CC BY
55Элла Григорьевна ЗАДОРОЖНЮК
Исторические пути и историографические перепутья: политическая биография В. Гавела и динамика ее интерпретаций
Историю предпоследних двух десятилетий XX века (1968—1989 гг.) Чехословакии, а затем первого десятилетия Чехии (1993—2003 гг.), равно как и наиболее бурного трехлетия между ними (1990—1992 гг.) — невозможно представить без фигуры Вацлава Гавела (1936—2011); в немалой степени это касается и истории всей Центральной и Юго-Восточной Европы. Вряд ли с такой определенностью можно говорить о начале нового, XXI столетия, хотя чешский экс-президент продолжал выдвигать ряд внешнеполитических инициатив, иногда глобального характера, выступал с речами, которые укрепляли его славу как политика-философа. Более того, примерно к концу первого президентства начались и уже не прекращались слухи о неблаговидной роли его новой семьи в политической жизни страны, о возможности досрочного ухода с президентского поста, даже о манипулировании этим бывшим несгибаемым диссидентом и искусным политиком. Гавел становился героем истории, а не актором современности.
Причина этих слухов — не только в плохом состоянии здоровья Гавела, а, по всей видимости, в другом: «в тираж» стали выходить некоторые ключевые идеи чешского президента в русле «неполитической политики» и «власти безвластных». Они оказались пригодными вплоть до сегодняшнего дня, так сказать, в экспортном варианте, но в полной мере несостоятельными для решения внутриполитических проблем (это было, на наш взгляд, осознано самим Гавелом и ранее — в ходе «бархатного развода» Чехо-Словакии). Возмущение вызывали
в это время, причем и внутри страны, к примеру, его «благословение» бомбардировок Югославии в 1999 г. лозунгами о правах человека, а также признаки русофобии в ряде его внешнеполитических заявлений. В целом острее проявлялись заложенные в его взглядах и действиях внутренние противоречия, на которые он и сам постоянно указывал, формулируя и реализуя идеи все той же «неполитической политики».
Одно из главных убеждений Гавела — отвержение идей коммунизма и социализма, причем тотальное, которое и вознесло его на высоты политики и общественной мысли своего времени — теряло свою актуальность. Коммунизм, по словам одного из американских президентов, Р. Рейгана, все же был отброшен «на свалку истории». В то же время темперамент политического борца Гавела требовал выявления новых угроз и побуждал защищать идеалы, оказавшиеся на обочине не только политической жизни, но и доминирующей идеологии. Так, на явно антироссийские эскапады Гавела-президента политики прагматического склада из Гражданской демократической партии, ведомые евроскептиком В. Клаусом, а также конкурирующие с ними социал-демократы особо не реагировали.
Прошедший не так давно 25-летний юбилей «бархатной» революции в Чехословакии побуждает еще раз обратиться к ключевой фигуре, с деятельностью которой связаны кардинальные изменения на политической карте Центральной и Юго-Восточной Европы, этому политику нового типа со всеми его плюсами и минусами. Действительно, на фоне новой разновидности революций нового типа, получивших название «цветные», Вацлав Гавел предстает как политик крайне противоречивый. Побуждавшиеся же этим борцом за права человека и демократические ценности революции в самых разных регионах мира все чаще окрашиваются в алые цвета крови. Достаточно вспомнить революцию «достоинства» в современной Украине. Как раз поэтому писать политическую биографию и оценивать его как государственного и общественного деятеля — задачи предельно сложные. Так, вплоть до сегодняшнего дня отгадываются загадки такого рода: присуща ли Гавелу (и только ему) открытость в высокой политике, столь
непривычная для ХХ века, его искренность в многочисленных заявлениях и выступлениях, столь пленявшая публику? Или же он всего лишь искусный режиссер такой «открытости», а искренность его — показная, кажущаяся?
Ответы на эти вопросы не столь просты, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что свои политические предпочтения Гавел высказывал с большой долей неопределенности и нарочитой незавершенности, что дало возможность британскому специалисту Дж. Кину, который в свое время тесно общался с ним и переводил на английский язык его книгу «Власть безвластных», оценивать стиль этого диссидента, ставшего президентом, как довольно искусно срежиссированный макиавеллизм.
Приблизиться к ответу на данные, равно как и другие загадки можно, в частности, путем определенной типологи-зации серьезной научно-исследовательской литературы, посвященной Гавелу, расставив в ней соответствующие акценты. Предметом, в частности нашего анализа, выступает зарубежная литература, причем речь пойдет исключительно о монографических трудах.
Естественно, ни одно исследование, если оно посвящено «бархатной» революции или же «бархатному разводу», не обходится без фигуры Гавела. Поэтому литература о нем практически неохватна, а задача ее даже первичной систематизации и интерпретации чрезвычайно сложна. Все же тщательный анализ в основном чешской, словацкой и англоязычной литературы дает достаточно оснований для утверждения: на сегодняшний день в зарубежной историографии уже сложились некоторые магистральные направления, посвященные жизни и деятельности Гавела, и ее можно разделить на определенные этапы. Поэтому нужно разобраться в последовательности смены их дискурса, выявить логические закономерности и динамику формирования установок в ходе оценок фигуры Гавела и ее роли в современной чешской истории.
С этой целью в статье выделяются четыре историографические волны в освещении политической биографии В. Гавела с неким доминированием той или иной установки в каждой из них.
35^ ^^^^^^^оооооооос^ос^осоо^ Э.Г. Задорожнюк <>000000<х><х><х>000с^^
Литература первой волны — с начала «бархатной» революции 1989 г. и до 1994 г. — о лидере диссидентства и первом президенте (сначала ЧССР, ЧСФР, а затем Чешской Республики) носила в основном апологетический и даже агиографический характер. В это время происходит даже некая беатификация Гавела (причисление его к лику секулярных святых), его уподобление Т. Г. Масарику, приписывание ему всех и всяческих добродетелей. Первая скрипка в этом литературном оркестре, несомненно, принадлежит сподвижнице Гавела Э. Крисеовой: в 1991 г. в Брно на чешском, а в 1993 г. в Нью-Йорке на английском языках увидела свет ее книга «Вацлав Гавел. Биография»1. Она была прочитана самим президентом, сделавшим несколько замечаний, причем нелестных по отношению к себе. Тем не менее, он принял версию Крисеовой, хотя некоторые советники предупреждали: чрезмерные восхваления принесут ему больше вреда, чем пользы. Книга неплохо продавалась, но не всегда позитивно оценивалась. Чехословацкие оппоненты критиковали ее за фактические ошибки и интерпретационный хаос. Американский же ее рецензент не без иронии подчеркивал: прославления «секу-лярного святого Вашека» не очень-то уместны, если речь идет о человеке, занимающем пост президента. «Как может устоять на двух ногах человек такой доброты?»2 — спрашивал он.
К этой же категории относится книга И. Гавличека «Воскрешение с Т.Г. Масариком и Вацлавом Гавелом» (1990) 3, в которой сравнение двух президентов предполагалось само собой разумеющимся. Оба президента возносились в ранг святых, но при этом не всегда принималось во внимание различие стилей их политики. Первый собирал народы в единую державу, второй не сумел сдержать намечавшееся ее разрушение. Несколько позднее, в 1992 г., государственное издательство книг по образованию выпустило откровенно «агиографическую» книгу из тысяч писем детей «милому пану президенту», авторы которых получили в ответ его портрет с благодарственной надписью. В тренд первой волны вписывается и вышедшая в том же году книга таких сподвижников Гавела, как Я. Клуса-кова и П. Питгарт «О Гавеле, Клаусе, Мечьяре и революции, которая пожирает своих детей»4.
Такого рода книги пользовались немалым спросом, однако уже в рамках этой первой — агиографической — намечались признаки появления второй, гораздо более реалистичной и даже критической волны. Так, они проявились в книге одного из лидеров оппозиционного студенчества конца 1980-х годов В. Бартушки. (Полуясно. Поиски виновных. Прага, 1990) 5. Книга прославляла в целом как революцию, так и ее лидера. И все же в самом ее названии содержатся явные намеки: во-первых, на то, что не все столь благополучно в пока что едином «чехословацком королевстве», и, во-вторых, — на неполную ясность в оценке ноябрьских событий 1989 г. К примеру, автор отнюдь не агиографически трактует процедуру единогласного избрания 29 декабря 1989 г. чехословацким коммунистическим парламентом своего классового противника диссидента Гавела. «В ходе борьбы за демократию, — подчеркивает В. Бар-тушка, — демократия снова осталась на бобах, и Федеральное собрание демонстративно избирает президентом Вацлава Гавела. Нахожусь в качестве гостя во Владиславском зале и в душе молюсь, чтобы хоть кто-нибудь из депутатов нашел в себе мужество, вопреки всем договоренностям, проголосовать против. Однако в ходе голосования никто не отваживается даже воздержаться. Меня бесит единомыслие, ведь в какие бы одежды оно ни рядилось, все равно не дает правдивого отражения реальности.»6.
Из словацких работ этого периода можно отметить книгу В. Минача «Возвращаясь к перевороту»7 (1993), где роль Гавела также оценивалась неоднозначно. В частности, выражались сомнения в том, что президенту удастся адекватно решить проблемы государственно-правового устройства.
Следует подчеркнуть, что именно в это время увидели свет первые документальные свидетельства как о ходе «бархатной» революции, так и о роли в ней лидеров, включая Гавела. Особого упоминания заслуживает изданный В. Ганзелом в 1991 г. сборник «Учащенный пульс истории. Аутентичные записи переговоров представителей государственной власти с делегациями движений Гражданский форум и Общественность против насилия в ноябре и декабре 1989 года»8. Он содержит расшиф-
ровку магнитофонных записей ключевых встреч делегаций Гражданского форума и Общественности против насилия с коммунистическими лидерами в ноябре и декабре 1989 г. Они раскрывали закулисье прихода к власти нового президента, хотя в полной мере были введены в научный оборот историками в ходе следующей историографической волны.
В целом же труды не только критической, но даже объективной направленности о президенте Чехословакии, а затем и Чехии до середины 1990-х годов отыскивались с трудом, хотя запрос на них к тому времени уже сформировался. Его, в частности, зафиксировал постоянный издатель работ Гавела В. Пречан в вышедшем в 1994 г. сборнике своих статей под названием «В украденном времени». В нем автор совершенно справедливо утверждал: «В любом случае, биографию В. Гавела, достойную этого определения, нам надо подождать. Почему бы и нет, ведь в таком деле все же нет ни нужды, ни необходимости торопиться»9.
Однако, несколько перефразируя известную сентенцию, можно заметить: «мы предполагаем, а историческое время располагает». К моменту пречановского вердикта направление в историографии, которое условно можно назвать агиографическим, начало выявлять свою фрагментарность и ограниченность — хотя содержавшиеся в нем установки, равно как и установки в рамках следующих направлений, не исчезали полностью.
Своего рода интуитивно-пророческим предзнаменованием уже следующей — критической — волны исследований о Гавеле можно считать вышедшую 3 апреля 1995 г. в американском журнале «Ньюсуик» статью «Свержение с трона философов-королей». В ней проанализирована судьба властвовавших ранее (как Т. Мазовецкий) и находившихся на тот момент у власти (Ж. Желев и В. Гавел) интеллектуалов в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. «Еще вчера, — отмечалось в статье, — они выступали лидерами преобразований в странах региона, не без некоторой "театральности", проводя избавление от 45-летнего "коммунистического ига". Сегодня же Гавел и Желев разделяют трагическую долю интеллектуалов у
власти. Первого, скорее всего, переизберут, но и он — проигравшая сторона. К рулю власти приходят сегодня прагматики, а они предпочитают набирать в команду и бывших коммунистов». Это касается, утверждалось в статье, В. Клауса, ультрарыночника и лидера Гражданской демократической партии; президенты же в основном считаются обладающими меньшей политической властью; «они возвышаются над полем боя, осуществляя моральное наставничество и проповедуя демократическое евангелие. Никто не делает это лучше, чем Гавел, но даже и его влияние постоянно уменьшается»10.
Одним из импульсов появления новой волны литературы о Гавеле можно считать драматические события в реальной его биографии. В январе 1996 г. уходит из жизни его жена Ольга — человек, гораздо более стойкий в своих политических предпочтениях. Дочь рабочего, она яростнее ненавидела коммунизм, чем он, сын капиталиста, а также выступала неким нравственным гарантом политической деятельности своего супруга. Некоторые соратники Гавела по диссидентскому движению и «бархатной» революции отмечали, что по поводу кончины своей жены он особо не горевал. Тем не менее в конце этого же года президент тяжело заболел, и даже появились слухи о невозможности его излечения. Однако уже в самом начале 1997 г. он не только выздоровел, но и вскоре женился на молодой актрисе Д. Вешкрновой, в очередной раз опровергнув самые пессимистические предсказания врагов и оживив надежды друзей.
Таким образом, начало второй волне (1995—2003 гг.) фактически положили происшедшие в жизни Гавела события. Парадоксально, что в этот период его не столько «жалели», сколько строже осуждали. Безусловно, не только эти факты личной жизни повлияли на появление новой волны литературы о Гавеле. Скорее, его отстраненность от политической жизни страны побудила многих аналитиков строже посмотреть как раз на «успешные» периоды его активной внутри- и внешнеполитической деятельности. Сначала бульварная пресса, а затем и серьезные исследователи стали критичнее воспринимать и оценивать в силу этого политическую биографию чешского президента в целом.
Именно в этот период некоторые «мифы» о Гавеле стали заменяться «антимифами» — пришло время «дегавелизации». В ряде работ он представал уже не «королем-философом», подобно Масарику, и не «человеком богемы», якобы случайно занявшим трон, но умелым политическим манипулятором и даже макиавеллистом.
В эту волну можно включить работы ряда чешских исследователей. Так, Л. Ракушанова, ранее только в позитивном ключе освещавшая жизнь и деятельность Гавела, выпустила в 1997 г. книгу («Вацлав Гавел и Дагмар Гавлова. Две судьбы в одном союзе. Авторизованная биография») о новой его семье. Она планировалась как своего рода продолжение агиографической линии, однако сама фактура подобранного материала относила ее по некоторым позициям уже к разряду критических работ11.
Гораздо более критичной получилась книга П. Своры «Семь недель, которые потрясли Град»12. Она посвящалась одному из труднейших периодов жизни Гавела: операции и реабилитации — сначала от болезни, а затем от шлейфа слухов о женитьбе. Эта книга в чешских СМИ получила эпитет «бульварная», и Гавел с супругой даже подали в суд на автора, обвинив его в покушении на их личную жизнь, но потом решили отозвать заявление. Действительно, особой «неправды» она не содержала: просто чуть более чем 30-летний ее автор смотрел на фигуру своего героя взглядом, присущим поколению чехов, сформировавшемуся после длительной «нормализации» и 10-дневной эйфории революции.
В этом же ряду находится книга Р. Палоуша «Беседы с Гавелом» — по аналогии с «Беседами с Т.Г. Масариком» Карела Чапека 13; она сопоставляла деятельность двух фигур, наводя на мысль о явной дистанции относительно продуктивности политических действий этих государственных деятелей с учетом того, что первый президент Чехословакии создавал полиэтническое государство, а последний не сумел его сохранить.
Пиком же второй волны явилась солидная книга британского публициста Дж. Кина — бывшего друга и переводчика книг Гавела-диссидента — под названием: «Вацлав Гавел. По-
литическая трагедия в шести действиях» (1999). Она вышла в свет одновременно на английском и чешском языках14. В ней Гавел предстает искусным манипулятором с весьма неприглядными чертами (один из параграфов книги так и называется — «Макиавелли»). Как раз с ее выходом произошла некая метаморфоза в оценках Гавела: плюс сменился на минус.
Кин одним из первых назвал Гавела политиком-постмодернистом, а это значит: он не нес ответственности за свои действия не в силу неспособности предвидеть их последствия, но и не предполагая делать это. Все же опыт, приобретенный Гавелом в небольших театрах на перекрестках пражских улиц при постановке его абсурдистских пьес, считал британский исследователь, оказывается мало уместным для страны на перекрестке Европы, хотя этот опыт и привлекал внимание политиков в течение довольно краткого исторического периода. Мотивы же своей реалполитики Гавел искусно скрывал15. В связи с этим историку нужно особенно тщательно выстраивать демаркационные линии между многообещающими заявлениями Гавела и реальным ходом его политических действий.
Что же побудило занять подобную гиперкритическую позицию британского публициста, посчитавшего, что Гавел, вопреки громким декларациям, уже с первых лет своего президентства «не приблизил Град к народу, а спрятался здесь от него, создав собственный мир, лишенный людей и надстроенный над ними, как в романе Кафки»? 16 Трудно предположить, что Кин в книге о Гавеле руководствовался всего лишь личными антипатиями. Скорее всего, речь шла о неприятии им того типа политика, который характеризуется большими расхождениями заявлений во имя абстрактных политических ценностей (демократия, права человека) и игнорированием — если не пренебрежением — реальных нужд граждан своей страны, а также выспренной политической риторикой «на экспорт». Для Кина фигура Гавела, кроме прочего, репрезентует разочарование и в центральноевропейской демократии, поскольку в ней нужды демоса игнорируются, а интересы кратоса (власти) ставятся на первое место.
Конечно, Кин в чем-то спрямляет линию политической деятельности президента, которая носила полимотивацион-ный характер, более того, утверждения Гавела о необходимости честности в политике не всегда были чисто спекулятивными или манипулятивными.
Разумеется, агиографические книги о Гавеле переиздавались в ходе и этой волны, но уже не они задавали тон в историографии.
Третья волна (2004—2011 гг.) относительно нейтралистских работ о Гавеле связана с его уходом с поста президента в 2003 г. Разумеется, он не прекратил своей политической активности, но она еще в большей мере сводилась к поездкам за рубеж для получения наград. О том, что Гавел уже не является фигурой исторического масштаба, скромно умалчивалось, но подразумевалось в большинстве работ о нем, написанных как в апологетическом, так и критическом тонах — правда, предельно смягченных.
Упомянем в этом плане несколько наиболее примечательных, репрезентативной из которых стала монография «Вацлав Гавел. Биография без цензуры» Я. Бауэра17. Это также труд «Два моих президента. Вацлав Гавел и Вацлав Клаус» (2004) бывшего соратника Гавела Э. Мандлера, который в чем-то критически относился к нему еще во времена диссидентства, но от резкого осуждения все же воздерживался18. Столь же «неагрессивной» явилась англоязычная работа Дж. Дуберштейна 19, в которой, напротив, преобладали апологетические тона.
К разряду работ третьей волны можно отнести и монографию М. Путны «Вацлав Гавел. Духовный портрет в обрамлении чешской культуры 20 века»20; в ней особо выделены 1980-е годы, совершенно справедливо названные автором «кульминационными в деятельности Гавела». После, как подчеркивается в книге, наступает умственная усталость, опустошение и крах идеализированных представлений президента, а затем экс-президента. «Попытка Гавела, — пишет автор, — с начала девяностых годов сделать из Чехии нечто большее, чем просто обычное небольшое государство, превратить его в духовный, интеллектуальный и нравственный центр европейского и мирового значения, в основном не удалась»21.
В эстетическом ключе написан труд К. Рокаморы «Акты мужества. Жизнь Вацлава Гавела в театре»22 (2005), в центре внимания которого — Гавел-драматург; в правоведческом — издана книга Б. Храстиловой и П. Микеша «Президент республики Вацлав Гавел и его влияние на чехословацкую правовую систему»23 (2003).
Но всеобщее внимание в это время привлек первый том монографии Д. Кайсера «Диссидент Вацлав Гавел. 1936—1989»24 (в 2012 г. книга была переведена на украинский язык). Журналист и историк Кайсер внимательно проанализировал воспоминания самого Гавела и воспоминания о нем, сравнил их с архивными документами, неоднократно встречался с экс-президентом. Автор не горит желанием писать с Гавела икону, а стремится быть предельно информативным.
В ходе анализа политических взглядов Гавела отмечается, что иногда он в своих письменных размышлениях вдавался в откровенные утопии, которые должны были, по его убеждению, ликвидировать главные социальные противоречия как в капиталистических странах, так и в государствах «восточного блока». В реальной же политике он был достаточно решительным, жестким и вовсе не мечтательным, констатирует Кайсер. В книге детально рассказывается, как в момент падения коммунистического правления Гавел быстро и технично отодвигал других кандидатов на власть, которая уже сама шла ему в руки. Пришлось даже заставить коммунистов проводить не общенародные выборы нового президента (на чем они настаивали), а избирать его в парламенте — в противном случае у Гавела были слишком слабые шансы.
Достоинством книги является внимание к эволюции взглядов и жизненных позиций Гавела как политика нового типа — выходца из среды творческой интеллигенции, борца за гражданские свободы и права человека, лидера того рода революций, которые заканчиваются, если вспомнить еще одного английского журналиста Т.Г. Эша, не гильотиной, а переговорами. В свете нового витка «цветных» революций остается добавить, что крови избегать все же не удается.
Прежде чем перейти к описанию периода, когда «неполитическая политика» Гавела выступила как лучшая политика для решения задач организации революции и смены власти, следует привести два метких наблюдения Кайсера о том, что знал Гавел о жизни как «безвластных», так и «властных». Сначала о первых: «Жизнь в гусаковской Чехословакии он познал лишь с экстремальных позиций. Независимо от того — жил ли он в роскоши или в заключении. Обычных людей при этом он, конечно, не избегал: тридцать — сорок раз ежегодно Гавел ездил на машине по трассе Прага — Градечек и, как правило, подвозил голосовавших. Он общался с сотнями людей, но все они преимущественно были в чем-то нетипичными: или непосредственно принадлежали к диссидентству, или, по крайней мере, имели храбрость с ним встречаться, рискуя привлечь внимание полиции. О жизни обычного гражданина Вацлав Гавел не имел аутентичного представления и, собственно, у него такой возможности и не имелось. Поразительно, что человек со столь исключительным жизненным опытом уже вскоре должен был стать любимцем народа»25.
Теперь о вторых: «Вацлаву Гавелу не хватало конфиденциальной информации из центра власти, замыслы которой ему плохо удавалось разгадать. Настолько плохо, что он даже предполагал совершенно противоположное тому, над чем власть предержащие напряженно работали. Он полагал, что нараставшее в обществе беспокойство режим мог бы сдержать с помощью насилия — и в рядах оппозиции он с подобным негативным представлением, безусловно, не был одинок»26. Эти слова в чем-то объясняют ощущение определенной растерянности, охватившее диссидентов в ноябре 1989 г. в связи уже не с беспокойством, а с массовыми движениями. Но как раз Гавел преодолел это чувство очень быстро. И как раз абсурдистское прошлое драматурга, которое не раз играло не столько провокативную, сколько креативную роль в его политической биографии, позволяло ему выходить из крайне противоречивых ситуаций, считает Кайсер. Не прекращались слухи, что его выпустили из заключения по взаимному соглашению; что он на 3 дня выезжал в СССР (этому в целом в 2009 г. верили 23 % респондентов);
что он намеренно удалялся от протестного движения, а Гражданский форум замышлялся как платформа соглашательства с властями27. Доказательством, а точнее — поводом к этим слухам послужил очень уж удавшийся его компромисс с М. Чалфой. Данный коммунистический политик, действительно, слишком эффективно и даже эффектно содействовал избранию Гавела президентом депутатами-коммунистами Федерального собрания, а тот, в свою очередь, не допустил запрета КПЧ.
Однако аргументы против приведенных слухов звучат гораздо весомее, полагает Кайсер. Многие известные и вновь открытые им факты — не только канва биографии драматурга и политика, а в чем-то — политика-драматурга; они предстают и как свидетельства уникальности его жизненного пути. Для Крисеовой некоторые факты — свидетельство готовности Гавела взойти на Голгофу будущих страданий, для Кина они же — всего лишь школа театрального мастерства, пригодившегося затем для изощренных политических ходов. Кайсер, в свою очередь, смотрит на них как на этапы прохождения жизненного пути с привлекающими на нем всеобщее внимание вехами политических успехов одного из представителей интеллигенции, которая массовым порядком входила во власть не только в Чехословакии. Доминирующая установка авторов указанной историографической волны сводится к словам Б. Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать. Но более общее — хотя крайне расплывчатое — впечатление от многих работ о Гавеле за период 2003—2011 гг. можно выразить несколько измененной пословицей: о живых или хорошо, или ничего.
Наконец, работы о Гавеле четвертой волны (2011—2014 гг.) — после его кончины в 2011 г. — отличаются объективистским подходом, но одновременно критическим настроем и ярко выраженным историческим ревизионизмом — методологическим приемом, который успешно используется в историографии. Этот прием чаще всего ассоциируется с обновлением устоявшихся взглядов на ключевые исторические события и фигуры лидеров. Его следы можно обнаружить в любой из национальных историографий, в том числе и в российской28. Установка на ревизионизм и на сдвиги в рецепции роли тех или
иных лидеров основывается, как правило, либо на открытии новых архивных источников, либо на ре-интерпретации уже известных документов с опорой на новые методы.
К первой части работ четвертой волны можно отнести две монографии чешского историка И. Сука «Политика как абсурдная драма. Вацлав Гавел в 1975—1989 гг.»29 (2013) и «Конституционная или экзистенциальная революция? Вацлав Гавел и Федеральное собрание. 1989—1990 гг. Исследование и документы»30 (2014) с обширным документальным приложением.
Первая из книг Сука отличается от всей обширной библиографии работ о Гавеле своим оригинальным и продуктивным методологическим подходом: политико-биографической семиотикой. Именно этот метод позволил автору расставить правильные акценты в оценке фигуры Гавела и продуцируемых им текстов по законам «абсурдистской драматургии» как до, так и после декабря 1989 г. Сук трактует жизнь В. Гавела как, можно сказать, своеобразный текст, обрамляемый комментариями друзей и врагов. В текст этот входят не только пьесы, статьи, интервью, заявления, но и многие поведенческие акты, выстраиваемые — зачастую по логике абсурдистской драматургии — как знаковые символы, наполненные многими и часто противоречивыми смыслами.
Автор прямо не говорит о своей методологии анализа биографии одного из видных лидеров антикоммунистических революций. Тем не менее, это просматривается в анализе ключевого элемента его текстов, являющих собой некие оксюмороны: «власть безвластных», «неполитическая политика» и пр. Можно заметить, что и сам Гавел допускал возможность таких трактовок, прекрасно осознавая силу шокирующих слов как составных частей текста его биографии.
Анализируя президентство Гавела в 1990—2003 гг., Сук, солидаризируясь с оценками М. Путны, пишет: «Сегодня очевидно, что от «духовного государства», о котором Гавел мечтал в начале девяностых годов, мы далеки»31. Жизнь Гавела, по словам автора, богата парадоксами: «Он сам шел им навстречу и сознательно делал из своей жизни полную контрастов драму.
Как будто бы его что-то заставляло пройти сквозь противоположности и испытания крайностями — между властью безвластных и безвластием властных, чтобы самому принять на себя большую ответственность»32.
Следует подчеркнуть: ситуация сложилась так, что выявляемый в монографии текст Гавела оказался востребованным в условиях Чехословакии и не только. Такого рода «тексты» стали характерны для целой цепи «революций с определениями», где местом действий становились то явные, едва ли не сверхмассовые демонстрации на площадях, то тайные встречи уходивших и приходивших «властных» за переговорными столами.
Абсурдистская драматургия взыскующих власти диссидентов, оппозиционеров и т.д., и т.п. как нельзя лучше подходила к тем задачам, которые они ставили: вчера я диссидент, сегодня президент, но, став президентом, во многом останусь диссидентом в ходе выполнения ряда обязательств. На наш взгляд, при подобном подходе у революции есть начало, но нет конца. Надо сказать, что и чехословацкое общество было готово к таким переменам, включая моменты абсурдизма. Еще вчера это были мирные обыватели, сегодня их зажег факел студенческого протеста, завтра они свободны. Еще вчера коммунистический парламент обсуждал меры по жесткому искоренению диссидентства, а сегодня он единогласно голосует за то, чтобы один из его представителей стал президентом.
Автор стремится избегать однозначных оценочных суждений и делает акцент на крайней сложности и противоречивости роли Гавела в чешской и словацкой истории. Вместе с тем нужно сказать, что эту фигуру ему пришлось снять с высоких котурн, не переоценивая в чисто отрицательном смысле его роли.
Вторая книга Сука является своеобразным комментарием к первой, но в ней особо следует отметить анализ противоречия между харизматическими устремлениями Гавела-политика, оформляемыми через некие драматические и символические акции, и необходимостью работать в сфере реальной политики с учетом роли парламента и расхождений в нем политических сил. Особенно четко прописано то, как это проти-
37^ ^^^^^^^оооооооос^ос^осоо^ Э.Г. Задорожнюк <>000000<х><х><х>000с^^
воречие не позволило Гавелу заметить, что между чешской и словацкой частями парламента уже с самого начала 1990 г. нарастали непримиримые противоречия, вылившиеся в распад единого государства. Сук напоминает следующий эпизод: перед избранием Гавела на высший пост коммунисты М. Чалфа и В. Могорита принуждали парламентариев к единогласному голосованию за него, прибегая как к грубому давлению, так и к использованию манипуляций (например, оглашая «письмо Горбачева» в его поддержку, которого фактически не существовало) 33.
Книги Сука — побуждение к разговору не только о Чехословакии, ставшей Чехией и Словакией, и не только о Гавеле. Они — о новом стиле политики, преобразующей современный мир. И в этом отношении политическая биография Гавела — широко открытый текст, вольно или невольно, сознательно или неосознанно «прочитываемый» большинством политиков указанной генерации и сегодня появляющихся в самых различных регионах мира.
В вышедшей в 2014 г. обширной биографии Гавела, составленной его другом и сподвижником М. Жантовским 34 (в том же году книгу перевели на немецкий язык)35, также по-новому освещаются драматические события осени 1989 г. и роль в них Гавела. Он озвучивал многие идеи входившего в силу Гавела, в частности, на дебатах по названию пока что единого государства в 1989—1991 гг., подчеркивая, что тот постоянно выступал за единство в его рамках двух народов.
Одним из интереснейших источников жизнеописания Гавела и «биографии» чехословацкого антинормализационно-го движения является более чем 800-страничная книга «Вацлав Гавел — Вилем Пречан. Корреспонденция (1983—1989)»36. Переписка помогает найти ответы на вопросы о причинах и побудительных силах латентно нараставшего в стране протеста, приведшего к падению «режима нормализации», осветить различные аспекты деятельности чехословацкой оппозиции как внутри страны, так и за ее пределами — в эмиграции, рассмотреть их глазами актуальные проблемы того времени. Так, весьма примечательной является дискуссия Пречана и Гавела
об источнике возможной агрессии с Востока. «Было бы иллюзией, — писал Пречан Гавелу 25 декабря 1983 г., — думать, что исчезновение Советского Союза с мировой арены уже означает решение всех проблем с войнами и вообще со всем остальным. Войны были еще до возникновения СССР, и даже Вторая мировая война началась не по советской инициативе»37. В своем ответе от 4—6 января 1984 г. Гавел признает справедливость этих слов, отмечая, что если бы кто-либо разгромил СССР, то начали бы драться американцы с Китаем, Китай с Японией, Иран с остальными арабами, Пакистан с Индией и т.д. «Сводить, — писал он, — все несчастья мира к одному дьяволу и в этом усматривать вершину мышления, ведь это и есть химически чистый сталинизм»38. Отсюда призыв не переоценивать процессы размещения ракет в Европе, ведущие к гонке вооружений.
По словам Пречана, советская перестройка может повлиять на борьбу различных групп внутри властного истеблишмента, но мало коснется Хартии 77*. Более того, он высказывает опасение, что реформы по горбачевскому методу будут сопровождаться жесткими действиями против нонконформистов разного рода. Поэтому малоэффективны ссылки на курс Горбачева, которые могут создать всего лишь впечатление о том, что «Большой Брат» может быть арбитром в вопросах развития чехословацкой политики. «Однако и другие сверхдержавы, — утверждает Пречан, — замалчивая истинную причину чехословацких бед, уменьшают ответственность за них Советского Союза»39; отсюда и его неприязнь к термину «блоковое мышление». Это не так, возражает Гавел. «Блоки, — добавляет он, — наличествуют, существует, разумеется, и блоковое мышление, независимо от того, что в одном блоке есть свобода, а в другом — тоталитаризм. Если бы не существовало блокового мышления, то все-таки Запад не считал бы революцию в Венгрии или вторжение в Чехословакию "семейным делом" второго блока, которое его не касается ... То
* Хартия 77 - правозащитное движение в Чехословакии (1977-1992 гг.), названо по принятому 6 января 1977 г. Воззванию Хартии 77. Выступало с требованиями соблюдения чехословацким правительством положений Всеобщей декларации прав человека ООН и решений подписанного властями Заключительного акта Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (1 августа 1975 г.) в Хельсинки.
37^ ^^^^^^^оооооооос^ос^осоо^ Э.Г. Задорожнюк <>000000<х><х><х>000с^^
есть: нет никакой свободы на первом месте в иерархии ценностей! Там хоть и есть свобода, но она исключительно их: то есть блоковая». Правда, здесь же Гавел приписывает от руки красными чернилами: «Разумеется, только и лишь только потому, что советы прекрасно знали о блоковом мышлении Запада, они могли позволить себе военные вмешательства в центре Европы!!!»40.
Любопытна и автохарактеристика Гавела в канун «бархатной» революции в письме Пречану от 19 июля 1989 г.: «Положение начинает становиться драматическим. Часть общества хочет сделать из меня своего вождя, а вторая часть (меньшая) — меня же как можно скорее уничтожить. Не знаю, что из этих двух вариантов лучше»41. Похоже, это преувеличение, поскольку итоги проведенного 7 декабря 1989 г. пражскими студентами импровизированного опроса общественного мнения свидетельствовали об обратном. На предложенный респондентам вопрос: «Кто, по вашему мнению, мог бы стать президентом республики?» — 80 % ответили — не знаю, 10 % — Дубчек, 7 % — Комарек, 1,3 % — Адамец, 1 % — Гавел, 1 % — Цисарж 42.
В целом переписка являет собой детальное свидетельство выполнявшейся огромной рутинной работы («малые дела» — по Масарику), которую будущий президент брал на себя и выполнял систематически, сознательно, а иногда и с риском для жизни (учитывая повышенное внимание к опальному диссиденту со стороны спецслужб).
В 2014 г. увидел свет второй том монографии Д. Кайсера «Вацлав Гавел. 1992—2003 гг.»43; ее временной диапазон — годы чешского президентства — связываются с периодом становления нового государства в условиях нелегких испытаний. В немалой степени они связаны с противостоянием «идеалиста» Гавела и «прагматика» Клауса (кстати, обвинявших друг друга в приверженности социализму)44. Не исключено, что приведенные в ней документы и их интерпретация прольют новый свет и на политическую биографию Гавела.
Но если указанные труды четвертой волны носят в целом научный характер, то книга П. Гайека «Смерть в бархате» (2012), бывшего пресс-секретаря экс-президента В. Клауса,
отличается публицистической направленностью и носит, можно сказать, запредельно критический характер. Гайек поставил под сомнение клятву диссидента на Олимпе власти руководствоваться только правдой, отвагой, скромностью, человечностью. «Гавел, — пишет автор, — был теоретиком-моралистом, однако на практике человеком, лишенным морали и совести. Не исключено, что он был связан с сатанинскими силами. В сущности, являлся инструментом лжи и ненависти, действующим сознательно или неосознанно, но, во всяком случае, активно. Его миссия закончилась успешно. Но, несмотря на это, он проиграл. Апостол свободы и демократии, в действительности, открыто двигался в сторону фашистского мира корпораций»45.
В том же русле можно трактовать и его отношение к СССР, перешедшее на Российскую Федерацию. Гавел утверждал, что лучше больной Советский Союз, чем здоровая Россия, что в ней не может быть и речи о демократии, что с нею следует свернуть все контакты. Но это едва ли подходящий внешнеполитический вектор для Чехии, что и подтвердил уже президент В. Клаус. Характерно, что в интервью парламентскому интернет-порталу он отметил: «Книга Гайека едва ли не обязательна для чтения. Она прекрасно написана. Это — безжалостная политологическая и социологическая критика современного мира, а также его главных протагонистов. Я, в сущности, согласен с авторской критикой исторической роли Гавела, хотя и не со всеми использованными в данном контексте экспрессивными и преувеличенными высказываниями»46.
Если попытаться дать комментарий к этой историографической волне работ о Гавеле, то можно сделать следующие заключения. Конечно, будут и новые книги о Гавеле и «бархатной» революции — с учетом того, что некоторые приемы его политического мимикрирования как раз выстраивались на манипуляциях и приемах театра абсурда; они описывались неоднократно. Важно то, что так или иначе эта практика была воспринята, например, «евромайданом» в Киеве, но сопровождалась здесь, в отличие от Праги, кровавыми жертвами, а стремление обеспечить права территорий на Донбассе — в от-
37^ ^^^^^^^оооооооос^ос^осоо^ Э.Г. Задорожнюк <>000000<х><х><х>000с^^
личие от «бархатного развода» — обернулось многотысячными жертвами среди гражданского населения. И еще: неприязнь к России со стороны Гавела можно трактовать как ее неготовность к восприятию новейших форм демократии. Но все же заявления о подлинной любви к ее культуре в сочетании с неприязненным отношением к ее народам могут служить не одной из шуток Гавела, а выражением того русофобства, которое сегодня присуще многим политикам Запада. Феномен Гавела интересен и тем, что он выявляет это «тайное» в гротескных и даже абсурдных формах.
Конечно, прокламируемые Гайеком связи с сатанинскими силами можно рассматривать как явное преувеличение (или даже как передержки), хотя к 2014 г. уже появились документальные свидетельства того, что родственники Гавела серьезно увлекались мистикой и масонством, а также оккультными науками; сам он тоже проявлял интерес к религиям «Нового века» с их мистической составляющей. Может быть, и подмеченное Гайеком движение к «фашистскому миру корпораций» — тоже преувеличение, но благословение бомбардировок Югославии идеалами демократии и прав человека сближало позицию Гавела как раз с корпорациями. Введенному же чешским президентом термину «гуманитарные бомбардировки» — оксюморону в стиле его пьес — место исключительно на абсурдистской сцене, но отнюдь не в реальной жизни47.
В целом в историографии политической биографии Гавела постоянно наблюдались моменты своеобразного ревизионизма или, можно сказать, приливы и отливы в интерпретации его как (псевдо)неполитического политика. Действительно, в пики подъема его карьеры преобладала агиография, в другие же времена, связанные с принятием (или непринятием) ключевых решений, имело место низвержение кумира. К середине второго десятилетия нового века доминантной становится линия на ревизионизм в истолковании его политической биографии. Все же — за редкими исключениями — в работах о Гавеле только хвала или всего лишь хула встречаются не столь уж часто. Авторы работ в рамках последней из историографических волн тоже, опираясь на широкую документальную ос-
нову, стараются избегать однозначных оценочных суждений и ставят акцент на крайней сложности и противоречивости роли Гавела в чешской и словацкой истории48.
Итак, исследование процессов рецепции и интерпретации фигуры Гавела предстает как отражение сложности политического портретирования человека с крайне противоречивой биографией. Степень расхождения между высокой идейной и моральной мотивациями, с одной стороны, и приемами идеологического манипулирования — с другой, у этой фигуры, пожалуй, наиболее поражающа. Об этом писал Кин, на это вынуждены указывать, открыв широчайшие пласты документальных материалов, чешские историки Сук и Кайсер.
Данной проблемой неплохо было бы заняться и отечественным историографам, однако историческое время фигур с такой констелляцией мотивов прошло. Новые «рыцари демократии», если взять, к примеру, лидеров «цветных» революций в разных странах, отличаются куда большей обнаженностью приемов, не останавливаясь перед монтированием высоких идей в контекст политических манипуляций.
Гавел был и остается в этом плане предшественником якобы чистых душой политических манипуляторов, несмотря на звучащие до сих пор апологетические ноты в рецепции и интерпретации его политической судьбы. Можно даже сказать, что он — родоначальник целой генерации таких политиков с присущей им политической безответственностью за судьбы своих стран и народов во имя абстрактных идеалов. Анализ историографических волн дает больше оснований как раз для отрицательной оценки роли Гавела в аспекте и советско-чехословацких, и российско-чешских отношений, равно как для тенденций развития Европы в целом. Его апология НАТО, вылившаяся в прославление бомбардировок Югославии, предстает как своеобразный пролог апологии и других военных конфликтов на континенте49.
Осенью 2011 г., готовясь к своему 75-летию, В. Гавел снова активизировал свою политическую деятельность, связывая свои надежды с развитием разновидности «бархатной» революции уже в России. Реагируя на то, что происходило здесь
37^ ^^^^^^^оооооооос^ос^осоо^ Э.Г. Задорожнюк <>000000<Х><Х><Х>000^^
после выборов в Госдуму 4 декабря, он писал, что «российское общество ведет борьбу с самой жесткой из всех известных форм посткоммунизма, с этакой особенной комбинацией старых стереотипов и новой бизнес-мафиозной среды». Если учесть, что празднование его юбилея финансировалось чешским миллиардером З. Бакалом, то разоблачение указанной среды, как всегда, носило у него оттенок абсурдизма. Митинг на Болотной площади оценивался Гавелом как «эхо крушения "железного занавеса"», «отзвук политических перемен 1989—1990 годов». Российской оппозиции через него была заявлена цель убедить россиян в том, что «режим, который преподносится им под видом демократии, никакой демократией не является»50.
Естественно, Гавел не мог выступить по-другому, и это получило широкое одобрение в рядах оппозиции. Одно из последних интервью он дал за две недели до смерти «Новой газете». В комментариях к нему отмечалось: «.чехам повезло с таким лидером. Нам, русским, остается только завидовать. Никого, похожего на Гавела, в российской истории второй половины прошлого века не было. Ни по масштабу, ни по убеждениям, ни по твердости духа».
Ситуация складывается так, что причин завидовать «нам, русским» за отсутствие политика масштаба Гавела становится все меньше. Причина — не только в его русофобских установках, но и в его дисфункциональности как политика, что выявляется в ходе рассмотрения всех четырех историографических волн литературы о Гавеле.
На русском языке монографических исследований о Гавеле пока нет. Да вряд ли в них есть нужда: все-таки исторической фигурой всеевропейского масштаба он так и не стал — несмотря на почести и награды, а его благословения бомбардировок Югославии во имя прав человека всегда вызывали осуждение. Если и нужно масштабное исследование о нем, то оно должно охватить и долговременные тенденции его политического стиля, и те извращения в сфере политики, которые с опорой на этот стиль, к сожалению, оправдываются уже в XXI веке.
Примечания
1 Kriseovà E. Vaclav Havel. Zivotopis. Praha, 1991. В 2014 г. вышло 2-е (переработанное и дополненное) издание этой книги под сокращенным названием: Kriseovà E. Vaclav Havel. Vyd. 2., rozsfr. a revid. Praha, 2014. Примечательно, что как раз агиографическая книга оказалась востребованной в ходе четвертьвекового юбилея «бархатной» революции как одного из пиков политической биографии Гавела.
2 New York Times book review. 1993. 24. X.
3 Havlicek J. Zmrtvychvstârn s T.G. Masarykem a Vaclavem Havlem. Praha, 1990.
4 Jana Klusakova a Petr Pithart rozmlouvaji nadoraz: o Havlovi, Klausovi, Meciarovi a revoluci, ktera pozfra své deti. Praha, 1992.
5 Bartuska V. Polojasno. Patranf po vinicich. Praha, 1990.
6 Ibid. S. 83.
7 Minàc V. Navraty k prevratu. Bratislava, 1993.
8 Hanzel V. Zrychleny tep dejin. Realné drama o deseti jednanfch. Praha, 1991. Prvnf vydanf; в 2006 г. увидело свет второе, исправленное и дополненное, издание этой же книги.
9 Precan V. V kradeném case. Vyber ze studif, clânkû a uvah z let 1973-1993. Brno, 1994. S. 479.
10 См.: Newsweek. 1995. 3. IV.
11 Rakusanovà L. Vaclav a Dagmar Havlovi. Dva osudy v jednom svazku. (autorizovany zivotopis). Praha, 1997.
12 Svora P. Sedm tydnû, které otrasly Hradem. Praha, 1998.
13 PalousR. Hovory z Havly. Dalkové rozhovory s Vaclavem Havlem a Ivanem M. Havlem. Stredokluky, 1999.
14 Keane J. Vaclav Havel. A Political tragedy in six acts. London, 1999; Idem. Vaclav Havel. Politicka tragédie v sesti dejstvfch. Praha, 1999. Сам автор так определил жанр своего труда: «Мне лишь хотелось, чтобы читатели моей книги о Вацлаве Гавеле понимали, что это не политологическая монография, а жанр, который называется политической трагедией. Она посвящена печальной, но вдохновляющей истории несовершенного человека, удивительная жизнь которого была раздираема и деформирована бурными политическими событиями этого века, а он, к счастью, почти заканчивается». См.: http://www.britskelisty.cz/9912/19991206f.html
15 Keane J. Vaclav Havel. A Political tragedy in six acts. .. S. 330, 486.
16 Ibid. S. 489.
17 Bauer J. Vaclav Havel. Necenzurovany zivotopis. Praha, 2003.
18 Mandler E. Oba moji prezidenti. Vaclav Havel a Vaclav Klaus. Praha, 2004.
19 Duberstein J. A Velvet Revolution. Vaclav Havel and the Fall of Communism. Greensboro, 2006.
20 Putna M.C. Vaclav Havel. Duchovnf portrét v ramu ceské kultury 20. stoletf. Praha, 2012.
21 Ibid. S. 334.
22 Rocamora C. Acts of Courage. Vaclav Havel's Life in the Theater. Hannover, New Hampshire, 2004.
23 Chrastilovà B., Mikes P. Prezident Vaclav Havel a jeho vliv na ceskoslovensky a cesky pravnf rad. Praha, 2003.
24 Kaiser D. Disident. Vaclav Havel 1936-1989. Praha-Litomysl, 2009.
25 Ibid. S. 200-201.
26 Ibid. S. 202.
27 Ibid. S. 201.
28 См., например: Лаврик (Задорожнюк) Э.Г. И. Сталин 50 лет спустя: интерпретация исторических реалий и политико-психологического портрета. Аналитический обзор // Русский вопрос. Международный интернет-журнал. Praha, 2003. № 1. http://www.russkiivopros.com/?pag=one&id=102&kat=8&csl=22
29 Suk J. Politika jako absurdni drama. Vaclav Havel v letech 1975-1989. Praha, 2013.
30 Suk J. Konstitucni, nebo existencialni revoluce? Vaclav Havel a Federalni shromazdeni 1989-1990. Studie a dokumenty. Praha, 2014.
31 Suk J. Politika jako absurdni drama... S. 425.
32 Ibidem.
33 Suk J. Konstitucni, nebo existencialni revoluce... S. 22. См. также: Kantûrkovâ E. Ta-jemstvi sametu: O zakulisi prevratu 1989 s rezisérem Jirim Svobodou. Praha, 2013.
34 Zantovsky M. Havel. Praha, 2014.
35 Zantovsky M. Vaclav Havel. In der Wahrheit leben. Die Biographie. Berlin, 2014.
36 Vaclav Havel - Vilem Precan. Korespondence (1983-1989). Eds. V. Celko, V. Precan. Praha, 2011.
37 Ibid. S. 120.
38 Ibid. S. 133-134.
39 Ibid. S. 350-351.
40 Ibid. S. 357.
41 Ibid. S. 603.
42 См.: Suk J. Obcanské forum. Dokumenty. Listopad-prosinec 1989. Brno, 1998. Dil 2. S. 122.
43 Kaiser D. Prezident. Vaclav Havel 1990-2003. Praha-Litomysl, 2014.
44 Комментируя эту, выстраиваемую во многом по законам абсурдистской драматургии полемику, третий чешский президент М. Земан высказал несогласие с мнением экс-президента В. Клауса о том, что Гавел являлся приверженцем ценностям «социализма с человеческим лицом». По его убеждению, это был, скорее, утопист, который стремился к «прекрасному новому миру». «Проблема Гавела, - по мнению Земана, - заключалась в том, что у его мечты не было двигателя» (http:// zpravy.idnes.cz/hovory-z-lan-zeman-havel-utopista-reformni-komunista-pds-/domaci. aspx?c=A141102_183335_domaci_hro). «Российская газета» писала, что эти персонажи, скорее, абсолютные антиподы. «И по происхождению: Гавел - выходец из богатой буржуазной семьи, а Земан вырос на руках у малоимущей матери-одиночки. И по образованию: первый - недоучившийся гуманитарий, драматург, второй - технократ, хороший экономист. И по менталитету: Гавел - типичный представитель элиты, западник, последовательный русофоб, а Земан, напротив, больше напоминает сельского увальня, он любитель соленого словца и крепких настоек, а также сторонник расширения взаимовыгодных отношений с Москвой. Вплоть до отмены виз», - констатирует издание. См.: Российская газета. 2014. 21 ноября. № 266 (6538). С. 6.
45 Hajek P. Smrt v sametu. Praha, 2012.
46 http://www.parlamentnilisty.cz/zpravy/Vaclav-Klaus-Odpovedi-prezidenta-republiky-na-otazky-serveru-ParlamentniListy-cz-256549
47 В 1999 г. газета «Ле Монд» опубликовала слова Гавела в поддержку вторжения сил НАТО в Югославию: «Я думаю, что во вторжении НАТО в Косово имеется элемент, в котором никто не может сомневаться: воздушные атаки, бомбы не вызва-
ны материальной заинтересованностью. Их характер - исключительно гуманитарный: главную роль играют принципы, права человека, которые имеют приоритет даже над государственным суверенитетом. Это делает вторжение в Федерацию Югославия законным даже без мандата ООН». Позднее Гавел попытался отрицать такой «идеализм»: «ужасный термин „гуманитарные бомбардировки" я, разумеется, не только не придумал, но и никогда не использовал и использовать не мог, поскольку у меня - осмелюсь утверждать - есть вкус». Получается: если выражение удалось, то его можно легитимизировать, а если не удалось, - превратить в нечто вроде «вкусовой» шутки. Сегодня рассматривать подобные заявления как безобидные шутки, от которых можно отказаться, вряд ли правомерно, особенно на фоне происходящей трагедии на близких к России территориях.
48 Подробнее см.: ЗадорожнюкЭ.Г. Вацлав Гавел: портрет в интерьере исторической эпохи // Славяноведение. 2012. № 5.
49 На конференции 28 февраля 2008 г. в Бельгии Гавел выступил с пространным докладом «Пять замечаний по теме НАТО», в котором, в частности, призывал к установлению восточных границ Евросоюза и НАТО. «С моей точки зрения, - отметил он, - она начинается границей России со странами Прибалтики, продолжается российской границей с Украиной и Беларусью и тянется к Черному морю. Это очевидно при взгляде на карту и более-менее соответствует историческому и культурному развитию» (http://archive.vaclavhavel-l¡bra ry.org/kvh_search/itemDetail.jsp?offset= 440&fq=DruhDokumentuNavEn:%22Speech%22&¡d=3865). Гавел помимо этого выразил еще и обеспокоенность по поводу развития ситуации в России. «Восточнее территории, - утверждал он, - которая находится под защитой НАТО, медленно, но верно возникает сравнительно новый тип диктатуры...обновляется система формальной демократии и власти одной партии, как это было во времена коммунизма». Отсюда его призывы к продвижению НАТО на восток, причем если немногим более 5 лет спустя после речи Гавела реальные границы контакта НАТО с Россией в Прибалтике дополняются призывами политиков Майдана установить таковые и на Украине, то Гавел смотрел дальше, допуская их установление и по Белоруссии. При этом он опирался на самые причудливые аргументы, как это наблюдалось и в ходе его идеалистически оформленных апологий бомбардировок Югославии.
50 http://www.novayagazeta.ru/comments/49939.html
