CC BY
53
С. М. Фалькович (Москва)
Исторические основы одного из главных национальных праздников Республики Польша — Дня Конституции 3 мая
В статье рассматривается история официального праздника современной Польши — Дня Конституции 3 мая в контексте политических течений среди польской эмиграции XIX в. Автор характеризует различия, которые вкладывались в оценки этого события представителями демократического и консервативного лагерей польской эмиграции, показывает связь этих оценок с наиважнейшими вопросами ее общественной жизни в рамках дискуссий о путях и средствах возрождения Польского государства. Ключевые слова: Конституция 3 мая 1791 г., официальные праздники Республики Польша, Королевство Польское, Адам Чарторыский.
DOI: 10.31168/2073-5731.2018.3-4.1.03
Каждое государство имеет свои официальные праздники, которые отмечаются ежегодно. Обычно это важные для страны и ее народа даты происходивших в прошлом событий. Каждый год отмечает такие даты и Польша, и вполне понятно, что среди праздников одно из первых мест занимает годовщина возрождения Польского государства из небытия в ноябре 1918 г. — дата рождения Республики Польша. Но есть ежегодный праздник, который, казалось бы, уносит нас в глубокое прошлое, ко дню 3 мая 1791 г. Это день принятия так называемым Четырехлетним сеймом, заседавшим в Польше в 1788-1792 гг., новой конституции. К этому времени польско-литовское государство под названием Речь Посполитая обоих народов значительно ослабло и подвергалось атакам соседних государств, результатом чего стал в 1772 г. первый раздел Польши между Россией, Австрией и Пруссией.
Главной целью работы Четырехлетнего сейма было принятие политических и социальных реформ, которые укрепили бы и сохранили Речь Посполитую. Реформы начались с увеличения численности армии, затем были нацелены на известное укрепление власти короля и ослабление магнатерии, на усиление позиций имущих слоев общества — поместной шляхты и мещанства: в частности, были расширены права городов. Провозглашалось также принятие крестьян под опеку государства и права, но рамки этой опеки были весьма ограничены и
касались только договорных отношений с помещиками. В целом подтверждался шляхетский характер государства, сохранялись также преимущества католической веры, хотя и были сделаны определенные уступки православию, а евреи получили право личной неприкосновенности. Важнейшее внимание было уделено урегулированию будущих взаимоотношений «обоих народов», то есть Польши и Литвы. Шли споры вокруг проектов создания федеративного или унитарного государства: сторонники сплочения старались сохранить унитарное единство, тем не менее принятые вслед за Конституцией «Взаимные обязательства обоих народов» создавали возможность для подтверждения равноправности Великого княжества Литовского с Польской короной1.
Все эти важнейшие преобразования должны были получить развитие и продолжение в дальнейшем, но этот процесс оказался прерванным агрессивными соседями: в 1792 г. произошло вторжение в Польшу российской армии и состоялся второй раздел территории Речи Посполитой, а в 1795 г. она окончательно прекратила свое существование в результате нового, третьего раздела между Пруссией, Австрией и Россией. В течение 123 лет польского государства не было вообще, если не считать созданного под эгидой Наполеона I Княжества Варшавского (не имевшего определения «Польское») и Королевства Польского — части Российской империи, существовавшей на конституционной основе в 1815-1831 гг.
Все эти годы мысль о своем государстве не покидала поляков, и они вели борьбу за его восстановление. При этом воспоминания о нем, связанные с Конституцией 3 мая 1791 г., находили проявление в том, что день 3 мая стал его символом и ежегодно отмечался как важнейший праздник. Отмечать его открыто под чужеземной властью было невозможно, но за границей торжественное празднование этой даты входило в постоянный политический ритуал многотысячной польской политической эмиграции. А поскольку внутри нее существовали различные идейно-политические течения, каждое из них делало акцент на близкие ему стороны Конституции.
Так, консервативная партия, сформировавшаяся в Париже вокруг резиденции князей Чарторыских под именем Отеля Ламбер, в первую очередь ценила шляхетский характер государства, провозглашенного и утвержденного Конституцией 1791 г. Ее сторонники подчеркивали, что «народ породил шляхту из своего лона», а в речи 3 мая 1834 г. на праздновании годовщины Конституции Адам Чарторыский заявил, что «шляхта никогда не была врагом цивилизации и полезных реформ и не оказывала противодействия прогрессу в интересах касты», а напротив, «всегда подавала пример бескорыстной преданности родине», «использовала свой
высокий ранг в стране, чтобы проявить инициативу во всех улучшениях, искренне предложить благо и последовательно его осуществить».
В документах, направленных правительствам западных держав после подавления царизмом польского восстания 1830-1831 гг., князь подчеркивал, что все права, провозглашенные Конституцией Королевства Польского в 1815 г., поляки уже имели в Конституции 1791 г. Он заявлял о признании принципов Конституции 3 мая как «последнего искреннего выражения политической воли всей давней Польши, способного принять всякие усовершенствования, необходимость которых показал опыт». На базе этих принципов Отель Ламбер сформулировал программу восстановления Польши как конституционной монархии, опирающейся на имущественную основу, т. е. создания единого сильного правительства, установления равенства граждан перед законом, обеспечения свободы личности, слова, вероисповедания, а также гарантии «святой и неприкосновенной собственности». В том числе предполагалось предоставить собственность крестьянам «при обеспечении приобретенных прав», то есть гарантировать собственность свободных сельских хозяев, а «тем, кто еще в неволе, дать свободу и собственность»2.
Эти идеи распространяли находившиеся в сфере влияния Чарторы-ских действовавшее в Париже Историческое общество и другие эмигрантские организации, в частности лондонское Литературное общество друзей Польши. В периодической печати консерваторов (<^ешкх», «Кгошка emigracji рок^», «Кщ i emigracja») подчеркивалась необходимость сохранить главные ценности, унаследованные из прошлого, — свободу, «безопасную для всех под сильным постоянным правительством», равенство, моральные устои, веру. Наилучшим строем для их сохранения называлась конституционная монархия. Сами князья Чарторыские не заявляли претензий на польский престол, но об их династических интересах можно было судить по обстановке «почти монаршей важности», которая ощущалась в их парижской резиденции. Пресса же Отеля Ламбер весьма активно пропагандировала эту идею. Поддержать ее должно было и название газеты «Тгаа Maj», напомнив о Конституции 1791 г.
В кругу сторонников Отеля Ламбер сложилась группа так называемых династиков, которые хотели заложить в эмиграции основу польской королевской династии во главе с А. Чарторыским в качестве короля «де-факто». Они утверждали, что «монархическая идея является польской», а «Польша пала потому, что не имела <.. .> сильной власти», ее нужно восстановить, создав польскую католическую монархию. В связи с этим в 1837 г. на собрании Союза национального единства Я. Воронич выдвинул идею наследственной власти фамилии Чарторыских. «Династии являют-
ся провидением нации. Польша имеет династию де-факто», — заявил он, провозгласив: «Да здравствует король Адам I!» Газета «Ттаа Maj» в 1840 г. предупреждала, что без короля новое восстание грозит гибелью, а В. Замойский в брошюре «Вопрос о династии и монархии в Польше» (1839), утверждая о необходимости короля для Польши, подчеркивал, что А. Чарторыский «является живым представителем польской мысли» в глазах народа и Европы. Созданное тогда же Общество учредителей и друзей 3 мая пропагандировало мысль о том, что национальная династия Чарторыских — это обязательное требование для проведения восстания. Общество нашло поддержку европейского общественного мнения: в брошюре французского журналиста Ф. Кольсона (1841) говорилось о соответствии формы конституционной монархии специфике Польши, а ее персонификацией является князь Адам. Кольсон подчеркивал, что наличие национального короля создаст единство и обеспечит успех восстания, а Чарторыский — наилучшая кандидатура на роль «верховного и абсолютного правителя Польши»3.
Под давлением «династиков» князь Адам неофициально принял титул и в речи 29 ноября 1841 г., напоминавшей речь главы государства, вновь говорил, что отсутствие сильной власти стало причиной падения Польши. Эту позицию одобряли и некоторые представители демократической эмиграции, как например М. Мохнацкий, который, опираясь на Конституцию 1791 г., утверждал факт единства польского общества. «У нас массам, — заявлял он, — не требуется ничего ни у кого насильно отнимать, потому что все принадлежит им по праву, и по праву, не завоеванному силой, а добровольно, по-братски утвержденному меньшинством в пользу большинства». Что же касается кандидатуры князя Адама на польский престол, он поддержал эту идею4.
Однако консерваторам пришлось все же отказаться от своих планов, так как в их рядах не было единства по этому вопросу, а главное, против них выступил весь демократический лагерь. Самым ярким стало выступление Т. Кремповецкого, показавшего, что ни одна из польских конституций, в том числе и Конституция 1791 г., не предоставляла политических прав крестьянам, эти права и собственность имела лишь шляхта. В. Гельтман же, перечисляя грехи князя Адама за 60 лет, заявил, что его персона — это воплощение «ржавчины, которая в течение столетия точила сталь национального характера»5.
Тем не менее Чарторыские не отказались вовсе от претензий на руководство, и 3 мая 1854 г. князь Адам, сославшись на доверие европейских правительств и «услуги, оказанные в течение долгой жизни», заявил свое право на «пост, исполнение власти на котором может быть полезно
и эмиграции, и будущей судьбе Польши». Он был готов, однако, в случае благоприятного разрешения судьбы Польши при помощи европейских союзников «обеспечить услуги и поддержку» какому-нибудь «принцу из царствующих династий», пожелавшему «встать на польскую основу»6.
В дальнейшем надежды Отеля Ламбер были связаны с ожиданием реформ в государствах, включавших польские земли, с расчетом на предоставление полякам национального самоуправления. Он пропагандировал путь легальной «органической» работы как путь, ведущий к свободе, и это отразилось в выступлениях консерваторов конца 1850-х гг. Последним отзвуком претензий «фамилии» на руководство делами Польши явилась речь сына князя Адама — Владислава Чар-торыского 3 мая 1861 г., а заключительным аккордом стали политическое завещание самого князя Адама, опубликованное летом того же года, и его похороны, проходившие с королевским размахом'.
Демократическая эмиграция отвергала восприятие таких ценностей Конституции 3 мая, как ее шляхетский характер, или, например, католическая монархия. Она ценила этот документ за иное — за провозглашение демократических принципов. Как писала газета «Беток^а РокЫ», «патриарх демократии Лелевель осмыслил прошлое польской истории на основе Конституции 3 мая». В. Гельтман не уставал напоминать: «Демократия — это наша родная идея, возникшая на родной земле много веков назад, и в течение веков ее кормили и пестовали, ее мощи мы были обязаны всем блеском нашего народа, а ее нарушению — ее упадком; в ней наше прошлое, а тем самым и наше будущее». В Конституции 3 мая демократы видели «принцип всемогущества люда» как основы «всякой политической реформы» и основного условия в борьбе за независимость. Что касается шляхты, разъяснялось, что не вся она плоха, «но зло лежит в ее основе, в самой шляхетской системе», и потому шляхетская Речь Посполитая была «отвратительной». Но само государство, существовавшее века, подчеркивали демократы, должно быть восстановлено, так как «народ истребить нельзя». «Не погибли наш язык, обычаи, религия, — говорилось в воззвании Польского национального комитета 25 июля 1831 г., — не погибла память о нашем величии, о польской власти над теми, кто ныне угнетает нашу родину». В обращении Комитета к английской Палате общин выдвигалось требование восстановления Польши в границах 1772 г. Такое же требование содержалось в протесте, направленном Польским демократическим обществом 8 мая 1832 г. по тому же адресу. Восстановление Польского государства в прежних границах стало целью национальной борьбы, вспыхивавшей на польских землях8.
Характерно, что в вопросе о границах будущей Польши не было существенных различий в позиции аристократической и демократической эмиграции. Сторонники Чарторыских, выдвигая лозунг восстановления Польши в границах 1772 г., требовали включить в нее территорию Приднепровской Украины. Их орган «Wiadomosci РокЫе» писал, что она, «завоеванная и обороняемая польским оружием, населенная тем же самым народом, который породил шляхту из своего лона, есть и, Бог даст, не перестанет быть польской провинцией». Консерваторы не признавали права на самоопределение украинцев и литовцев и мысль об отдельной литовской национальности называли «болезнью, коснувшейся слабых голов» или родившейся в «преступных умах», призывая полностью ополячить литовское крестьянство9.
Не так агрессивно, но столь же безоговорочно на включении Украины, Белоруссии и Литвы в границы будущего Польского государства настаивали и демократы. А. Жабицкий подчеркивал, что «требование целостности Польши в дораздельных границах превратилось в фанатизм»; выдвигалась задача «восстановления Польши от Карпат до Днепра, от Балтики до Черного моря». Я. Н. Яновский указывал, в частности, что исторические границы Польши времен Ягеллонов включали также Курляндию и Малороссию с Киевом. Признание национальной самобытности украинцев и их права на национальную самостоятельность называлось «самоубийством» и «государственной изменой», так как подчеркивалось, что в прошлом Украина являлась неотъемлемой частью Польского государства, и этот факт был закреплен в Конституции 3 мая. «Польша, когда была живой и сильной, — утверждал З. Милковский, — абсорбировала народы, объединялась с ними <.. .> во имя братства и свободы»10.
Вопрос о территориальном «единстве» Польши стал особенно острым в связи с выдвижением русской революционной эмиграцией тезиса о праве наций на самоопределение и включением этого тезиса в договор между варшавским Центральным национальным комитетом, готовившим восстание в Польше, и русской революционной организацией «Земля и воля». Демократическое польское коло отозвалось на это с возмущением: «Русь (т. е. Украина. — С. Ф.), Литва и Польша так срослись в неразрывное целое, что их ожидает или воскресение в виде нации, соединенной старыми узами, или вечное рабство в цепях угнетателей». «Пока либеральная Россия <.. .> не пожелает воскресения всей Польши в дораздельных границах <...>, — заявлял печатный орган кола, — до тех пор мы, поляки, не можем идти с ней вместе рука об руку»11.
В кругу демократической эмиграции наиболее резко по этому вопросу выступал генерал Л. Мерославский. «Нашим идеалом, — заявил он, —
является Польша нераздельная географически, единая в отношении социальных прав и политически всемогущая. Польша в границах 1772 г., ибо столько нужно этому государству пространства и воздуха, чтобы его существование, закрепленное и гарантированное, осталось нерушимым при всех опасностях и случайностях»12. Ведя переговоры с М. А. Бакуниным, генерал надеялся добиться от русских революционеров уступок в вопросе будущих границ Польши, требуя их гарантий. Он возмущался упомянутым договором Центрального национального комитета с «Землей и волей» и, выражая надежду, что «щедрость» ЦНК получит историческое возмездие, заявлял русским революционным эмигрантам: «Между нами или Польша 1772 г., Польша до разделов, или беспрестанная война». Так как переговоры с Бакуниным закончились безрезультатно, Мерослав-ский, клеймя «позорную» позицию ЦНК, согласного на «расчленение» своего отечества, одновременно выдвинул против русских революционеров обвинения в «претензиях на дюжину воеводств польской республи-
13
ки», в том, что они приняли этот «дар из рук нескольких интриганов»13.
Правда, в кругу польских демократических эмигрантов были и левые элементы, принимавшие тезис русских революционеров о праве наций на самоопределение, но их было меньшинство. В результате в польской эмиграции в целом получила преимущество ориентация на постановку национального вопроса в духе Конституции 3 мая 1791 г. Эта Конституция стала объединяющим звеном для большинства эмигрантов, несмотря на внутреннюю неоднородность эмигрантского лагеря, и потому дата 3 мая отмечалась им на протяжении всего периода отсутствия Польского государства вплоть до его обретения, став праздником новой Польской Республики.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Bardach J. Konstytucja 3 maja i zarçczenie wzajemne obojga narodów 1791 roku // Konstytucja 3 maja 1791. Warszawa, 2001. S. 5-52.
2 См.: Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30-60-х годов XIX в. М.; СПб., 2017. С. 17, 34, 48, 193.
3 Там же. С. 19, 48, 84-86; Trzeci Maj. Paris, 24.VIII 1840; Colson F. De la Pologné et des Cabinets du Nord. Paris, 1841. P. 163-164.
4 Mochnacki M. Powstanie narodu polskiego w roku 1830-1831. Warszawa, 1984. T. 2. S. 251. См. также: Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 48-49.
5 Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 86-87; Lukaszewicz W. Tadeusz Krçpowiecki: zolnierz rewolucjonista. 1798-1847. Warszawa, 1954. S. 66-68; Heltman W., Janowski J. N. Demokracja polska na emigracji. Warszawa, 1965. S. 101.
6 Kieniewicz S. Historia Polski. 1795-1918. Warszawa, 1969. S. 205; Heltman W., Janowski J. N. Demokracja polska... S. 418-419. См. также: Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 121-126, 145-146.
7 Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 201.
8 Demokrata Polski. Paryz. 21.I 1841. S. 233-237; Heltman W., Janowski J. N. Demokracja polska... S. 16-17, 53-56, 70, 138-139, 141-143, 259; Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 20, 25, 66-67.
9 Wiadomosci Polskie. Paryz. 7.V.1858, 22.XI.1859. S. 58; Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 193.
10 Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 172-174, 222; Przegl^d Rzeczy Polskich. Paryz; Londyn. 7.I.1863. S. 3-13; 3.I.1858. S. 27; 14.X.1858. S. 22; 15.II.1859. S. 7, 10, 12-13, 16-20; 19.III.1859. S. 2022; 28.I.1860. S. 3, 10; 1.IX.1861; 24.Ш.1862. S. 20; 3.V1862. S. 2-3.
11 Фалькович С. М. Польская политическая эмиграция... С. 247-248; Przegl^d Rzeczy Polskich. 30.IX.1862. S. 11; 15.X.1862. S. 4-6; 15.XI.1862. S. 1-5, 7-8; 7.I.1863. S. 51.
12 Demokrata Polski. 22.II.1845. S. 113-114; Postçpowa publicystyka emigracyjna. 1831-1846. Wybor zrodel. Wroclaw, 1961. S. 538-547.
13 Bakounin M. Le Comité Central de Varsovie et le Comité Militaire Russe. Réponse au général Mieroslawski. London, 1862. P. 5-8; Mieroslawski L. Pamiçtnik (1861-1863). Warszawa, 1924. S. 70-71; Герцен А. И. Полное собрание сочинений и писем. Петроград, 1920. Т. 15. С. 601.
S. M. Fal 'kovich
Historical grounds of one of the most important holidays of the Republic of Poland: May, 3rd, the Constitution Day
The article describes the history of the official holiday in contemporary Poland — May 3rd, the Constitution Day, in the context of political movements of Polish emigration of the 19th century. The author characterizes the differences that were put into evaluations of this event by the representatives of the democratic and the conservative camps of Polish emigration. The connection of these evaluations with the most important questions of Polish social life is shown within discussions about ways and means of recreation of Polish state.
Keywords: the Constitution of May, 3rd, 1791, official holidays of the Republic of Poland, Kingdom of Poland, Adam Czartoryski.
