CC BY
91
с
N
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ МНЕНИЙ
Н.И. КУЗНЕЦОВА, профессор Российский государственный гуманитарный университет
«История и философия науки» для аспирантов: пять лет спустя
Подводятся некоторые концептуальные и организационные итоги 5-летнего преподавания курса истории и философии науки для аспирантов в отечественных вузах. На основании собственного опыта чтения лекций в РГГУ автором предлагается идеология его совершенствования.
Преподавателям философии, как известно, всегда нравилось работать с аспирантами. Читать для них лекции и престижно, и интересно. Люди взрослые, самостоятельные, отобранные по мощному конкурсу, они способны решать почти любые образовательные задачи, часто задают нетривиальные и неожиданные вопросы, способны рассуждать смело и самостоятельно. Поэтому между занятиями с аспирантами и занятиями со студентами дистанция огромного размера. Однако еще в 80-е гг. один известный профессор МГУ, который издавна специализировался на преподавании философии для аспирантов физфака, поморщившись, бросил среди коллег крылатую фразу: «У аспиранта ум коротенький!..»
Что здесь схвачено? Аспирант нацелен на выполнение исследовательской работы в весьма сжатые сроки. Собственно, для выполнения этой работы он и продолжил свое образование, чтобы стать, как говорится, специалистом высшей квалификации. Но ведь завершить исследование в срок и сдать экзамен - совершенно разные задачи. От экзаменов кандидатского минимума надо избавиться как можно скорее и полностью сосредоточиться на диссертационной теме. Такая целеустремленность является глубоко рациональной. Подготовиться к экзамену по специальности - это понятно,
овладеть английским - тоже понятно: чтение иностранной литературы по тематике соответствующей профессии только приветствуется. Но философия?! С какого боку припека? Признаться, самой мне всегда неловко перелистывать рефераты по проблемам философии Ницше, Шопенгауэра, о понятии «всеединство» Владимира Соловьева, задавать экзаменационный вопрос о, скажем, «априоризме Канта», когда передо мной сидит химик-органик, физик-лазерщик, представитель кафедры зоологии беспозвоночных... Машинописные рефераты, конечно, переходили из рук в руки (тогда не было Интернета), обновлялась только обложка с именем экзаменующегося. По моим наблюдениям, некоторые тексты курсировали не менее 10-15 лет. Молодой человек, поднявшийся из лаборатории, где он возился с осциллографом, или девушка, оторвавшаяся от микроскопа, где она разглядывала каких-то неведомых мне рачков, смотрели на философа-экзаменатора несколько мутновато, но храбро и не слишком уверенно произносили слова «агностицизм», «экзистенциализм», «элеаты», «трансцендентальный идеализм» и тому подобное.
Какими словами можно убедить слушателей, что все приведенные выше термины и сведения чрезвычайно полезны для их будущей профес-
сии? Да, говорилось постоянно, что настоящий ученый - всегда эрудит, что Эйнштейн и Гейзенберг глубоко разбирались в философии, а Рене Декарт и сам был философом. Но даже вопрос о смысле жизни располагался где-то вдалеке от сферы непосредственных интересов наших соискателей и аспирантов: они-то свой выбор сделали, и жизненная тропа в их ближайшее будущее была уже ясна.
Прошло пять лет с тех пор, как малоподготовленная, но многочисленная армада преподавателей философии для аспирантов начала действовать в заданном «сверху» направлении. Произошло ли, спрашивается, что-нибудь ужасное, роковое для судеб нашей отечественной культуры в целом, философии в частности? Мне решительно кажется, что ответ однозначен: нет, нет и нет! Более того, мне хотелось бы показать, опираясь на собственный опыт преподавания в Российском государственном гуманитарном университете, неоспоримые преимущества этой новации, введенной, несомненно, «декретом», т.е. в известном смысле насильно.
От “science of science” к “science studies”
Как преодолеть отмеченный выше прагматизм аспирантского мышления? Здесь возможны различные варианты, ясно одно - нужно пытаться войти в сферу интересов именно данной аудитории, учесть специфику профессиональной ориентации сидящих перед лектором слушателей. В моем случае это гуманитарии различных дисциплин: лингвисты и историки, искусствоведы и музеологи, психологи и культурологи, юристы и политологи, социологи и информатики... Задача, на первый взгляд, неразрешимая. И все же я пытаюсь прорваться в «жизненный мир » их исследовательских интересов.
А потому начинаю с широкой панорамы проблематики, которая далее станет отливаться в учебный курс, превратится в список изучаемых тем, а в конечном счете - в контрольные вопросы для экзамена. Моя личная цель -привлечь внимание гуманитариев различных специальностей к той сфере научных и философских исследований, которая, несмотря на довольно солидную и яркую историю, только во второй половине ХХ столетия была осмыслена как особая область гуманитарного познания.
До середины прошлого века гуманитарии довольно равнодушно относились к исследованию феномена науки и тем более не считали возможным воспользоваться накопленным здесь методологическим опытом для собственных интересов. Но какие именно дисциплины занимались тогда не просто производством знаний, а изучали то, что постоянно и непрерывно производит знание, - саму науку?
Речь идет прежде всего о сфере историко-научных исследований, причем надо признать, что история естествознания и техники была разработана гораздо более богато и интересно, чем история гуманитарных наук. Кроме того, после Первой мировой войны на Западе активно развивалась сфера логико-методологических исследований, а также собственно философия науки. Уже в 1930-е гг. широко обсуждались и приветствовались работы Венского кружка. В 1934 г. появилась “Logik с1ег Forschung” - первая книга Карла Поппера, будущего классика философии науки ХХ столетия. В 30-е гг. Роберт Мертон убедительно показал глубокую связь науки с социальной структурой общества, продемонстрировал зависимость функционирования науки от других социальных институтов, от всего социокультурного контекста. Но всё же эти области
(логика и методология науки, историко-научные исследования, социология науки) не были соединены каким-то общим проектом и, можно сказать, игнорировали друг друга, обмениваясь временами вежливыми приветствиями и формальным «пожатием рук».
Но ситуация изменилась после Второй мировой войны, когда научная общественность различных стран, при достаточно серьезной поддержке некоторых государственных структур, была увлечена проектом создания «науки о науке» (science of science). Толчком к этому послужила работа Дж. Бернала «Социальная функция науки», которая увидела свет в Лондоне еще в 1939 г. Однако оформление международного проекта исследований, которое и получило название «наука о науке», произошло в 1964 г. и было увенчано выпуском сборника под этим названием (на русский язык книга была переведена уже в 1966 г., что было просто рекордным сроком для того времени). Авторы «Введения» М. Голдсмит и А. Маккей писали: «Книга [Бернала] пользовалась большой известностью, она помогла многим ученым, активным участникам войны и тем, кто был интернирован немцами, спорить о будущем послевоенного мира. И хотя ученые в то время не могли действовать с учетом предложенного Берналом анализа функционирования и развития науки, идеи, сформулированные в книге, проходили во время войны инкубационный период. А с ее окончанием эти идеи стали частью всеобщей уверенности, что отныне все должно идти по-новому. Во Франции структура научных учреждений во многом обязана книге Бернала и его личным усилиям. Здесь перестройка социальных институтов была более радикальной, чем в Англии. Под влиянием Бернала шло и идет строительство науки также во многих странах, получивших независимость» [1, с. 7].
И вот - характерное заявление ав-торов,которое, по сути дела, объясняет, почему подобные исследования практически сразу получили широкую общественную и административную поддержку: «Сегодня даже историки не сомневаются, что наука - один из решающих факторов в формировании нашего образа жизни и один из основных определителей нашего будущего. За период с 1939 года расходы на науку и объем научных исследований примерно в три раза превысили все то, что делалось в науке за всю предыдущую историю человечества. Теперь даже трудно воссоздать картину того полного неведения относительно места науки в жизни человека, которое господствовало 25 лет тому назад» [1, с. 78]. Социальный «заказ» для быстрого старта новой дисциплины был налицо!
В тогдашнем Советском Союзе снисходительно приветствовали создание нового направления, отметив, правда, что для марксизма тема «Наука и общество» совсем не нова, поскольку речь идет о рациональном планировании развития науки, а уж там, где речь идет об «организации и планировании», социализм всегда на высоте! В СССР новое направление получило свое региональное название -«науковедение», и уже в 1966 г. во Львове состоялся первый международный (советско-польский) симпозиум по данным проблемам. По замыслу авторов данного проекта, отечественное науковедение отличалось от своего зарубежного аналога не более, чем языковедение - от лингвистики.
Не прошло и 20 лет, как появилась отечественная солидная коллективная монография «Основы науковедения», в которой с пафосом было заявлено: «Методы управления развитием науки, включающие в себя планирование в масштабе всего государства, впервые были разработаны и применены в ус-
ловиях социализма - общества, кровно заинтересованного не только в быстром прогрессе научного знания, но и в том, чтобы этот прогресс служил интересам человека. Советский Союз был пионером в этой области» [2, с. 4]. Читая это, трудно, однако, удержаться от иронии, когда знаешь, в какой малой мере прогресс советской науки служил интересам рядового человека; нельзя не усмехнуться, цитируя эти напыщенные фразы, написанные в тот период, когда по материально-техническому обеспечению советская наука уже отставала от мировых стандартов лет на 15-20, что безжалостно продемонстрировали наукометрические измерения!
Как же выделялся предмет исследований этой новой науки? Дирек Прайс, один из основателей и признанных лидеров нового направления, утверждал, что наука является предметом научного анализа в различных ракурсах, но прежде всего необходимо исследовать две группы проблем: а) отношения науки с окружающей жизнью и б) внут-ринаучные отношения. Наука должна и уже исследуется с позиции социологии, отношений между наукой и обществом, психологии ученого, экономики, права, истории и философии науки. Но эти исследования требуют специализации особого рода. Прайс придавал этому большое значение и подчеркивал: «Как это ни горько, но следует все же признать, что за пределами собственной дисциплины ученый превращается в обыкновенного дилетанта. И как любой дилетант, ученый может быть умным или глупым, хорошо или плохо подготовленным в новом виде деятельности, в котором ему теперь захотелось логически мыслить. Вполне уместен вопрос: как много специалист в науке знает (если вообще знает) о науке благодаря своей специальной подготовке и опыту?» [3, с. 230].
Из этого совершенно ясно, что сфера исследований феномена науки не может базироваться на опыте физики, математики или любой другой естественной дисциплины, несмотря на применение измерительных методов. В то же время традиционные исследования в области истории естествознания, которые рассматривались в качестве базовых для науки о науке, продолжали считаться принадлежностью самого естествознания. Вопрос о статусе “science of science” имплицирует вопрос и о том, какой сфере познания
- гуманитарного или естественно-научного - будет принадлежать новая дисциплина, какую методологию она будет развивать для того, чтобы достичь объявленных целей. Трудно было бы сомневаться в том, что оформилась особая область гуманитарного познания, поскольку наука - объект явно социального мира. Не сама же материальная природа ее породила! Кому же исследовать науку, как не гуманитариям? Однако первыми специалистами здесь все-таки оказались выходцы из естественных наук, классические гуманитарии продолжали игнорировать «новенькую» и ни в коей мере не вникали в те интереснейшие методологические дискуссии, которые сопровождали становление новой дисциплины.
И все же по прошествии времени пришлось признать, что органично объединить исследования наукометрического характера, экономику науки, вопросы научно-технической политики, социологию науки и психологию научного творчества, а также историю и философию науки в рамках единого проекта все же не удается. Увы, не удалось в свое время достичь «кристаллизирующегося в единство знания о науке» (так выразил свою надежду Д. Прайс) [3, c. 246]. И в то время как в СССР продолжали поддерживать идею единого науковедения, на Западе про-
сто объявили о сфере “science studies”, точнее - о сфере “science and technology studies” (STS). Количество публикаций здесь продолжает расти, и можно говорить о довольно разнообразном ландшафте ведущихся исследований, о некоторых полученных здесь весьма любопытных результатах и заманчивых перспективах дальнейших шагов.
И вот на рубеже XXI в. один из представителей STS вызывающе заявляет, что именно эта область весьма значима для всех, кто занимается социальными науками, и именно STS вносит решающий вклад в решение общетеоретического вопроса о «природе социальности»! Это сделал Бруно Латур в своей статье 2000 г. «Когда вещи дают отпор: возможный вклад “исследований науки” в общественные науки».
Он писал: «В последние двадцать пять лет небольшая предметная область социологии, известная как “исследования науки и техники” (STS), несколько прояснила, что такое естественные науки, и поставила под сомнение само понятие общества. А потому вопрос об общественных науках может прозвучать сейчас по-новому: чем они являются в свете социологии естественных и общественных наук? Какие перспективные области исследований они открывают? Задача нелегкая, ведь STS совершила скачок, сравнимый разве что с появлением первых млекопитающих в эпоху динозавров. Те сначала незаметно обживали свои скромные ниши, чтобы, дождавшись благоприятного момента, ворваться на множество новых территорий. Хотя я не думаю (и не надеюсь!), что комета уничтожит “динозавров”, я уверен, STS начнут играть более заметную роль в непростой экологии общественных наук, как только смерть хотя бы немногих традиционных Важных Проблем предоставит ме-
сто для их распространения. Сейчас STS едва различимы, поэтому их вклад в магистральное обществоведение не так легко заметить» [4, c. 342-343].
Замечу, что я полностью присоединяюсь к высказанной Латуром точке зрения и постараюсь показать, что даже беглое знакомство с некоторыми достижениями STS может быть весьма значимо для представителей гуманитарного познания, независимо от их специализации. Самое же интересное, как мне представляется, - знакомство с методологическими проблемами, которые ставились и решались в этой области. Сама я занимаюсь достаточно традиционными вопросами - историей и философией науки, которые, как это мыслилось основателями STS, являются базовыми для всех других занятий, когда пытаешься ответить на вопрос, что такое наука и как она живет и развивается.
Итак, чем может быть полезна дисциплина о «науке вообще» для тех, кто ставит перед собой конкретные исследовательские задачи? Допустим, перед нами специалист - орнитолог, ихтиолог или мирмиколог. Странно было бы представить, что он не знаком с «биологией вообще», с анатомией, физиологией, генетикой «вообще». Аналогично любому специалисту следует поместить себя на общую карту науки, найти свое пространство, местообитание, «экологическую нишу».
Чем в этом отношении полезна такая общая дисциплина, как философия науки, опирающаяся на разнообразный историко-научный материал? Перечислю только очевидное.
1. Мы знакомимся с многообразием научных дисциплин, представляем богатство этого мира, почти сравнимое с морфологическим многообразием живых организмов. (По данным В.С. Степина, приведенным в его учебнике, в концу ХХ столетия насчиты-
валось 15 тысяч научных дисциплин [5, с. 151]. Это всегда производит сильное впечатление на аспирантскую аудиторию.) У каждой дисциплины своя «физиономия», свое «местопребывание», свой срок рождения и угасания. При этом - «все течет, все изменяется», а динамика дисциплинарной перестройки в науке - всегда волнующее зрелище.
2. В биологии хочется надежно отличать живое от неживого, органическое от неорганического. Кем бы ты ни был в науке, хочется отличать научное от «ненаучного» (вненаучного, с одной стороны, и девиантного, патологического, с другой). Хочется знать правила этой Большой Игры, знать, не меняются ли они с течением исторического времени, с изменением социокультурной обстановки. При всей сложности проблемы критериев надежной демаркации науки от ненауки аспирант, увлеченный своими исследованиями, с удовольствием приводит примеры «девиантности», которые ему известны или о которых он слышал.
3. Знакомство аспирантов со сферой STS довольно интересно с методологической точки зрения. И это необходимо продемонстрировать. Мы сами, представители этой специальности, можем быть носителями важного познавательного опыта для пытливой аудитории. Что я имею в виду? Мы будем в учебном курсе рассказывать о том, как строились и почему сменялись модели науки в ХХ веке: от работ Венского кружка до разнообразных концепций постпозитивизма (К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос, П. Фейерабенд). Мы должны, хоть и бегло, рассказать о социологии науки (Р. Мертон), о проблемах социологии знания, о разнообразии и эволюции социальной организации науки (наука как социальный институт). И не надо здесь ставить точек над «Ь>. Покажите, что философия на-
уки - вся в динамике, вся в становлении, это даже привлекательно, поскольку вы знакомите аудиторию с тем, что пока не приобрело надежных учебных форм.
И еще одно соображение. Наука, как однажды удачно выразился М.А. Розов, подобна мухе дрозофиле. Как объект изучения дрозофила проста, но она моделирует фундаментальные генетические процессы для всего живого. Наука относительно проста как социальный объект, но дает массу информации для всех, кто изучает «социальность».
4. В.О. Ключевский, как известно, говорил: «История, конечно, ничему не учит, но жестоко отзывается на тех, кто ее не знает». Это меткое и острое, как стрела, замечание в полной мере относится и к знанию истории науки и техники. Можно ли быть, скажем, серьезным гражданским историком или культурологом, не отдавая себе отчет, чем современный мир обязан достижениям науки?
Вспомним пушкинское: «Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости.» Однако в отношении к науке и технике массовая культура явно тяготеет к бессмертному образу «свиньи под дубом», которая не только не уважает достижения познания и технической мысли, но и постоянно вопрошает: зачем все это нужно? Не пора ли тратить деньги налогоплательщиков на более конкретные цели? Совершенно повседневной у гуманитариев (да и у многих наших философов) стала фраза: «К науке я отношусь отрицательно!»
Рост антисциентистских настроений в широких кругах нашей общественности представляется каким-то загадочным явлением в условиях современной цивилизации, когда буквально весь предметный мир современного человека является производным от достиже-
ний познания и инженерной изобретательности. Подтверждение тому, что дело это крайне серьезное, можно найти в аргументах А.Л. Никифорова, который отмечает очевидное, бесспорное снижение общественного интереса к науке. Не могу удержаться от желания полностью процитировать соответствующий пассаж: «Да, в 60-е гг. ХХ столетия наука была в центре общественного внимания: первые спутники и полет Ю.А. Гагарина; термоядерное оружие и атомные электростанции; кибернетика и распространение ЭВМ -все это и еще многое другое наглядно демонстрировало могущество науки и привлекало к ней всеобщее внимание. “И на Марсе будут яблони цвести.” - с воодушевлением распевали мы, зачитываясь научно-фантастическими произведениями Айзека Азимова, Станислава Лема, братьев Стругацких. Но с тех прошло уже почти 50 лет! Наука утратила свое духовное обаяние и выпала из фокуса общественного внимания, сейчас она скорее пугает, чем привлекает. По-прежнему запускают спутники, но это уже не вызывает прежнего энтузиазма. В настоящее время людей - не только в нашей стране, но и за рубежом
- интересуют совсем другие вещи: национальные, экологические, демографические, социальные и, самое важное, этические проблемы» [6, с. 75-76]. Позвольте, хотелось воскликнуть, - да ведь эти волнующие проблемы также принадлежат сфере научного познания -А.Л. Никифоров перечисляет здесь социологию, демографию, экологию! Этику нельзя назвать наукой, но ведь и здесь без надежных данных современной социологии и исторической психологии даже зафиксировать нерешенные проблемы невозможно!
Отрицательное или пренебрежительное отношение к сословию ученых и изобретателей является сегодня весьма распространенным, а воспитание и
образование не стали надежным тормозом для роста подобного потребительского, неуважительного отношения к тем, кто создает корневую систему достижений цивилизации. Погружение в историю развития науки и техники в этом плане не только увлекательно, но и чрезвычайно поучительно. Иногда кажется, что оно способно изменить весь общий взгляд на ход развития цивилизации. Хотелось бы напомнить замечательные слова физика, лауреата Нобелевской премии Ричарда Фейнмана о том, что в фокусе зрения историков должны появиться не просто яркие события политического прошлого и их лидеры, но именно те фигуры и события, которые создают фундамент любой культуры и возможности ее модернизации. Он заметил: «В истории человечества (если посмотреть на нее, скажем, через десять тысяч лет) самым значительным событием XIX столетия, несомненно, будет открытие Максвеллом законов электродинамики. На фоне этого важного научного открытия гражданская война в Америке в том же десятилетии будет выглядеть мелким провинциальным происшествием» [7, с. 27]. Только зачем ждать 10 тысяч лет? Разве и сегодня кое-что не стало ясным? Спрашивается: что имело большие последствия для современного мира - укрощение электричества, развитие электроники и все связанное с этим или конкретное политическое устройство США?
Речь также идет об изменении самих эмоций при использовании современным человеком различных достижений цивилизации. Стефан Цвейг замечательно выразил чувство, которое он испытал в одном из своих путешествий на комфортабельном пароходе в Южную Америку и которое послужило толчком к созданию его книги о Магеллане. «Книги зарождаются из раз-
нородных чувств, - писал он. - На создание книги может толкнуть и вдохновение, и чувство благодарности; в такой же мере способны разжечь духовную страсть досада, гнев, огорчение... Внутренний источник данной книги мне совершенно ясен. Она возникла из несколько необычного, но весьма настойчивого чувства - при-стыженности» [8, с. 139-140].
Дело в том, что автор, испытывая нарастающую скуку от уютного, но слишком длительного пребывания на пароходе, внезапно задумался о первых путешествиях европейцев через Атлантический и Тихий океан, о тех трудностях и лишениях, которые выпали на долю тех, кто первым прокладывал маршруты в земли, дотоле цивилизации неизвестные. «Едва я начал думать об этих первых плаваниях конкистадоров морей, как я глубоко устыдился своего нетерпения. Это чувство пристыженности, однажды пробудившись, уже не покидало меня в продолжение всего пути, мысль о безымянных героях не давала мне ни минуты покоя». И далее: «Из всех описаний людей и плаваний меня больше всего поразил подвиг одного человека, непревзойденный, думается мне, в истории познания нашей планеты. Я имею в виду Фернандо Магеллана, того, кто во главе пяти утлых рыбачьих парусников покинул Севильскую гавань, чтобы обогнуть земной шар. Прекраснейшая Одиссея в истории человечества - это плавание двухсот шестидесяти пяти мужественных людей, из которых только восемнадцать возвратились на полуразбитом корабле, но с флагом величайшей победы, реющим на мачте» [8, с. 142]. Вот эти эмоции пристыжен-ности и благодарности по отношению к тем, кто был первооткрывателем новых миров как на Земле, так и в мире идей, являются, на мой взгляд, одним из параметров действительно каче-
ственного образования современного гуманитария. И оно может быть разбужено в процессе освоения истории великих завоеваний - не политических, не армейских, а духовных побед человечества.
Судьба отечественной культуры во многом зависит от того, будет ли заразная болезнь антисциентизма развиваться все глубже, захватывая все новые и новые поколения молодых россиян.
Страна советов
Обмениваясь опытом преподавания нового курса кандидатского минимума, мы начали прежде всего давать друг другу советы. Выглядит это примерно так: «В курсе “История и философия науки” важно подчеркнуть те или иные вопросы, представленные в типовой Программе. Вот, например, я (имярек) поступаю следующим образом.»
Я не буду рисовать полную картину уже сформулированных советов - почти в каждом выпуске журнала «Эпистемология и философия науки» имеется рубрика «Кафедра», а в журнале «Высшее образование в России» -рубрика «В помощь аспиранту». Так что советов было высказано немало. Другой вопрос, насколько нам удается обсудить целесообразность высказанных предложений. По части «давать хорошие советы» не была исключением и я сама [9]. Это видно и из вышеприведенного текста. Мне кажется, важно и привлекательно - выработать консенсус самим, отказываясь от того, чтобы кто-то (не из нашей собственной среды) предписал, какое именно содержание преподаватели должны нести в среду молодых исследователей.
Одним из первых давал свои советы А.Л. Никифоров, включая довольно провокативное предложение срочно написать популярную книгу по истории важнейших научных идей. Его
предложения относительно тематики «Эмпирическое и теоретическое; структура теории; предсказание и объяснение; научные революции» вполне содержательны и могут быть учтены. Но главное, как мне представляется, -использовать для иллюстраций указанных тем только тот историко-научный материал, который доступен аудитории.
Что же касается книг по истории идей, то в чем-то главном, мне кажется, Александр Леонидович прав: «поучительные» книги (или очерки) по истории науки и техники очень нужны. Мне, правда, представляется, что можно без особых трудностей создать библиотечку журнала «Вопросы истории естествознания и техники», отбирая наиболее яркие публикации этого солидного журнала. Не надо забывать, что история науки - дело профессионалов, здесь недостаточно быть грамотным физиком, математиком или биологом. Создать популярное изложение механики Галилея, системы Коперника и провести историко-научное исследование по работам Галилея или о генезисе коперниканской теории -это «две большие разницы». И не обязательно срочно сажать кого-то за компьютер, чтобы он вновь «открыл Америку». Просто следует воспользоваться уже имеющимся «капиталом», и здесь довольно быстро можно собрать серию очерков по истории хрестоматийных научных идей и дисциплин. Сама я, например, с подлинным наслаждением излагаю историю путешествия Колумба, опираясь на давнюю замечательную книгу Якова Света [10]. К тому же можно обсудить две стратегии в поисках новых торговых путей: ту, которую реализовал Колумб, и ту, которую последовательно осуществляли португальцы. Вторые действовали рационально, систематично и добились цели - нашли путь к Индии. Пер-
вый чудовищно ошибся во всем - не понял, где был, не привез пряностей и золота, как обещал испанским королям, но, сам того не ведая, открыл человечеству новый материк, новые культурные миры. Об этом есть роскошная, доступная всем желающим статья В.Б. Адамского [11]. Гуманитарии выслушивают эти «уроки истории» с почти детским интересом [12].
Продолжил стилистический прием «страны советов» В.Н. Порус, который совершенно справедливо обратил внимание, в частности, на то, что философия науки - это удобный случай вступать в непосредственный контакт с аудиторией: «Лекции по философии науки неизбежно являются приглашением к дискуссии, на них преподаватель делится своими взглядами на этот предмет» [13]. Ситуация такова, что мы все в той или иной мере вынуждены создавать авторские лекционные курсы, и это всегда творческая, престижная задача.
Далее можно было выслушать вполне содержательные советы и от других опытных преподавателей. В.Г. Буданов, скажем, подчеркнул необходимость союза двух учебных курсов -«Концепции современного естествознания» и «История и философия науки». И я совершенно согласна в том, что «повышение квалификации» для преподавателей кандидатского минимума должно бы прежде всего базироваться на знании современной научной картины мира. Автор оптимистично заявляет: «Сегодня философия имеет шанс стать действительно необходимой молодым ученым, поэтому, приходя к аспирантам с курсом ИФН, мы в чем-то должны знать КСЕ лучше них, и я надеюсь, что представленный подход поможет в этом» [14, с. 90]. В идеале это выглядит как дельный совет. Именно здесь у нас, преподавателей, постоянная нужда в «переквалифика-
ции », здесь не заснешь, изо дня в день повторяя когда-то в студенческие годы усвоенные истины. Только где у нас красиво разработанные курсы КСЕ, где толковые преподаватели этой дисциплины? Их единицы. Ситуация даже хуже, чем с курсом ИФН, только сообщество почти не обсуждает, что же делать с этими пресловутыми «концепциями», на каком уровне их излагать, чего хотеть в конечном итоге. По опыту знаю, что это один из тех учебных курсов, которого студенты и боятся, и сторонятся, и халтурят на экзаменах неимоверно.
Н.И. Мартишина представила целый комплекс различных соображений, подчеркивая возможности практической ориентации нового курса [15]. С моей точки зрения, предельная прагматика, на возможность которой указывает автор, - это уже слишком. Конечно, можно обсуждать с аспирантами и магистрантами, если у тебя с ними хорошие отношения, вопросы логических ошибок, учить их приемам аргументирования, а также способам рациональной организации научного труда
- но не слишком ли будет? В частности, я хочу остановиться на предложениях Н.И. Мартишиной относительно изучения одной из тем Программы. Она пишет: «Тема “Наука как социальный институт” не обязательно должна быть исключительно обзором исторического становления форм институционализации науки и постановкой глобальных проблем организации и обеспечения функционирования науки в современном российском обществе. Она вполне может в какой-то части включать в себя некоторые организационные вопросы, также помогающие аспиранту сориентироваться в новой сфере деятельности. Например, что такое «научное направление», «отрасль науки», «научная специальность»?.. Что такое УДК, который требуют указывать в те-
зисах?.. Как вообще организуется система публикации научных результатов, и чем тезисы отличаются от статьи? В чем разница между такими научными мероприятиями, как конференция, конгресс, симпозиум, круглый стол, коллоквиум, и что значит указание в присланной мне программе конференции (на которые я все-таки отправил свои первые тезисы), что у меня будет стендовый доклад? Мне кажется правильным, в том числе с точки зрения места истории и философии науки в учебном процессе, если на какие-то из этих вопросов аспирант сможет получить ответ не только от своего научного руководителя, если в преподавателе философии он также увидит человека, который может помочь ему разобраться» [15, с. 108].
Ох, не стоит все-таки от философии науки требовать столь «практичных» приложений! Если вы смогли продемонстрировать всю относительность, конвенциональность различных способов организации научного труда -специфику национальных институтов, в рамках которых проводится профессиональная исследовательская работа, то вы должны также понимать, что эта конвенциональность характеризует работу и в различных областях научного познания. Не следует претендовать на нормировку этого стихийно складывающегося разнообразия - обязательно попадешь впросак, да и аспиранта подведешь, если он по молодости начнет качать права и доказывать своим старшим коллегам, что конференция не похожа на симпозиум, а конгресс - на конференцию, ибо так ему объяснили в курсе ИФН! Именно сравнение организационных форм - различных европейских Академий, Фондов, «вузовской науки» - показывает, что не в «форме» счастье. И не надо здесь быть педантом, хотя и следует соблюдать предложенные правила.
Напомню, что подчеркнул Дирек де Солла Прайс: знание науки и знание о науке - это разные вещи. Наше дело -представить панораму современных поисков знаний о науке. А как в ней работать - предоставим разъяснять научным руководителям, уповая на их педагогические таланты.
Но то, что мне представляется довольно обязательным для нашего преподавания, - это рассказ об истории становления российской науки (смело включая в него и советский период), о специфике ее пути. Здесь историконаучный материал самый колоритный, а «урок истории » - один из самых ярких и самых запоминающихся. Профессиональная литература по данному вопросу имеется в достаточном объеме.
Ніс КЬо^э, Ьіе эака
Определяя направления наших поисков в преподавании нового курса ИФН, мы должны быть реалистами и не забывать некоторые тривиальные вещи.
Первое. «Степень неначитанности наших студентов поражает всякое воображение» - эту безжалостно меткую фразу В.М. Межуева, которую он обронил на круглом столе в журнале «Высшее образование в России», не стоит забывать. Это, к сожалению, голая правда. Мы должны ее признать и не сетовать на указанные «особенности» современной аудитории, но, не стесняясь, рассказывать, цитировать, называть славные имена, авангардные научные направления, не полагаясь на то, что они сами что-то читали или прочитают. Может, и прочитают, если мы подскажем, если увлечем, если сами будем читать не столько учебники по КСЕ и ИФН, сколько оригинальную научную, историко-научную и философскую литературу.
Второе. Антисциентизм - одна из
инфантильных болезней, которую надо преодолеть, а не заболевать вместе со всеми, кляня, рыдая и проклиная отмену экзамена по курсу «Философия». «Вам здесь, в России, очень не хватает того, что на Западе называют “public understanding of science” ». Это наблюдение принадлежит известному американскому историку науки Лорену Грэхему. Он большой знаток истории советской науки, хорошо знает наши беды и реалии. А без общественной поддержки невозможно ждать милостей от властей, добиваться от них понимания пагубности ситуации, когда талантливая научная молодежь в поисках достойного финансирования полностью переселится на Запад. (Кстати сказать, одна из статей Грэхема «Устойчива ли наука к стрессу?», обсуждающая данный вопрос, могла бы стать неплохим материалом для чтения и обсуждения с аспирантами [16].)
Третье. Итак, перед нами, преподавателями, пресловутая «чиновничья» Программа по курсу ИФН. Хороша она или плоха? Стоит ли сегодня этот вопрос? Скорее, так: это наш минимум или максимум? В конце концов, любая программа - это набор «назывных предложений». Каждый лектор наполняет эти слова конкретным содержанием в зависимости от собственной интерпретации, от собственных взглядов. Одним словом, лектор, как писатель: «как он дышит, так и пишет, не желая угодить.» Нам дано такое право -вдохнуть жизнь в эти фразы. Так это же здорово! Эта программа - “expe-rimentum crusis”, как выразился В.Н. Порус. Для нас самих.
Литература
1. Наука о науке I Пер. с англ. М.: Прогресс,
1966.
2. Основы науковедения. М.: Наука, 1985.
3. Прайс Д. Наука о науке // Наука о на-
уке. М.: Прогресс, 1966.
4. Латур Б. Когда вещи дают отпор // Со-
циология вещей. М., 2006.
5. Степин B.C. Философия науки. Общие
проблемы. М., 2006.
6. Никифоров А.Л. «История и философия
науки» — впечатления преподавателя // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XI, № 1.
7. Фейнмановские лекции по физике. Т. 5.
М., 1965.
8. Цвейг С. Собр. соч.: В 7 т. М., 1963. Т. 3.
9. Кузнецова. Н.И. Возможна ли дисципли-
нарная история науки // Высшее образование в России. 2004. №11. С. 99-112. їй. Свет Я.М. Колумб. М.: Международная книга, 1992. 429 с. її. АдамскийВ.Б. Притча о португальском короле и испанской королеве, о Васко да Гама и Христофоре Колумбе, о планомерном исследовании и рискованной авантюре // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 1. С. 85-100. ї2. Кузнецова Н.И. «История науки и техники»: приобщение к этосу // Высшее
образование в России. 2004. №8. С. 118— 124.
13. Порус В.Н. Философия науки для аспирантов: ехрепшепШш сгиаз // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XIV. № 4; См. также: Порус В.Н. Философия науки: современные интерпретации // Высшее образование в России. 2006. №5. С. 128-143; Порус В.Н. Философия для аспирантов: порог выхода или входа? // Высшее образование в России. 2007. №7. С. 152-157.
14. Буданов В.Г. «Концепции современного естествознания» и «Философия науки» - к взаимодействию учебных дисциплин // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XII. № 2.
15. Мартишина Н.И. Теория познания как прикладная дисциплина, а также о возможности ее практически ориентированного преподавания // Эпистемология и философия науки. 2008. Т. XVII, № 3. С. 92-108.
16. Грэхем Л. Устойчива ли наука к стрессу? // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. № 4.С. 3-17.
Н.Н. КАРПИЦКИЙ, профессор Сибирский государственный медицинский университет
Курс философии как поиск языка взаимопонимания
Учебный курс философии рассматривается как выработка языка взаимопонимания и общения совместными усилиями преподавателя и студентов в контексте прояснения смысла классического философского текста.
Ключевые слова: философский язык, эмоционально-ассоциативный контекст восприятия текста, семиотическое пространство, принцип симметрии в обучении.
Развернувшееся в последних номерах журнала «Высшее образование в России» обсуждение вопроса о месте гуманитарного образования в высшей школе показало ключевую роль философии в общей стратегии образования, направленной на подготовку широко образованных людей, способных адаптироваться к трансформирующемуся обществу. Изучение философии
способствует формированию целостного взгляда на мир, в контексте которого человек может определить собственное место в жизни и значимость тех задач, которые он ставит в своей профессиональной деятельности. Однако здесь преподаватель философии сталкивается с проблемой взаимопонимания: если в негуманитарных науках знания не зависят от личной по-
