CC BY
62
ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
Истомой - сладкое лекарство! Такое маленькое царство Так много поглотило сна.
Немного красного вина, Немного солнечного мая , -И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна.
В стихотворении всего 12 строк. Оно предельно лаконично: только две детали женского портрета, несколько деталей фона - и перед нами возникает образ изысканной, изнеженной, утонченной женщины в ее «маленьком царстве» - комнате. В стихотворении нет' ничего лишнего: все отточено и слитно, все изысканно и миниатюрно, как в хорошо ограненном драгоценном камне. Благодаря лучу света все в нем пробуждается, приводится в движение, переливается, светится и живет своей полнокровной, чувственной и одухотворенной жизнью.
Это стихотворение написано Мандельштамом в возрасте 18 лет.
Другое стихотворение, написанное годом позже и также напоминающее драгоценный камень, не содержит портрета женщины, но здесь остро ощущается след ее присутствия в комнате, освещенной прорывающимся сквозь узоры инея на стекле светом зимнего солнца:
Стихи разных поэтов вызывают разные ассоциации: стихи Бальмонта представляются в виде легкого, прозрачного плывущего облачка; стихи Маяковского - грохот водопада или камней, обрушивающихся с горы; Есенин - березка и раздольное русское поле; Ахматова - античная мраморная скульптура. А стихи Мандельштама - это драгоценные камни, которые нужно осторожно рассматривать, поворачивая разными гранями к свету и проникая взглядом в их глубину.
Попробуем под этим углом зрения прочитать одно из стихотворений Мандельштама, вчитываясь в каждую строчку так, как мы вглядываемся в грани драгоценного камня:
Невыразимая печаль Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Медлительнее снежный улей, Прозрачнее окна хрусталь,
И бирюзовая вуаль Небрежно брошена на стуле.
Ткань, опьяненная собой, Изнеженная лаской света,
Она испытает лето,
Как бы не тронута зимой.
И если в ледяных алмазах Струится вечности мороз, Здесь трепетание стрекоз, Быстроживущих, синеглазых.
Вот еще один «драгоценный камень»:
На перламутровый челнок Натягивая шелка нити,
О пальцы гибкие, начните Очаровательный урок!
Приливы и отливы рук, Однообразные движенья,
Ты заклинаешь, без сомненья, Какой-то солнечный испуг,
Когда широкая ладонь,
Как раковина, пламенея,
То гаснет, к теням тяготея,
То в розовый уйдет огонь!
В этих и других ранних стихотворениях Мандельштама проявляется его интерес и вкус к вещности и осязаемости предметов, к цвету, к четкости и тонкости линий - черты, которые сделали его одним из самых ярких создателей акмеизма в русской поэзии. При этом все предметы у Мандельштама одухотворены, живут своей полнокровной жизнью благодаря тому, что освещены не только солнечным и другим светом, но и мыслью и любованием художника.
Пролагая пути акмеизму, 18-летний поэт, любуясь созданием рук человеческих, сравнивает например, не эмаль и фарфор с небом, как было бы по традиции, а наоборот, небо - с эмалью и фарфором:
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви поднимали И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко,
Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
При этом нужно помнить, что истинно большой поэт не может всю жизнь оставаться в рамках определенного литературного направления (вспомним Блока, Ахматову): так и Мандельштам впоследствии выходит за рамки акмеизма.
Уже в 18 лет поэт ощущал «печать вечности» на жизни своих стихов:
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить Кого, скажите мне, благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть, -Узора милого не зачеркнуть.
Рядом с этим - острое ощущение рока:
Сегодня дурной день,
Кузнечиков хор спит,
И сумрачных скал сень Мрачней гробовых плит.
Мелькающих стрел звон
И вещих ворон крик...
Я вижу дурной сон,
За мигом летит миг.
Явлений раздвинь грань,
Земную разрушь клеть И яростный гимн грянь,
Бунтующих тайн медь!
0, маятник душ строг,
Качается глух, прям,
И страстно стучит рок В запретную дверь, к нам...
Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 г. в Санкт-Петербурге, в семье мелкого коммерсанта, занимавшегося обработкой и продажей кожи. Получил хорошее образование: сначала в одном из лучших учебных заведений Петербурга - Тенишевском училище, затем за границей -во Франции, где слушал лекции в Сорбонне, в Г ермании - в Г ейдельбергском университете, по возвращении в Россию -на историко-филологическом факультете Петербургского университета.
В 1911 г. вступает в «Цех поэтов», организованный и руководимый Гумилевым и Городецким, и включается в литературное направление акмеизм, сотрудничает в журналах.
В 1913 г. выходит первая книга стихотворений Мандельштама «Камень», в которую вошли приведенные выше стихотворения и ряд других. Эта книга вызвала восхищение читателей, которые сразу разглядели в авторе истинного поэта.
В «Камне» проявляется интерес молодого поэта к культуре средневековья и эпохи Возрождения. Этот интерес дополняется ярко выраженным тяготением к античности -культуре Древней Греции и Древнего Рима, которое особенно проявилось во второй книге стихов «Тristia» («Скорбные элегии»), изданной в 1922 г.
Вчитываясь в стихи Мандельштама, мы почувствуем во рту вкус спелого винограда, увидим золотистый цвет меда, ощутим хрупкость раковины и острие иглы - готической колокольни, вонзающейся в «пустую грудь» неба; увидим как бы висящими над морем ласточек, для которых «семь тысяч верст - одна стрела»; мы услышим звуки органа и вместе с автором будем вслушиваться в тишину; мы узнаем, что любимыми существами поэта были ласточки, стрекозы, кузнечики, пчелы:
Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Кроме стихотворных произведений, в эти годы, а особенно в 20-30-е, Мандельштам пишет критические статьи, рецензии, эссе, в которых содержатся размышления о поэзии, о слове и культуре.
В 20-30-е гг. Мандельштам проявил себя великолепным мастером прозы в произведениях «Египетская марка», «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Четвертая проза» и др., в которых он отразил свое время и ощущение поэта и человека в нем.
В эти же годы поэт занимается переводами классиков французской и итальянской поэзии.
Из стихотворений, написанных в 20-е годы, одним из самых значительных является «Век», в котором поэт, глубоко чувствуя историю, осмысливает последствия Октябрьской революции и гражданской войны как трагедию, как разрыв связей между двумя веками:
Век
Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет Г орлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет На пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребенка,
Век младенческой земли.
Снова в жертву, как ягненка,
Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит Мерой века золотой.
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещет Г орлом из земных вещей И горящей рыбой мещет В берег теплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб Льется, льется безразличье На смертельный твой ушиб.
Каким человеком был Мандельштам? Начнем с внешности.
Современникам бросалась в глаза его манера ходить с запрокинутой головой, отчего создавалось впечатление, что это человек высокомерный. Интересно заметить, что если в лице Ахматовой выделялись брови как ключ ко всему портрету (о чем метко сказал писатель Евгений Замятин, разглядывая ее портрет работы Юрия Анненкова), то в лице Мандельштама многие современники обращали внимание на его длинные, густые ресницы. Живой облик поэта запечатлела Марина Цветаева, которая познакомилась с ним в 1916 г.:
Ты запрокидываешь голову -Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого Привел мне нынешний февраль!
Чьи руки бережные трогали Твои ресницы, красота. . .
А вот как младший современник Мандельштама поэт Арсений Тарковский рисует его портрет конца 20-х - начала 30-х годов, когда поэты и другие деятели искусства, не принимавшие советскую действительность, стали «выдавливаться» из культурной жизни страны:
Говорили, что в обличье У поэта нечто птичье И египетское есть;
Было нищее величье И задерганная честь.
Мандельштам никогда долго не жил в каком-нибудь одном месте. В поисках литературных заработков он ездил из города в город, останавливаясь то в гостиницах, то у знакомых. В конце 1920 г. Максим Горький выхлопотал ему комнату в Петрограде; о6 этой комнате вспоминает Николай Чуковский в очерке «Встречи с Мандельштамом»: «... в комнате не было ничего, принадлежавшего ему, кроме папирос, - ни одной личной вещи. И тогда я понял самую разительную его черту - безбытность. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада».
Этот образ жизни с ним без всяких колебаний разделяла его молодая жена Надя.
С Надей Хазиной Мандельштам познакомился в 1919 г. в Киеве, увидев ее в группке молодых бесшабашных авангардистов.
Их совместная жизнь, полная лишений, иногда на грани нищеты, тем не менее протекала бурно и интересно, потону что оба любили жизнь, умели радоваться, оба были одарены чувством юмора и сарказма, острой наблюдательностью и
способностью мыслить и глубоко проникать в происходящее.
Какие бы трудности и лишения ни приходилось поэту преодолевать, его никогда не покидало обостренное чувство собственного достоинства и бескомпромиссность в словах и поступках.
Самым близким другом Мандельштама и его жены была Анна Ахматова. Обоих поэтов объединяла не только приверженность акмеизму, но и взаимное притяжение двух крупных талантов и крупных личностей, и обостренное ощущение эпохи, и жизненная позиция - резкое неприятие пошлости и всего низкого, подлого, античеловечного.
Памяти поэта и дружбе с его вдовой Ахматова осталась верна до конца своей жизни.
В стихах Мандельштама начала 30-х гг. снова появляется тема рока, но теперь рок - не абстрактное поэтическое представление, а реальное, конкретно выраженное ощущение опасности, неотвратимости судьбы; меняется и характер стиха:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
*
* *
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
*
* *
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьет.
Благодаря своей прозорливости и глубокому пониманию хода истории, Мандельштам видел то, чего не видели люди с обывательским представлением о современной действительности. Это побудило поэта написать в 1933 г. дерзкое сатирическое стихотворение о Сталине, которое стало для него роковым:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз,
Что ни казнь у него, -- то малина И широкая грудь осетина.
Последствия не заставили себя долго ждать: поэт был арестован и выслан под конвоем в Чердынь-на-Каме. Вот впечатления об этом «путешествии»:
Как на Каме-реке глазу тёмно, когда На дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,
Жгучий ельник бежит, молодея в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла, -Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Чернолюдьем велик, чернолесьем сожжен Пулеметно-бревенчатой стаи разгон.
И со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала - трех конвойных везла.
Вскоре за этим последовала ссылка в Воронеж, где поэт пробыл вместе с женой до 1937 г. Там он продолжал заниматься литературной работой, но страхи, пережитые ранее,
возобновились с новой силой, временами доводя поэта до психического расстройства:
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок.
От замкнутых я, что ли, пьян дверей?
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки И выбегают из углов угланы.
И в яму, в бородавчатую темь Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке,
А я за ними ахаю, крича В какой-то мерзлый деревянный короб:
«Читателя! Советчика! Врача!
На .лестнице колючей разговора б!"
Вот одно из последних стихотворений Мандельштама:
Заблудился я в небе, - что делать?
Тот, кому оно близко, ответь!
Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью, - ей снится Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите Вы на синего звона куски!
И когда я умру, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Чтоб раздался и шире и выше Отклик неба во всю мою грудь!
Возвращение в Москву было ненадолго. В мае 1938 г. последовал новый арест. Поэт был отправлен в лагерь на Дальний Восток. Оттуда он уже не вернулся. Датой его смерти считается 28 декабря 1938 г.
Надежда Яковлевна Мандельштам пережила мужа на 42 года. Ее феноменальная память сохранила и донесла до нас через десятилетия запрета многие его стихотворения, историю их создания, неповторимую личность поэта и атмосфе-
ру эпохи - и все это освещено умным и зорким взглядом автора двух книг - «Воспоминания» и «Вторая книга».
«Вторую книгу» Надежда Яковлевна заканчивает неотправленным письмом к Мандельштаму, которое было написано ею в октябре 1938 г. и пролежало 30 лет в чемодане среди старых бумаг.
Вот это письмо:
Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша - наша детская с тобой жизнь - какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды - это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка -тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь...
Мы, как слепые щенята, тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье - и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному - одной. Для нас ли неразлучных - эта участь? Мы ли - щенята, дети, - ты ли - ангел - ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, - мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я - дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, - я плачу, я плачу, я плачу.
Это я - Надя. Г де ты? Прощай. Надя.
