CC BY
73
Т.В. Антонова, Н.В. Асипова
ПРОБЛЕМА «ЗЕМСКОЙ СВОБОДЫ»
В ПУБЛИЦИСТИКЕ А.И. ГЕРЦЕНА И Н.П. ОГАРЁВА
В статье анализируется посвященная проблеме гражданских свобод в России публицистика А.И. Г ерцена и Н.П. Огарёва. Авторы сопоставляют интерпретации в «Колоколе» и «Общем Вече» понятий свободы слова и свободы совести, правительственной политики в отношении печати и религиозного инакомыслия старообрядцев; рассматривают тезис русских социалистов о Земском соборе как программный в решении вопроса о демократизации политического строя в России.
А.И. Герцен, Н.П. Огарёв, император Александр II, Россия, ХТХ век, Земский собор, свобода слова, свобода совести, гражданские свободы, цензурная реформа, старообрядчество, публицистика.
Идея свободы в творческом наследии А.И. Герцена и Н.П. Огарёва являлась той доминантой, которая обеспечивала изданиям «лондонских пропагандистов» широкую популярность в России эпохи либеральных реформ. В понятие гражданской свободы они включали, как и многие их современники, два основополагающих компонента - свободу слова и свободу совести.
Еще в 1853 году на страницах «Полярной звезды» А.И. Герцен в свойственной ему афористичной манере так определил политический смысл права личности на свободное выражение своих мыслей: «Открытая вольная речь - великое дело, без вольной речи - нет вольного человека. Недаром за нее люди дают жизнь, оставляют отечество, бросают достояние».
О свободе печати как программном тезисе, было заявлено уже в первом номере «Колокола» (1857) 91. «Поднимите цензурный шлюз», - таков был рефрен почти всех обращений «Колокола» к императору Александру II. При этом издатели были хорошо осведомлены о его предрасположенности к «словобояз-ни». Она, пояснял Герцен, поражала «всякое деспотическое правительство, всякую власть: «Неужели всякой власти, даже той, которая хочет добра, написано на роду не уметь иначе слушать истину, как обернутую во фразы битого раболепия, как послащенную пошлою лестью. Язык свободного человека режет ухо» 92.
1861 год - год отмены крепостного права в России, когда свершилось давно ожидаемое событие и ходили слухи о подготовке цензурной реформы, а издатели «Колокола» усилили «натиск» на правительство, защищая свободу печати. «Ради собственного спасения правительство не может не позволить, не хотеть, чтоб говорили. А у нас говорить только начинают, никто не устал... По-
91 Колокол. Газета А.И. Герцена и Н.П. Огарёва. Вольная русская типография. 1857-1867. Лондон - Женева. Факс. изд. М., 1962. Вып. 1. 1857-1858. Лондон, 1857. 1 июля 1857. Л. 1.
92 Там же. Л. 16.
пробуй запретить печатать - станут говорить в рукописях», - писал Н.П. Огарёв 93. «Ум» правительства, его преданность России, по его мнению, проверяются отношением к печати. Российское правительство, убеждал он, сможет доказать свою состоятельность в этом отношении только уничтожением цензуры.
В редакцию «Колокола» в начале 1860-х годов постоянно шла корреспонденция из России о многочисленных цензурных казусах. Имена петербургских и московских цензоров, чиновников Главного управления цензуры и их начальников мелькали на страницах газеты в заметках под заголовками «Мракобесие цензуры», «Цензороквизиция литературы», «Временнообязанная литература» и пр. Временное (до восьми месяцев) запрещение в 1862 году столичных журналов демократического направления «Современник» и «Русское слово», славянофильской газеты «День» Герцен оценил как «самый опасный и бессмысленный террор оторопелой трусости» 94 Проект нового цензурного устава, подготовленный комиссией князя Д.А. Оболенского в 1863 году, в «Колоколе» был назван «величайшей нелепостью» 95. А.И. Герцен и Н.П. Огарёв считали противоречащим принципу «действительного» освобождения сохранение цензуры как аппарата и функции государственного контроля над печатным словом вместо полного уничтожения цензуры. При этом издатели, казалось бы, оставили без ответа вопрос относительно гарантий свободы слова в России и свели проблему к лозунгу «Долой цензуру!».
Цензурная реформа (Закон от 6 апреля 1865 г.) завершилась паллиативными решениями, частичным усечением предварительного контроля над книгоизданием и прессой Москвы и Петербурга, укреплением системы административного наблюдения и преследования печати за «вредное направление». Старый порядок, по оценке «Колокола», лишь покачнулся, но устоял: «Надтреснула цензура - и ее оставляют скорее допускаемым злом, чем защищаемой необходимостью» 96. Реформа дала Н.П. Огарёву повод для детального разбора ее юридических новаций. Вывод публициста сводился к признанию того, что закон обеспечивал «больше стеснение, чем освобождение печати», являясь «одной из самых странных правительственных реформ». Наиболее противоречивой чертой закона
Н.П. Огарёв называл «помесь предварительной цензуры со свободою печати», заимствованную из практики Наполеона I. Русская копия наполеоновского закона, подчеркивал автор, далеко превышала «безнравственностью простое приказание Наполеона I - останавливать издание во время печатания, чтоб подвергнуть его цензуре или запрещению. У нас мышеловка бесцензурности повторяет в другой форме право администрации останавливать издание до выхода в свет.
У нас администрация имеет право преследовать автора и издателя не вышедшего в свет сочинения административным и судебным порядком. Это немножко покрепче наполеоновского указа, составляет подкоп под личность автора и издателя». Установленный порядок, по которому администрация могла осуществить
93 Колокол. 1861. Л. 89.
94 Там же. 1862. Л. 139.
95 Там же. 1863. Л. 153.
96 Там же. 1865. Л. 197.
в отношении «освобожденных», но не вышедших в свет изданий, наказание, будто они «уже дошли до читателя и произвели в обществе смуту», Н.П. Огарёв считал уязвимым с точки зрения здравого смысла. Административное преследование прессы «не ставило границы правительственному произволу - от высочайше утвержденной виселицы до высочайше разрешенной опеки карательного надзирателя» 97.
В отличие от многих публицистов своего времени, Н.П. Огарёв не обнаружил в нововведении 1865 года каких-либо правил в пользу печати. Даже судебная ответственность авторов, редакторов и издателей, освобожденных от предварительной цензуры периодических и книжных изданий, не давала ему повода для оптимизма. Он утверждал, что статьи о судебной юрисдикции изложены так неопределенно, что «суд, обычно подчиненный правительству, может подвести под любое наказание всякую статью, в которой встретится суждение о несправедливости закона или о несправедливости правительственного чиновника», что суд может «сгубить книгу и автора или журнал и его издателя и ответственного редактора, как скоро это правительству нужно». Старый николаевский Устав, по мнению публициста, имел даже некоторые преимущества по сравнению с новым законом. Так, замена Министерства народного просвещения Министерством внутренних дел в ведении печатью не сулила последней легких отношений с властью. «Что же тут лучшего?» - спрашивал Н.П. Огарёв. И отвечал: «Там было какое-то притворное уважение к печати, то есть к просвещению -так что дела печати не были в непосредственном заведовании полицейских властей, по крайней мере, по букве закона; теперь же составилось притворное освобождение от цензуры, причем печать совершенно отдается под полицейское заведование... Цензорами могут быть назначены - не академики, не профессора, а просто шпионы... Преследования Министерства внутренних дел против печати будут совершенно совпадать с преследованиями Ш-го Отделения и с общим им обоим невежеством и палачеством» 98.
В дальнейшем на страницах «Колокола» печатались корреспонденции из России о фактах преследования «бесцензурной» печати по новым правилам. Так, например, отдел «Смесь» последнего номера газеты за 1865 год полностью посвящался цензурной теме. Сообщалось о запрещении пьесы А. Потехина «Отрезанный ломоть», о первом предостережении министра внутренних дел П. Валуева журналу «Современник» и о первом судебном процессе по делам печати над П. Бибиковым за книгу «Критические этюды». В последних номерах «Колокола» за 1866-1867 годы эти факты дополнялись информацией о «закрытых» заседаниях «гласного» суда («Письмо москвича»), о новых министерских предостережениях журналистике и других административных окриках в адрес прессы, о мерах стеснения печати после каракозовского выстрела в императора (апрель 1866 г.), о запрещении отдельных изданий без судебного решения, о конфликтах издателей с духовной цензурой. Кстати сказать, духовная цензура, то есть цен-
97 Колокол. Л. 201.
98 Там же. Л. 202.
зура Академии православного вероисповедания, издателями «Колокола» была названа «ненужным учреждением», позорящим правительство России: «Если уже реформирующее правительство не умеет похерить духовную цензуру, то пусть оно ограничит власть ее районом, то есть церковной литературой, а науку оставит от нее свободною. Духовная цензура - если за ней будет оставлена такая власть - может запретить всякий учебник астрономии, потому что по религии -солнце останавливалось с приказа Иисуса Навина, а по математике оно остановиться не могло. Дайте же, наконец, свободу - если не фантазии, то, по крайней мере, разуму» ".
Скепсис издателей «Колокола» в отношении цензурной реформы мотивировался общим неприятием политики преобразований Александра II, и прежде всего итогов отмены крепостного права. Еще в 1863 году они дали им повод прогнозировать неуспех предстоящих изменений в других сферах государственной и общественной жизни, в том числе и в делах печати: «Сильное самодержавие никакой освободительной реформы создать не захочет; а бессильное самодержавие никакой освободительной реформы создать не может» 100. Таким образом, формулу свободы печати издатели «Колокола» выстраивали на отрицании и старого порядка предварительной цензуры, и тех «льгот», которые были дарованы российскому книгоизданию в апреле 1865 года. Но на самом деле она была глубже этого отрицания. Ее сущностные параметры обнаруживаются в публицистике, посвященной «смежному» сюжету - свободе совести, который рассматривался в аспекте проблемы религиозного инакомыслия и положения старообрядчества в России.
Несмотря на проводимую правительством политику либерализации правового положения старообрядцев, А.И. Г ерцен и Н.П. Огарёв, опираясь на документальные материалы «Сборника правительственных сведений о раскольниках», подготовленного их временным соратником В. Кельсиевым, утверждали отсутствие существенных перемен в этой сфере при Александре II. Они заявляли, что правительство оставалось «обижающим и преследующим» людей за веру, осталось «коварно-жестоким» к половине русского населения. Такой категоричный взгляд был обоснован тем, что власти не отказались от практики гонений за веру и не признали свободу совести, не осознали той истины, что «веры насилием переменить нельзя», что «правда устанавливается только свободою» и что «можно человека истязать, а все же не заставишь его верить в то, во что он не верит». Издатели ставили в укор правительству Александра II сохранение николаевской классификации раскола по принципу вредности: «В царствование Николая постановления об особенно и менее вредных сектах повторялись не один раз, и к особенно вредным приписывалось все больше и больше - и, наконец, к 1853 году Николаю стали казаться все секты вредными. Из постановлений с 1855 года по данное время мы видим только шаткость и бессилие вынырнуть из николаевской тины» 101. Характеризуя позднее, в 1867 году, новое законода-
99 Колокол. Л. 238, 239, 244, 245.
100 Там же. Л. 166.
101 Герцен А.И., Огарёв Н.П. Колокол. 1862. № 3. Факс. изд. М., 1964. С. 16-22.
тельство о расколе, А.И. Герцен и Н.П. Огарёв указывали на сохранение в нем прежней жесткости: «Так уже одна ст. 216 определяет, что виновные как в распространении существующих уже между отпавшими от церкви православной ересей и расколов, так и в заведении каких-либо новых, подтверждающих веру сект, подвергаются за сии преступления: лишению всех прав состояния и ссылке на выселение - из Европы России - в Закавказский край, из Ставрополькой губернии и Закавказского края - в Сибирь, а из Сибири - в отдаленнейшие оной места. Таким образом, правительство всегда может в силу своего закона преследовать всякое не Никонианское объяснение христианства» 102. Ожидавшаяся судебная реформа, по предположению издателей, не исключит признание раскола преступлением против веры, и новое судебное устройство, которое «не доросло до веротерпимости», примется за создание «нового свода гонений за веру» 103.
В одном из писем к Александру II А.И. Герцен допускал, что он лично не хочет «гнать старообрядцев», «да им-то разве легче от того»? Царь, по его мнению, не в силах изменить ситуацию и справиться с корыстными чиновниками, которые, как «шайка разбойников», нападали на раскольников и грабили, «что попало под руку, и книги, и иконы в дорогих окладах и без дорогих, и молитвенники, и листовки, и свечи, и ладан, и масло». Чтобы выжить, старообрядцы давно уже практиковали метод откупа от местных властей. И этот способ выживания А.И. Герцен и Н.П. Огарёв считали неизбывным, так как, по их убеждению, «никогда государственные мужи не захотят окончания преследований и розни народной, никогда не пожелают мира и спокойствия народного, основанного на свободе веры и совести», потому что в противном случае «существование этих государственных мужей окажется ненужным» 104
Страницы «Колокола» и «Общего Веча» наполнялись сообщениями из России о фактах полицейского «разбоя». В 1858 году в «Колоколе» появилась информация о разграблении старообрядческого монастыря и «походе» против монахинь: «Известно ли в России, что в 1857 году черниговский губернатор насильственно отнял пристанище у старух-раскольниц. В июле месяце приезжал с угрозами. 21 ноября в 12 часов ночи разбил двери у храма Казанской Божией Матери и у другой церкви - потом приказал солдатам отобрать все имущество инокинь. Бедных женщин он отправил колодницами в город, а церковь осветил с отцом Сергием в единоверческую. После этого старух выпустил на голодную смерть. Неужели в царствование Александра II не прекратится это татарское своеволье, напоминающее времена печенежских набегов и альбигойских войн?» 105. В октябре 1862 года полицейской облаве подверглась «Древняя Гуслица», где делались «беспрестанные обыски», производились аресты. Сообщались и другие случаи насильственного, «с помощью батальона солдат», присоединения к православной церкви или обращения в единоверие.
После прекращения издания «Общего Веча» в 1864 году, А.И. Герцен и Н.П. Огарёв продолжали сокрушать авторитет самодержавия за преследование
102 Колокол. 1867. 1 февр. С. 1903.
103 Там же. 1862. 1 дек. С. 1250.
104 Там же. 8 мая.
105 Там же. 1858. № 13. С. 81.
старообрядцев. Так, в октябре 1865 г. в «Колоколе» появилась еще одна обличительная публикация: «Русское правительство полагает, что ему для поддержания самого себя выгодно поддерживать особую религию, казенную, и преследовать полицейским образом, запрещением церквей, молелен, словом гласного вероисповедания, а подчас ссылкой и наказанием - всякое другое христианское вероисповедание. Русское правительство не замечает, что оно этим манером из своих, из так называемого православного народа - особых друзей себе не создает; а из так называемых раскольников создает людей, которые не могут простить ненужных, глупых и злодейских преследований всего, что в их жизни для них всего святее и дороже». Издатели упрекали правительство в «безумной любви к насилию, которая в настоящее время, несмотря на все колебания нововведений, проявляется в усиленных смертных казнях» 106.
Все эти действия, совершаемые с полным пренебрежением к чувствам исповедующих старую веру, А.И. Герцен и Н.П. Огарёв относили к разряду преступлений государства против личности. И в конце 1850-х годов и позднее они не снимали с повестки дня тему религиозного насилия государства, применяемого к старообрядцам. Идеальным, по их убеждению, будет порядок, при котором станет допустимо следующее: «Православие ли обращает раскол, раскол ли обращает в православие, наука ли обращает то или другое - пусть обращение совершается силою слова и убеждения. Чтобы человек считал что-нибудь за истину, он должен быть в том убежден. Не только чистота науки, но чистота религии, для верующих, требует невмешательства государственной власти в религиозные дела» 107.
Но поскольку российское самодержавие отказывалось решить вопрос о расколе в таком духе, оно, по убеждению русских демократов, подталкивало старообрядчество к ответному сопротивлению. О таком сопротивлении А.И. Герцен писал еще до основания «вольной» печати в Лондоне. В статье «Русский народ и социализм» (1851), высказывая мнение о раскольничьем мире как эпицентре общинной жизни, он отмечал особую крестьянскую солидарность раскольников, противостоящих «диким набегам» правительства: они успевали «обманывать полицию, спасать своих братьев, скрывать священные книги и сосуды» и претерпевать, «не проговариваясь, самые ужасные муки». Их общинная солидарность проявила себя, по словам Герцена, именно в сопротивлении власти, в ненависти к «попу и царю», что отличало крестьян-раскольников от православных
108
крестьян, которые «уважали» и царя, и духовенство .
Спустя десять лет, в начале 1860-х годов, А.И. Герцен уже говорил о способности раскольников объединить усилия со всеми борцами за русскую свободу. Именно поэтому в предисловии к «Сборнику», о котором говорилось выше, В. Кельсиев сформулировал одобренную А.И. Герценом и Н.П. Огарёвым общую, по их мнению, для русских людей всех верований политическую цель:
106 Колокол. 1865. № 206.
107 Там же. 1866. 1 авг.
108 Герцен А.И. Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле : пер. с фр. // Собр. соч. М., 1956. Т. 7. С. 320.
«У нас есть одно общее дело: дело заменения существующего правительственного произвола возможно более свободными учреждениями, такими учреждениями, при которых всякому можно было бы честно трудиться, зная, что труд его не пропадет ни для него, ни для общества, и при которых можно было бы всякому веровать и открыто исповедовать то, что говорит ему его совесть» 109.
В 1862 году в «Колоколе» появилась прокламация М.А. Бакунина «Русским, польским и всем славянским друзьям», где автор создал образ раскола как созревшего движения сопротивления. Герцен и Огарёв тогда вполне разделяли высказанные Бакуниным ожидания революционного взрыва в среде раскольников. На этом были основаны их планы вовлечь раскольников в общероссийское освободительное движение.
Так, первый номер «Общего Веча» открывался «Письмом к верующим всех старообрядческих и иных согласий и сынам господствующей церкви», в котором Н.П. Огарёв прокламировал идею соединения «разъединенного в самом себе» народа России для устройства «стада человеческого в духе любви и правды». Он призывал старообрядцев «дотолковаться» до правды и понять, что путь к ней лежит через освобождение веры от запрета и насилия. Но при действующей светской власти народ всегда будет удерживаться «в рабской боязни и трепете». Кроме вопроса о власти, другим ключевым вопросом, без разрешения которого в жизни народа не произойдет существенного изменения к лучшему, Н.П. Огарёв назвал вопрос о земельной собственности: начальный путь к «царству любви и правды» - признание земли достоянием народным, «достоянием земским», которое положит конец «розни сословной». Когда же не будет этого зла, земство может «равноправно и добросовестно» избрать своих судей и правителей, и даже самого царя, который станет «царем земства, а не царем во имя сословия, захватившего власть и собственность». Н.П. Огарёв даже сочувствовал положению царствующего монарха: он «вынужден быть царем дворянским и чиновничьим», сословия мешают ему быть «земским царем, царем народным» 110. Так препарировал Н.П. Огарёв свой социалистический идеал для восприятия его старообрядцами. Это была попытка политического урока с разъяснением той мысли, что проблема их положения не связана с иноверческим статусом и не может быть успешно разрешена в масштабах религиозного движения. Чтобы достичь правды для себя, старообрядцы должны объединить свои силы со всеми страждущими ее.
Лейтмотив первых публикаций «Общего Веча» последовательно был выдержан издателями газеты до ее закрытия в 1864 году. Н.П. Огарёв в своих передовицах в «Общем Вече» многократно возвращался к разговору о гражданском смысле борьбы старообрядцев с правительством. Религиозный спор, внутренние разногласия в расколе, пояснял он, не имели перспективы разрешиться истиной, пока «не истребована» свобода веры, свобода совести, свобода «сходок», другие гражданские свободы: «Без гражданских, или по-русски земских,
109 Кельсиев В.И. Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып. 2. Лондон, 1861. С. 18.
110 Общее Вече. 1862. № 1.
прав - нет свободы веры; без возможности свободно жить нет возможности свободно верить». Поскольку, по представлениям Герцена и Огарёва, старообрядцы составляли половину русского населения, то их движение за свободу «ляжет краеугольным камнем в основание внутренней земской свободы русского народа» 111.
Преувеличивая готовность старообрядчества к политической борьбе, А.И. Герцен и Н.П. Огарёв в 1863 году старались направить их инициативу на созыв «Собора из посланцев всех старообрядческих согласий и обществ внутри и вне России живущих». В их представлении такой старообрядческий Собор явился бы предтечей общероссийского Земского собора, единственного общественного института, правомочного, с их точки зрения, разрешить все вопросы российской гражданской жизни. Кроме того, старообрядческий собор доказал бы способность этой части русского населения к политической самоорганизации и объединению ради общих гражданских интересов. Он превратил бы старообрядцев «в силу, которой нельзя будет отказать в праве на свободу, потому что иначе сила сама возьмет это право» 112.
Не дождавшись от старообрядцев поддержки этой идеи и желая усилить агитационный натиск, Огарёв стал печатать в «Общем Вече» написанные им самим «Письма к издателю» под псевдонимом «Старообрядец» 113, создавшие мнение о появлении в старообрядческом обществе своих политических вождей, призывавших к созыву старообрядческого собора, «чтобы перед всеми людьми обнаружить и показать, что все старообрядцы - сила, а в этой силе заключается сущность старообрядческой свободы». От имени мнимых старообрядцев, выдавая желаемое за действительное, Огарёв писал о том, что «мы вполне сознали справедливость вашего умозаключения, что без свободы верить - нельзя свободно писать» 114
Таким образом, посвященная теме свободы совести публицистика русских социалистов органично соединялась с темой свободы слова и отвечала на искомый обществом вопрос о правовой сущности этих категорий. Свобода слова и свобода совести трактовались «лондонскими пропагандистами» как суверенное право личности, обеспеченное гарантиями невмешательства государства, правящей бюрократии, учреждений центральной и местной администрации в сферу духовной жизни общества. Такой порядок, по их представлениям, должен быть защищен демократическим институтом - общественным собранием выборных представителей всего населения страны - Земским собором.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Герцен, А.И. Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле [Текст] : пер. с фр. / А.И. Герцен // Собр. соч. - М., 1956. - Т. 7. - С. 320.
2. Герцен, А.И. Колокол. 1862. № 3. [Текст] / А.И. Герцен, Н.П. Огарёв. - Факс. изд. - М., 1964. - С. 16-22.
111 Общее Вече. 1863. № 10.
112 Там же. № 19.
113 Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. 3. М., 1958. С. 133.
114 Общее Вече. 1863. № 23.
3. Кельсиев, В.И. Сборник правительственных сведений о раскольниках [Текст] /
В.И. Кельсиев. - Вып. 2. - Лондон, 1861. - С. 18.
4. Колокол [Текст]. - 1858. - № 13 ; 1862, 1 дек., 8 мая ; 1865. № 206 ; 1866, 1 авг. ; 1867, 1 февр.
5. Колокол. Газета А.И. Герцена и Н.П. Огарёва. Вольная русская типография. 1857-1867. Лондон - Женева. - Факс. изд. [Текст]. - М., 1962. - Вып. 1 : 1857-1858. Лондон, 1857. 1 июля 1857. Л. 1.
6. Масанов, И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей [Текст] / И.Ф. Масанов. - Т. 3. - М., 1958. - С. 133.
7. Общее Вече [Текст]. - 1862. - № 1 ; 1863. - № 10, 23.
