CC BY
30
Я оказалась в Марокко в 1961 году в должности секретаря-переводчика корреспондентского пункта газеты «Правда», которым руководил мой муж, Н.П. Прожогин. Этот пункт обслуживал в то горячее время практически все страны «французской Африки», уже освободившиеся от колониальной зависимости, так или иначе пережившие бурную эпоху национально-освободительных движений (война шла ещё только в Алжире). Как прилежная выпускница рома-но-германского отделения филфака МГУ я, естественно, не могла отказаться от продолжения своих литературоведческих занятий. Я полагала, что уж здесь-то, в свободно франкоговорящей стране, никто и ничто не сможет мне помешать заняться давно любимым делом - изучением творчества А. де Сент-Экзюпери. Сколько раз он был на этой земле, как знал и любил её Пустыню, как верил в то, что в ней обязательно отыщется Оазис...
В Марокко уже с 1956 года люди жили независимо, а в столице, Рабате, был Университет с прекрасной библиотекой. Не пугал меня и огромный объём абсолютно новой для меня работы: тогда не было никакой другой связи с Москвой, кроме телефона, и я передавала все корреспонденции мужа из разных стран через Париж в редакцию его газеты, а это было нелегко.
Но судьбе было угодно иное. Муж и его новые коллеги уговаривали меня оглянуться вокруг и заняться изучением культуры страны, где складывалась очень значимая для постколониальной (уже здесь начавшейся) эпохи ситуация. Ещё было живо наследие французов, но и начала развиваться собственная литература на языке бывших здесь почти полвека хозяев. Оказалось, что не всё ушло с этой совершенно прекрасной земли вместе с ними. Осталось то, что фак-
тически было внедрено в её благодатную почву вместе с теми традициями жизни, которые они привнесли сюда, и их благодатные побеги дали свои плоды: и жажду Просвещения, и абсолютное новое видение своей собственной окружающей реальности. Его, видимо, привили французы с их «картезианским» типом сознания, с их застрявшим где-то в глубинах «колониального мышления» гуманизмом и искрами великого, хотя и на время забытого лозунга Свободы, Равенства, Братства.
Так или иначе, но в школу (именно в светскую, не приходскую, кораническую, при мечети) пошли уже при Мохаммеде V девочки, а потом и девушки - в лицеи и университеты. А при его сыне Хасане II, пришедшем к власти уже в наше время, женское образование (для мусульманок!) стало нормой. Марокканские поэты и прозаики вдруг обнаружили, на удивление самим французам, своё незаурядное мастерство и недюжинные способности не уступать своим прежним Учителям - великим предшественникам, классикам французского романтизма и критического реализма. Да и жар поэзии Французского Сопротивления фашизму ещё не угас. Творения марокканских авторов просто хлынули на страницы местных газет и местных изданий, а некоторые были уже (к тому времени, когда я решила заняться магрибинцами) опубликованы крупными издательствами во Франции, бывшей метрополии. Симптоматично.
Интерес, проснувшийся к тем, кого как бы научили французскому, был не случаен. К примеру, к творчеству Дриса Шрайби1, написавшего уникальный по тем непростым временам роман «Простое прошедшее» (1954 г.), который в 1960-е гг. был в Марокко уже запрещён. И не потому, что был несовершенен или незначим по своим
художественным достоинствам. Но именно потому, что он рассказал о Марокко так, как никто ещё его не описывал, ни французы, ни марокканцы. Взглянул на его внутреннюю жизнь так, как ещё долго не осмелятся сделать его последователи. И не столько во имя решительного расставания с прошлым, сколько именно во имя Нового времени. Это время все они - марокканцы, а вслед за ними тунисцы и алжирцы - будут называть «Настоящим», «Грядущим», очищенным и от собственных традиционных догм и оков, и от наследия колониального экзотизма, сентиментализма или попыток ассимиляции «автохтонов». Последние, конечно же, в колониальном сознании были чаще всего обычными аборигенами, которых надо было прежде всего «цивилизовать».
Этой североафриканской части мирового литературного процесса посвящены все мои книги, а их немало2, как и статей. Они -о новой литературе магрибинцев, отстоявшей и отстаивающей и по сей день свою «самобытность» как самостоятельность, своё право на реальное видение окружающей действительности, своё понимание Прогресса и Независимости, своё ощущение Свободы - и её необходимости, и её трудностей, своё принятие и своё осознание зависимости от традиции жизни и конфессии. О литературе, эволюция которой интересна именно в её франкоязычном варианте как литературы национальной и в то же время образующей некую очевидную форму меж-магрибинской общности.
Здесь же напомню Читателю только об истоках этого не вполне обычного для арабского (и берберского, конечно) мира литературного письма. Оно сложилось уже к середине ХХ века, а сейчас представляет значительный корпус, который охватывает многие разновидности и жанры и художественной прозы, и поэзии. Это свидетельствует об устойчивости самого типа сложившегося в Магрибе литературного письма, но даже, порой, и необходимости именно франкоязы-чия для «разговора» писателей с широкой аудиторией многих стран.
Имеющая глубокие корни в арабо-бер-берской культуре, марокканская словесность в эпоху французского протектората, как я отметила выше, приобрела ещё одну ветвь - франкоязычную. На развитие её в немалой степени повлияла довольно распространённая во французской литературе «марокканская тема», вызвавшая в среде местных писателей в эпоху укрепления национального самосознания ответную реакцию: показать истинное лицо своей страны, подлинную её жизнь и её проблемы.
К концу 40-х - началу 50-х годов XX века в Марокко уже сформировалась достаточно зрелая национальная двуязычная интеллигенция, из среды которой вышло немало писателей, поэтов, художников, философов, культурных и политических деятелей. Подъём национально-освободительного движения в Магрибе усилился после окончания Второй мировой войны и привёл к освобождению Марокко от протектората в 1956 году. Он способствовал возникновению новых национальных форм культуры, в том числе и тех, что были связаны с естественным воздействием культуры европейской, повлиявшей на способ и характер отражения реальной действительности в творчестве марокканских писателей.
Ещё раз подчеркну. Возможность непосредственного обращения к французскому читателю (что не исключало контакта и с национальным, получившим двустороннее образование - как традиционное, арабо-му-сульманское, так и европейское), знакомому только с уже устоявшимися стереотипами «литературы о Марокко», в известной мере обязывала марокканских (как и других маг-рибинских) литераторов равняться на тот уровень художественности, который позволил бы новой форме национальной словесности, с одной стороны, вписаться в контекст отечественной культурной традиции, а с другой - достойно войти в ансамбль евро-поязычных литератур, в котором «франко-фонная» часть была одной из самых распространенных в мире.
Конечно, положение марокканской франкоязычной литературы в национальном
и общемагрибинском литературном процессе сопряжено и с собственно историко-культурными, и с внутриполитическими причинами. Марокко отличается не только богатейшими и древнейшими арабо-берберски-ми традициями, устойчивый характер которых в стране связан с более спокойной их эволюцией в сравнении с Алжиром и Тунисом, пережившими до французской оккупации ещё и османское завоевание. Это страна с особым типом государственного устройства (монархия), только упрочившимся после получения независимости. Хотя это привело к резким социальным и культурным контрастам, вызвавшим, в свою очередь, образование довольно сильной внутренней политической оппозиции. Идеологические разногласия обусловили появление в художественном сознании общества явлений, резко отличных от официальной культуры.
Франкоязычные писатели, с одной стороны, представляли как бы пласт иной культуры, которая в силу исторических причин не имела такого значения, как исконная ара-бо-берберская. С другой стороны, они во многом выражали настроения той части марокканской интеллигенции, которая прежде всего защищала идеалы духовного и социального освобождения нации. Но общенациональная задача освобождения страны от политической власти метрополии объединяла всех марокканских писателей - как ара-бо-, так и франкоязычных. Однако именно во франкоязычной литературе сконцентрировались тенденции резкого протеста против незавершившегося освобождения уже после обретения страной независимости, хотя полностью однородной в указанном смысле эту литературу назвать нельзя3.
В немалой степени критический настрой франкоязычной литературы (обозначившийся практически с первых её шагов) был предопределён её решительным изначальным разрывом с той традицией колониальной литературы (существовавшей в Марокко, как и повсюду во французских «заморских» владениях), которая восходила к экзотической литературе о «Берберии», получившей распространение во Франции ещё в XVII веке.
Однако и сама колониальная литература, в которой так или иначе звучала марокканская тема, была неоднородной и по-своему подготовила определённые ракурсы освещения марокканской действительности и в дальнейшем.
Написанные в жанре путешествий с описанием «диких» местных нравов и обычаев, невероятных приключений, заметки и рассказы о «Берберии» («Варварии») принадлежали перу тех, кто выполнял те или иные поручения (например, консульские) французского короля в Марокко, которое было в ту эпоху почти закрытой для Европы и загадочной страной (вызывавшей и любопытство, и коммерческий интерес), или прибывал сюда самостоятельно с торговыми целями. Так, в историю зарождения колониальной литературы вошло имя французского коммерсанта Ролана Фрежюса, опубликовавшего в середине XVII века свои записки о знаменитом на Востоке марокканском городе Фесе, славившемся своей парчой, коврами, кожами, шерстью, фаянсом. Нравы фесских торговцев, экзотика древнего города с его шумными базарами и таинственной и непонятной жизнью за глухими стенами домов, где ещё жили прямые потомки «андалус-цев», вернувшихся в Марокко после завершения Реконкисты в Испании в XV веке (освобождения страны от господства арабов, длившегося в стране почти семь столетий). Всё для французского путешественника-коммерсанта представало достойным занять ум и воображение европейского читателя, пробудить его любопытство к богатейшей и красивейшей стране. Однако большинство - причем значительное - различных публикаций той эпохи было посвящено теме пленения марокканскими корсарами (из Сеуты и Сале особенно) христиан, которых «мавры» продавали в рабство.
Среди авторов (часто анонимных) публикаций было немало претерпевших такого рода приключение, но сумевших как-то выбраться из плена и вернуться на родину. Описаний корсарского разбоя, страшной жизни в рабстве у могущественных марокканских феодалов полны «Живая вера»
П. д'Эгревиля (1645 г.), «Мемуары» П. Эро-на (1660 г.), «Путешествие» П. де ля Мерси (1682 г.). Но особо выделялось «Повествование о пленении г-на Муэтта в Фесском королевстве в Марокко» (1682 г.), написанное самим г-ном Муэттом. В истории французской литературы о Марокко его книга осталась как одно из ярких и патетических свидетельств о страданиях тех, кто попал на марокканские каторги, о «чудовищных жесто-костях, которые претерпевают рабы, выполняя самую тяжёлую работу для своих кровожадных хозяев»4. Изобиловавшие гиперболами, рассказы такого рода содержали в то же время достаточно обильную и точную информацию о стране - о её различных социальных и политических институтах, этнографических особенностях, о внешних проявлениях мусульманского быта. Ведь пленники и рабы проживали в стране по нескольку лет, и их наблюдения представляли немалый интерес для стремившихся в ту эпоху расширить свои географические познания французов.
Марокканский султан Мулай Измаил не препятствовал Людовику XIV в установлении дипломатических отношений со своей страной и взаимному обмену посольствами. Но и этот исторический факт был окутан в литературе экзотическим флёром. Султан подарил королю львов и страусов, что подтолкнуло воображение многочисленных литераторов к написанию различных историй о сказочных богатствах марокканского монарха. За год до этого события - в 1681 году - среди французов уже пользовалась успехом любовная история «Принцессы Фес-ской» (написанная Ф. Прешаком как «эхо» «Принцессы Клевской» мадам де Лафайетт). Действие романа происходило в роскошных покоях мусульманской красавицы; и хотя экзотическая фантазия на тему любви и восточной неги никакого реального отношения к Марокко не имела, тем не менее самой своей неправдоподобностью она разжигала интерес к стране.
Постепенно формировались и стереотипы «восточного направления» во французской литературе. Крайности фантазий сме-
нялись философствованием на тему о якобы обитающих в заморских странах «добрых дикарях» с чистыми душевными порывами и «мудрецах», о существовании там утопических уголков счастья. Так исподволь вызревали основы литературы «экзотического эденизма», бурно расцветшей во Франции XVIII века. Это была художественная реакция на всё расширявшийся круг представлений европейцев о мире, но одновременно и выражение их возрастающего недовольства феодально-абсолютистскими порядками.
В то же время идеи великих французских гуманистов и просветителей, пронизывающие значительную часть французской литературы XVIII века, посвящённой восточным странам - Индии, Китаю, Турции, Персии - и Африке (часть событий вольтеровского «Кандида» разворачивается, например, в Марокко), немало способствовали формированию социальных и политических концепций нового времени. Они не столько показывали модели идеального социального устройства, обеспечивающего свободу человеческой личности, сколько с помощью «восточного колорита» осуществляли гротескное отстранение французской действительности.
Колониальная экспансия, интенсивно начавшаяся после Французской революции 1789 года, повлекла за собой возникновение новых тем в литературе, пробуждение не столько экзотического, сколько делового интереса к новым странам и континентам. Военная экспедиция и захват Алжира в 1830 году надолго сосредоточили североафриканскую тематику во французской литературе вокруг Алжира. Но франко-марокканская война 1844 года вновь пробудила интерес к Марокко - сухопутные и морские подвиги графа Жуанвиля, командовавшего французской армией, прославлялись в стихах и поэмах. Такие писатели, как Ш. Дидье, Г. Рей и А. Дюма, пишут рассказы о путешествии в Марокко, изобилующие зарисовками местного быта и нравов.
В 1844 году Ш. Дидье издаёт роман «Доблестный Робэр», действие которого происходит в Танжере. Там наряду с вы-
мышленными эпизодами о романтических приключениях попавшего в плен французского офицера воссоздана точными реалистическими штрихами картина жизни приморского города-крепости.
Воспоминания о «прекрасных юных марокканках», сохранённые другим французским офицером, легли в основу одноимённого водевиля, написанного Конэляком, который пользовался большим успехом в Париже. Первые робкие шаги европейских поселенцев в Марокко запечатлены Ш. Ирьяр-том в журнальных корреспонденциях 18591863 гг. под общим названием «Жизнь в походных шатрах». «Драма в пустыне» Л. Бей-нэ, «Подвиги французского офицера» А. Пикатье, «Головорез» Л. Нуара, написанные уже в 70-е годы, в романной форме с острыми сюжетными коллизиями и экзотическим фоном создают картины той же действительности, стремясь вызвать у читателя ощущение не только тайны, но и опасности, на каждом шагу подстерегающей попавших в Марокко европейцев.
В 80-е годы XIX века были опубликованы различного рода мемуары и наблюдения дипломатов и военных, миссии которых участились в Марокко. Среди наиболее известных - «Посольство в Марокко» Г. Шарма (1887 г.) и записки капитана М. Кампу «Гибнущая империя» (1886 г.). Однако, несмотря на обилие в них документально точных сведений о военном и политическом положении в стране, не они, а повесть П. Лоти «В Марокко» (опубликована в 1890 г.) о его путешествии в Фес вместе с французским послом вызвала бурный интерес французских читателей. Присущая П. Лоти, тогда уже широко известному автору «восточных романов», тяга к экзотизму не могла умалить силы художественного воздействия повести, которая и по сей день остается одним из оригинальных импрессионистических свидетельств европейца о стране, представшей его взору полной контрастов, в ярких -без полутонов - красках, в картинах живых и типичных, с остро подмеченными в них штрихами национальной самобытности. «Книгой с цветными картинками» назвали
впечатления П. Лоти современники, подчеркнув тем самым и их иллюстративную, и их познавательную сторону
Вслед за миссиями дипломатов и военных на протяжении нескольких десятилетий Франция посылала в Марокко врачей, географов, натуралистов и других учёных, так или иначе содействовавших подготовке колониальной экспансии. Научная литература о Марокко расцветает во Франции именно в этот период, в последней трети XIX - начале XX века, когда появляются труды по географии, природной среде, полезных ископаемым, этнографии, детальные исследования тех регионов страны, которые ранее были труднодоступными.
Проникновение шло на всех уровнях, и Франция, прежде чем завоевать Марокко в 1912 году, уже располагала обширными сведениями о нём. Сам захват был красочно описан в дневниках военных и статьях журналистов, опубликованных в изобилии во французской прессе этого периода. «Наши воины в Марокко» (1912 г.) Э. Нолли, «Стройными колоннами в Марокко» (1912 г.) П. Хората - это примеры своеобразных портретов тех, кто «усмирял» страну, выполненных свидетелями или участниками событий порой прямо на поле боя. В многочисленных очерках Бурдона, Кана, Азана, Корне, Ботта, Дюгара и других профессиональных журналистов того времени -эпизоды войны, способы её ведения, рассказы очевидцев, воссоздающие атмосферу победного угара тех, кто действительно считал колониальный захват «усмирением диких племён», необходимым шагом для исполнения цивилизаторской миссии Франции.
Практически не прекращавшееся в стране сопротивление этих племён вплоть до жестокого подавления восстания в горах Атласа (вошедшего в историю как Революция в Рифе) в 1925 году так или иначе находило освещение в прессе, в небольших отдельных публикациях свидетелей и очевидцев событий, поражённых упорством и отчаянной храбростью тех, кто пытался противостоять мощной армии европейцев, уже прочно стоявших на чужой земле (в том; числе и испан-
цев и португальцев, поделивших вместе с французами Марокко). Маршал Лиотэ -«усмиритель Марокко», вдохновлённый успехами своей армии, издал мемуары «Боевые слова» (1925 г.), где без прикрас рассказал о жесточайших методах ведения колониальной войны и истинных целях колонизации.
Сразу же после победы в Марокко из Франции хлынул поток туристов, среди которых были не только те, кто присматривал себе участок земли, но и те, кто ехал с чисто познавательными целями. Доступ в «протекторат» теперь был практически свободным для всех французов. Среди туристов, неоднократно посещавших страну и записавших свои впечатления, были такие писатели, как А. Шеврийон, автор уже известной книги «Сумерки ислама» (1905 г.), написанной им как «мелодическая меланхолия» о «закате» мусульманской цивилизации в целом. На сей раз он создал литературный пейзаж одного из древнейших и красивейших городов Марокко - «Марракеш под пальмами» (1919 г.). В этом же духе - «живописных впечатлений» о стране, навеянных в немалой степени П. Лоти, - созданы воспоминания мадам Лашарьер «По дорогам Марокко». Братья Таро, одни из первых лауреатов Гонкуровской премии, неоднократно посещали Рабат, Марракеш и Фес - три главных города Марокко (политическую, экономическую и религиозную его столицы). Они создали своеобразный нравоописательный триптих, где этнографическая тщательность и романтический вымысел соседствуют в довольно увлекательном повествовании, вызывавшем интерес к стране в гораздо большей мере, чем все многочисленные «научные» сообщения о ней той поры: «Рабат, или Марокканские часы» (1920 г.), «Марракеш, или Сеньоры Атласа» (1921 г.) и «Фес, или Буржуазия ислама» (1929 г.)5.
В Париже издавались многочисленные небольшие книжечки рассказов о путешествиях в Марокко. Они содержали зарисовки разнообразных уголков страны, отдельных эпизодов её истории, иногда исполненные поэтического мироощущения, рождённого
<$о-
красотой марокканских пейзажей («На берегу Бу-Регрега» Рабба, «Новое Марокко» Теллиса, «Месяц в Марокко» Селярье, «В Магрибе среди цветов» Барту, «Имперские города» Барбе, «Багряный Марракеш» Нан-си и Жорэра и многие другие, изданные с 1915 по 1930 г.). В это же время появляется огромное количество различных путеводителей, справочной литературы, альбомов с рисунками и фотографиями. Среди тех французов, кто, путешествуя, подолгу жил в Марокко, были литераторы, оставившие свои воспоминания, отличающиеся пристальными наблюдениями и основательным знанием марокканских городов: «В стране парадоксов» Т. де Люнеля, «Сентиментальное путешествие по Рабату» Р. Борьё, «Маленькое Марокко» А. Метерье, изданные в 20-е годы.
Выход в свет двух романов о жизни марокканских евреев - одного из этнических меньшинств страны, существовавших в Северной Африке ещё до прихода сюда арабов, - «Раввин» Р. Рандо и С. Леви и «Завоеватель» Э. Нолли (1913 г.) - ознаменовали начало «расслоения» в общей массе колониальной продукции на французском языке. Усилия писателей будут отныне сосредоточены на двух направлениях - или преимущественного воссоздания жизни «аборигенов», или жизни европейских поселенцев в Северной Африке.
Среди произведений второго типа -«Новые люди» К. Фаррера (1922 г.), «Новый город» М. Фраже (1925 г.), «Шакалы, идущие по следу солдат» Р. Пеллетье (1925 г.), «Охотники» М. Геллера (1927 г.). В этих романах авторами сделана попытка воссоздания тех специфических черт жизни, которые были обретены французами в их марокканском опыте. Они рассмотрены писателями как признаки возникающей здесь «новой нации» колонистов. Менее целенаправленные, но также дающие представления об образе жизни европейских поселенцев в Марокко, возникают одна за другой книги рассказов К. Лорриса ( «Пламень цветущих деревьев Марокко», 1921 г.), Э. Кейзера («Барака», 1923 г.), Ж. Вьолиса («Прелести Феса»,
1923 г.), Ж. Рено («Лохмотья славы», 1925 г.), Ж. Картона («Ренегат», 1929 г.), М. Идрака («Танцовщица из отеля "Марокко"», 1930 г.) и др. Подавление рифского восстания было отражено в написанных в 1927-1928 гг. повестях «Их драма» Л. Кур-бье, «Умершие под солнцем» Ж. Фонтель-руа, «Под синим бурнусом» Ж. Невиля, «Девушка из Рифа» Элиссы Раис.
У французских литераторов были попытки создания и исторических романов, в которых главными действующими лицами становились марокканские султаны и полководцы, прославившие Марокко своими подвигами. Жизни Эль Мансура посвящен роман Л. Гро (1928 г.); А. Демэзона, М. Дюрана и Г. Селярье занимали эпизоды отражения испанских набегов на Марокко. Однако эти ориентиры не приближали писателей к изображению местной среды и жизни самих марокканцев - наоборот, ещё больше удаляли, уводя в дебри истории, знания о которой были почерпнуты в основном из бытовавших в Марокко легенд и преданий. Но необходимость более глубокого и тесного знакомства со страной, видимо, объективно присутствовала и в политике, и в культуре метрополии. И именно художники, писатели, как полагали иные идеологи колониализма, могли стать проводниками её, способными подобрать «ключи к душе» тех, кого надо было «постигнуть», чтобы «ещё лучше управлять ими», чтобы «колонизованные народы» не оставались загадкой, но были открыты изнутри, чтобы и сами стали «послушны и доверчивы», увидев, как европейцы терпеливо изучают их жизнь6.
Образцы такого рода литературы, изучающей и постигающей «аборигенное» существование, не без любопытства и тщательности воспроизводящей нравы, верования, особенности психологии местного населения (в основном берберов), были представлены творчеством Мориса Ле Глея. Он написал в период с середины 20-х по 1930 г. целый ряд художественных произведений, ставших для французов своеобразным «учебником» по берберскому Марокко:
«Марокканские рассказы долин и гор», «Бадда - берберская дочь», «Пастухи», «Дороги войны и любви» и др. Немалой заслугой Ле Глея, хотя и значительно романтизировавшего в целом суровую и нищую жизнь берберских племен, было то, что он владел рядом местных диалектов, подолгу жил и в горных деревнях, и в оазисах пустыни. Он не понаслышке знал жизнь тех, кто составлял значительную часть населения марокканской земли, столь привлекательной для европейцев. Поэтому в Ле Глее можно видеть зачинателя той тенденции, которая по-своему разовьётся и в национальной литературе Марокко, обратившейся поначалу к «этнографическому» бытописанию как способу утверждения национального «присутствия» в современном искусстве. Этот «исток» можно увидеть и в творчестве Элиссы Раис (с одинаковым интересом писавшей и об Алжире, и о Марокко), скрупулёзно исследовавшей быт и нравы другого местного этнического пласта - еврейского - и посвятившей Марокко такие свои романы, как «Керкеб» и «Саада, марокканка», написанные в конце 20-х годов.
Характерны для колониальной литературы попытки проникновения в среду, наиболее закрытую в мусульманском обществе, -женскую, - предпринятые некоторыми писательницами. Они привели к созданию сборников занимательных рассказов из жизни марокканских женщин, любовных романов, воссоздающих марокканский «интерьер», например, мадам А.Р. Лено: «Приоткрытый гарем» (1921 г.), «За старыми стенами» (1923 г.), «Старинные приключения Агиды» (1925 г.); мадам М. Пеллегрэн: «Дом, где живет Хабиба» (1923 г.); мадам Селярье: «Марокканская любовь» (1927 г.).
В этот же период в целях «постижения души аборигенов» (что немало развивало и научный интерес) идёт собирание марокканского фольклора, обработка записанных собирателями сказок, легенд, преданий. На основе такого собирательства Г. Дервиль совместно с тунисцем Тахаром Эссафи стилизует в народном духе рассказы своего сборника «Изумрудные крыши» (1924 г.), поло-
жив в основу берберские легенды и предания.
Среди непрофессиональных литераторов, обратившихся к изучению берберских народов и запечатлевших их в беллетризо-ванной форме, был офицер французской армии Р. Тортра. Он под псевдонимом Рене Мор («Мавр») издал книгу «Властелин духов» (1925 г.), рисующую идеалы воинской доблести, законы чести, нравы марокканских горцев и их представления о мире.
В колониальной литературе этого периода есть и образцы небеллетризованных записей марокканского фольклора, но претендующие на «авторский пересказ» (в отличие от чисто документальных или необработанных записей фольклористов-исследователей). Среди них «Зелёный стяг» (1926 г.) -сюита волшебных сказок, принадлежащая перу Редана де Триэра.
Романы в духе М. Ле Глея, по-своему преодолевающие чистый экзотизм и исполненные достаточно метких наблюдений и зарисовок местной среды, в конце 20-х годов пишут П. Мармон («Девушка с юга», 1927 г.), Р. Элож («Девушка из тени», 1929 г.), П. Жоэр («В самом сердце страны Барба-рии», 1927 г.). Ещё в основном располагающаяся в русле литературы, «путешествующей» по Марокко, но уже не поверхностно-туристической с тенденцией экзотизации, а с ориентацией на более пристальное знакомство со страной, колониальная литература не только отражала объективный интерес метрополии. Она способствовала укреплению определённого внимания и вкуса к «восточной тематике» во французской литературе, а также зафиксировала «внутреннюю» потребность литературы к отражению подлинной жизни страны и её проблем, становившихся самостоятельным объектом художественного творчества.
Тенденции «расслоения» в колониальной литературе и образование в ней того слоя, который постепенно будет вытесняться и замещаться творчеством собственно марокканских франкоязычных писателей, наиболее ярко выражены в произведениях Франсуа Бонжана (1884-1963). Этот автор,
прожив большую часть жизни в Марокко и посвятив себя «в свидетели исламской цивилизации», стал типичным представителем тех французских колониальных писателей, которые искренне и честно пытались не только найти тесный контакт с местным населением, но и активно содействовать просветительству, делу образования, помочь избавлению народа от нищеты, невежества, отсталости, в то же время уважая идущую из глубины веков традицию, обычаи и нравы тех, на чьей земле теперь жили французы. Ф. Бонжан, будучи профессором французской литературы и языка, начиная с 1919 года подолгу преподавал в таких странах, как Египет, Сирия, Индия, Алжир, но избрал Марокко и Рабат своим последним «прибежищем». Там он жил постоянно с 1946 года, женившись на мусульманке, что само по себе было явлением редким в среде европейских поселенцев в Северной Африке.
Все художественные произведения Ф. Бонжана (который является также и автором различных эссе, научных книг и исследований) так или иначе связаны с отражением жизни тех стран, в которых он работал: «История египетского мальчика» (1924 г.), «Аль-Азхар» (1927 г.) и др. Но романы «Исповедь ночной красавицы» (1924 г.), «Любовь королевы Изы» (1947 г.) посвящены специально Марокко, как и книга поэтических раздумий «Марокко из окна кибитки» (1950 г.), а также поэтические стилизации в духе народных песен «Птица жёлтая и птица зелёная» (1952 г.).
Даже самые строгие магрибинские критики колониальной литературы, справедливо упрекающие её в поверхностном экзотизме или патронажной снисходительности к местному «окружению», не могли не отметить прекрасное знание Бонжаном не только обычаев и нравов магрибинцев (и марокканцев в частности), но и отсутствие в его книгах всякого налета сентиментальности или фальшивого психологизма в изображении «жизни сердца» мусульманки, мастерски, с точки зрения даже таких «придирчивых» магрибинскпх писателей, как марокканец
-о£>
<$о-
Шрайби или тунисец Мемми7, запечатлён-ной Бонжаном в его романе «Исповедь ночной красавицы». Обладая несомненным даром проникновения в суть национальной специфики жизни, пониманием смысла религиозных ритуалов, запретов, предписаний, наделённый способностью показа не загадочной «непроницаемости» или только полной непохожести марокканцев на европейцев, по именно их схожести - общечеловеческой - во всех основных и главных жизненных проявлениях, Бонжан привлекал к себе многочисленных читателей и учеников именно гуманистическим характером своих целей, хотя, конечно, ещё во многом осуществлённых в рамках сложившихся в колониальной литературе жанров, сужавших так или иначе представления о марокканской действительности.
Рамки эти постепенно начали раздвигаться самими марокканцами, пытавшимися попробовать свои собственные силы в литературном творчестве. Так, ещё в 20-е годы стало известно имя Беи Шерифа, автора повести «Ахмед бен Мустафа, погонщик мулов». В ней хотя и соблюдались ещё традиции «увлекательного» для европейцев чтения истории из жизни «аборигенов», но уже чувствовалось точное владение местным материалом, доскональное знание речевых особенностей представителей низших слоев общества, отдельных элементов сугубо национального ремесла и т. п. Проходя школу ученичества у колониальных писателей, первые марокканские литераторы вносили в уже сложившийся жанр тот особенный, «внутренний» колорит своей страны, который не всегда удавалось постигнуть и передать писателям-французам.
Кроме того, марокканцы начали исподволь вводить в литературу на французском языке те темы, которые по разным причинам оказались недоступными творчеству колониальных писателей, в том числе и по причине естественного «неощущения» значимости и важности той или иной проблематики представителями европейского населения страны, но для национальных художников ставшими сущностно важными.
Первые опыты марокканских франкоязычных писателей были немногочисленными, не представляли литературного движения и не определяли ещё лица новой национальной литературы, которой суждено было оформиться лишь в годы подъёма национально-освободительного движения. Так, в 1929 году появилась пьеса «Хитрость человека», написанная Си Каддуром бен Габритом и отмеченная Большим призом Марокко. Пьеса представляла собой комедию нравов, в которой изображалась «со знанием дела» жизнь фесских торговцев, нравы среды, разыгрывались колоритные сценки, в которых отражался характер представителей разных слоёв марокканского общества. В 1931 году вышел сборник сказок, обработанных этим же писателем, а в 1936 году он написал новую пьесу «Шериф, или Сентиментальная полигамия», в которой призывал марокканских девушек «сбросить чадру» и идти учиться.
Примеру Си Каддура бен Габрита последовал Тахар Абду. В драме «Когда опускается ночь» (с подзаголовком «От традиции к эволюции») он высмеивал старые привычки
и суеверия, призывал народ к образованию
8
и «познанию нового мира» .
Но основной корпус франкоязычной литературы Марокко начал складываться в конце 40-х - начале 50-х годов, в период наибольших политических и социальных волнений в стране, подготовивших последний этап борьбы за независимость. С выходом в свет в конце 1949 года сборника рассказов Ахмеда Сефриуйи «Янтарные чётки» критики стали писать о «первых цветах» подлинно национальной литературы.
В условиях бурного подъёма в стране политической жизни, роста патриотических настроений в художественной литературе и публицистике публикация книги Тайеба Джемри «Бег к звезде» была явлением, стоящим «в стороне» от основных задач национальной словесности, не поддержанным ни марокканскими литераторами, ни критикой. В своём романе Джемри выступал защитником колониализма, призванного, по мнению автора, «усмирять» мятежных горцев, нести цивилизацию в широко распахнутые двери «марок-
канского гостеприимства», дух которого порочат «повстанцы» и «бунтари», требующие изгнания «французского гостя». Появление же в 1954 году вызвавшего острые дискуссии романа Дриса Шрайби «Простое прошедшее», о котором я уже сказала выше, показало, что в литературе Марокко появился яркий талант, способный в дальнейшем определить основную тенденцию её развития.
Первые годы после провозглашения независимости (1956 г.) характеризовались приходом в литературу большого числа молодых поэтов - А. Мухаммеда, М. Хайред-дина, М. Ниссабури, К. Зебди и многих других, публиковавших свои произведения на страницах марокканских газет и журналов. Заметным явлением стало поэтическое творчество марокканского философа М.А. Лах-баби, опубликовавшего свои «Песни надежды» ещё в 1951 году9.
Наряду с возросшим вниманием к поэзии 50-60-е годы характерны также появлением, после значительного перерыва, драматургических произведений публицистического плана, где коллизии возникают не в столкновении характеров, а в противопоставлении различных политических взглядов и ситуаций. Примером этого могут служить появившиеся в 1961-1963 гг. радиопьесы Фарида Фариса (настоящее имя писателя -Бельхашми Ахмед). В их числе «Крепость из песка», в которой поднимается значительная для магрибинской литературы тема смешанного брака, когда проблема женитьбы правоверного мусульманина на девушке европейского происхождения создаёт трудности не только социальные, психологические, но даже и политические.
Интенсивное развитие приобрели прозаические жанры. Абделькадер Бель Хашми в своём романе в письмах «Турайя» затрагивает сложный вопрос, волнующий многих магрибинцев, - о взаимосвязи двух различных культур (мусульманской и европейской) и о соотношении прошлого с настоящим. Он рассматривает этот вопрос в узком плане, ограничиваясь характеристикой семейных взаимосвязей представителей крупной касабланкской буржуазии. «Тем, кого
архаические традиции мучают, а модернизм дезориентирует» - такое посвящение предпослал автор своему роману.
Как можно отметить, ранняя франкоязычная марокканская проза затрагивала самые разнообразные темы, но характерным общим признаком, особенно на первых порах, было влияние берберского и арабского фольклора. В литературных произведениях использовались традиционно-фольклорные средства художественного изображения, в ткань повествования вплетались народные поговорки, изречения, метафоры. Нередко стилизовались под «сказочные» или «легендарные» различные сюжеты, и некоторые марокканские писатели, как, например, Шибани и особенно Бенашэнху, обращались к жанру авторской сказки. Традиционная форма помогала выразить в просветительских целях простые житейские истины и опыт, накопленный предшествующими поколениями. Преемственность заключалась не только в том, что в сказках, написанных или обработанных авторами, действующие лица часто одни и те же, что и в сказках, созданных народом, но и в их идейной общности, подчинённой обязательному условию - показу торжества добра над злом, мудрости над глупостью, добродетели над пороком.
«Сборник марокканских рассказов и сказок», принадлежащий перу Бенашэнху, стал важным этапом в процессе становления новой национальной культуры, когда бережное отношение к народному творчеству, стремление поведать о традиционном миросозерцании своего народа являлось и одним из действенных средств пробуждения национального сознания, и одной из форм закрепления самосознания новой литературы, развивавшейся на французском языке в недрах колониальной культуры.
Воздействие фольклорной традиции заметно в творчестве одного из первых крупных марокканских прозаиков - Ахмеда Сеф-риуйи, который уже в 1949 году отметил возникновение одного из важных полюсов, где была по-своему романтизирована самобытность страны, в то время как на другом уже созревала резкая социально-критиче-
ская тенденция отражения реальности. Принадлежа к разным поколениям и направлениям, писатели, каждый по-своему, включились в литературное творчество, описывая в нём абсолютно разные стороны марокканской действительности.
В «Янтарных чётках» Сефриуйи четырнадцать «бусинок» рассказов образуют однородную композицию, в которой переплетено реальное и фантастическое, воспоминания детства и предания далекой старины, сказки странников и грёзы ребенка. Там темы и образы близки народным верованиям и представлениям, заимствованным порой из бытующих в народе легенд, характерно преобладание романтического восприятия окружающей действительности, особая, эмоционально-приподнятая стилистика, ориентированная не столько на воспроизведение конкретно-исторических реалий и примет, сколько на воссоздание специфики быта и характера марокканцев. Но уже в творчестве Д. Шрайби (1926-2007) и последовавших за ним таких могучих прозаиков, как Т. Бенд-желлун (лауреат Гонкуровской премии), А. Катиби, М. Хайреддин, А. Серхан, А. Лаа-би, пришедших в литературу в 60-70-80-х гг., а позднее, уже в произведениях женщин-марокканок 1990-х и начала 2000-х гг. (таких, как Б. Суад, Х. Бусседжды, С. Беншекруи, М. Уфкир, М. Гессус и др.)10 - очевидное социально-критическое, социально-психологическое, подчеркнуто реалистическое осмысление наследия колониального прошлого, результатов национально-освободительной борьбы и гнёта собственных традиций, ещё исполненных проблем, несовместимых с концептами независимости и прогресса.
Можно только удивляться, что, несмотря на эмиграционные тенденции, в эпоху усиления повсюду в Магрибе и на Ближнем Востоке тенденций политического исламизма, в Марокко ещё продолжают писать по-французски11. Творцы следуют заветам великих гуманистов эпохи европейского Про* В Сахаре, которая, как считают, была когда-то дном моря, до сих пор находят минералы, называемые здесь «амброй» и похожие на янтарь.
свещения и выращивают свой сад - своих надежд (а иногда и иллюзий), связанных с желанием «очистить» страну от «угнетения Прошлого», находя в Настоящем ростки Свободы и мечтая о Будущем, как о жизни «очистившейся», подобно марокканскому Агадиру12 после землетрясения, когда на руинах старого возникнет мир, озарённый лишь Солнцем Рассвета.
Примечания
1 О творчестве этого писателя см. подробно нашу работу «Дрис Шрайби, или Новое время в литературе Марокко ». М.: Наука, 1986.
2 Из ранних работ: «Современная литература Марокко и Туниса». М.: Высшая школа, 1968; «Франкоязычная литература стран Магриба». М., 1973; «Магриб: франкоязычные писатели 60-70 гг.». М., 1982 и др. Из последних работ: «Марокканский ноктюрн». М., 2015.
3 Подробно о процессе эволюции литературного процесса в Марокко в постколониальную эпоху см. в коллективном труде «История национальных литератур стран Магриба» (в 3-х томах: Алжир. Марокко. Тунис. Отв. ред. С.В. Прожогина). М.: Наука, 1993.
4 Эти и другие нижеследующие примеры почерпнуты из книги: Lebel R. Histoire de la littérature coloniale en France. P., 1930.
5 Фрагменты перевода на русский язык этой трилогии братьев Таро и её анализ см. в нашей работе «Марокканский ноктюрн». М., 2015.
6 Lebel R. Histoire de la littérature coloniale en France. P. 120.
7 См. в созданной A. Memmi «Antologie des écrivains français du Maghreb. P., 1969. P. 69.
8 В целом, драматургия на французском языке в Марокко в дальнейшем не получила особого развития в силу абсолютного преобладания в стране арабо- и бербероязычной публики, посещающей театры в постколониальную эпоху, когда, как и повсюду в Магрибе, торжествует политика «тотальной арабизации» культуры.
9 О творчестве философа и поэта Мохаммеда Азиза Лахбаби см. подробно в нашей главе «Поэзия на французском языке» в т. «Марокко» в «Истории национальных литератур стран Маг-риба». М., 1993.
10 Анализ творчества всех этих особо отмеченных нами марокканских писателей, авторов многочисленных романов и повестей, завоевав-
ших престижные литературные премии Европы и стран арабского мира, см. в наших трудах, изданных под грифом ИВ РАН (с 1973 по 2018 г.) и Института Африки РАН (в серии тендерных исследований совместно с H.JI. Крыловой с 2012 по 2016 г.), где приведена и обширная библиография французских работ о литературе Магриба.
11 Только в одном из последних сборников марокканских новелл, изданных одновременно в Рабате и Париже французским ученым Г. Жобэном с предисловием марокканского профессора К. Бухари, уже почти два десятка новых имен, среди которых немало и женских, что особенно важно для монархической мусульманской страны с официальным языком - арабским (см.: Nouvelles narocaines. Rabat-Paris, 2013. 192 p.)
12 Так, по имени этого города, называется один из романов замечательного марокканского писателя М. Хайреддина (Khair-Eddin M. Agadir. P., 1967), где автор ведёт свой метафорический диалог времён и эпох, делая образ пострадавшего на его глазах от природного катаклизма Агадира символом необходимости и неизбежности общественно-политических перемен.
