельность этого писателя направлена была к самым благородным высоким целям и постоянно клонилась к уменьшению в человечестве страданий и преступлений, а не к увеличению их. Поэтому мы никак не можем допустить, чтобы г. Михайлов мог быть виновен в каком-либо чрезмерном преступлении, для которого необходимо было забвение всех установленных по наказу судебных следователей правил. Соображения эти дают нам смелость обратиться к вашему сиятельству, как к прямому и естественному защитнику русской литературы, с убедительнейшей просьбой принять под свою защиту дальнейшую участь г. Михайлова - как одного из лучших и благороднейших представителей литературы. <...> Мы льстим себя надеждой, что ваше сиятельство не откажет защитить интересы литераторов в нынешнем прискорбном для них случае... Г. Михайлов живет одним только литературным трудом. Занятия его внезапно прерваны к ущербу его собственных интересов и интересов литературы. .Позвольте, граф, надеяться, что вы не откажете
15 _
О -о ""
испросить освобождения г. Михайлова, а если это невозможно, то, ™ 5 &
„ „ и 2
по крайней мере, исходатайствуете дозволение назначить к нему ^ 2 г-с
в помощь по нашему избранию депутата для ограждения его граждан- оз °
ских прав во время судебно-полицейского исследования поступков, § ^
О
в которых он обвиняется» [9, с. 447-450]. Документ подписали 28 лите- ^ е^ раторов. На том же собрании Громека, вместе с гр. Кушелевым-Без- ^ бородко и Краевским, был выбран депутатом для подачи прошения о министру. «На второй или на третий день, - свидетельствовал Шелгу-нов, - депутация отправилась к министру и просила о себе доложить. Путятин попросил к себе в кабинет одного графа Кушелева. Когда Кушелев объяснил, что он не один, а что с ним и другие депутаты, явившиеся от сословия литераторов с просьбой принять участие в судьбе Михайлова, то Путятин ответил, что "сословия" литераторов в России нет, но просьбу принял. Понятно, что для Михайлова полезных последствий она никаких иметь не могла, но зато имела неприятные последствия для депутатов. Государь велел посадить их на одну или две недели (кажется) на гауптвахту, но потом простил» [29, с. 85].
Посещение министра Путятина не привнесло уверенности в успехе акции, и тогда Громека составил проект коллективного адреса на высочайшее имя. С ним он отправился в Москву в конце сентября. Наблюдавшие за ним чиновники полиции известили министра внутренних дел о его намерении «уговорить здешних литераторов подать адрес по поводу арестования Михайлова» [26, с. 393]. К этому времени Михайлов уже был осужден на 6 лет каторги, и мотив приговора стал известен. «Опасаясь, чтобы несчастное происшествие, в котором замешано несколько литературных имен, - писал Громека, - не повредило интересам всей литературы, а, следовательно, и правильному ходу общественного развития, мы считаем священною обязанностью всеподданнейше просить в<аше> и<мператорское> в<еличество> принять во внимание все обстоятельства, способные умалить в ваших глазах значение совершенного преступления и доказать независимость его от общих стремлений литературы» [11, 1861 г., л. 113]. Он убеждал императора в том, что для нейтрализации русского радикализма («заблуждения») необходимо отказаться от цензуры как системы государственного контроля над общественным мнением: «Законы, управляющие ходом общественных событий, государь, повсюду одинаковы и непреложны. В тех же обществах, где. человеческое слово и разум стеснены цензурою, -там всякого рода заблуждения и страсти получают особую силу, ибо ничто кроме разума не в состоянии победить их. Всякая попытка истребить заблуждения полицейским мерами вела только к усилению их. ... Там, где общественное мнение подавлено и не смеет возвысить голоса
о. в пользу истины, там оно никогда не возвысит его открыто и против и заблуждения; где преследование мысли берет на себя полиция, там уже к литература действовать не может, не унижая своего достоинства. Многое из того, что ныне огорчает и затрудняет правительство, устрани-н лось бы само собой при свободном обсуждении, и общественное мнение ¥ само осудило бы и сделало смешными те крайние увлечения молодо-¿5 сти, которые, распространяясь под обольстительным покровом тайны, имеют вид опасного дела. Полицейские преследования этих попыток, придавая им серьезное значение, способствуют только к их распространению; суровые же наказания виновных делают их мучениками в глазах общества, и, вместо порицания, на которое рассчитывает закон, приобретают им, напротив, всеобщее уважение» [11, 1861 г., л. 113]. Заключительный тезис «Адреса» по своей общей идее сводился к требованию свободы печати: «Дайте свободу русскому общественному разуму, дозвольте ему обнажить свой меч в защиту своих прав и, поверьте, государь, Вы найдете в русском слове победоносное оружие, которое, если и не станет защищать без разбора всякое убеждение правительства, то всегда заодно с ним стремиться будет к поддержанию правды, законности и всеобщего благоденствия» [Там же].
Сочувствие Михайлову публицист выразил с осторожностью, без упоминания его имени: «Твердо уверенные в доброте Вашего сердца, мы не страшимся за участь виновных, увлекшихся в политическое преступление» [12]. Закон жанра умерил пыл «бурнопламенного» Гро-меки. Но, несмотря на это, в контексте адреса угадывалось намерение автора защитить «заблудшего». Вероятно, поэтому инициатива Гро-меки не встретила отклика респектабельной московской профессуры. Петербургский писатель В.П. Буренин, свидетель провала Громеки в Москве, в письме к Герцену сообщал: «Адрес, который петербургские литераторы предлагали подать государю в Москве, не удался. Доктринеры воспрепятствовали сему» [11, 1861 г., л. 112]. Их аргументы, по свидетельству Буренина, были следующими: «Ученый историк, профессор Соловьёв, заметил, что это не верно, чтоб уничтожение цензуры уничтожало подметную литературу, что подметная литература существовала и существует в самых свободных государствах. За ученым историком говорил профессор [Б.Н.] Чичерин. Мнение его резюмируется в том, честно ли будет перед правительством вмешательство частных лиц в его дела (курсив в документе. - Т.А.)» [Там же]. Встреча, сопровождавшаяся «долгими прениями», завершилась вопросом Гро-меки: «Согласны ли ученые представители Москвы вообще с мнением о возможности и о необходимости адреса к правительству?» [Там же].
Согласились с ним, по словам Буренина, «только два или три человека»
принималась в профессорской среде как причастность к протесту про- > тив преследования «политического преступника» Михайлова, который, о по убеждению автора «Адреса», стал жертвой не столько собственного заблуждения, сколько цензурно-полицейской системы государства. Поэтому и Катков, автор первой коллективной записки о цензуре, хотя и предоставил Громеке возможность встретиться с интеллектуалами в своем доме, не подписал «Адрес», боясь, что его «затея» испугает правительство и это «отразится на литературе» [26, с. 114]. Московский казус, в первую очередь, отразился на судьбе самого Громеки, уволенного вскоре из Министерства внутренних дел и оказавшегося под надзором полиции.
Сферой деятельности Громеки оставалась публицистика с одной из главных ее тем - свобода печати. Он размышлял о востребованности закона о свободе слова как «основном камне истинной свободы» [21, с. 42] и укорял тех, кто пугался его, подобно крепостникам, боявшимся отмены крепостного права из-за страха крестьянского непослушания. Повторяя доводы отвергнутого в Москве «Адреса», Громека продолжал убеждать общество в том, что только при полной свободе не будет никаких вредных учений, только свобода печати и гласность искоренят нигилизм. Деспотизм закона такого рода, писал он, «приобретается не либеральными уставами о печати, которые легко могут быть изменены переменою министра, а совокупными усилиями общества и государства» [Там же, с. 57-58]. Сохраняющая свою силу цензура являлась, по его мнению, главным препятствием для бесконфликтного разрешения трудных русских вопросов. Поэтому неслучайно его выступление с протестом против одного из резонансных цензурных запретов летом 1862 г., когда было приостановлено на восемь месяцев издание «Современника» и «Русского Слова». Событию предшествовало испугавшее общество и власть распространение революционной прокламации «Молодая Россия». Громека в июньской хронике «Отечественных Записок» расценил ее как войну «демагогов» против государства [22, с. 42-47]. Но он не увидел в этом факте основания для запрещения журналов. В ноябрьской книжке «Отечественных Записок» Громека писал: «Запрещение это упало на нас внезапно, неожиданно, разом перевернуло естественный ход литературного развития. Мы не можем верить, чтоб
[11, 1861 г., л. 112]. Позднее Б.Н. Чичерин так прокомментировал этот эпизод: «Недавно приезжал сюда Громека с проектом адреса о свободе слова. Мы почти единогласно отвергли мысли о какой бы то ни было демонстрации» [27, с. 29]. И все это потому, что поддержка адреса вос-
О -о гм - О.
о. правительство решилось продлить то положение вещей, при кото-5 ром в одно и то же время заботятся об улучшении крестьянского быта и запрещают честным людям защищать крестьян... хлопочут об уничтожении произвольной цензуры и насильно выкидывают из литературы ^ целое направление» [23, с. 33-34].
^ Не сочувствуя «успехам нигилизма», Громека считал законным
^ право на существование этого направления как «живой и необходимой части» отечественной журналистики [Там же, с. 30]. Он признавал за ним серозную литературу, из которой при свободной борьбе «литературных сил могло выработаться цельное и здоровое питье на умственную потребу будущих поколений» [Там же, с. 31]. Его устранение обрекало на бесплодность журналистику, бывшую с ним в споре [1, с. 77]. Между тем, сторона «жертвы» не приняла этой поддержки. Сотрудник «Современника» М.А. Антонович расценил публикацию Громеки как «желание порисоваться и погеройствовать самым дешевым образом», как «фарс, рассчитанный на то, чтобы уронить противника и возвысить себя» [30, с. 283-284]. Громека был постоянной мишенью сатиры «Свистка» - приложения «Современника». Н.А. Добролюбов, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Некрасов, В.П. Буренин внесли свою долю сарказма, иронии, юмора в характеристику его публицистической позиции. Защита им преследуемых журналов вдохновила «Свисток» на «Драматические сцены», сатирическую поэму, герои которой (М. Достоевский (брат Ф.М. Достоевского, А. Краев-ский и С. Громека) встречаются по поводу возобновления «Современника». У каждого в руках журнал, только что вышедший после запрета. Громека произносит речь, подчеркивая свою заслугу:
А кто ж как не Громека разрешению вина? В прошлой «Хронике» я смело Стал начальству объяснять, Что теперь пора приспела Нигилистам волю дать.
[18, с. 325]
Достоевский упрекает его за этот поступок:
На свою написали Вы на шею Эту мудрую статью! Вот уж с ними солидарность Вы иметь бы не должны: Посмотрите, в благодарность Что вам пишут «свистуны».
[Там же, с. 325-326]
Громека реагирует на выпады «свистунов» гневливой тирадой:
«Русское Слово» поддерживало выпады «Свистка», нередко упоминая имя Громеки в числе других глашатаев мирного прогресса, представлявших, по выражению Д.И. Писарева, «журнальное стадо» [13, с. 266]. Первый номер «Русского Слова» в 1863 г. открывала статья с вопросом: «Что же мы, - как общество и народ, - сделали путного среди нашей невыносимой трескотни слов о прогрессе? Где же дело-то, настоящее, серьезное дело? Прежде покажите его, а потом уж и упрекайте нас в крайности отрицания и в желании забегать слишком вперед» [Там же]. Громека отвечал «отрицателям мирного прогресса», называя «Свисток» «мрачным жертвенником, у которого занялись свистопляской сторонники духа отрицания, безмолвно воцарившегося в литературе под личиною шутки» [19, с. 63]. Он считал важным в эпоху обновления страны объединить силы общества, тогда как «упавшая со свистом бомба отрицания» [20, с. 81] такому обновлению препятствовала, вызывая контрмеры испуганного правительства. Общей целью «людей, желающих добра своей родине», по его убеждению, является распространение просвещения, устранение невежества и произвола, водворение законности [Там же]. Принять это за истину «отрицателям» мирного прогресса мешала социальная теория, которой Громека «во многом сочувствовал», поскольку она «разрабатывала великие вопросы» [20, с. 80]. Но, утверждал он, «настоящего способа» их разрешения никто из мыслителей еще не знает [Там же]. Они должны быть предоставлены «историческому развитию народного духа» [20, с. 81].
По сути, столкновение Громеки с «Современником» и «Русским Словом» было отражением несовпадения во взглядах либералов и демократов на историческую перспективу России, на реформы «сверху». Первые называли их великими, вторые - «кукишем в кармане» [13, с. 267].
Последним испытанием надежд Громеки на мирный прогресс стало восстание 1863 г. в Царстве Польском. Он увидел в этих событиях посягательство со стороны польских повстанцев на целостность российской государственности, опасное дипломатическое вмешательство европейских стран. Освещая их в хронике «Отечественных записок», он разделял мятежников и польский народ, утверждая, что «в русском сердце нет ни малейшей ненависти к полякам» [24, с. 5]. Он поддерживал
Что? Невежа я и школьник? Ну, так слушай, невский град: «Современник» есть раскольник! Нигилизм - ужасный яд!
О -о гм - О.
[18, с. 326].
О
о. мнение И.С. Аксакова о том, что «нельзя думать обрусить Польшу», что £ необходим добровольный, а не насильственный союз России и Польши [24, с. 11]. Польский вопрос окончательно разобщил Громеку и Герцена «за его союз с врагами русской земли» [Там же, с. 16]. Теперь вли-ш яние «Колокола», писал Громека, «убито наповал польским делом» ш [Там же]. Такая точка зрения разделялась тогда многими публицистами к российских изданий. Но в эти грозные дни Громека не ощутил прежнего творческого подъема, утратив веру в объединяющую силу журнальной деятельности. В 1864 г. он принял приглашение Н.А. Милютина и, как его советник в деле проведения крестьянской реформы в Привислин-ском крае, отправился в Царство Польское [12].
В заключение подчеркнем следующее. Громека был одним из немногих российских общественных деятелей, который в конце 1850-х - начале 1860-х гг. сотрудничал с изданиями различной идейной направленности, провозглашая «бесхарактерность» вместо жесткого «партийного» размежевания. Его корреспонденции для лондонского «Колокола», публикации в катковском «Русском Вестнике», хроники в «Отечественных записках» Краевского были мотивированы стремлением поддержать процесс обновления страны. Они декларировали ценность личной свободы, гражданское равенство в правах и равенство возможностей независимо от сословной принадлежности человека. Как публицист, Громека не ограничивал свои цели либеральным обличительством мелких непорядков, в чем его упрекали современники, а затем и историки. Он прибегал к нему в той мере, в какой требовалось доказать необходимость коренных изменений в государственной и общественной жизни, где сохранение старого порядка уже не соответствовало потребностям русского развития.
Громека стремился ослабить сопротивление противников либеральных реформ как в лице защитников «рутины и невежества» прошлого, так и в лице приверженцев социалистических теорий. Он признавал значение социалистической идеи, но считал губительным для России ее воздействие на умы молодежи, готовой к революционной борьбе под флагом социализма. В полемике Громеки с «Современником» и «Русским словом» нельзя увидеть признаков «ожесточенной борьбы», она носила оборонительный, а не наступательный характер. Его резкое выступление в связи прокламацией «Молодая Россия», которую и Герцен считал ошибкой, не относилось к этим журналам, что доказывает его протест против их запрещения. Базовые принципы публицистики Громеки не претерпели эволюции. Он был и оставался монархистом, уповая на волю царя-реформатора и общественный мирный натиск на правительство для решения злободневных вопросов в интересах личности и государства.
Библиографический список
о-в ^
т ^ о:
к и 2 и з
1. Антонова Т.В. Цензура и общество в пореформенной России (1861-1882). о Ч о М., 2003. °
2. Герцен А.И. Собр. соч. в тридцати томах. Т. 1-ХХХ. М., 1954-1964. Ц Ёб
3. Громека С.С. Два слова о полиции. - Современная летопись. - Июнь. - ^ Кн. Первая // Русский Вестник. 1857. Т. 9. С. 175-179. ^
4. Громека С.С. Еще о взятках. - Современная летопись. - Июль. - Кн. Вто- ^ рая // Русский Вестник. 1857. Т. 10. С. 65-69. ^
5. Громека С.С. Полицейское делопроизводство // Русский Вестник. 1858. Т. 16. С. 178-194.
6. Громека С.С. О полиции вне полиции // Русский Вестник. 1858. Т. 17. С. 679-692.
7. Громека С.С. Заметка на статью графа Ржевусского. - Современная летопись // Русский Вестник. 1859. Т. 19. С. 108-112.
8. Громека С.С. Последнее слово о полиции // Русский Вестник. 1859. Т. XX. С. 639-653.
9. Из истории русской литературы и общественной мысли. 1860-1890-е гг. // Литературное наследство. Т. 87. М., 1977. С. 442-460.
10. Китаев В.А. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50-х - 60-х гг. Х1Х века. М., 1972.
11. Колокол. Газета А.И. Герцена и Н.П. Огарёва. Вольная русская типография. 1857-1867. Лондон - Женева. Факсимильное издание. М., 1962. Вып. 1-Х.
12. Краснов Г.В. Громека Степан Степанович // Русские писатели. 1800-1917. Биобиблиографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 46-47.
13. Кузнецов Ф.Ф. Нигилисты? Д.И. Писарев и журнал «Русское слово». М., 1983.
14. Левин Ю.Д. Михайлов Михаил Ларионович // Русские писатели. 1800-1917. Биобиблиографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 95-99.
15. Лемке М.К. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов». СПб., 1908.
16. Русский инвалид. 1859. № 281.
17. С.С. Громека - Герцену. 1859-1861. [Публикация Е.Л. Рудницкой] // Литературное наследство. Т. 62. М., 1955. С. 105-122.
18. Свисток. Собрание литературных, журнальных и других заметок. Сатирическое приложение к журналу «Современник». 1859-1863. М., 1981.
19. Современная хроника России // Отечественные записки. 1861. № 4. С. 60-67.
20. Современная хроника России // Отечественные записки. 1861. № 8. С. 76-82.
21. Современная хроника России // Отечественные записки. 1862. № 3. С. 40-59.
22. Современная хроника России // Отечественные записки. 1862. № 6. С. 30-48.
23. Современная хроника России // Отечественные записки. 1862. № 11. С. 27-35.
24. Современная хроника России // Отечественные записки. 1863. № 6. С. 1-17.
о. 25. Тарасов И.Т. Полиция в эпоху реформ. М., 1885.
Р 26. Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. 1848-1896. Воспоминания. М., 1991.
го 27. Чичерин Б.Н. Воспоминания. Московский университет. М., 1929.
^ 28. Шелгунов Н.В. Из прошлого и настоящего // «Штурманы будущей н бури». Воспоминания участников революционного движения 1860-х годов & в Петербурге / Сост. А.Н. Цамутали. Л., 1983. С. 35-98.
^ 29. Шелгунов Н.В., Шелгунова Л.П. Воспоминания в 2-х т. Т. 1. М., 1967.
0 30. Шестидесятые годы. М., 1933. С. 283-284.
В.В. Блохин, Е.Н. Лобанова
Дихотомия «народ - интеллигенция» в радикальной мысли России середины XIX - начала XX вв. (К проблеме истоков русской смуты начала ХХ в.)
Проблема взаимоотношений интеллигенции и народа является базовой для понимания социально-политического развития России в пореформенную эпоху, продолжает оставаться актуальной и для начала ХХ в. Глубинный социокультурный раскол интеллигенции и народа был вызван самим характером генезиса интеллигенции, верхушечной модернизацией России, при которой европеизация и усвоение европейского культурного наследия произошли в «верхних этажах» российской культуры. Для того, чтобы поднять народ на революцию и втянуть его в политическую жизнь с целью свержения самодержавия, интеллигенция использовала различные стратегии: либо призывала идти за собой, вела народ; другой путь был ориентирован на следование «народным мнениям».
В ходе революции 1905-1907 гг. социокультурный раскол интеллигенции был не разрешен, а, напротив, воспроизведен. В новых условиях революции А.В. Пешехонов развил теорию интеллигенции Н.К. Михайловского. Тормозом революционного процесса, по его мнению, является обезличенная толпа. Тема «охлоса и демократии» звучала в публицистике В.М. Чернова. По его
