CC BY
28Александр Музычко (Одесса)
ИСТОРИК КАК МИФОТВОРЕЦ: МИФ О «ЕВРЕЕ-ЭКСПЛУАТАТОРЕ» И «УКРАИНЦЕ-ПОГРОМЩИКЕ» В ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ Х1Х - начала ХХ века
Бытование социокультурных мифов проявляется в самых разнообразных формах. Одной из наиболее устойчивых сфер существования мифов является историческая мысль. Предпосылки существования мифов в этой сфере многочисленны: тесная взаимосвязь между историографией и общественно-политической жизнью, различными формами национальной идентичности, противоречивая и отрывочная природа исторических источников, что порождает не менее противоречивые интерпретации, стремление историков восполнить лакуны в исторических источниках наиболее выгодными для своих национальных школ фактами. В XIX - начале ХХ в. историческая наука постепенно вытесняет на периферию ненаучные формы исторической мысли. Все больший авторитет завоевывали профессиональные историки, преимущественно профессура, «вооруженные» строго позитивистским инструментарием для познания истории. Декларации полной объективности, враждебного отношения к мифам, опять, как и во времена Тацита, превращаются в общее место почти всех историко-научных трудов. Однако, следует согласиться с теми из современных историографов, которые отмечают, что ни одному из историков-позитивистов не удалось исключить из своего дискурса определенную долю субъективности1. Тем более, этот вывод справедлив в отношении непрофессиональных историков, публицистов.
В Центрально-Восточной Европе в XIX - начале XX в. связь между мифологией и исторической мыслью была особенно ярко выражена, так как именно в этом регионе проживала значительная часть так называемых «неисторических наций», или «безгосударственных
народов». Среди них едва ли не самыми ущемленными в правах были евреи и украинцы, большинство из которых проживали в составе Российской империи. По отношению к украинцам в Российской империи XIX в. господствовал термин «малороссы», хотя среди интеллигенции постепенно распространялось самоназвание «украинцы», как интегральное понятие для определения «малороссов» и «русинов» (украинцев Австро-Венгрии)2. Несмотря на общность судеб, отношения между украинцами и евреями во всех сферах были очень непростыми. К началу XIX в. на основе различной исторической памяти среди интеллектуалов обоих народов сформировались довольно устойчивые и конфронтационные исторические мифы. Безусловно, последние были тесно связаны с этническими стереотипами, которые бытовали среди еврейского и украинского населения.
Всю совокупность оттенков мифов украинцев и евреев друг о друге можно условно выразить в концептах «еврей-эксплуататор» и «украинец-погромщик». В различных вариациях эти концепты проявлялись в многочисленных публицистических статьях, художественной литературе, политических декларациях и т.п. В этой статье внимание сосредоточено на сфере исторической мысли второй половины XIX - начала XX в., которая, с одной стороны, отражала названные мифологические концепты, а с другой - активно их формировала. Отметим, что в данном контексте под историографическим мифом подразумевается не принципиально неверное истолкование прошлого, или преднамеренная фальсификация, а форма реконструкции истории, сложное переплетение исторической памяти и научных интерпретаций. Основными источниками нашей статьи являются тексты украинских и еврейских историков, главным образом Н. Костомарова, С. Дубнова, И. Чериковера, С. Бершадского, М. Грушевского, И. Галанта.
Истоки мифа о «евреее-эксплуататоре» и «украинце-погромщике» восходят ко второй половине XVII - началу XVIII в., времени зарождения украинской и еврейской историографий. В трудах еврейских историков-летописцев Н. Ганновера и других украинцы-казаки превратились в библейское олицетворение зла, Украина -в страну погромов, евреи - в мучеников, которые оказались «между молотом и наковальней». Наоборот - в трудах украинских летописцев евреи воспринимались как одна из главных причин войны, как угнетатели украинцев3. Таким образом, оформилась одна из главных черт «нациотворческого» исторического мифа - однозначная оценка исторических событий, превращение «своего» в правого, а «чужого» - в виноватого. Безусловно, пышный и эмоциональный стиль
эпохи барокко немало поспособствовал укоренению взглядов еврейских и украинских летописцев в дальнейшей исторической мысли.
Вторая половина XIX в. традиционно рассматривается историографами как господство позитивизма, который стремился к очищению исторической науки от романтизма. Однако в сознании многих историков романтизм и далее продолжал оказывать сильное влияние на трактовку событий истории. Это в полной мере продемонстрировала знаковая для еврейско-украинских отношений полемика между одесской газетой «Сион» и «сотрудниками санкт-петербургского (его издавали выходцы из Украины) журнала «Основа» - популярными историками П. Кулишем и Н. Костомаровым4. Фактически участники этой полемики не внесли ничего принципиально нового сравнительно с упомянутыми летописцами. Более архаичные термины «резанина», «истребление», «потоки крови» и т.п. были дополнены/изменены на термины «эксплуатация», «отчужденность» и т.п. В дальнейшем именно Н. Костомаров наиболее последовательно отстаивал миф о «евреях-эксплуататорах», поработивших Украину в ХУП-ХУШ вв. На события еврейско-украинских отношений он старался смотреть глазами украинского народа, посредством изучения фольклора, которому он почти безусловно верил. Тем не менее, несомненный литературный талант увлек за его взглядами многих украинских ученых. Через призму народных представлений показаны евреи и еврейско-украинские отношения также у П. Буцинского, П. Кулиша и А. Ефименко5.
Основа традиционного мифа о «еврее-эксплуататоре» стала размываться, так сказать, «изнутри». Уроженцы украинских губерний Российской империи, выпускник юридического факультета Киевского университета Св. Владимира и профессор Новороссийского университета, историк права Федор Леонтович и его ученик, в дальнейшем профессор Санкт-Петербургского университета Сергей Бер-шадский пользуются в современной историографии достаточно устойчивой репутацией первых историков, последовательно разрушавших юдофобские исторические мифы, настоящих историков-объективистов, позитивистов6.
С одной стороны, эта репутация отвечает историографической действительности. Историко-юридический метод, примененный к изучению еврейской истории, в силу своей специфики не мог показать внутреннюю, бытовую историю евреев и даже не стремился к этому. Приверженцы этого метода старались, прежде всего, оградить объективное историческое исследование от влияния «еврейского вопроса». Полученные данные были использованы для решения
самого «еврейского вопроса». Такой подход приблизился к настоящей методологии научного поиска, что дало конкретные исследовательские результаты: возрождена из небытия история правового устройства евреев на землях Великого княжества Литовского, освещены мотивы и этапы российского законодательства в его еврейском разделе, история евреев Российской империи включена во всемирно-исторический контекст. Возвращенные в общественно-политическую мысль, эти результаты вскрыли зависимость «еврейского вопроса» от общего устройства государства и призвали последнее
7
нести ответственность за возникновение и решение этого вопроса .
С другой стороны, взгляды обоих ученых не были полностью беспристрастными и устойчивыми. В 1882 г. Ф. Леонтович в статье «Что нам делать с еврейским вопросом?» признал, что, как и в более отдаленные времена, в XIX в. евреи враждебно относятся к христианскому населению, эксплуатируя его слабейшую часть - крестьянство. При этом он доказывал тезис о существовании кагала не по статистическим и другим источникам, а при помощи историко-сравнительной схемы. Ф. Леонтович утверждал, что община, разновидностью которой является кагал, существовала у всех народов. Она постепенно исчезает вместе с социальным прогрессом. Но социальное развитие евреев было законсервировано ненормальным отношением к ним законодательства, которое односторонне развило их врожденные предпринимательские способности8. Таким образом, Ф. Леонтович не только заложил основы более рационального подхода к истории евреев Восточной Европы, но и отдал дань старому мифотворчеству.
Что касается С. Бершадского, то этот безусловно талантливый исследователь стремился разрушить миф о еврее-эксплуататоре посредством... проеврейского мифа. С. Бершадский доказывал, что до Люблинской унии в Великом княжестве Литовском отсутствовала изоляция еврейства от украинцев, белорусов, поляков, литовцев и, соответственно, конфликтность между ними9. Однако документы, изданные С. Бершадским, свидетельствовали о противоположной ситуации, что блестящим образом показал в обширной рецензии один из ведущих историков права конца XIX - начала XX в., профессор Киевского университета Св. Владимира Михаил Владимир-ский-Буданов10.
Тем не менее, работы Ф. Леонтовича и С. Бершадского имели большое влияние на их еврейских коллег-юристов, которые не без оснований увидели в историко-юридическом подходе инструмент для демифологизации, рационализации истории. Основателями это-
го подхода в еврейской историографии можно по праву считать выпускников юридических факультетов Новороссийского и Киевского университетов И. Оршанского и М. Моргулиса, которые большую часть своей жизни провели в Одессе11. В работах И. Оршанского и М. Моргулиса сложно разделить исторические и общественные взгляды. И. Оршанский считал, что только экономическими причинами нельзя объяснить ограничительные меры, так как «история показывает нам, что не только в отдаленные времена, но и в ближайший к нам период, первой по времени возникновения и главной по значению причиной была религиозная нетерпимость». Наряду с идейно-религиозным мотивом И. Оршанский признавал и влияние экономического фактора. В том числе, он использовал материал из истории евреев Украины. По его мнению, в Украине, как и повсюду в Европе, конкуренция со стороны европейской буржуазии сначала загнала евреев в узкие торговые и ростовщические рамки. Затем буржуазия повлияла на законодателя, который стал неблагосклонно относиться к евреям. Выгнав шинкарей-евреев, украинское казачество и мещанство заняло место евреев12. Нетрудно заметить, что в этом утверждении И. Оршанский не входил в противоречие с украинской народнической историографией. Однако, как и С. Бершад-ский, он рассматривал евреев как пассивную массу, которая лишь подчинялась действию законов. Таким образом, закладывалась основа для знаменитой концепции о положении евреев на Украине как «между молотом и наковальней».
В последние годы XIX - начала XX в. М. Грушевский положил идеи С. Бершадского, хотя и в несколько модифицированном виде, в основу своей оценки украинско-еврейских отношений раннего Нового времени. М. Грушевский показал, что евреи на Украине появились задолго до второй половины XVI и., что и ранее также существовали определенные противоречия между евреями и неевреями. Но всё же евреи в Восточной Украине были слишком малочисленны и недостаточно отчуждены от местного населения, чтобы вызвать к себе всеобщую ненависть. Радикальное изменение ситуации он связал с приходом на эти земли администрации Польского королевства. После этого евреи хлынули вслед за панами на новоосваивае-мые территории, где и устроились управляющими и арендаторами. Таким образом, М. Грушевский использовал еврейский аспект для усиления картины бедствий, обрушившихся на Украину в польский период, который историк считал полной катастрофой для украинского народа. Современные исследователи усматривают в такой оценке М. Грушевского значительную долю мифологизации.
М. Грушевский не был склонен сводить все к простому притеснению евреями крестьян и казаков. Евреи, по М. Грушевскому, стали конкурентами украинских горожан, вызвав бурю мещанского негодования. Но польская администрация своим покровительством только усиливала вражду. В отдельную проблему выделен рост отчужденности евреев, который Грушевский связывает с притоком в Польшу западноевропейских евреев. М. Грушевский привлек различные группы источников, сталкивая между собой мнения различных авторов. Очень ярко критический подход проявился в оценке М. Грушевским вопроса об аренде евреями церквей. Ученый отмечает, что документов, подтверждающих этот факт просто нет, хотя и воздерживается от окончательного ответа. Очень часто историк использует данные Ганновера, причем, что характерно, не только для рассмотрения проблемы, связанной с евреями. Он даже отмечал, что Ганновер глубже проник в причину войны, чем остальные современники Хмельнитчины13. Выдающийся украинский поэт И. Франко дополнил эти выводы изучением народных песен времен Хмельнитчины. Именно его исследования окончательно опровергли тезис Н. Костомарова о непререкаемой объективности этих песен. И. Франко пришел к целому ряду важных заключений: Хмельницкий не издавал анти еврейского универсала, евреи не арендовали церквей. С другой стороны, он считал многие описания Н. Ганновера преувеличенными14.
Общественно-политическое сближение украинского и еврейского национальных движений в начале ХХ в. (например, почти единогласное осуждение украинцами «дела Бейлиса») заложило основы более тесного сотрудничества обеих национальных историографических традиций в деле деконструкции мифов совместной истории. Примеры такого сотрудничества ярче всего проявились в деятельности еврейских историков М. Вишницера, И. Галанта15.
Однако адепты народническо-романтической историографии и публицистики не приняли попыток демифологизации. В отношении украинской стороны, это наиболее ярко проявилось в яростной рецензии О. Пчилки (матери выдающейся украинской поэтессы Леси Украинки) на работу И. Галанта, в своей основе ярко демифоло-гизаторской16.
Миф о «евреях-эксплуататорах» использовался и некоторыми политическими течениями в украинском национальном движении. В еврейской историографии наиболее ярким адептом мифа об «украинцах-погромщиках», по нашему мнению, является Ш. Дубнов. Этот вывод на первый взгляд выглядит парадоксально, так как Ш. Дубнов имеет довольно устойчивую историографическую репу-
тацию основателя еврейской научной, а значит, как бы по определению, демифологизированной историографии. Однако, даже априори от активного участника национального движения, политика сложно ожидать полностью рационального подхода к оценке исторических событий (в этом плане Ш. Дубнов напоминает М. Грушевского). Действительно, именно в подходе к оценке истории украино-ев-рейских отношений очень ярко проявляется противоречивый характер исторического мировоззрения Ш. Дубнова. В значительной мере эмоциональную, а значит недостаточно объективную, оценку Ш. Дубнова обусловило то, что свои работы об Украине он писал или немногим позже страшных еврейских погромов, которые прокатились по Украине в 1881-1882 гг., или в 1919-1920 гг. Уже в первых статьях, посвященных этому вопросу, Ш. Дубнов в начале 1880-х гг. предстал как историк-полемист. Острие своей полемики он направил на Н. Костомарова. Большинство упреков еврейского историка по адресу Н. Костомарова выглядят убедительно. Однако и сам Ш. Дубнов предстал как мифологизатор истории украино-еврейских отношений. Он поставил знак равенства между причинами и ходом погромов 1648-1649 гг. и 1881-1882 гг., что было заведомо риско-
17
ванным приемом с точки зрения строгого позитивиста . Уже в первой статье четко проявились ростки упомянутой концепции «между молотом и наковальней». Ш. Дубнов безоговорочно принимал на веру данные еврейских источников, представлял еврейское население Украины исключительно как объект, а не субъект исторического процесса. В других работах Ш. Дубнов и далее использовал образ Украины, как страны погромов.
В начале 1920-х гг. этот подход продолжил И. Чериковер. В его описании Украина предстала уникальной страной погромов, а украинцы - погромщиками «по зову крови». Характерно, что автор ссылался на авторитет Г. Сенкевича, одиозный для большинства украинских интеллигентов18. В свою очередь, Ш. Дубнов подытожил свои взгляды в статье «Третья Гайдамачина»19. Еврейский историк утверждал, что с середины XVII в. украинцы выполняют «миссию» истребления евреев. При этом автор игнорировал очевидный факт, что погромные годы не могли зачеркнуть уникальный опыт мирного сожительства украинцев и евреев на протяжении значительно более длительного периода. Чертой украинской души историк называл склонность к еврейскому погрому, ставил знак равенства между казаками XVII в. и украинскими крестьянами и солдатами начала ХХ в. При этом Ш. Дубнов отвергал любую мысль о погромах, как отчасти результатах вовлеченности евреев в общественно-политиче-
скую борьбу. Как и в отношении XVII в., положение евреев оценивалось как «между молотом и наковальней». Однако, символично, что именно в начале 1920-х гг. свою деятельность начал еврейский историк, которому удалось занять наиболее взвешенную позицию в отношении еврейско-украинских отношений, в том числе и в погромные годы, - С. Боровой20.
Таким образом, миф о «еврее-эксплуататоре» и «украинце-погромщике» можно считать своеобразной лакмусовой бумажкой для еврейской и украинской исторической мысли Х1Х - начала ХХ в. Чем большую дань отдавал определенный ученый этим мифам, тем с большим основанием можно считать, что в его творчестве наблюдалось сложное переплетение романтических/неоромантических и позитивистских идей. В начале ХХ в. эти мифы претерпели трансформацию в сторону большего рационализма. Однако трагические события 1919-1920 гг. с новой силой возродили историческую мифологию, особенно среди части еврейских историков. Казалось бы, окончательный удар по этим мифам нанесли историки 19201930-х гг. с помощью принципиально интернациональной марксистской философии. И все же очередной виток запутанных зигзагов ев-рейско-украинских отношений привел к тому, что и сегодня эти мифы имеют достаточно ощутимое количество последователей, как среди еврейских, так и среди украинских интеллектуалов. Думается, что нынче популярная постмодернистская философия, в силу ее склонности к поискам скрытых смыслов, может не столько способствовать деконструкции этих мифов, сколько модернизировать их.
Примечания
1 Натанс Б. Об историографии российского еврейства // Вестник Еврейского университета. 2001. № 6. С. 163-206; Филипович М. Ученые или патриоты? Взгляды польских историков на Россию и русских в конце XIX - начале ХХ в. // Российско-польские научные связи в XIX - начале XX в. М., 2003. С. 117-140; Яковенко Н. Вступ до ^ори. Кшв, 2007. С. 157-202.
2 Капеллер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение, история, распад. М., 2000. С. 127, 255; Raeff M. Patterns of Russian Imperial Policy Toward the Nationalities // Soviet Nationalities Problems / Ed. by E. Allworth. New York; London, 1971. P. 22-42; Greenberg L. The Jews in Russia. London, 1975; Frankel J. Prophecy and Politics: Socialism? Nationalism and the Russian Jews. 1862-1917. Ds. 1981; Aronson I.M. Troubled Waters. The Origins of the 1881 Anti-Jewish Pogroms. New Haven, 1992; Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / Ed. by J.D. Klier and Sh. Lambroza. N. Y.: Cambr., 1992; Полищук М. Евреи Одессы и Но-вороссии (Социально-политическая история евреев Одессы и других городов Но-вороссии 1881-1904). Иерусалим; М., 2002.
3 Xроника Натана Нота Ганновера // Еврейские хроники XVII ст. М.; Иерусалим, 1997. С. 83-137; Xроника Мейера из Шебржешина // Там же. С. 155-179; Послание
Саббатая Гакогена // Там же. С. 185-190; Лггопис Грабянки. КиТв, 1992. С. 33; Лггопис Величко. КиТв, 1991. Т. 1; Лпопис Самовидця. КиТв, 1971. С. 46, 50.
4 Костомаров Н.И. Иудеям // Русские инородцы. М., 1996. С. 282-300.
5 Буцинский П.Н. О Богдане Хмельницком. Харьков, 1882; Кулиш П. Хмель-ниччина. СПб., 1861; Ефименко А.Я. Бедствия евреев в Южной Руси XVII в. // Киевская старина. 1890. Т. 29. С. 397-408.
6 Ганелин Р.Ш., Кельнер В.Е. Проблемы историографии евреев в России. 2-я половина XIX в. - 1-я четв. XX в. // Евреи в России. Историографические очерки. 2-я половина XIX в. - XX в. М.; Иерусалим, 1994. С. 183-186.
7 Леонтович Ф. Исторический обзор постановлений о евреях в России // Сион. 1861. 10, 17, 24 ноября; 1, 8, 15, 22, 29 декабря; 1862. 13, 20, 27 апреля; он же. Историческое исследование о правах литовско-русских евреев // Киевские университетские известия. 1864. № 3, 4.
8 Леонтович Ф.И. Что нам делать с еврейским вопросом? // Наблюдатель.
1882. № 5. С. 191-204; № 6. С. 46-64.
9 Бершадский С.А. Литовские евреи. СПб., 1883. С. 401.
10 Владимирский-Буданов М.Ф. Литовские евреи // Журнал министерства народного просвещения. 1885. № 1. Отд. 3. С. 197-203.
11 Оршанский И.Г. Русское законодательство о евреях. СПб., 1877; Моргу-лис М.Г. Вопросы еврейской жизни. СПб., 1889; он же. Вопрос именуемый еврейским. СПб., 1906.
12 Оршанский И.Г. Русское законодательство о евреях. С. 304.
13 Грушевський М.С. Iсторiя Укра'ши - Руси. Ки'в, 1994. Т. V. С. 255-261; т. VIII. Ч. 2. С. 126-127; т. VIII. Ч. III. С. 119.
14 Франко I. Студп над украшськими народними шснями. Ч. 2. Xмельниччина // Франко I. Зiбрання творiв. Ки'в, 1986. Т. 43. С. 7-194; он же. Xмельниччина 16481649 рр у сучасних вiршах. Львiв, 1898.
15 Вишницер М. Украина // Еврейская энциклопедия (далее - ЕЭ). Т. 12. С. 96100.; он же. Xмельниччина // ЕЭ. Т.15. С. 646-647.
16 Пчтка О. 1сторш - брехня! // Пчтка О. Викинуп укрш'нщ. КиТв, 2006. С. 95-125.
17 Мстиславский С. Бедствия евреев на Украине в 1648-1652 гг. // Рассвет. 1882. № 24, 25, 37, 39, 40; он же. «Жидотрепание» г. Костомарова // Xроника Восхода.
1883. № 12; Дубнов С. Южнорусское духовенство и евреи в XVII веке (Галятовский Мессия праведный) // Восход. 1887. Кн. 4; Исторические сообщения (в т.ч. Плач украинского еврея 1768 г. // Восход. 1893. Кн. 7, 8; Еврейская старина в г. Остроге // Восход. 1894. Кн. 10; Антиеврейское движение в России в 1881-1882 гг. // Еврейская старина. 1909. Т. 1; Выдворение евреев из Малороссии во второй черверти XVIII века. Перепись евреев в Малороссии в 1736 г. // Еврейская старина. 1913. Т. VI; Записка об антиеврейских погромах 1881 г. // Голос минувшего. 1916. Кн. 3.
18 Чериковер И. Введение // Чериковер И. Погромы на Украине 1917-1918 гг. Берлин, 1923. С. 9-15.
19 Дубнов С. Третья гайдамачина. Историческое вступление // Чериковер И. Погромы на Украине 1917-1918 гг. С. 9-15.
20 Боровой С.Я. Евреи в Запорожской Сечи // Еврейские хроники XVII столетия (Эпоха "хмельничины") Исследование, перевод и комментарии С.Я. Борового. М.; Иерусалим, 1997. С. 42, 207-251; Там же. С. 42; Боровой С.Я. Национально-освободительная война украинского народа против польского владычества и еврейское население Украины // Исторические записки. 1940. Т. 9. С. 102-115.
