CC BY
328
ЮН. ИСАЕВ
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ ФЛОРИСТИЧЕСКОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ В ЯЗЫКАХ РАЗЛИЧНЫХ СИСТЕМ
В чувашском языкознании первое научное описание, посвященное флористической лексике (т.е. народным названиям растений), было проведено М.И. Скворцовым. Автор старался показать структурно-семантические особенности названий растений, их многозначность, разновариантность [1].
Свод чувашских названий растений содержится в «Русско-чувашском словаре названий растений, произрастающих на территории Чувашии»
А.Д. Плетневой-Соколовой, А.Н. Львовой и К.С. Дмитриевой (Чебоксары, 1-е изд. 1963 г.; 2-е изд. 1967 г.). З.М. Куданова в 1965 г. составила «Определитель высших растений Чувашской АССР», где описано 1014 видов дикорастущих и культурных растений. Вышеуказанные «словарь» и «определитель» не являются научными трудами.
Лексико-семантическая группа «флора» отчасти нашла освещение в статьях Г.А. Дегтярева «О номинации трав в чувашском языке» и «Названия дикорастущих растений в низовом диалекте чувашского языка» [2, 3].
Этимологические исследования чувашской флористической терминологии начались с появлением статьи Ю. Дмитриевой под названием «Названия деревьев в чувашском языке» в сборнике научных трудов ЧНИИ «Проблемы исторической лексикологии чувашского языка» в 1980 г. За 20 лет она опубликовала по флористической тематике одиннадцать научных статей и на их основе в 1996 г. защитила кандидатскую диссертацию в виде научного доклада под названием «Опыт сравнительно-исторического и ареально-типологического изучения флористической лексики чувашского языка. Названия высших растений». Серия вышеназванных статей легла в основу монографии «Чувашские народные названия дикорастущих растений» (Сравнительно-исторический и ареальный аспект. Debrecen, 2001. 210 с). По признанию автора монографии 1я глава «Названия деревьев и кустарников» отличается от имевшейся ранее статьи на эту тему большим объемом материала, а также его систематизацией. При исследовании флористической номенклатуры Ю. Дмитриева применяет сравнительно-исторический, ареальный, описательный и ономасиологический методы, а при рассматривании происхождения названий деревьев -так называемый палеолингвистический метод. «Его суть заключается в том, что анализ совпадающих названий растений из общего словарного фонда родственных языков позволяет реконструировать первоначальные формы, проследить их распространение и на основе этого установить примерное расположение народов, говорящих на исследуемых языках». В целом работа представляет значительный этап в сравнительно-историческом изучении чувашских фитонимов, этого трудно поддающегося этимологизации и тем не менее весьма интересного пласта лексики.
На основе тщательного исследования автор приходит к выводу о том, что большинство названий дикорастущих деревьев в чувашском языке тюркского
происхождения, но имеется и целый ряд собственно чувашских образований. Число нетюркских заимствований невелико, последние проникли в чувашский язык из лексики соседних или исторически когда-то контактировавших с чувашами языков. Ядро флористической лексики тюркского происхождения в чувашском языке составляют пратюркизмы, при этом значительное число кыпчакских заимствований говорит о длительных контактах соответствующих народов (т.е. булгар и кыпчаков).
Этимологические изыскания Ю. Дмитриевой характеризует в большинстве случаев перечисление разных точек зрения по тому или иному слову, например, описание фитонима тирек «тополь» проведено в пяти неравных по объему пунктах. В пункте первом дана справка о том, что тополь и его разновидности на территории Чувашии растут в небольшом количестве, поэтому чуваши чаще всего именуют тирек ~ тирёк русским словом тополь, но употребляют и тюркское тирек. Здесь же указано, что в северо-западных говорах чувашского языка тополь называют тар йуд(тар йывадди), а в Словаре Н.И.Ашмарина зафиксирована еще одно название: пир йывадди. Во втором пункте приведены данные из Словаря Н.И.Ашмарина тирек йывад, тирек йывадди «осокорь», то же дерево называют кирек йывад, тирек. В третьем пункте приведены тюркские параллели с разнообразной семантикой этого названия дерева: тополь, фруктовое дерево, осокорь, черный тополь, дерево (общее название), перен. опора, защита; высокий (о человеке), пихтовое дерево, осина.
В четвертом пункте говорится о том, что тюркское название тополя в чувашском языке не сохранилось, и что тирек - заимствование из татарского языка.
Пятый пункт содержит «разное»: описание культового значения тополя (ссылка на Р.Г. Ахметьянова); что калм. терэг было заимствовано из тюркских языков (Г.И. Рамстедт, М. Рясенен); удм. tйreg «ива-чернотал» < тюрк. (В .И. Алатырев); М. Рясенен считает тюрк. терек результатом контаминации с перс. дерахт «дерево» и многие исследователи возводят его к персидскому фи-тониму.
Здесь отсутствует самый важный шестой пункт, где могла быть сама подлинная этимология слова тирек: *тер именная основа или тер - глагольная основа + аффикс -ек. Этимологический именной корень *тер, *тар сначала же мог выступать в значении «дерево», а аффикс -ек в уменьшительноласкательном значении.
В.Г. Егоров чув. тар сравнивает с инд. тар «пальма» (Ег. ЭСЧЯ 1964: 231). Не зря М.Р. Федотов тар. тарйывадди считает родственным общетюркским тирек ~ тирйк ~ терйк «тополь». Автор приводит чаг. тар (< инд.) «род пальмы», есть еще (дерево) тар, все ветви тара находятся на вершине... (Фед. ЭСЧЯ: 176-177). Мнение Л.В. Дмитриевой: тар «пот» + йывадди «дерево его» (Дмитриева, 1972: 200), видимо, ошибочно.
В монографии В.И. Сергеева глава III названа «Процесс объективизации (предметизации)». Семантический сдвиг «предмет ^ предмет», где описывается семантическая структура слова йывад, которая выявляется в контексте и в связи с этим обосновывается принцип: чем шире сочетаемость слова, тем оно многозначнее. Автор поставил цель показать, что «зовут деревом все, что из него сделано: древка, ратовище и т.п.». На основе изучения материала из «Словаря чу-
вашского языка» Н.И. Ашмарина в 17-и выпусках и итогов экспериментальной проверки автор выявил около 30 значений слова йывад и внес предложение приступить к работе, по составлению, «Семантического словаря чувашского языка».
Гипероним йывад «дерево», по существу, означает «какое-то любое произвольное дерево» и может заменить любое видовое название дерева: юман-йывад «дуб - дерево», дака- йывад «липа - дерево» и т.д.
Объявив слово йывад эврисемичным, т.е. «сверхмногозначным», автор построил гипотезу (конструкт) о неизвестности числа значений данного словесного знака [Сергеев, 1991].
Монографических исследований, посвященных этимологизации названий деревьев и растений в тюркских языках, можно сказать, немного (кроме работы Ю. Дмитриевой [16] и Г.Г. Саберовой [17]).
К.М. Мусаев в работе «Лексикология тюркских языков» в разделе «Сравнительно-синхронное изучение лексики алтайских языков» пытался рассмотреть некоторые слова, обозначающие названия деревьев и их основных частей в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках в сравнительно-синхронном плане. Хотя в монографии есть специальный раздел «Структура и семантика корня», автор в названиях деревьев не акцентирует свое внимание на соответствующую проблему [18].
Статья Н.Б. Бургановой носит более узкий характер, посвящена она татарским народным названиям растений [19]. Диалектная флористическая лексика рассмотрена автором в пяти пунктах: 1) дикорастущие травянистые растения (съедобные, лекарственные, кормовые и т.д.); 2) разные народные названия одних и тех же растений; 3) одно и то же слово называет разные растения; 4) названия растений с точки зрения словообразования; 5) от-деление более древних от относительно поздних названий и заимствования.
Нужно отметить плодотворную работу Л.В. Дмитриевой в области исследования названий растений в алтайских языках.
В статье Л.В. Дмитриевой, названной «Словообразование и некоторые семантические модели названий, относящихся к анатомии растений в тюркских языках», исследуемый материал выходит за рамки тюркских языков. По признанию автора статьи, «... необходимо исследовать аналогичные названия в других (родственных тюркским) алтайских языках - монгольских и тунгусо-маньчжурских». Предварительные выводы автора таковы: «Рассматриваемая растительная лексика образуется в тюркских языках двумя путями: чаще всего присоединением к основам (обычно глагольным, реже - именным) различных аффиксов, а также словосочетанием. Подбор аффиксов в каждом конкретном случае определяется смыслом. Однако чаще встречаются аффиксы, образующие имена со значением уменьшительности» [20], следовало бы добавить: также со значением собирательности.
Следующая статья Л.В. Дмитриевой называется «Названия растений в тюркских и других алтайских языках» и является сводкой материала по трем группам названий: анатомия растений; деревья: кустарники и ягоды; злаки и травы. Лексические данные помещены в трех языковых отделах: I - тюркский, II - монгольский, III - тунгусо-маньчжурский. Материалы в каждом отделе приводятся в виде схем - перечней названий, которые сгруппированы
по однокоренным словам в их основных вариантах, с указанием буквальных значений для целого ряда наименований.
В статье рассматриваются наименования около 140 наиболее распространенных среди тюркоязычных народов, им хорошо известных пород растений и свыше 35 названий, относящихся к их анатомии и местоположению.
Автор подчеркивает, что названия растений в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках образованы двумя путями: присоединением к глагольной основе и несколько реже к именным основам аффиксов и способом словосочетания; в тюркских названиях встречаются аффиксы, образующие имена со значением уменьшительности, что характерно и для славянских и латинских названий [21]. Статья содержит богатый, полезный и точный список названий растений в алтайских языках.
Другой этимологический очерк Л.В. Дмитриевой именуется «Из этимологии названий растений в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках». Очерк начинается с этимологической интерпретации г; гуас //]гуас ~]ауас // ауас «дерево». Автор недоумевает по одному поводу: «Если в гуас основа г «дерево», то -уас аффикс не требует увеличительного значения. В памятниках и в современных языках он образует отглагольные имена орудия, инструмента, признака, редко - отыменные с уменьшительным значением (последнее в основном в памятниках). Из показаний памятников можно сделать вывод, что формы без йотированного начала и без аффиксации древнейшие, нейотированные формы с аффиксом -уас старше таковых с йотированным началом. Вероятно, поэтому считают ]- в ]гуас // ]ауас протезой ... или ареальным явлением, не объясняя при этом происхождения формы ауас, если в основе его лежит г (> гуас). Может быть в ауас проявилось действие регрессивной ассимиляции гласных (гуас > ауас), обеспечившее легкость произношения? Но непонятно, почему тюрк. г «дерево» должно было путем аффиксации дать новое тюркское же обозначение дерева» [Дмитриева 1979: 138]. Ответ здесь очень прост: слово ауас утратило присущее ему уменьшительное значение и начало восприниматься как обыкновенное слово [23].
Из этой же серии «Названия растений в алтайских языках» Л.В. Дмитриева опубликовала ряд статей в журнале «Советская тюркология» и в сборнике «Языки народов Сибири»:
1. Общеалтайские названия и основы в тюркской фитонимике // СТ 1975. № 6. С. 49-55.
2. Этюды по тюркскому словообразованию // СТ 1977. № 1. С. 67-74.
3. Тюркские этимологии // Языки народов Сибири. Вып. 2. Кемерово,
1978. С. 92-99.
4. К вопросу о маргинальных ареалах тюркской растительной лексики // Народы и языки Сибири. М., 1978. С. 47-51.
5. Некоторые тюркские этимологии // Языки народов Сибири. Кемерово,
1979.
Б.В.Болдырев на материале эвенкийского языка описал репертуар аффиксов, обозначающих имена существительные - названия растений. Автор рассматривает следующие продуктивные суффиксальные показатели:
-кта: болгикта «кедр-стланник», ср. болгич «кедровник»;
-г: существительные с этим суффиксом обозначают названия зарослей трав, деревьев и кустарников: октаг «заросли тальника»; в качестве общего элемента -г содержится в суффиксах: -лиг, -киг, хиг, -саг, -каг, -ваг, -маг: мосаг ~ мохаг «группа деревьев»; фонетической разновидностью суффикса -г является показатель -к: ирэк ~ ирэг «лиственничный лес», ср. ирэктэ «лиственница»; суффикс -к содержится в качестве общего элемента в показателях -бэк, -нак, -кик: каригинак «березовая роща»; фонетической разновидностью суффикса -г является формант -нг: ахйнг «ельник», ср. ахйкта «ель»;
-вун: лакамавун «вяз»;
-ки: нелики ~ неликэ ~ нелик «высохшее дерево»;
-кун: мохакун «лес из крупных деревьев»;
-са ~ ха: моса ~ моха «лес» [24].
Большинство из рассмотренных суффиксов образует существительные с собирательным значением и присоединяется к именной основе.
Монография И.М. Стеблин-Каменского «Очерки по истории лексики памирских языков: Названия культурных растений» представляет собой комплексное исследование названий культурных растений Памиро-Гиндукушского региона. Названия культурных растений, огородных культур, плодовых культур, других съедобных растений рассмотрены в историко-лингвистическом аспекте, но автор широко привлекает также этнографические, исторические, историкокультурные, этноботанические и этимологические данные. В монографии впервые детально проанализировано возникновение этих терминов в связи с историей земледелия на Памире, определены три пути проникновения названий культурных растений в памирские языки. Автор приходит к выводу, что большая часть названий культурных растений в памирских языках является заимствованиями и относится к словам культурного круга [25; 26]. Другая статья, посвященная флористической терминологии, называется «Флора иранской прародины: Этимологические заметки» [Стеблин-Каменский, 1974, с. 13].
В русском языкознании флористическая лексика описана В. А. Меркуловой. Ее монография «Очерки по русской народной номенклатуре растений» представляет большой интерес [Меркулова, 1967]. Автора интересуют слова с затемненной этимологической структурой, и они представляют особый объект для исследователя. У В.А.Меркуловой есть отдельные статьи, посвященные принципам этимологии названий растений (см.: Этимология 1964. М.: Наука, 1965. С. 72-87). В статье «Несколько диалектных названий растений» автор пишет, что «иногда представляют интерес и такие слова, после которых нет пометы «неясно» и словообразовательная структура которых проста и понятна. Неясность возникает лишь при более внимательном взгляде на семантические отношения производного и производящего, и простая этимология оказывается нуждающейся в дополнительной аргументации. Наиболее трудный случай представляют слова, утратившие по каким-либо причинам родственные связи и подвергшиеся разного рода искажениям и контаминации. Сложнее дело обстоит с заимствованиями, воспринятыми при непосредственном контакте двух языков [28].
У В.А. Меркуловой есть отдельная статья под названием «К этимологии слова пихта». Автор не соглашается с мнением А. Преображенского, что «пих-
та - дерево Pinus sibirica; пихтовый (диал. сибирск. пихтарь - пихтовый лес) заимствовано из немецкого Fichte «ель», а также «сосна, пихта»; заимствование народное». Раньше такую мысль высказал Матценауер: пихта русск. Pinus picea «ель», «сосна» из немецкого Fichte. М.Фасмер придерживается того же мнения, ссылаясь на Преображенского и Матценауера.
Первое возражение автора сводится к тому, что, во-первых, пихтой в русском языке называется дерево Abies sibirica, а не Pinus sibirica, как пишет Преображенский, и не Pinus picea, как пишет Матценауер. Кроме того, Fichte в немецком «ель», в некоторых местах - «сосна», но не означает пихты.
Во-вторых, если предположить заимствование из немецкого языка, то оно могло произойти или через польское посредство, или прямо из немецкого языка. Но в других славянских языках, в том числе и в польском, слово пихта не отмечено. К тому же прямое заимствование из немецкого Fichte дало бы в русском фихта.
В-третьих, дерево Abies sibirica - пихта встречается на территории России в северо-восточных областях и в Сибири. В тех же областях отмечено наличие следующих дериватов: пихтарник «пихтовый лес»; пихтач «пихтовые деревья», «пихтовый строительный материал», пихтарь «пихтовая роща», а в Архангельской области встречается форма пифта (х~ф).
Мнение В.А. Меркуловой сводится к тому, что русские могли заимствовать слово pihk, pihku в значении «большой густой лес» или «сосняк», «сосна» из западно-оринских языков. В олонецких и архангельских говорах пихта встречается в значении «мелкая еловая заросль» и пиха «бор» и легко могли быть перенесены на название дерева пихта. Ср. в финских языках pihk - большой густой лес, pihku - сосна, pihka - смола. В последнем примере pihka (где -ka воспринимается как суффикс уменьшительности, т. е. пивка «мелкий частый молодой лесок», «густой мелкий лес») из фин. pihka [29]. Выделяя суффикс -ка в качестве показателя уменьшительности, автор ни словом не говорит об оставшейся части слова, т.е. о корне.
Г. А. Богатова обратила особое внимание на историю существительного древесина. Слово древесина возникло в начале XIX в. как узкоспециальный естественнонаучный (ботанический) термин, термин анатомии растений. Несмотря на внешние «древние» показатели составных частей слова (корень древес, включающий древний основообразующий формант -ес, и один из старейших славянских суффиксов -ина), история существительного древесина относится совсем к другой эпохе (XIX в.).
Другие славянские языки при наименовании древесины использовали чаще всего почти ту же самую словообразовательную модель или, по крайней мере, одну из составляющих ее частей: укр. деревнина «древесина»; белор. драумна; чешск. drevovina; слвц. drevovina «целлюлоза», drevina бот. «древесина», но drevo техн. «древесина»; болг. дъревесина, но польск. drezwnik «древесина, целлюлоза» и drezwo техн. «древесина, лесоматериалы».
Термином древесина примерно до 40-х годов XIX в. пользуются лишь в научных трудах по ботанике. В трудах иного назначения даже сами ботаники предпочитали слово дерево или неполногласный вариант его древо, первоначальной основой последнего в праславянском языке считалось dervo. Вместе
с неполногласным древо из памятников церковно-богослужебной письменности попала на русскую почву основа древес [30].
Автор почему-то форму древес- считает корнем и притом глагольным, но тут же указывает, что -ес основообразующий формант. Естественно, корнем слова, как указывают этимологи, является дер < и.-е. *йти «дерево».
Этимология названий деревьев, кустарников, ягод и некоторых географических терминов в мансийском языке описана Евдокией Ромбандеевой. Автор отмечает, что «манси исключительно точно и метко отмечают характерные особенности древесных объектов, их предназначение и пригодность в хозяйственной деятельности человека, что позволяет утверждать, как внимательны и наблюдательны были предки народа маньси к своей окружающей среде, природе и верно умели определить ценность предмета» [31].
Многие этимологии названий деревьев напоминают народную (ложную) этимологию. Например, ульпа «кедр», от манс. унлуп «древний, вековой» или от унль «прочный, устоявший», где -па - суффикс причастия, букв. «древнейший», «устоявшийся»; ср. унлуп вор «могучий» древний лес». Здесь -па не может быть суффиксом причастия, ибо унль - прилагательное, а не глагол; а -па вовсе не суффикс причастия, а полнозначное слово па «дерево»; ср. мар. пу «дерево, дрова»; ср. марГ. люлпы «ольха». В словах лямйив «черемуха», пащарйив «рябина» также есть полнозначное слово ййв «дерево», напоминающее первую часть чувашского слова йыв (ад) «дерево». В масыс ййв «можжевельник» ййв написано раздельно и словосочетание мотивировано так: от манс. ма «земля», сыс «спина», «поверхность земли», ййв «дерево»; этот куст низкорослый, прижимается как бы к земле («спине» земли), букв. «земли спины дерево».
Композитное образование названий ягод: суйпил «брусника», от манс. суй «бор», пил «ягода», букв. «боровая ягода».
По мнению автора, в фитонимах содержится всесторонняя характеристика отдельной части реалии: ствол, ветвь, качество древесины и др. Наиболее многочисленны номены, характеризующие качество древесины, его содержимого: 1) «дерево с длинным голым стволом с ветвями лишь наверху» - тарыг «сосна», от манс. тарыг «журавль». Сосна - дерево светолюбивое, тянется вверх, ее нижние ветки сохнут и ломаются, ствол голый, лишь на верхней части ствола ветки с зелеными иглами. На расстоянии она смотрится как журавль на длинных ногах. Отсюда название сосны (оригинальный образец народной этимологии. - Примеч. автора); 2) «дерево, обладающее липкой серой» - нюлы «пихта», от манс. нюлт-ункве «клясться, давать клятву». В прошлом серу пихты применяли при спорах по установлению чести и достоинства человека. Сера пихты липкая. Если участники спора грешны, то грех к ним прилипает вместе с серой пихты навсегда, не смыть грех, как и серу пихты; 3) «дерево, имеющее большие размеры» - нанк «лиственница», от манс. нанк-ункве «быть видным, могучим», «виднеться». В регионе расселения манси это дерево действительно видное, могучее, прочное, высокое [31].
О флористической терминологии на материале бурятского, монгольского и калмыцкого языков пишет Ц.Б. Будаев: «Анализ флористических названий в монгольских языках показывает, что они даются по следующим признака растений: а) по цвету: улаагана «красная смородина» (от основы улаан «красный»): но вторую часть этого слова автор оставляет без объяснения; б) по форме; в) по
вкусу; г) по месту и времени появления; д) по лечебным свойствам; е) по производному действию. В статье указаны не только мотивированные названия растений, но и немотивированные: монг. жодоо «пихта»; монг. сухай, бур. кухай «тамариск»; бур. шасаргана, монг. чацаргана «облепиха». Элемент -гана встречается в словах улаагана, шасаргана чацаргана, шэвээт хялгана «ковыль-волосатик», но образ, положенный в основу этих слов, стерся и забыт. Однако автор надеется, что «дальнейшее развитие науки о языке должно вскрыть внутреннюю структуру, характер связи между первоначальным смыслом подобных слов и их внешним оформлением»; ср.: алтан хаггана «карагана карликовая», алтаргана «карагана мелколистная»; балшаргана «чемерица»; фонетические варианты: -гэнэ: зэргэнэ «хвойник», -гоно: носоргоно «репейник».
Среди аффиксов (суффиксов), образующих названия растений, автор указывает на: -лзай(-лзой), -аахай, -лдай, -лж(о): улаалзай «лилия узколистная», халаахай «крапива»; боролж ~ боролжо «береза кустарниковая», ша-ралдай «сурепица».
Автор также говорит, что флористическая терминология пополняется за счет заимствований из русского, тибетского и тюркских языков. Общемонгольскими автор считает слова: монг. хус, калм. хусм, бур. хукан «береза»; монг. хуш, калм. хошун мод, бур. хуша «кедр»; монг., бур. алим, калм. альмы «яблоко». К статье приложен краткий словарь бурятско-русских названий флоры с приведением монгольских и калмыцких соответствий [32].
Интерес представляет статья А.С.Львова «Славянские слова с корнем скаї-/ скої», посвященная этимологизации корня. Слова халуга, кaluga в форме ед. числа известны ряду современных славянских языков со множеством значений: «густой лес»: «бурьян»: «пропасть-ущелье», «хворост», «морская трава», «частый кустарник», «водоросль» и т.д. В русском языке: холудина «жердь», холудье «мелкий лес», «кустарник», «хворост». Автор допускает, что холудье в прошлом скоїоіїе, т.е. слово образовано от основы скаїоп + суф. -ё + суф. собират. -іе. Этимологические неясное скаїира «хижина, изба» относится сюда же, образовано присоединением к корню скаї + суф. -ир-а, что характерно для западноевропейских языков. От корня хал / хол образованы: халушина «длинная палка», захолустье «чаща в лесу», «глухое место в лесу», холудье «кустарник», «мелкий лес» и т.д. Во всех этих словах автор обнаруживает корень хал-/хол-; скаї-/ скої-, который первоначально мог обозначать «кустарниковое растение», по-видимому растущее у воды, гибкое, пригодное для строительства шалаша, хижины, изготовления плетенок и т.д.
Здесь возникает вопрос: А.С. Львов почему-то корень хал-/хол- везде дает как глагол, хотя и говорит, что этот корень мог означать «кустарниковое растение», т.е. он представлен как именной корень, а не как глагольный.
Далее автор пишет, что славянское скаї-/ скої- не имеет соответствий в других индоевропейских языках в том виде, в каком этот корень зафиксирован в приведенных выше словах. Однако в своем первичном значении (прибрежное, легко гнущееся кустарниковое растение) этот славянский корень несомненно близок к лат 8аїіх «ива». Автор допускает, что скаї-/ скої- могли восходить к *sдl-/*sel и тут же пишет: «Отметим, что слова с корнем скаї-/ скої- зафиксированы только в формах имени. Это понятно, т.к. от непроизводных основ слов, являющихся названием растений, глагольные формы образуются ис-
ключительно редко, притом исторически поздно и обычно имеют переходное значение, подобно русскому глаголу дубить. Сказано оригинально.
Автор считает, корень скаї-/ скої- в результате контаминации мог дать вариант gal-/gol-. В итоге автор приходит к выводу, что славянский корень скаї-/ скої- возводится к лат. *sдl-/*sel > иаїіх «ива». Но в русском само слово ива в древности не являлось названием ,$аїіх; ср. ивка «дубровка», сербохорв. ивица «тж», чешск. ]іуа «тисс», латышск. ёwa «черемуха», а в греческом это -«рябина» [33].
В монографии А.К. Шагирова «Материальные и структурные общности лексики абхазо-адыгских языков» есть раздел «Слова, связанные с растительным миром», где в позициях 109-122 даны этимологии слов орех, слива, груша, колючка, просо, нива, яблоко, кустарник, пихта, дерево (как материал), бук, зерно, дуб, каштан, лес.
Для нас интерес представляют названия деревьев и сами слова дерево и лес. Как и во всех языках, одно и то же слово или его дериваты могут означать и «лес», и «дерево»: адыг. мэзы, каб. мэз «лес», в убыхском мыдзэ «ель», абхазское а-мза «сосна»;
абх. а-бна, абаз. бна «лес», каб. банэ «и колючка, кустарниковые растения», убых. бынэ «лес» могло быть заимствовано из абхазо-абазинской подгруппы;
абх. а-пса, абаз. пса, адыг. псэйы «пихта»; убых. псы «ель»; псыс «древесина ели»; псыгъуыны «ель (дерево)», где гъуыны - «дерево»; тут же автор приводит ложную этимологию: «У Дирра мы находим бзыгъуыны «кипарис», где гъуыны - «дерево». В первой части псэгъуыны (ср. у Месароша псыгъуыны) усматривается псэ «рыба». По автору, последнее могло быть использовано из-за внешней формы дерева»;
адыг. пхъэ, каб. пхъэ, убых. *мыхъ(э), абх. *мхьа «дерево (как материал), древесина»;
адыг. тфэйы, каб. тхуей «бук»; ср. в абхазском и абазинском ппччыйэ «бук»; адыг. лит. пчэйы, каб. бжей «чинара»;
адыг. *чъы, каб. *жы, абаз. *джъы «дуб»; в адыгских языках лексема вычленяется из чъыгы / жыг «дерево», первоначально означавшего «желудь» -«семя (плод) дуба» [34].
Ближе к теме нашей работы исследование Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» (Ч.І-ІІ), где авторы решают теоретические проблемы сравнительно-исторического (диахронического) языкознания в сопоставлении с типологической лингвистикой и лингвистикой универсалий.
Первая часть работы представляет собой исследование индоевропейского праязыка, охватывающее широкий круг фактов и дающее достаточно полное представление о характере этого языка в его динамическом развитии и его типологическом соотнесении с другими языковыми системами. Особый интерес представляют вопросы, касающиеся структуры индоевропейского корня. По мнению авторов, «корневая морфема определяется, как та сегментная часть словоформы, которая остается после вычленения аффиксальных элементов в реконструированных архетипах соотносимых друг с другом слов родственных языков» (Ч. I: 215).
Во второй части монографии рассматривается проблемы формальносемантической реконструкции праязыковой лексики и очерчивания на этой основе картины культурно-исторических реалий среды обитания племен-носителей праязыковой системы. Праиндоевропейская лексика представлена по семантическим группам. Исследуются фрагменты индоевропейской культуры, а также культурно-исторические связи индоевропейской лексики с широким кругом языков древней Евразии. Семантический словарь общеиндоевропейских лексем расположен не в алфавитном порядке, а по смысловым группам, объединяющим слова общей семантики. Каждая словарная статья Семантического словаря рассматривает не только формальные соответствия между родственными словами индоевропейских диалектов, но и разбирает все явления материальной и духовной культуры. На этом основании дается затем соответствующая реконструкция и для общеиндоевропейского уровня. Особую ценность и значимость для реконструкции по лингвистическим данным экстралингвистических факторов исторического существования носителей определенных языков приобретает формально-семантический анализ лексики, отражающей в принципе все основные моменты исторического существования носителей этих диалектов и языков.
В понятие исторического существования носителей диалектов и языков включается как экологическая среда (фауна, флора, географическое окружение и климат) и их обитание и движение в этой среде, так и их культура в широком смысле (материальная и духовная). Семантическая реконструкция соответствующих лексем диалектов определенного языка позволяет представить картину основных моментов исторического существования носителей родственных диалектов.
Во второй части монографии Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» глава четвертая называется «Индоевропейские названия растений. Хозяйственное использование растений и их ритуально-культовая роль у древних индоевропейцев». Исследование начинается с описания лексем со значениями «дерево» и «дуб». Общеиндоевропейское слово (хет. taru, рус. дерево, древо, алб. dru «дерево», лит. derva «сосна», «смола», др.-ирл. daur «дуб», др.-сакс. trio «дерево», «бревно»). Далее авторы приводят семантическое развитие лексемы со значением «дерево», «дуб»: «дерево» ~ «древесина»; «дерево, дуб» ~ «прочный, верный, надежный»; «вера, убеждение»; «дерево, дуб» ~ «изделия из дерева, дуба»; «дуб, желудь».
В аналогичном порядке приведены названия: береза, бук, граб, ясень, осина, тополь, ива, ветла, тисс, пихта, ель, сосна, ольха, ореховое дерево, кизил,
вишня, тутовое дерево, шелковица. Далее описанию подверглись культурные растения и злаки: виноград, зерно, ячмень, пшеница, просо, рожь, овес, лен, конопля; кустарники: вереса, роза, шиповник.
Слова буква, англ. book, нем. Buch связаны с особым сакральным значением «бука» в германской традиции, т.е. с использованием букового дерева и гладкой его коры как материала и средство для письма, что и отражено в приведенных выше словах. Германское слово boka «буква» заимствовано славянскими языками: ст.-слав. buM «буква». Связь названий деревьев - «береза (бересты)», «бука», «граба» - с терминологией письма указывает на технику письменности и изготовление материалов для письма в древнейших индоевропейских культурах.
Семантический перенос «ясень» ^ «бук», «бук» ^ «дуб» входит в систему семантических сдвигов в семантическом поле названий деревьев, мотивированных специфическими экологическими и культурными условиями.
Лексемы типа abse, apse «осина» заимствованы из индоевропейских языков в тюркские языки: апсак ~ аспак ~ авас «осина, тополь».
Названия типа рус. ива в ряде языков обозначают другие названия деревьев: «тис ~ ива» (др.-чеш.); «черемуха» (лит., латыш.), «виноградная гроздь» (лат.), «рябина» (греч.).
Во многих и.-е. языках значения «яблоко» и «яблоня» выражаются одним и тем же словом. Сопоставляя хет. sam(a)lu «яблоко» с группой и.-е. слов для «яблока» и «яблони», авторы считают их соотносимыми друг с другом образованиями от общеиндоевропейской основы *sam(a)lu в значении «яблоко». В тюркских языках древнеиндоевропейские *amlu «яблоко» дает историческое *алма.
По признанию самих авторов, семантический словарь индоевропейских реконструкций является, в сущности, индоевропейским этимологическим словарем с расположением лексем не в алфавитном порядке, а по определенным семантическим группам.
Естественно, этимологизация и морфемный состав фитонимов приводятся в этимологических словарях и исследованиях:
а) чувашского языка: Егоров В.Г. Этимологический словарь чувашского языка. Чебоксары, 1964. 335 с. и Федотов М.Р. Этимологический словарь чувашского языка. Т. I. Чебоксары, 1996. 470 с.;
б) татарского языка: Ахметьянов Р.Г. Татар теленен кыскача тарихи-этимологик сузлеге (Краткий историко-этимологический словарь татарского языка). Казань, 2001. 269 с.;
в) Сравнительный словарь тунгусо-манчьжурских языков (сокр. ТМС I-II). Л.: Наука. Т. I, 1975. 672 с. Т. II, 1977. 992 с.;
г) русского языка: Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка. М.: Просвещение, 1971. 541 с; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. М.: Прогресс, 1964. 670 с. Т. II, 1967. 671 с.; Т. III, 1971. 827 с.; Т. IV, 1973. 852 с.; Преображенский А. Этимологический словарь славянских языков / Под ред. чл.-кор. АН СССР О.Н. Трубаче-ва). Вып. I-XXXII. М.: Наука, 1974-2005;
е) марийского языка: Гордеев Ф.И. Этимологический словарь марийского языка. Т.Т. I-II. Йошкар-Ола, 1979-1983;
ж) коми языка: Лыткин В.И., Гуляев Е.И. Краткий этимологический словарь коми языка. М.: Наука, 1970. 386 с.;
з) осетинского языка: Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. I-IV. Л.: Наука, 1958-1989;
и) Климов Г.А. Этимологический словарь картвельских языков. М., 1964. 281 с.;
й) Шагиров А.К. Этимологический словарь адыгских (черкесских) языков. Т.! М.: Наука, 1977. 289 с. Т. II. 223 с.;
к) Маковский М.М. Английская этимология. М.: Высшая школа, 1986. 150 с.;
л) Пизани В. Этимология. М.: Изд-во иностр. лит., 1956. 187 с.
Литература
1. Скворцов М.И. О некоторых особенностях чувашских народных растений // Тюркская лексикология и лексикография. М., 1971. С. 264-275.
2. Дегтярев Г.А. О номинации трав в чувашском языке // СТ 1986, № 1. С. 75-78.
3. Дегтярев Г.А. Названия дикорастущих растений в низовом диалекте чувашского языка // Чувашский язык: история, этимология, фонетика. Чебоксары, 1991. С. 66-91.
4. Дмитриева Ю. Названия деревьев в чувашском языке // Проблемы исторической лексикологии чувашского языка. Чебоксары, 1980. С. 28-37.
5. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке // Исследования по лексикологии и фразеологии чувашского языка. Чебоксары, 1982. С. 16-32.
6. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке II // Этимологические исследования по чувашскому языку. Чебоксары, 1984. С. 33-54.
7. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке
III // Чувашский язык: проблемы исторической лексикологии. Чебоксары, 1986. С. 43-64.
8. Дмитриева Ю. К этимологии некоторых чувашских фитонимов // Проблемы составления этимологического словаря отдельного языка. Чебоксары, 1986. С. 143-151.
9. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке
IV // Чувашский язык: история и этимология. Чебоксары, 1987. С. 65-82.
10. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке V // Исследования по этимологии и грамматике чувашского языка. Чебоксары, 1988. С. 36-55.
11. Дмитриева Ю. Семантические параллели в составных наименованиях растений // Межъязыковое взаимодействие в Волго-Камье. Чебоксары, 1988. С. 120-123.
12. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке VI // Чувашский язык: история, этимология, фонетика. Чебоксары, 1991. С. 14-32.
13. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке VII // Материалы по чувашской диалектологии. Вып. 5. Чебоксары, 1997. С. 36-61.
14. Дмитриева Ю. К этимологии названий травянистых растений в чувашском языке // Чувашский язык: история и современность. Чебоксары, 1994. С. 43-67.
15. Дмитриева Ю. Чувашские народные названия дикорастущих растений (Сравнительноисторический и ареальный аспект). Debrecen, 2001. 211 с.
16. Саберова Г.Г. Названия растений в татарском литературном языке. Казань, 1996.
17. МусаевК.М. Лексикология тюркских языков. М.: Наука, 1984. 227 с.
18. Бурганова Н.Б. О татарских народных названиях растений // Вопросы лексикологии и лексикографии татарского языка. Казань, 1976. С. 125-142.
19. Дмитриева Л.В. Словообразование и некоторые семантические модели названий, относящихся к анатомии растений в тюркских языках // Проблема общности алтайских языков. Л.: Наука, 1971. С. 152-160.
20. Дмитриева Л.В. Названия растений в тюркских и других алтайских языках // Очерки сравнительной лексикологии алтайских языков. Л.: Наука, 1972. С. 151-223.
21. Дмитриева Л.В. Из этимологии названий растений в тюркских, монгольских и тунгусоманьчжурских языках // Исследования в области этимологии алтайских языков. Л: Наука, 1979. С. 135-191.
22. Серебренников Б.А. Роль человеческого фактора в языке: Язык и мышление. М.: Наука, 1988. 245 с.
23. Болдырев Б.В. Словообразование имен существительных, обозначающих названия растений // Исследования по языкам Сибири. Новосибирск, 1976. С. 52-57.
24. Стеблин-Каменский И.М. Очерки по истории лексики памирских языков: Названия культурных растений. М.: Наука, 1982. 165 с.
25. Стеблин-Каменский И.М. Флора иранской прародины: Этимологические заметки // Этимология 1972. М., 1974. С. 138-140.
26. Меркулова В.А. Очерки по русской народной номенклатуре растений. М., 1967.
27. Меркулова В А. Несколько диалектных названий растений // Этимология 1965. М.: Наука, 1967. С. 153-160.
28. Меркулова В.А. К этимологии слова пихта // Этимологические исследования по русскому языку. Вып. 1. М.: Изд. Моск. ун-та, 1960. С. 46-51.
29. Богатова Г.А. История слова как объект русской исторической лексикографии. М.: Наука, 1984. 255 с.
30. Ромбандеева Е. Этимология названий деревьев, кустарников, ягод и некоторых географических терминов в мансийском языке // Финно-угроведение. 2000. № 2. С. 86-89.
31. Будаев Ц.Б. О флористической терминологии // Труды БКНИИ СО АН СССР. Вып. 3. Улан-Удэ, 1960. С. 80-88.
32. Львов А. С. Славянские слова с корнем ска1-еко1 // Этимологические исследования по русскому языку. Вып. 1. М.: Изд. Моск. ун-та, 1960. С. 27-38.
33. Шагиров А.К. Материальные и структурные общности лексики абхазо-адыгских языков. М.: Наука, 1982. 164 с.
34. Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. Ч. I. Тбилиси: Изд. Тбилис. унта, 1984. 428 с. Ч. II. 1328 с.
ИСАЕВ ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ родился в 1969 г. Окончил Чувашский государственный университет. Кандидат филологических наук.
