CC BY
38
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 5
Е.А. Галинская
ИСТОРИЯ ФОРМ РОДИТЕЛЬНОГО И ВИНИТЕЛЬНОГО ПАДЕЖЕЙ МЕСТОИМЕНИЯ 3-го ЛИЦА ЖЕНСКОГО РОДА ПО ДАННЫМ РУССКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ
В первой части статьи обсуждается вопрос о происхождении формы родительного-винительного падежей местоимения 3-го лица женского рода её, имеющейся в русском литературном языке и ряде диалектов. Далее показано, что подсистема Род. пад. её — Вин. пад. её является далеко не единственной в русских говорах. Есть и другие виды соотношения родительного и винительного падежей указанного местоимения: 1) Род. пад. у ей, у ней — Вин. пад. ей, в ей; 2) Род. пад. у ей, у ней — Вин. пад. её, в её; 3) Род. пад. у ей, у ней — Вин. пад. ее, в ее; 4) Род. пад. у ей, у ней, или у её, у неё, или у ёй, у нёй — Вин. пад. ону (ину, яну, ёну), в ону (в ину, в яну, в ёну); 5) Род. пад. у ей, у ней и/или у её, у неё — Вин. пад. ею, в ею, ею, в ею. Анализ этих подсистем приводит к выводу о том, что в ряде из них сначала произошло совпадение винительного падежа с родительным, а затем осуществилась вторичная дифференциация родительного и винительного падежей. Эта дифференциация является нетривиальным фактом истории русского языка.
Ключевые слова: история русского языка, русская лингвистическая география, диалекты, местоимения, местоимения 3-го лица, родительный и винительный падежи.
In the first part of the article the following question is discussed: what is the genesis of the Genitive-Accusative form of the third person feminine pronoun jejo, which exists in the Russian literary language and in some dialects. Then it is shown that the subsystem Gen. jejo — Acc. jejo is not the only one in Russian dialects. There are also other types of correlation between this pronoun's Genitive and Accusative: 1) Gen. u jej, u n'ej — Acc. jej, v jej; 2) Gen. u jej, u n'ej — Acc. jejo, v jejo; 3) Gen. ujej, u n'ej — Acc. jeje, vjeje; 4) Gen. ujej, u n'ej, or ujejo, u n'ejo, or ujoj, u n'oj — Acc. orn (inu, janu, jonu), v onu (v inu, vjanu, vjonu); 5) Gen. ujej, u n'ej and/or u jejo, u n'ejo — Acc. jeju, v jeju, jeju, v jeju. Analysis of these subsystems leads to the conclusion that in some of them coalescence of the Accusative with the Genitive had occurred, and after that a secondary differentiation between the Genitive and the Accusative took place. This differentiation is very remarkable for the history of Russian.
Key words: the history of the Russian language, Russian linguistic geography, dialects, pronouns, pronouns of the third person, Genitive, Accusative.
В истории русского языка остается не до конца выясненным вопрос об образовании единой формы родительного-винительного падежей местоимения 3-го лица женского рода её (неё), которая представлена в литературном языке и целом ряде говоров: центральных, части южных и большинстве юго-восточных и северо-восточных [ДАРЯ II, 1989: карты 65, 67].
Не вызывает удивления само совпадение родительного и винительного падежей у обсуждаемой лексемы, поскольку такое совпадение вливается в русло постепенно развивавшейся в русском языке категории одушевленности. Дело в том, что неличное местоимение она — еЪ1 часто указывало на лицо женского пола, а применительно к существительным женского рода, называвшим лиц женского пола, в русском языке категория одушевленности последовательно сформировалась (естественно, во множественном числе, поскольку в единственном числе в различении субъекта и объекта для существительных женского рода I склонения не было и нет потребности, так как тут не совпадали и не совпадают формы именительного и винительного падежей: жена — жену). Это отличает русский язык от некоторых славянских языков, например сербского. Примечательно при этом, что в сербском языке, не развившем категорию одушевленности для слов женского рода во множественном числе, и у местоимения 3-го лица женского рода формы винительного и родительного падежей не совпали (ср.: Род. пад. н>е, энклитика]е, Вин. пад. щ>, энклитики]е,]у).
Таким образом, совпадение винительного падежа с родительным в русском языке — это нормальный ход развития для местоимения она — еЪ. Не совсем понятно другое: незакономерна сама форма родительного — винительного падежей её (неё) с точки зрения исторической фонетики русского языка. Здесь не осуществились процессы, которые прошли в остальных формах косвенных падежей местоимения она — еЪ: тут не стал безударным и не отпал конечный гласный, как это произошло повсеместно в дательном и местном падежах и факультативно в творительном падеже.
Для дательного и местного падежей восстанавливается такой ход развития: изначально в древнерусском языке (собственно говоря, так же, как и в позднепраславянском) имелась форма]е]1 / пе]?. Ударение
1 Местоимение и, е, га, имевшее формы Р.п. его / еЪ, Д.п. ему / еи и т.д., в дошедших до нас памятниках восточнославянской письменности в форме именительного падежа не встречается (только в составе относительного местоимения иже, еже, "же), поскольку уже к началу письменного периода формы и, е, га были утрачены и их место заняли формы именительного падежа местоимения онъ, так что конта-минированное местоимение принято называть местоимением онъ — его [Горшкова, Хабургаев, 1997: 280], а если говорить только о форме женского рода, то ее разумно называть местоимением она — еЪ.
2 Здесь и далее приводится как исконная, так и припредложная форма.
падало на последний гласный окончания, так как местоимение */ь, *je, *ja относилось к акцентной парадигме с: корень -/- у него имел минусовую маркировку, а окончание было плюсовым, и эта плюсовая маркировка была приписана к конечному гласному флексии [Зализняк, 1985: 143]. Однако уже в старовеликорусских памятниках отражается так называемая дефинализация ударения, которая заключалась в переносе ударения с конечного слога на предконечный [там же: 182], что затронуло и парадигму неличных местоимений, так что рассматриваемая форма стала выглядеть как jeji / n'eji с конечным безударным гласным. Далее у интересующих нас местоименных форм стал осуществляться известный фонетический процесс, который шел на протяжении нескольких веков и затронул многие категории форм в древнерусский и старорусский период. Речь идет об отпадении конечных безударных гласных (ср. писати ^ писать; мати ^ мать; стани (Imper.) ^ стань; обаполы ^ обапол (диалектный предлог со значением 'с двух сторон от'), доколЪ ^ доколь и т.д.). Отпадали, однако, не все конечные безударные гласные. Во-первых, отпадение, как правило, блокировалось, если конечный гласный составлял отдельный морф или же если он был защищен скоплением предшествующих согласных (ср. сохранившийся гласный [a], составляющий безударную флексию слов I склонения типа баба, или неотпавший [i] в императивах типа взвизгни). Во-вторых, отпадение конечных гласных в ряде случаев могло носить факультативный характер (ср. частицы л' и ли, б и бы и др. случаи) либо неодинаково реализоваться в литературном языке и диалектах (подробно об отпадении конечных гласных и связанных с ним проблемах см. [Зализняк, 2002]).
Возвратившись к дательному и местному падежам местоимения она — еЪ, мы увидим, что здесь отпал ставший безударным в результате дефинализации ударения гласный [i], так что получилась форма jej / n'ej (совр. ей / ней). Точно так же шел процесс в творительном падеже, хотя там отпадение конечного безударного гласного [u] носило факультативный характер): jeju ^ jeju ^ jej (ей) (впрочем, ей — редкая форма в беспредложном употреблении творительного падежа) и n'eju ^ n'eju ^ n'ej (ней).
Форма же её (неё) в указанных диалектах (центральных, части южных и большинстве юго-восточных и северо-восточных) описанных выше закономерных фонетических изменений не пережила. Более того, в ней незаконно появился гласный ['о] на месте древнего ё (старые формы: еЪ, неЪ). По говорам мы находим и другие местоимения, которые в форме винительного падежа единственного числа женского рода демонстрируют такое же окончание: тоё, самоё, всеё, одноё. Словосочетание её самоё вошло и в литературный язык. А.А. Шахматов предположил, что конечный ё (ё3 или бывший носовой ё) после [i] рано изменился в русском языке в [е], откуда мог
появиться [о] [Шахматов, 1915: 113-114]. Впрочем, П.С. Кузнецов высказал возражение против этой теории: фонетическое изменение [е] в [о] происходило после мягких согласных перед твердыми, а конечное [о] на месте [е] там, где оно появилось, — аналогического происхождения, возникающее в результате обобщения окончаний после твердого и после мягкого согласного, а применительно к форме её для такого обобщения не было достаточных оснований [Кузнецов, 1959: 132-133]. Заметим, однако, что в русском языке (имеется в виду совокупность его литературной формы и диалектов) на самом деле есть случаи произношения [о] из [е] в абсолютном конце слова, которые не поддерживаются грамматической аналогией. Это, например, слова ещё и ужо (просторечно-диалектное), а также целый класс глагольных форм 2-го лица множественного числа настоящего и будущего времени типа ведетё, несетё, где сохраняется исконное конечное ударение, присущее в древности глаголам, принадлежавшим к акцентной парадигме с (такие формы широко представлены в северо-восточных диалектах, и есть узкая полоса их распространения в говорах крайнего юго-востока великорусской территории [ДАРЯ II, 1989: карта 85]).
Высказав возражение против точки зрения А.А. Шахматова, П.С. Кузнецов предложил и собственное объяснение появлению форм типа её, тоё в русском языке. Как это ни парадоксально, он связал возникновение конечного -о из -Ъ с таким фонетическим явлением, как предударное ёканье. Основываясь на том факте, что в говорах значительной части Владимирско-Поволжской группы наблюдается произношение типа [п'отух], [р'ока], где на месте *е звучит [о] в первом предударном слоге, П.С. Кузнецов предположил, что в ряде русских говоров произошло раннее совпадение е и е в безударном положении (тогда огласовки типа [п'отух], [р'ока], где вновь возникшее [е] находится в позиции перед твердым согласным, были бы закономерны. — Е.Г.). Рассматриваемые же местоименные формы, по мнению П.С. Кузнецова, выступая в роли определений, часто несут на себе ослабленное ударение или бывают вообще безударными, являясь при этом чаще проклитиками, чем энклитиками [Кузнецов, 1959: 133].
Против этой точки зрения есть два возражения. Во-первых, неочевидно, что в предударных слогах во владимирско-поволжских говорах сначала произошло совпадение *е с [е], а потом фонетический переход [е] в [о]. Об этом писала К.Ф. Захарова, которая пришла к выводу о том, что произношение типа [с'од]ой, о[до'в]ать возникло аналогическим путем: «Например, по аналогии с бо[/ов]ой произносятся [с'од]ой, [н'ом]ой, [сл'оп]ой, [гн'од]ой; во[/ов]ать ^ о[до'] вать, по[спо'в]ать и под.» [Захарова, 1999: 21]. Она ссылается при этом на работу С.П. Обнорского, который показал, что подобное яв-
ление применительно к ударному слогу свойственно и литературному языку (вёдра, гнёзда — как сёла и под.) [Обнорский, 1937]. Во-вторых, местоимение она в тот период, когда в русском языке шел переход [е] в [о], никогда не могло выполнять роль определения3, а формы тоё, самоё, всеё, одноё, как будет показано ниже, часто фиксируются в говорах в субстантивном употреблении.
Есть и морфологическое объяснение появления формы местоимения 3-го лица женского рода с конечным ударным [о]. Г.А. Хабургаев связывает возникновение формы её в значении родительного и винительного падежей, а также форм тоё, самоё, всеё, одноё, закрепивших по диалектам в винительном падеже двусложную флексию с конечным [о], с категорией одушевленности4. Он замечает, что последняя группа местоимений используется не только в атрибутивной функции, но и в качестве субстантивов (а местоимение она только в качестве субстантива), причем словоформы одноё и самоё в субстантивном употреблении всегда подразумевают лицо. У остальных упомянутых здесь местоимений, когда они выступают в атрибутивной функции, используется флексия -оё в винительном падеже единственного числа, обычно только если они относятся к лицу (или к живому существу вообще): тоё старушку, но ту избу, всеё меня, но всю ночку. Ср. стилизацию у И.А. Крылова: Кого же подстерегли? Тоё ж Лису-злодейку. Все это позволяет Г.А. Хабургаеву определить источник фонетически, с его точки зрения, необъяснимого финального [о]. Он полагает, что этот гласный мог появиться только в винительном падеже единственного числа и только у местоимений (но не у прилагательных), когда они употреблялись в субстантивной функции. Иными словами, нефонетическое -о, заместившее в этой флексии местоименного окончания родительного падежа единственного числа женского рода, могло оказаться здесь лишь в результате выравнивания «личной» формы винительного падежа единственного числа местоимений мужского и женского рода: под влиянием кого, того образуются формы её, тоё и подобные им [Хабургаев, 1990: 244-247]. Впрочем, следует напомнить, что исконной для винительного падежа является только форма кого, тогда как формы других местоимений мужского рода (его, того и др.) сами являются аналогическими, возникшими под влиянием В.п. кого.
3 Исконно местоимение и, га, к обладало способностью употребляться как атрибутив (ср. пример из приписки дьякона Григория к Остромирову Евангелию 1056-1057 гг.: нлпислх^ еуглие е (я написал это Евангелие). В древнейшем корпусе южнославянских текстов также встречено несколько аналогичных примеров [Благова, 1963: 36-37].
4 На это, впрочем, указывали и другие ученые. Так, А.А. Шахматов говорил о том, что в В.п. еЪ вместо ю появилось под влиянием его вместо и в мужском роде, когда местоимение относилось к «предмету одушевленному» [Шахматов, 1957: 310].
Возможно, логично было бы предположить, что на появление формы её и подобных ей оказало влияние сразу два фактора: фонетический, предложенный А.А. Шахматовым, и морфологический, постулируемый Г.А. Хабургаевым. Есть вероятность того, что действительно в ряде русских говоров в позиции после [j] *ё заменился на [е] в достаточно ранний период. Об этом может свидетельствовать тот факт, что, например, в тех новгородских берестяных грамотах, в которых Ъ всегда пишется в соответствии с этимологией, в позиции после [j] употребляется е или к. То же происходит и в тех берестяных грамотах, где Ъ обычно заменяется на и [Зализняк, 2004: 26]. Аналогичная ситуация наблюдается и в более поздних текстах — отказных книгах XVII в. по Владимирскому, Суздальскому и Муромскому уездам [Смирнова, 2010: 54-59]. Поэтому можно допустить, что в формах еЪ, всеЪ, тоЪ, самоЪ в тех диалектах, где в конечном итоге возникли формы её, всеё, тоё, самоё, *ё, не ставший безударным, поскольку не произошла дефинализация ударения, все-таки мог рано измениться в [е]. Переход же конечного [е] в [о], который сам по себе не очевиден, хотя, в принципе, как было показано выше, в ряде случаев мог произойти и там, где нет и не может быть грамматической аналогии со стороны слов того же класса с твердой основой, был существенно подкреплен воздействием местоимения мужского рода, изначально имевшего ударное [о] в родительном падеже, а затем распространившего форму его и на винительный падеж.
Таким образом, представленная в современном русском литературном языке и ряде говоров центра подсистема родительного — винительного падежей с формой её (неё) возникла из более ранней подсистемы Род. пад. еЪ (неЪ) — Вин. пад. ю (ню), несомненно, непростым и нетривиальным путем, объяснить который достаточно сложно.
Обратившись к другим русским говорам, мы увидим, что в них есть и иные формы родительного — винительного падежей женского рода, причем отношения между указанными падежами могут быть разными. Второй том Диалектологического атласа русского языка (далее — ДАРЯ) содержит многообразные и ценные сведения, касающиеся вариативности форм неличных местоимений, к которым с точки зрения истории языка относятся и местоимения, указывающие на 3-е лицо, — он, она оно, принадлежащие ныне к разряду личных. Материалы лингвистической географии позволяют сделать некоторые выводы о различных путях развития форм родительного и винительного падежей древнерусского местоимения женского рода она — еЪ в русских диалектах.
Следует, впрочем, сказать, что старая подсистема родительного — винительного падежей в одной из диалектных групп северно-великорусского наречия дожила до новейшего времени: в трех насе-
ленных пунктах в западной части Ладого-Тихвинской группы говоров (Северный том, № 231, 233, 235), по крайней мере, в середине 50-х гг. XX в., когда там производилось диалектологическое обследование для ДАРЯ, сохранялась древнерусская ситуация и формы родительного и винительного падежей различались. В винительном падеже употреблялась исконная древнерусская форма ю, а в родительном падеже древнерусская форма у еЪ, у неЪ морфологически тоже сохранилась, но пережила закономерную для родительного падежа фонетическую инновацию: в старорусский период в результате дефинализации ударения и отпадения конечного безударного гласного образовалась форма у ей, у ней [ДАРЯ II, 1989: карты 65 и 67].
Рассмотрение карт ДАРЯ позволяет заключить, что пути видоизменения исходной подсистемы Род. пад. еЪ (неЪ) — Вин. пад. ю (ню) в истории русских диалектов бывали и другими, чем образование единой формы родительного — винительного падежей еЪ (неЪ), причем в некоторых случаях иной вариант развития подсистемы охватывает значительную диалектную территорию.
Можно выделить несколько типологических разновидностей развития подсистемы родительного — винительного падежей местоимения женского рода.
1. В целом ряде говоров совпадение винительного падежа с родительным произошло, как и у других местоимений 3-го лица, и при этом осуществилось закономерное отпадение конечного безударного гласного (в тот период, когда он уже стал в результате дефинализации ударения безударным). Сопоставление карт морфологического тома ДАРЯ № 65 «Форма родительного падежа единственного числа местоимения 3-го лица женского рода в сочетании с предлогом» и № 67 «Форма винительного падежа единственного числа местоимения 3-го лица женского рода» [ДАРЯ II, 1989] показывает, что есть обширная непрерывная территория в зоне новгородских, ладого-тихвинских, онежских и лачских говоров, где в родительном падеже фиксируются формы типа у ей, у ней, а в винительном падеже — формы ей, в ей. Ареал этого явления на западе заходит и на север Гдовской группы, а на востоке — в крайнюю западную оконечность Вологодской группы. Подобная картина наблюдается еще в одном ареале — на севере Селигеро-Торжковской группы — и в отдельных разрозненных населенных пунктах на территории распространения южновеликорусского наречия.
2. Есть диалекты, где исходно форма винительного падежа заместилась формой родительного падежа: Род. пад. еЪ — Вин. пад. еЪ, так что падежи совпали. Но далее падежные формы пошли каждая своим путем: в родительном падеже осуществилась дефинализация ударения и отпадение конечного гласного (/е/), а в винительном падеже ударение сохранилось на последнем слоге и -Ъ из конечной части,
перейдя, видимо, предварительно в [е] (см. выше), изменился в -о (jejo). В результате в целом ряде говоров южнорусского наречия, расположенных на территории Тульской группы, межзональных говоров типа «А» и Курско-Орловской группы (северной ее части), а также в отделе А восточных среднерусских акающих говоров соотношение интересующих нас форм таково: Вин. пад. её, в её — Род. пад. у ей, у ней [ДАРЯ II, 1989: карты 65 и 67].
В сосуществовании с формами родительного падежа у её, у неё формы у ей, у ней при исключительно возможных формах винительного падежа её, в её отмечаются и на большой территории восточных среднерусских акающих и окающих говоров [ДАРЯ II, 1989: карты 65 и 67].
3. В ряде диалектов так же, как в предыдущей подсистеме, форма винительного падежа заместилась формой родительного падежа, в результате чего формы совпали: Род. пад. еЪ — Вин. пад. еЪ. Однако ударного окончания -о в винительном падеже не получилось. При этом конечный гласный стал безударным и отпал только в родительном падеже. В итоге вновь появилось различение родительного и винительного падежей, поскольку возникла следующая ситуация: Род. пад. у ей, у ней — Вин. пад. её, в её. Так произошло в говорах южной и центральной части Курско-Орловской группы, в оскольских говорах, в диалектах Верхнеднепровской группы, южной части Рязанской группы, северной части Смоленской группы, а также местами в диалектах, принадлежащих к межзональным говорам типа «А» южнорусского наречия.
4. Имеется довольно большой ареал, который располагается в западной части Псковской группы и несколько заходит в соседние новгородские и гдовские говоры, где в винительном падеже развилась инновация под влиянием формы именительного падежа: здесь представлены формы винительного падежа ону (ину, яну, ёну), в ону (в ину, в яну, в ёну). При этом в родительном падеже в разных говорах данной территории есть различные формы: в одних говорах у ей, у ней, в других — у её, у неё, в третьих — у ёй, у нёй с [o], незакономерно возникшим из [e] перед мягким согласным [ДАРЯ II, 1989: карты 65 и 67].
5. В западной диалектной зоне к предыдущему ареалу примыкает и частично накладывается на него еще более крупный ареал несовпадения винительного и родительного падежей. Это Гдовская группа, а также южная часть Новгородской и Ладого-Тихвинской групп с небольшим заходом в Белозерско-Бежецкие говоры. Для винительного падежа тут фиксируются формы ёю, в ёю, ею, в ею. А.А. Шахматов трактует форму ею, отмеченную им, в частности, в одной из двинских грамот (№ 7), как результат контаминации еЪ и ю [Шахматов, 1957: 310]. Возможно, здесь допустимо также усматривать влияние
3 ВМУ, филология, № 5
со стороны существительных *а-склонения. В родительном падеже по разным говорам, так же, как и в предыдущем ареале, фиксируются формы у ей, у ней и/или у её, у неё, очень редко — у ёй, у нёй. Есть один населенный пункт к востоку от Пскова (Северо-западный том, № 208), где формы ею, нею отмечаются не только в винительном, но и в родительном падеже, т.е. здесь произошло вторичное совпадение винительного и родительного падежей [ДАРЯ II, 1989: карты 65 и 67].
Итак, местоимение 3-го лица женского рода демонстрирует многообразие форм, и при этом в русских говорах по-разному сочетаются формы винительного и родительного падежей. Существенно, что достаточно большие территории занимают диалекты, различающие в том или ином варианте винительный и родительный падежи. При этом применительно к говорам, описанным в пунктах 4 и 5, непонятно, появились ли формы винительного падежа ону / ину / яну / ёну (для системы, представленной в пункте 4) и ею, ею (для системы, представленной в пункте 5), сразу заместив исконную форму винительного падежа ю, или сначала произошло совпадение винительного падежа с родительным, а потом винительный падеж стал развиваться своим путем, отличным от родительного. В говорах же, описанных в пунктах 2 и 3, сначала, без всякого сомнения, произошло совпадение винительного падежа с родительным, так как в винительном падеже образовалась форма еЪ, а потом осуществилась вторичная дифференциация родительного и винительного падежей, которая, безусловно, является нетривиальным для истории русского языка фактом. Ничего подобного не происходило с местоимениями 3-го лица мужского и среднего рода. Это заставляет заключить, что перестройка в подсистеме родительного — винительного падежей местоимения женского рода шла позже и протекала существенно сложнее, чем у местоимений мужского и среднего рода, где винительный падеж повсеместно заместился родительным.
Проследить этот непростой путь развития местоимения 3-го лица женского рода по рукописным источникам предшествующих эпох затруднительно, во-первых, из-за того, что далеко не все территории исконного распространения русского языка представлены памятниками средневековой письменности, а во-вторых, ввиду традиционности орфографических и морфологических норм тех памятников, которые дошли до наших дней. В частности, невозможно различить формы еЪ (ее) и её из-за отсутствия в древнерусской и старорусской графической системе способа передачи слога Цо]. И поэтому основным источником реконструкции сложной истории местоимения 3-го лица женского рода в русских диалектах является лингвистическая география.
Список литературы
Благова Э. К значению и употреблению местоимения */ь в старославянском языке // Вопросы славянского языкознания. Вып. 7. М., 1963.
Горшкова К.В., Хабургаев Г.А. Историческая грамматика русского языка. М., 1997.
ДАРЯ II, 1989 — Диалектологический атлас русского языка (Центр европейской части СССР). Вып. II: Морфология. М., 1989.
Зализняк А.А. От праславянской акцентуации к русской. М., 1985.
Зализняк А.А. Правило отпадения конечных гласных в русском языке // «Русское именное словоизменение» с приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М., 2002.
Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 2004.
Захарова К.Ф. Время и причины утраты Ъ в Москве // Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное наследие Г.О. Винокура и современность. М., 1999.
Кузнецов П.С. Очерки исторической морфологии русского языка. М., 1959.
Обнорский С.П. Переход е в о в современном русском языке // А.А. Шахматов (1864-1920): Сборник статей и материалов. М.; Л., 1937.
Смирнова Ю.В. К истории фонемы <е> в среднерусских говорах первой половины XVII века // Вопросы русского языкознания. Вып. XIII: Фонетика и грамматика: настоящее, прошедшее, будущее. М., 2010.
Хабургаев Г.А. Очерки исторической морфологии русского языка. Имена. М., 1990.
Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пг., 1915.
Шахматов А.А. Историческая морфология русского языка. М., 1957.
Сведения об авторе: Галинская Елена Аркадьевна, докт. филол. наук, профессор кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail:
eagalinsk@mail.ru
