CC BY
13
Максимов Павел Викторович
Историко-социальные аспекты установления уголовной ответственности за бандитизм в древнем и средневековом праве
зарубежных стран
Рассматриваются социальные причины и история формирования основных признаков бандитизма. Выявляются особенности уголовно-правового регулирования данного социально опасного явления в древнем и средневековом праве. Отмечается, что такие признаки, как групповой характер, вооруженность, применение насилия, агрессивность, корыстная направленность, находят отражение, хотя и в несколько примитивных формах, в самых ранних документах.
Ключевые слова: бандитизм, безопасность, общество, закон, государство, наказание, банда.
Historical and social aspects of establishment criminal liability for banditism in ancient and medieval law of foreign countries
The social causes and the history of the formation of the main features of banditry are considered. The features of the criminal law regulation of this socially dangerous phenomenon in ancient and medieval law are revealed. It is noted that such signs as a group character, armament, the use of violence, aggressiveness, selfish orientation are reflected in somewhat primitive forms in the earliest documents.
Keywords: banditry, security, society, law, state, punishment, gang.
Основные признаки бандитизма в современном понимании этого социально опасного явления стали формироваться еще в Древнем мире.
Так, уже в древнеиндийских Законах Ману (дхармашастра, «кодекс ариев»), актуальных начиная с I тыс. до н.э. и фактически вплоть до XIX в. [1, с. 29], можно обнаружить признак насильственного общественно опасного деяния, связанный с совершением его в группе. Заметим, что религиозно-моральные наставления легендарного прародителя человечества Ману, в основе которых лежал незыблемый жизненный порядок (отдельного человека, семьи, общества, государства), в частности, касались и сферы преступности. При этом насильственные действия тех, кого мы условно могли бы отнести к «бандитам», карались традиционно жестко. Особенно сурово осуждались убийцы.
В соответствии с Законами Ману «п. 350. Можно убивать, не колеблясь, нападающего убийцу, - [даже] гуру, ребенка, престарелого или брахмана, весьма ученого в Веде ... п. 351. Убийство убийцы - открытое или тайное -никогда не является для убивающего грехом, в этом случае бешенство нападает на бешенство» [2]. И это при том, что брахман вообще считался неприкосновенным: ударивший его
«даже травинкой . рождается в порочных утробах двадцать один раз» (п. 166), а проливший кровь брахмана неизбежно подвергается величайшим мучениям - «пожирается в потустороннем мире чудовищами» (п. 167) [2].
Следует заметить, что указанный древний принцип («бешенство в ответ на бешенство») станет одним из принципов, которые брала на вооружение советская власть при определении и реализации своей политики в борьбе с бандитизмом, закрепляя его в ряде политико-правовых актов (в их числе известное постановление Совета Народных Комиссаров от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре»), в которых применение жестких мер к бандитам, прежде всего со стороны ВЧК, объяснялось их вынужденностью ввиду насилия, которое проявляли бандформирования, т.е. прямо указывалось, что насилие применяется в ответ на насилие.
Возвращаясь к Законам Ману, следует отметить, что в отличие от «открытых» воров (торговцы и пр.) условные бандиты дхармашастрой относились к «скрытым» («воры, живущие в лесу» и пр.) и преследовались очень сурово. Причем законом специально довольно детально оговаривалось их постоянное активное преследование с использованием шпионов, вне-
137
дренных в преступную среду («следующих тем же занятиям»), провоцирующих и подстрекающих коллег по преступному ремеслу, причем предусматривалось широкое применение метода провокации «с помощью искусных бывших воров, сообщников, сподвижников» (пп. 256-257). Интересно, что отдельно определялись меры в отношении провокаторов-«изменников», предусматривавшие коллективную ответственность сразу целой группы лиц: надлежало «убить [их] вместе с друзьями и родственниками по отцу и матери» (п. 269). Следовало казнить и соучастников (пособников, укрывателей), а также лиц, «назначенных для охраны в областях... бездействующих при нападении [грабителей]» (п. 271).
Менее сурово каралась пассивность членов общины: «п. 274. Не спешащие, как только можно [быстро на помощь] при ограблении деревни, разрушении плотины, при ограблении на дороге - должны быть изгнаны [с разрешением взять] пожитки». Традиционно для древнейших актов в ряде норм более жестко преследовались «воры», «которые совершают кражу ночью, сделав пролом [в стене]» (п. 276). Таковым следовало отрубить руки и посадить на кол. Как видно, государственное принуждение уже являлось существенным инструментом в борьбе с преступностью [3, с. 31].
Следует заметить, что групповая преступность корыстно-насильственной направленности была серьезной проблемой древних общин, о чем свидетельствуют известные литературные источники. К примеру, в гомеровских эпических поэмах встречается понятие «справедливость» в вопросах перехода собственности от одних лиц к другим. При этом способы, с помощью которых осуществлялся подобный переход, могли быть и насильственными. В гомеровской «Одиссее» говорится, в частности, о «добычниках», готовых нападать, даже с риском для своей жизни, чтобы завладеть чужим имуществом [4, с. 204-205]). На основании изложенного можно предположить, что «добычники», грабящие «чужих», по сути, являлись современными бандитами, и, вероятно, это явление было вполне распространенным, учитывая слабость государственной защиты в те времена. Вместе с тем групповые нападения в отношении «своих», т.е. в рамках определенного публично-территориального образования, безусловно, осуждались местными жителями.
Несмотря на определенное развитие, уголовные нормы оставались довольно консер-
вативными. К примеру, «написанный кровью» первый афинский кодекс - законы Драконта (621 г. до н.э.), уточнивший составы ряда тяжких преступлений (предумышленные и непредумышленные убийства, самооборона), узаконивший институт соучастия (подстрекательство), обуздавший кровную месть и закрепивший ответственность рода за тяжкие преступления, по-прежнему отличался предельной строгостью (за убийство предусматривалось наказание даже для неодушевленных предметов) [5, с. 64].
Показательно и то, что пересмотревший законы Драконта Солон (VI в. до н.э.) сохранил данные уголовные нормы [5, с. 66]. Как известно, законы Солона оказали влияние на нормы римского права. Так, по мнению Цицерона, «если греки вкладывают в понятие закона понятие справедливости, то мы вкладываем понятие выбора». Однако известное противопоставление «номоса» и «лекса» он считал разрешимым, поскольку «закону все же свойственно и то, и другое» [6, с. 95]. Поэтому тяжкие корыстно-насильственные преступления здесь прямо корреспондировали с принципом талиона. Со времен XII таблиц (450 г. до н.э.) кара за них была скорой и суровой. В частности, согласно Таблице VIII: «Если причинит членовредительство и не помирится с [потерпевшим], то пусть и ему самому будет причинено то же самое» [7, с. 13]. И хотя групповой характер умышленных действий (в контексте рассматриваемого нами деяния - шайка, банда) здесь особо не оговаривался, той же таблицей, к примеру, «предписывалось, чтобы никто не устраивал в городе ночных сборищ». Причем ночью признавалось допустимым убийство вора(ов) на месте преступления («будет считаться правомерным») [7, с. 13].
Последующее развитие древнеримского права связывалось с определенной классификацией правонарушений. Так, если иметь в виду групповые насильственные действия, то в Древнем Риме («царский» период) выделялись два их вида: частные, т.е. направленные против личности (здесь имелись в виду тяжкие преступления, такие как разбой или убийство), и публичные (в их числе сопротивление представителям власти, бунт и т.д.). Такая классификация предопределяла и соответствующую процедуру следствия и суда. Однако поскольку, как мы отмечали, государственная защита прав жителей еще была недостаточной, то чаще всего потерпевшие сами были вынуждены себя защищать
138
от противоправных групповых насильственных (по сути, бандитских) нападений. В любом случае насилие при решении имущественных дел осуждалось, и достаточно строго. В частности, можно указать на то обстоятельство, что репрессиям подвергался не только преступник, совершивший насильственное общественно опасное деяние, но и владелец имущества, который использовал насилие для того, чтобы вернуть себе свою же вещь [7, с. 146].
При этом нужно также иметь в виду, что древнеримское право известно своими достижениями прежде всего в сфере имущественных отношений, и в этом смысле уголовно-правовые отношения были развиты в заметно меньшей степени. Неудивительно поэтому, что интересующие нас вопросы ответственности за совершение общественно опасных деяний оказались на периферии интересов юристов того времени. И только в завершающий период Римской республики можно обнаружить признаки преступления, т.е. деяния, представлявшего опасность прежде всего для общества. При этом, к примеру, хищение чужого имущества в форме кражи рассматривалось как частное дело. Но если имелись признаки вооруженности или насильственного нападения (например, взлом жилища или иного помещения вопреки воле находившихся там лиц), тем более совершаемого группой, то государство занимало более активную позицию, применяя необходимые меры принуждения в отношении нападавших, в том числе установив государственное расследование такого рода дел [7, с. 163]. Вместе с тем, как видно из древних источников, не следует переоценивать возможности и потенциал государственных структур в борьбе с указанными деяниями (условным бандитизмом) тех времен, поскольку, выражаясь современным языком, и в те времена существовала коррупция при расследовании этих преступлений и установлении наказаний за их совершение [8, с. 75].
Неудивительно поэтому, что количество совершаемых насильственных групповых преступлений с признаками вооруженности только увеличивалось, при этом в литературе справедливо отмечается, что преступность в то время (первые века нашей эры) обусловливалась прежде всего социальной несправедливостью, имущественным неравенством, несовершенством самого мироустройства, причем до такой степени, что с разбойниками (бандитами) приходилось бороться, используя
вооруженные силы [9, р. 197]. Подобные мысли высказываются в одном из многих трактатов раннехристианского теолога и правоведа Тертуллиана - «Апологетике» (III в. н.э.) [10], сочинениях Диона Кассия - римского консула и историка греческого происхождения, автора часто цитируемой «Римской истории», также раскрывающей события III в. [11, с. 92]. Поскольку наиболее сложно криминогенная ситуация складывалась в городах, то для борьбы с бандами в начале нашей эры учреждались специальные подразделения. Например, в «Дигестах» Юстиниана говорится о должности «префект ночной стражи», в обязанности которого входило расследование о нападениях, о взломах, грабежах, укрывателях преступлений и т.д. [7, с. 180]. В этом смысле для довоенного периода Советского государства также характерно то, что советская власть использовала отряды Красной армии для ликвидации бандформирований.
В целом можно говорить о том, что деятельность преступных групп была весьма разнообразной, при этом наибольшую опасность представляли криминальные группы, использовавшие разного рода вооружение (копья, топоры, ножи и т.д.). Тем не менее, несмотря на распространенность этого социально опасного явления, в римском праве так и не появился, например, институт соучастия [12, с. 91-92], поэтому простой грабеж квалифицировался как частное правонарушение, в то время как групповой грабеж являлся уже публичным делом. Принципиально и то, что «соучастие» трактовалось предельно широко в делах, связанных с борьбой за власть (мятеж, заговор и пр.). Здесь ответственность несли уже не только участники, но и все «их сыновья, клиенты и слуги» [13, с. 376]. При этом применение оружия (а равно угроза его применения) являлось обстоятельством, безусловно отягчающим вину [14, с. 13].
Весьма характерными в этом смысле были нормативные положения такого известного памятника Средневековья, как Салическая правда (начало VI в.) [15]. В частности, регулируя ответственность за похищение «свободной девушки», законодатель указывает, что если у кого-либо из похитителей обнаруживались стрелы, то они должны были выплачивать тройной штраф, к большому штрафу приговаривался также организатор такого преступления [15, с. 33]. Законодатель при этом уже использует термин «шайка», участие в которой ужесточало наказание за совершенные преступления.
139
Характерным было и название соответствующей гл. XIV рассматриваемого нормативного правового акта - «О нападениях и грабежах».
Нельзя не видеть, что европейский законодатель того времени уже выделял общественно опасные деяния, имевшие признаки бандитизма, в отдельные составы. В отмеченной главе указывается, в частности, что применение насилия (взлом дверей, причинение вреда здоровью, уничтожение имущества и др.) увеличивает размер штрафа почти в 3,5 раза [15, с. 38], что было соразмерно наказанию за убийство свободного человека.
Принципиально важными, на наш взгляд, являлись нормы о привлечении к ответственности в равной степени исполнителя, заказчика и возможного посредника (гл. XXVIII «О подстрекательстве»), а также об ограничении общего числа преследуемых преступников. В частности, в случае убийства в присутствии 5-7 человек эти лица либо должны были выдать виновного, либо нести ответственность в полном составе. Если группа превышала 7 человек, то отвечали уже не все, «а лишь те, чья вина будет доказана» [15, с. 52]. Как видно, юридическая техника в этом документе по своему уровню уже заметно выше предшествовавших актов [16, с. 32].
В целом, знакомство с «варварскими правдами» показывает, что внимание к групповой корыстно-насильственной преступности резко усиливалось в обществах, переживавших период интенсивного разложения родового строя, а также в регионах, для которых приобретали актуальность завоевательные практики. И в том, и в другом случае происходил заметный рост групповой насильственной преступности (условного бандитизма), обусловленный глубокими социальными трансформациями и потрясениями.
К примеру, рост таких деяний в условиях межфранкских усобиц середины VI в. способствовал появлению декрета короля франков Хлотаря, усилившего ответственность за борьбу с ними [17, с. 98]. Наряду с этим, преступников преследовали также потерпевшие и обычные общинники, которые не могли уклоняться от данной обязанности под угрозой штрафа. Как видно, «варварские правды» регулировали именно жизнедеятельность человека, в том или ином качестве интегрированного в традиционный социум, и фактически выводили за рамки права наиболее опасных и полностью десоци-ализированных преступников. Правовые нор-
мы формулировались при этом таким образом, чтобы регулировать действия как отдельных преступников, так и групп лиц. Зачастую норма, связанная с определенным преступлением, не детализировалась в зависимости от числа участников преступного деяния. Также ввиду относительной простоты таких норм часто они не отличались излишней индивидуализацией в плане конкретизации ответственности (организаторов, исполнителей и пр.). Практически не прослеживается в них и свойственный классической банде признак «неоднократности» совершения преступного деяния.
К довольно редким нормам такого плана можно отнести, к примеру, нормы Лангобардской Правды (Эдикт Ротари 643 г.), довольно четко указывающие именно на вооруженную группу лиц, совершающую неоднократные нападения. Так, гл. 279 предусматривает ответственность для сельских жителей, которые «сговорившись и вооружившись, придут в село, имея какие-либо злокозненные намерения». В соответствии с законом организатор таких нападений (свободный человек) лишался жизни или платил 900 солидов - половину королю и половину тому, «кому причинена несправедливость». Сообщники - сервы, находившиеся с ним в сговоре, подвергались штрафу в «40 солидов каждый» [18].
Заметим, что это наказание было более суровым, чем наказание за «мятеж» [18]. Уточним также, что штрафы для участников «шайки» в принципе были характерны и для других варварских социумов.
Характерно, что «варварские правды» относили групповые корыстно-насильственные преступления к числу наиболее опасных. Карались они в основном смертной казнью. Причем откровенно десоциализированные элементы ставились вне закона. Их уничтожение было скорым и чаще всего публично-демонстративным. К примеру, Тацит, характеризуя право древних германцев, отмечал, что форма казни имела в нем глубокий смысл. Если трусов и дезертиров они топили в болоте, закидывая хворостом, то преступников вешали, поскольку «преступление надо при наказании выставлять напоказ, позорные же деяния - прятать» [19, с. 63]. В данном отношении схожая практика присутствовала и на Руси [20, с. 36].
Важное значение в этих условиях сохранял самосуд как вынужденная мера самозащиты населения от групповых нападений. Сохранялась в этом же контексте и кровная месть,
140
носящая, как правило, вид коллективного акта, ведущая роль в котором принадлежала обычно ближайшим родственникам, которые непосредственно расправлялись с пойманными разбойниками (бандитами). Заметим, что этот институт отличался высокой устойчивостью и в Европе (к примеру, статуты польского Казимира Великого 1347 г.). В Германии и Голландии кровная месть бытовала как минимум до XV в., в Швейцарии - до XVII в. и т.д. Поскольку характерной чертой преступных сообществ корыстно-насильственной направленности оста-
1. РассказовЛ.П., Упоров И.В., КарнаушенкоЛ.В. История государства и права зарубежных стран. Краснодар, 2004.
2. Законы Ману / пер. С.Д. Эльмановича; провер. и исправл. Г.Ф. Ильиным. М., 1992.
3. Курдюк П.М., Упоров И.В., Акопян А.В. Преступность как социально опасное явление и государственное принуждение как метод его нейтрализации. Краснодар, 2007.
4. Гомер. Одиссея / пер. В.А. Жуковского; примеч. В.Н. Ярхо; отв. ред. М.Л. Гаспаров. М., 2000.
5. Карпюк С. Г. Лекции по истории Древней Греции. М., 1997.
6. Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. М., 1966.
7. Памятники римского права: Законы XII таблиц. Институции Гая. Дигесты Юстиниана. М., 1997.
8. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: в 2 т. / пер. С.А. Ошерова. М., 1994. Т. 1.
9. MacMullen R. Enemies of the Roman Order. Cambridge: Harvard University Press, 1966. XIII, 370 p.
10. Тертуллиан. Апологетик / пер. А.Ю. Бра-тухина. СПб., 2005.
11. Дион Кассий Коккейан. Римская история. Кн. LXIVLXXX / пер. с древнегреч. К.В. Маркова и А.В. Махлаюка. СПб., 2011.
12. Пипия А. Г. Ответственность за совместную преступную деятельность по римскому и западноевропейскому раннефеодальному праву // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 1990. № 4. С. 91-92.
13. Маккензи. Римское право сравнительно с законами Франции, Англии и Шотландии. СПб., 1864.
14. Турицын И.В., Упоров И.В. Уголовное наказание в уголовных и теоретических конструкциях (историко-правовой аспект) // Право и практика. 2014. № 4. С. 11-19.
валась сильная групповая сплоченность, то, как и в древности, «наказание за групповые деяния считалось самым жестоким» [21, с. 73]. Развиваясь в рамках уголовного законодательства, в дальнейшем, уже в Новом времени, эти признаки привели к современному уголовно-правовому регулированию бандитизма и ответственности за его совершение. Несмотря на национальные различия законодательства разных стран, такого рода деяния повсеместно карались и по-прежнему караются весьма серьезно.
1. Rasskazov L.P., Uporov I.V., Karnaushenko L.V. History of the state and law of foreign countries. Krasnodar, 2004.
2. Laws of Manu / transl. by S.D. Elmanovich; check and corr. by G.F. Ilyin. Moscow, 1992.
3. Kurdyuk P.M., Uporov I.V., Akopyan A.V. Crime as a socially dangerous phenomenon and state coercion as a method of its neutralization. Krasnodar, 2007.
4. Homer. Odyssey / transl. by V.A. Zhukovsky; note by V.N. Yarkho; resp. ed. M.L. Gasparov. Moscow, 2000.
5. Karpyuk S.G. Lectures on the history of Ancient Greece. Moscow, 1997.
6. Cicero. Dialogues. About the state. About laws. Moscow, 1966.
7. Monuments of Roman law: Laws of the XII tables. Guyanese Institutions. Digests of Justinian. Moscow, 1997.
8. Plutarch. Comparative biographies: in 2 vol. / transl. by S.A. Osherov. Moscow, 1994. Vol. 1.
9. MacMullen R. Enemies of the Roman Order. Cambridge: Harvard University Press, 1966. XIII, 370 p.
10. Tertullian. Apologetic / transl. by
A.Yu. Bratukhin. St. Perersburg, 2005.
11. Dion Cassius Cockeyan. Roman history.
B. LXIVLXXX / transl. from Ancient Greek by K.V. Markov and A.V. Makhlayuk. St. Perersburg, 2011.
12. Pipiya A.G. Responsibility for joint criminal activity according to Roman and Western European early feudal law // News of higher educational institutions. Jurisprudence. 1990. No. 4. P. 91-92.
13. Mackenzie. Roman law compared with the laws of France, England and Scotland. St. Perersburg, 1864.
14. Turitsyn I.V., Uporov I.V. Criminal punishment in criminal and theoretical constructions (historical and legal aspect) // Law and practice. 2014. No. 4. P. 11-19.
141
15. Салическая правда / пер. Н.П. Грацианского; под общ. ред. В.Ф. Семенова. М., 1950.
16. Старков О.В., Упоров И.В. Юриспруденция. Введение в специальность. М., 2005.
17. Турский Григорий. История франков / пер. с лат. В.Д. Савуковой. М., 1987.
18. Эдикт Ротари (Италия, 643) //Хрестоматия по истории средних веков: в 3 т. / под ред. С.Д. Сказкина. М., 1961. Т. I. С. 532-538.
19. Тацит. Германия // Древние германцы: сб. док. / сост. Б.Н. Граков, С. П. Моравский, А.И. Неусыхин. М., 1937.
20. Упоров И.В., Курдюк П.М., Курдюк Г.П. Правотворчество в современной России. Краснодар, 2003.
21. Калинина Е.Ю. Мифология средневекового правосознания: иррациональное в рациональном. М., 2014.
15. Salic truth / transl. by N.P. Gratsiansky; gen ed. by V.F. Semenov. Moscow, 1950.
16. Starkov O.V., Uporov I.V. Jurisprudence. Introduction to the specialty. Moscow, 2005.
17. Tursky Gregory. History of the Franks / transl. from Latin by V.D. Savukova. Moscow, 1987.
18. Edict of Rotary (Italy, 643) // Reader on the history of the Middle Ages: in 3 vol. / ed. by S.D. Skazkin. Moscow, 1961. Vol. I. P. 532-538.
19. Tacitus. Germany // Ancient Germans: coll. of documentes / comp. by B.N. Grakov, S.P. Moravsky, A.I. Neusykhin. Moscow, 1937.
20. Uporov I. V., Kurdyuk P.M., Kurdyuk G.P. Law-making in modern Russia. Krasnodar, 2003.
21. Kalinina E.Yu. The mythology of medieval legal consciousness: the irrational in the rational. Moscow, 2014.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Максимов Павел Викторович, кандидат юридических наук, заместитель начальника кафедры уголовного права и криминологии Краснодарского университета МВД России; тел.: +78612583563.
INFORMATION ABOUT AUTHOR
P.V. Maximov, Candidate of Sciences in Jurisprudence, Deputy Chief of the Department of Criminal Law and Criminology of the Krasnodar University of the Ministry of the Interior of Russia; ph.: +78612583563.
142
