CC BY
17
УДК 94(047).323.1
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ КАК ИСТОЧНИК РИСКОВ И КОНФЛИКТОГЕННЫЙ ФАКТОР
Х.Г. Тхагапсоев, А.Р. Калмыкова, В.В. Черноус
DOI 10.18522/2072-0181-2016-85-1-21-27
Современный глобализирующийся и непрерывно усложняющийся мир все чаще воспринимается и трактуется как "общество рисков" [1]. При этом многообразие бытующих рисков, а также причины и факторы их появления принято соотносить, главным образом, с техногенной, экономической и политико-управленческой формами деятельности человека. Однако, как свидетельствуют факты, к числу рискогенных относится и познавательная деятельность, в частности - исследования этносоциальных феноменов, отношений. Уточним сразу: речь идет не о явных и скрытых противоречиях и трениях, которые, как известно, являются органичным аспектом социальных отношений и процессов (требуя корректного проявления, деликатного описания, осторожного прогнозирования возможных тенденций развития и тонкого регулирования), а о конфликтах, которые привносятся в общество в процессе и этнологических исследований и интерпретаций. Их основной источник, как нетрудно понять - изъяны методологии этнологических исследований, особенно -в сфере этнической историографии.*
В полной мере это относится к историческому кавказоведению, включая этнологию. Политизированность и паранаучность кавказоведческих исследований в постсоветский период, конфликтогенный характер этнических
Тхагапсоев Хажисмель Гисович - доктор философских наук, профессор Кабардино-Балкарского государственного университета, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173, корпус № 11, e-mail: [email protected], т. 8(8662)422462;
Калмыкова Амина Робертовна - аспирант кафедры философии Кабардино-Балкарского государственного университета, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173, корпус № 11, e-mail: [email protected], т. 8(8662)422462;
Черноус Виктор Владимирович - кандидат политических наук, профессор Института социологии и регионоведения Южного федерального университета, старший научный сотрудник Черноморско-Каспийского регионального информационно-аналитического центра Российского института стратегических исследований, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 160, e-mail: [email protected], т. 8(863)2643466.
историко-культурологических исследований и реконструкций вызвала критику со стороны части профессионального сообщества ученых еще в 90-е годы ХХ в. [2], но сдержать этот процесс не удалось. Более того, он стал приобретать на этноцентричной основе характер интеллектуальных войн между историками и культурологами. Известный археолог В.А. Кузнецов заключил: "На наших глазах история становится фактически идеологией, причем иррациональной и питаемой мифологическим восприятием прошлого, что порождает беспочвенные иллюзии в настоящем" [3, с. 176]. В результате единое социокультурное пространство России сегментируется, легитимизируя в итоге сепаратизм и экстремизм [4, с. 161].
В статье речь идет не о неких нюансах-пожеланиях к методологии этнической историографии, что всегда было и, видимо, будет предметом дискуссий, а о базовых элементах методологии этнической историографии, в частности и этнологии в целом. О чем идет речь?
Внешне (в артикуляциях, текстах) все выглядит как надо: этнологические исследования базируются на современной методологии, они апеллируют к идеям и принципами системного подхода, междис-циплинарности, синергетической парадигмы; в них используется эвристический и ин-
Hazhismel Thagapsoev - Kabardino-Balkarian State University, 173 Chernishevskogo Street, Nalchik, Kabardino-Balkaria, e-mail: [email protected], tel. +7(8662)422462;
Amina Ка1тукоуа - Kabardino-Balkarian State University, 173 Chernishevskogo Street, Nalchik, Kabardino-Balkaria, e-mail: [email protected], tel. +7(8662)422462;
Viktor Chernous - Southern Federal University, 160 Pushkinskaya Street, Rostov-on-Don, 344010, e-mail: [email protected], tel. +7(863)2643466.
терпретационный потенциал идентичности. Однако при ближайшем рассмотрении все это оказывается модной упаковкой познавательных стратегий и интерпретаций, которые по существу не отвечают критериям научности. Дело в том, что в методологических стратегиях, о которых идет речь, объект по имени "этнос" (его идентичность с учетом универсальных и специфических черт объекта) сформулирован и представлен, скажем так, весьма своеобразно. А именно: здесь этнос по умолчанию наделяется универсальными свойствами некоей закрытой системы, которая практически не сопряжена с окружающими социальными системами большей масштабности и сложности, т.е. с суперэтносами и цивилизациями, а тем более - с глобальным культурно-историческим бытием. Так, в методологию исследования изначально вводится постулат -этнос в героическом одиночестве творит историю - с вытекающими последствиями. Так, в рамках подобной методологии чуть ли ни базовой нормой является отождествление истории места (региона) лишь только с этнической историей, что с неизбежностью редуцирует все многообразие аспектов и граней культурно-исторического процесса в данном месте к генезису доминантного субъекта места т.е. какого-либо этноса, его социально-культурного бытия. При опоре на такую методологическую оптику региональная историография ориентируется и центрируется главным образом (если не исключительно) на единично-уникальное (т.е. этническое) в ущерб общему (социально-историческому, цивилизационному); замыкается на идиогра-фичное в ущерб номотетическому (закономерному) и довольствуется описательностью в ущерб объяснительности [5].
К изложенному надо добавить еще одно немаловажное обстоятельство - природа этноса в рамках рассматриваемой методологии трактуется только в ключе упрощенно понятого примордиализма.
Серьезные издержки этой методологической культуры (она в литературе чаще всего определяется как этноцентризм, или этноде-терминизм), возобладавшей в силу известных причин в начале 90-х годов минувшего века, уже не раз, как отмечалось выше, становились предметом обеспокоенного анализа кавказоведов [6-8]. Однако она по-прежнему продолжает доминировать не только в сфере региональной историографии, но и, шире - на арене
всех этнологических наук, выдвигая на повестку дня вопрос о методологических путях ее преодоления. Дело в том, что методология этноцентризма заряжена конфликтогенным потенциалом. Едва ли ни всюду и каждодневно мы наблюдаем факты провоцирования взаимных недовольств этнических сообществ и групп, межэтнических трений и даже системно (политически) оформленных конфликтов, порождаемых и подпитываемых именно дискурсами этнической историографии. Но почему-то подобные конфликты не соотносятся с методами этноисториографической науки и с ее конфликтогенным потенциалом, а часто списываются на субъективный фактор - на предвзятость и политические пристрастия авторов.
Но самое главное заключается в том, что в рамках методологии этноцентризма соотнесение региональной истории (а точнее -истории того или иного этноса) с общим (макрорегиональным, мировым) историческим потоком носит весьма условный и относительный характер - фоновый и факультативный, поскольку мировой исторический процесс здесь предстает не иначе как отдаленные перипетии крупных форм цивилизации (Восточной, Западной, аграрной, индустриальной, постиндустриальной и т.д.), к которым региональное историческое бытие якобы имеет лишь косвенное, событийно-эпизодическое отношение. В итоге получается так, что во взаимном отчуждении сосуществуют две истории, два исторических потока и пространства: история генезиса какого-либо конкретного этноса и общемировая, к которой регионально-историческое бытие, якобы имеет, подчеркнем еще раз, лишь отдаленное, косвенное, эпизодическое, рикошетное отношение. Так, ныне широко бытующая методологическая стратегия этнологии фактически изолирует этнические истории от всемирной - в разрез с реальными фактами, а этноисториографию превращает в некий сеанс интроспекции этноса, в котором этнос предстает как Робинзон, единственный обитатель острова.
А между тем, современная неклассическая методология истории оперирует идеями, методами и концептами совсем иного уровня и порядка. В их числе и методология синтеза макроисторических парадигм, ориентирующая историческое познание, прежде всего, на осмысление социальной онтологии и структуры мирового исторического бытия на основе
большого спектра типов и форм социальных целостностей (племя, чифдом, ном, полис, локальная цивилизация и т.д.) и их параметрических изменений во времени и пространстве, что просто не оставляет места для взаимной отчужденности и параллелизма пространств региональной (этнической) и мировой историй.
Ключевая идея этой методологии заключается в необходимости объединения (синтеза) известных макротеорий общества и истории: формационной теории, цивили-зационного подхода и концепций социальной мироцелостности [9]. При этом синтез указанных макротеорий (научных парадигм) осуществляется на основе формализованной и детально структурированной онтологии, в рамках которой социально-историческое бытие подразделяется на четыре крупные сферы: социосферу, культуросферу, психосферу и экотехносферу. Каждая из указанных сфер онтологического пространства истории наделяется сложной внутренней структурой, элементы которой описываются в таких мерах (категориях) как подпространство, фаза (фазовое пространство, фазовый элемент исторического пространства), стадия развития и т.д. В частности, структура социосферы в данном случае включает два подпространства: социальное и социетальное. В свою очередь, структура социетального подпространства распадается на ряд фазовых пространств или на ряд фаз (т.е. заключает в себе набор множества фаз). При этом различные авторы насчитывают до восьми подобных фаз состояния исторического бытия, а именно: первобытная, первобытно-общинная, раннее средневековье, имперская древность, средневековье, постсредневековье, капитализм, посткапиталистическая эпоха [10]. И каждая из указанных фаз (эпох) исторического бытия (исторического пространства) образуется как результат взаимного влияния элементов всех сфер исторического бытия - экотех-носферы, культуросферы, психосферы и со-циосферы на определенном этапе истории. Таким образом, в рамках данной методологии, т.е. методологии синтеза макроисторических парадигм, исторический процесс предстает как нечто единое и целостное, как развертка времени (движение времени) в фазовом пространстве мирового исторического бытия. Именно формирование, чередование и взаимовлияние фазовых пространств (в том числе, регрессивно-возвратного характера) и составляют суть мирового исторического процесса.
Но самое главное заключается в том, что формирование того или иного фазового пространства происходит на основе конкретных форм социальной общности (целостности), выполняющих роль аттрактора, т.е. различных форм социальных целостностей. Например, в качестве аттрактора для фазового пространства (фазы) общество ранней древности могут выступать самые разные формы социальной общности - ном, полис, кочевые империи. Очевидно, что в этой роли могут выступать и этносы, этнические сообщества.
Если исходить из рассмотренных методологических позиций, то историческое бытие предстает как система-процесс непрерывного формирования и последующей трансформации множества фазовых пространств различного типа, а также связанных с ними аттракторов. И еще - формы социальных целостностей носят множественный и трансформирующийся к более крупным масштабам характер, что императивно предъявляет к этноисториографии требования принципиального характера, а именно - рассматривать этническую историю в контексте той крупной формы социальной целостности (цивилизации, локальной или сублокальной цивилизации), с которой она сопряжена, связана. В этой методологической оптике этнос бытует в роли субъекта истории той или иной цивилизации, субцивилизации, сублокальной цивилизации и общеисторических процессов.
Однако, как уже подчеркивалось, в распространенных ныне подходах этнос как объект научного познания и субъект исторического процесса, как правило, квалифицируется без учета его вписанности в общее историческое пространство.
Впрочем, бытующая методология этно-историографии, которая, как уже отмечалось, чаще всего квалифицируется как этноцентризм, имеет несколько вариаций:
- этноцентрический онтологизм (когда вся онтология исторического пространства сводится к историческому бытию и социально- культурному генезису отдельно взятого этноса);
- этноцентрический мифологизм, который характерен тем, что фактология истории сужается вплоть до сведения ее к фактам причастности своего этнос к древнейшей истории.
Как отмечают А.И. Тетуев и И.М. Чеченов: "На коренное этнолингвистическое, гене-
тическое родство своих предков с шумерами, египтянами, этрусками скифо-сарматами и другими теми или иными известными этносами древних эпох одновременно претендуют в разных республиках региона определенные представители не только тюркоязычных народов (балкаро-карачаевцы, кумыки), но и адыгов (кабардино-черкессы, адышейсы), осетин и вайнахов (чеченцы и ингуши)... пытаются доказать, что в различные периоды истории именно родственные им этносы занимали огромные территории: предки осетин от Палестины до Британии, вайнахов - от Кавказа до Дона и Днепра, адыгов - от Малой Азии и Среднеземноморья до Каспия, балкаро-ка-рачаевцев - от Эгейского моря до Сибири и от Месопотамии до Поволжья и Урала" [11, с. 130-131].
К другим проявлениям этноцентричной мифологии относятся:
- селективно отобранные восторги неких европейских путешественников в адрес своего этноса (парижане Кавказа и т.п.);
- этнический уникализм, вероятно не нуждающийся в каких-либо комментариях, поскольку являет собой альфу и омегу этнологической науки.
Однако при всех отмеченных различиях все эти методологические платформы схожи в том, что:
- природу этноса они понимают упрощенно примордиалистски, т.е. биологически (превращая вопрос о предтечах и происхождении этноса в ключевую проблему этнологии и этнической историографии), хотя не соотносит с этносом, его генезисом и историей универсальные механизмы и факторы развития био-социальных систем (дивергенции, конвергенции, ассимиляции, сукцессии, эко-социальных законов);
- противоречия (внутренние и внешние) этносоциогенеза, этносоциальных отношений и этноисторических процессов трактует, как правило, негативистски, а из всего спектра противоречий этнического бытия привилегированное внимание уделяется тем, которые вылились в острые конфликты, привели к утрате суверенности этноса (в той или иной мере, на том или ином историческом этапе);
- упрощенно-конъюнктурно интерпретируются метаморфозы идентичности (социальной, социетальной, культурной, коммуникативной) этноса по ходу исторических процессов, а отношения этноса с глобальной
исторической социальной средой, как правило, сводятся к драме отстаивания собственно этнических ценностей;
- из истории этноса практически выключаются культурно- технологические волны влияния глобальной историко-ци-вилизационной среды на свой этнос. Если технология железа еще как-то соотносится со скифским влиянием на кавказский куль-турогенез, то культурные истории развития жилища, утвари, оружия, транспорта у своего этноса (включая истории проникновения в его культуру технологий обоженной глины, стекла, тканного материала, металлических строительных материалов/конструкций, техники и технологии мореплавания (у адыгов, скажем), огнестрельного оружия и т.д.) пока остаются в белых пятнах.
В итоге в рамках рассматриваемой методологической модели история каждого этноса предстает по сути как обособленное истори-ко-героическое бытие, фактически превращая историю, с одной стороны, в апологию древнейшего и высокого происхождения этноса, с другой - в уникальную цепь трагедий и несправедливостей, навязанных этносу извне, выводя этническое бытие и этносоциальные отношения на конфликтные позиции исторического счета к окружающим субъектам (этносам) социально-исторического процесса.
Все это легко просматривается не только на примерах ныне печально известного украинского дискурса, но и в научной и социально- политической жизни кавказских (и не только кавказских) республик. В итоге получается так, что дискурсы, выстраиваемые в ключе широко бытующей ныне методологической парадигмы этноцентризма, пробуждают (вызывают к жизни) едва ли ни во всех весях многоэтничной России (прежде всего, на Северном Кавказе) когнитивные конфликты - как следствие столкновения исторических идей, подходов, выводов и интерпретаций с ментальными установками, преобладающими (или преобладавшими доселе) в обществе, что так или иначе трансформируется в групповые и социально-групповые конфликты. Именно так проявляется риски, сопряженные с интерпретациями этноисто-рических процессов и этносоциальных отношений, а точнее - конфликтогенность ныне стоящих за этим методологий.
К сожалению, проявлению конфликто-генного потенциала методологий исследова-
ний/интерпретации этносоциальных процессов и отношений способствуют и современные особенности бытия знания. В частности:
- детерминированность социального сознания (сознания человека) знаниями, позиционирующими себя в качестве научных, что фактически превращает это сознание в изменчивую ментальную реальность, генерируемую информационной средой (информационными полями) от имени науки;
- подверженность интерпретации социально-гуманитарного знания влиянию ак-торского состава и инфраструктуры сетевых связей (социальных сетей), которые, как правило, основаны именно на схожих групповых представлениях о собственной идентичности, о своей исторической субъектности и собственной социальной удовлетворенности.
К этому надо добавить еще одно обстоятельство: когнитивный и эмотивный компоненты этнической (этно-групповой) идентичности в условиях современного информационного бытия формируются в малых группах и под непосредственным влиянием этноисторических и этнокультурологических знаний, а также способов их выработки и интерпретаций [12].
В контексте изложенного очевидно, что интерпретации (исследования) этносоциальных процессов и отношений не могут быть свободны от рисков. Но также известно, что социальные риски могут быть сведены к минимуму с помощью различных приемов и стратегий действия. В данном случае, полагаем, подобные действия возможны, по меньшей мере, в трех направлениях.
Первое - это базирование этнической историографии на концепциях макроисто-рических парадигм, что автоматически выводит этноисторический процесс в общее пространство мировой цивилизационной истории, погружая его в сеть многообразных, сложных и противоречивых связей-отношений и не оставляя, таким образом, места как для уникализации/героизации отдельно взятого этноса, так и противопоставления этнических историй историям более крупных социальных общностей (цивилизаций, локальных цивилизаций).
Второе направление действий в данном случае, полагаем, может строиться на корректном учете реальной природы этноса. Ведь этнос -социоприродный феномен и включает в себя не только социальное, но также
природное и психическое. Если стать на эту позицию, этнос оказывается в ряду чело-векоразмерных объектов, в которых воедино слиты природное, социальное, ментальное, виртуальное (субъективное). А значит - и познание (исследование) в данном случае должно строиться по соответствующей стратегии. В частности, на первый план познавательной стратегии должна быть вынесена проблема пределов, форм и границ развертывания познания человеко-размерного объекта, за которыми возможны нежелательные последствия: риски, конфликты, катастрофы [13].
Однако, как показывает практика, наиболее надежной формой предотвращения социальных рисков является управление (управленческое воздействие), что, вероятно, должно быть распространено и на процесс исследования этносоциальных отношений (историографии, прежде всего). Разумеется, речь не идет и не может идти об административном вмешательстве, ограничительно запретительных механизмах. Если мы признаем, что формирование российской гражданско-по-литической идентичности имеет для всех россиян (независимо от их нынешней этнической и культурной принадлежности) экзистенциальную значимость, не возникает ли этическое долженствование не нанести вред этому процессу? Ведь социально-психологические и политические издержки (в пределе возможные исторические последствия) рискованных и конфликтогенных дискурсов в сфере этносоциальных процессов/отношений так велики и опасны, что здесь вполне уместны и некие формы управляющего воздействия. Например, воздействие через механизм независимого академического рецензирования научной продукции по тематике этносоциальных исследований, а также лицензирования издательской деятельности в этой сфере.
Важную роль может сыграть восстановление этики социально-гуманитраных наук. В этом смысле обращает на себя внимание принятие Хартии кавказоведов на первом (2013) и Этического кодекса на втором (2014) международных форумах историков-кавказоведов [14]. Однако этика науки и ее регулятивные нормы здесь должны действовать императивно.
В частности, выходом из ныне существующей ситуации брошенного и конфлик-тогенного существования этнологических наук вне общего и единого научно-образова-
тельного пространства страны могла бы стать государственная политика их курирования Федеральными университетами и Российской академией наук, исключающая превращение этноисториографии (этнологии) в прикладную теорию национализма, экстремизма и межэтнических конфликтов. В этом заинтересованы все - государство, общество, ученые и бизнес, что открывает возможности для их социального партнерства в том числе, в модернизации этнологи и кавказоведения [15].
Понятно, что эта политика должна быть комплексной, включать не только финансирование, но и теоретико-методологическое сопровождение и издательское обеспечение. А пока этнологическая наука в регионах остается не только вне единого пространства научно-образовательной политики, но и до последнего времени вне поля рефлексии этики науки, являя собой весьма своеобразный остров свободы без ответственности, творчества без правил, науки без должной методологии, с вытекающими оттуда опасными последствиями.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.
2. См. напр.: Шнирельман В.А. Злоключение одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение. 1993. № 3; Кузнецов В.А., Чеченов И.М. История и национальное самосознание. Пятигорск. 1998. 110 с.; и др.
3. Кузнецов В.А. Исторические мифы и их место в общественно-исторической жизни Северного Кавказа сегодня // Материалы научной конференции "Россия и Кавказ: история и современность" (г. Владикавказ, 11-14 июня 2004 г.). Владикавказ: ИПП им. В.Д. Гассиева. 2004. 324 с.
4. Черноус В.В. Россия и народы Северного Кавказа: проблемы культурно-цивилизационного диалога // Научная мысль Кавказа. 1999. № 1. С. 154-167.
5. См. подробно: Тхагапсоев Х.Г. К особенностям социального бытия современной России // Философские науки. 2007. № 9. С. 48-66.
6. Материалы Международного форума историков-кавказоведов (г. Ростов-на-Дону, 14-15 октября 2013 г.) / Отв. ред. В.В. Черноус. Ростов н/Д.: МАРТ, 2013. 244 с.
7. Материалы II Международного форума историков-кавказоведов (г. Ростов-на-Дону, 15-16 октября 2014 г.) / Отв. ред. В.В. Черноус. Ростов н/Д.: Изд-во Фонд науки и образования, 2014. 208 с.
8. Материалы III Международного форума историков-кавказоведов (г. Ростов-на-Дону, 17 ноября
2015 г.) / Отв. ред. В.В. Черноус. Ростов н/Д.: Изд-во Фонд науки и образования, 2015. 274 с.
9. Розов Н.С. Структура социальной онтологии: по пути к синтезу макроисторических парадигм // Вопросы философии, 1999. № 2. С. 3-23.
10. См.: Дьяконов И.М. Пути истории. М.: Наука, 1994. 288 с.
11. Тетуев А.И., Чеченов И.М. Основные вопросы вульгаризации и фальсификации истории карачаевцев и балкарцев // Материалы международного форума историков-кавказоведов (г. Ростов-на-Дону, 14-15 октября 2013 г). С. 129-140.
12. Тхагапсоев Х.Г. Идентичность как философская идентичность и мера социального бытия // Философия науки. 2011. С. 10-25.
13. Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 744 с.
14. Черноус В.В. Этический кодекс кавказоведа: обоснование проекта // Материалы Международного форума историков-кавказоведов (г. Ростов-на-Дону, 14-15 октября 2013 г.). С. 15-20; Этический кодекс кавказоведа // Там же. С. 203-207.
15. Крамарова Е.Н. Меценатство на Юге России: форма реализации социальной ответственности бизнеса. Ростов н/Д.: Фонд науки и образования. 2015. 156 с. С. 13.
REFERENCES
1. Bek U. Obshchestvo riska. Na puti k drugomu modern [Risk Society. On the way to another modernity]. Moscow, Progress-Traditsiya, 2000, 384 p.
2. Shnirel'man V.A. Etnograficheskoye obozreniye, 1993, no. 3; Kuznetsov V.A., Chechenov I.M. Istoriya i natsional'noye samosoznaniye [History and national identity]. Pyatigorsk, 1998, 110 p. i dr.
3. Kuznetsov V.A. Istoricheskiye mify i ikh mesto v obshchestvenno-istoricheskoy zhizni Severnogo Kavkaza segodnya [Historical myths and their place in the social and historical life of the North Caucasus today]. In: Materialy nauchnoy konferentsii "Rossiya i Kavkaz: istoriya i sovremennost'" [Proc. Sci. Conf. "Russia and Caucasus: History and Today" (Vladikavkaz, 11-14 June, 2004). Vladikavkaz: IPP named by. V.D. Gassiyev, 2004, 324 p.
4. Chernous V.V. Naucnaa mysl' Kavkaza, 1999, no. 1, pp. 154-167.
5. Tkhagapsoev Kh.G. Filosofskiye nauki, 2007, no. 9, pp. 48-66.
6. Materialy Mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov [Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 14-15 October, 2013)]. Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, MART, 2013, 244 p.
7. Materialy 2 Mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov [2nd Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 15-16 October, 2014)]. Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, Fond nauki i obrazovaniya, 2014, 208 p.
8. Materialy 3 Mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov [3rd Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 17 November, 2015) ]. Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, Fond nauki i obrazovaniya, 2015, 274 p.
9. Rozov N.S. Voprosy filosofii, 1999, no. 2, pp. 3-23.
10. D'yakonov I.M. Puti istorii [The Ways of history]. Moscow, Nauka, 1994, 288 p.
11. Tetuyev A.I., Chechenov I.M. Osnovnyye voprosy vul'garizatsii i fal'sifikatsii istorii karachayevtsev i balkartsev [Key questions vulgarization and falsification of history Karachay and Balkar]. In: Materialy mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov [Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 14-15 October, 2013)], Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, MART, 2013, 244 p., pp. 129-140.
12. Tkhagapsoyev Kh.G. Filosofiya nauki, 2011, pp. 10-25.
13. Stepin V.S. Teoreticheskoye znaniye [Theoretical knowledge]. Moscow, Progress-Traditsiya, 744 p.
14. Chernous V.V. Eticheskiy kodeks kavkazoveda: obosnovaniye proyekta [Code of Ethics Caucasianist: study of the project]. In: Materialy Mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov ([Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 14-15 October, 2013)]. Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, MART, 2013, 244 p., pp. 15-20; Eticheskiy kodeks kavkazoveda [Code of Ethics Caucasianist]. In: Materialy Mezhdunarodnogo foruma istorikov-kavkazovedov ([Proc. Int. Forum in Caucasian-Historians (Rostov-on-Don, 14-15 October, 2013)]. Ed. by. V.V. Chernous. Rostov-on-Don, MART, 2013, 244 p., pp. 203-207.
15. Kramarova E.N. Metsenatstvo na Yuge Rossii: forma realizatsii sotsial'noy otvetstvennosti biznesa [Patronage in the South of Russia: a form of implementation of corporate social responsibility]. Rostov-on-Don, Fond nauki i obrazovaniya, 2015, 156 p., p. 13.
2 марта 2016 г.
УДК 94(47).084.9
СССР И ОКОНЧАНИЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
И.М. Узнародов
DOI 10.18522/2072-0181-2016-85-1-27-37
Йвадцатый век вошел в историю как век трех мировых войн. Третья - холодная - к счастью таких потерь и разрушений, как две предыдущие войны. Однако и она оставила после себя глубокий след, и прежде всего - тревожную память, которая и сегодня не дает нам покоя.
В ноябре 2015 г. исполнилось двадцать пять лет формальному окончанию холодной войны - подписанию участниками Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе "Парижской хартии для новой Европы". Однако резкое ухудшение отношений между Россией и странами Запада в связи с кризисом на Украине заставило задуматься о том, а действительно ли закончилась холодная война, и не принималось ли желаемое за действительное? Вновь стало актуальным все,
Узнародов Игорь Миронович - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной истории и международных отношений Института истории и международных отношений Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 105, т. 8(863)2184046; e-mail: [email protected].
что связано с окончанием холодной войны и ее уроками.
В начале 1990-х годов после крушения социалистической системы и распада Советского Союза в мировой историографии (включая российскую) ощутимо усилилось внимание к истории холодной войны. В распоряжении ученых оказались новые архивные материалы. Наметился отход от старых идеологизированных схем и стереотипов в исследованиях. Началось создание новой истории холодной войны, отличительными чертами которой стали междисциплинарность, мульти-архивность и интернационализм [1]. Результатом этих изменений было значительное число опубликованных, как в России, так и на Западе, работ, посвященных не исследованным ранее сюжетам холодной войны.**
Igor Uznarodov - Southern Federal University, 105, Bolshaya Sadovaya Street, Rostov-on-Don, 344006, tel. +7(863)2184046, e-mail: [email protected]
