CC BY
191
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2015. № 2
О.И. Костикова,
доцент, кандидат филологических наук, заместитель директора Высшей школы
перевода (факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова; e-mail: garok@list.ru
ИСТИННОСТНЫЕ И ЦЕННОСТНЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА СКАЗКИ
Как переводить сказку? Этот вопрос наверняка задавало себе не одно поколение переводчиков, начиная с глубокой древности, в разных странах и в разные эпохи. Древнейшая дошедшая до нас сказка — египетская повесть о двух братьях — датируется XIII в. до н.э. Наличие сходства сказочных сюжетов в разных странах подтверждает мысль о «миграции» этого жанра в литературном или устном коммуникативном пространстве.
Диапазон определения сказки — от достояния детей до поэтической формулы философии жизни и культурно-исторического памятника — так же широк, как разнообразны и её функции. Рождённая в недрах устного народного творчества, сказка представляет собой особый литературный жанр с характерной установкой на вымысел, с одной стороны, и определённым образом связанный с действительностью — с другой. Эта связь определяет идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов и образов. Она же лежит в основе национальных особенностей сказок, отражающих уклад жизни того или иного народа, его быт, труд, природные условия, а иногда и политическую ситуацию. В то же время сказки являются универсальным средством воспитания и познания у самых разных народов и имеют широкое бытование как во времени, так и в пространстве.
Сказочный дуализм универсального и специфического, вымысла и реальности делает сказку особым объектом с точки зрения её переноса на новую культурную, литературную, этническую почву, в иную языковую среду путём её перевода. Принимаясь за перевод сказки, переводчик ищет универсальную стратегию, стремясь принести «чужой» вымысел в «свою» реальность. Балансируя между «одомашниванием» к «очуждением», он дозирует соотношение соответствий на семантическом, синтаксическом и прагматическом уровнях. Среди множества вопросов, на которые ему приходится искать и находить ответ, один лейтмотивом возвращается на каждом этапе творчества: «Кто читатель?».
Ключевые слова: перевод, сказка, интерпретирующая система.
Olga I. Kostikova,
Cand. Sc. (Philology), Deputy Director of the Higher School of Translation and
Interpretation, Lomonosov Moscow State University; e-mail: garok@list.ru
TRANSLATING FAIRY TALES: TRUTH AND VALUE ASPECTS
What is the way to translate a fairy tale? This question might have been asked by translators of many generations since ancient times, in different countries and in different centuries. The oldest extant tale is the Egyptian Tale of Two Brothers that dates back to the 13th century B.C. Similar plots found in the fairy tales of different countries prove the idea that this genre «migrates» through either literary or oral transportation.
The definition given to a fairy tale that ranges from a children's patrimony to a poetic formula of life philosophy or a cultural and historical monument is as wide as varied are its functions. Born in the heart of folklore, a fairy tale is a specific literary genre based on fantasy, on the one hand, and somehow connected with reality, on the other hand. This correlation determines the ideological content, language and nature of plots, motives and images. It underpins the national traits of fairy tales that reflect the way peoples live and work, their natural environment and even the political context. At the same time, fairy tales have been a universal educational and cognitive tool for different nations, widespread both historically and geographically. This «fabulous» dualism, the universal vs the specific, fantasy vs reality, makes a fairy tale a subject of a special kind in terms of its transportation to a new cultural, literary and ethnic ground as well as another language environment, i.e. in terms of its translation. From domestication to foreignization, dosing a ratio of equivalents at the semantic, syntactic and pragmatic levels, a translator looks for a universal strategy to turn a «foreign» fantasy into one's own reality. Out of many questions that a translator has to answer there is one that sounds like a leitmotif at every stage of his creative work, namely «Who is the reader?».
Key words: translation, fairy tale, interpreting system.
Тема статьи возникла как реакция на собственный переводческий опыт. В течение года автору дважды довелось принимать участие в чрезвычайно увлекательном и вместе с тем трудоёмком проекте — переводе сказок с французского языка на русский. Одна книга уже вышла1, а вторая готовится к изданию. В процессе работы над переводом у авторов возник ряд соображений теоретического и методологического характера, осмысление которых и легло в основу статьи.
С точки зрения исследовательского метода данная работа сочетает как подход, ориентированный на процесс и основанный на интроспекции, так и традиционный для переводоведения и переводческой критики ретроспективный анализ путём сопоставления результата переводческой деятельности — текста перевода — с текстом оригинала. В онтологическом плане мы вслед за Н.К. Гарбов-ским рассматриваем перевод как интерпретирующую системную деятельность с ключевой функцией социально-коммуникативного посредничества [Гарбовский, 2004, с. 242, 214].
Прежде чем приступить к рассмотрению проблем, связанных с конкретным актом перевода, представляется необходимым изложить несколько тезисов общего характера для уточнения специфики рассматриваемого объекта перевода, т.е. сказки как таковой, определения границ перевода как деятельности с точки зрения его задач и функций, и выявления сложившихся на основе исторического опыта доминирующих стратегий переноса сказок из одной культурно-языковой среды в другую.
1 Сказки диких зверей / Сост. М. Пленар. Пер. с фр. О. Костиковой и Н. Гар-бовского. М.: Редкая птица, 2014. 128 с.
1. Сказка как феномен человеческой культуры
Сказка представляет собой многомерный феномен человеческой культуры, как с точки зрения пространственно-временного и композиционно-сюжетного бытования, так и в плане возможностей интерпретации, разнообразия её функций и вариативности адресатов.
В обыденном сознании сказка чаще всего соотносится с литературой для детей, а в философском осмыслении, например у представителей романтизма, сказка трактуется как поэтическая формула философии жизни. Представители исторической школы рассматривали сказку как культурно-исторический памятник, а формалисты искали в ней материал для развития людической концепции словесного искусства. Психологи обращались к сказочному материалу, интерпретируя его в своих целях, позднее сказкой заинтересовались врачи и педагоги, возникло целое направление лечения сказкой — «сказкотерапия» — с целью развития творческих способностей, расширения сознания и интеграции личности в окружающий мир.
Исследованию сказок посвящено много научных работ. Начиная с конца XIX — начала XX в., когда наука о сказке начала выделятся в самостоятельную дисциплину, учёные разных научных школ вносили свой вклад в определение этого объекта. Представители мифологической школы (Я. и В. Гримм, Ф. Буслаев, А. Афанасьев и др.) рассматривали сказку как отголосок древнего мифа, объясняя сходство явлений в фольклоре разных этносов общей для них древнейшей мифологией, унаследованной от единого предка. Приверженцев компаративизма (Th. Benfey, J. Polivka, A. Aarne, А.Н. Ве-селовский) интересовало совпадение сюжетных схем и отдельных мотивов в сказках евразийских (необязательно родственных) народов, которое они объясняли либо через заимствования, либо через существование общего источника. Последователи антропологической школы (Э. Тэйлор, A. Lang) разработали теорию о единой бытовой и психологической основе самозарождения сказочных сюжетов. Наконец, развитие идей структурализма (В. Пропп, Е. Ме-летинский и др.) позволило дать системологическое описание сказки, раскрыть её структуру и функции и разработать на этой основе типологию.
Учёные сходятся во мнении, что сказка зародилась в недрах устного народного творчества и на ранних стадиях развития общества представляла собой один из видов мифа, выполняя производственные и религиозные функции. В этом видится её универсальный характер. На более поздних стадиях сказка становится особым ли-
тературным жанром, отличающимся специфическим композиционно-стилистическим построением и содержанием.
Прежде всего, в сказке четко прослеживается характерная установка на вымысел. Это еще одно универсальное свойство сказки, независимо от ее этнической принадлежности — она повествует о необычных в бытовом смысле событиях и апеллирует к фантазии и воображению слушателя или читателя. При этом зачастую стремится убедить адресата в истинности описываемых событий, для чего используются формулировки типа «это истинная правда» (c'est la vérité vrai), «истинно говорю Вам» (c'est la vérité je vous le dis), «и я там был...» и т.п. Ведь одна из задач сказки — (правдоподобно?) объяснить явления окружающего мира: отчего волк на луну воет, почему крокодилы не едят кур, откуда у пчелы жало, почему жуки валяются кверху лапками, почему у кабана плоское рыло и т.п.
В этом проявляется другая особенность сказки: она, как правило, определённым образом связана с действительностью, что определяет идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов и образов. Эта связь лежит в основе национальных особенностей сказок, отражающих уклад жизни того или иного народа, его быт, труд, природные условия, а иногда и политическую ситуацию. Так, например, в европейских сказках о животных традиционными персонажами оказываются лиса, медведь, заяц, волк, кошки, мыши и т.п. За каждым закреплен свой образ, свой характер. Хотя и здесь существует определенное различие: если в русских сказках речь идет о хитрой лисице, то в европейских сказках выступает ее тендерный антипод — лис, а у эвенов северный сородич — снежный лис (т.е. песец).
Иная картина в африканских сказках, где в качестве протагонистов выступают крокодилы, страусы, носороги, шакалы, леопарды и павианы, в австралийских — это игуаны и змеи, в индейских — бизоны и мустанги и т.п. Индийские и индонезийские сказки повествуют о раджах, европейские — о царях и королях, в сказках северных народов встречаются шаманы, а в арабских — визири. И хотя учёные еще не пришли к однозначному выводу о том, «описывает ли сказка систему обрядов, относящихся к какой-либо определенной стадии культуры, или же её сценарий инициации оказывается «воображаемым», т.е. не связан с каким-то историко-культурным контекстом, а выражает внеисторическое архетипиче-ское поведение психики» [см. об этом: Пропп, 1946; Элиаде], система персонажей и образов, контекст (а в некоторых случаях аллюзии и реминисценции) позволяют соотнести сказку с тем или
иным этно-географическим ареалом и выявить определённые специфические черты. Принцип бытования сказки (см. ниже) косвенным образом это подтверждает.
Таким образом, в отличие от мифа — «сказания истинного», сакрального и космогонического характера, сказка — «сказание вымышленное», скорее светского профанного характера, «отделяется от мифологического и божественного мира и «уходит» к народу» [Фрис, 1956, с. 178, цит. по: Элиаде/эл.ресурс], вплетаясь в историко-культурный контекст.
Сказочные сюжеты и образы, несмотря на их фантастичность, достаточно легко отождествляются с реальными жизненными ситуациями и учат осознавать главнейшие истины человеческой жизни. В этом ещё одна особенность сказки, относящаяся к универсалиям и придающая ей особую ценность. Имеются в виду её познавательная и воспитательная функции.
На определённом этапе исторического развития чтение сказок стало восприниматься как развлекательное действо. По мнению М. Элиаде, это свойственно только демифологизированному сознанию, в частности, сознанию современного человека. Но глубинная психика по-прежнему способна распознать сценарий инициации (его сказка унаследовала от сакрального мифа), который не теряет серьезности и продолжает передавать соответствующие заповеди и вызывать изменения. Поэтому, не отдавая себе отчета и считая, что он развлекается и отвлекается от реальности, современный человек всё ещё продолжает пользоваться воображаемой инициацией, содержащейся в сказках [Элиаде, эл. ресурс].
Видимо, не случайно психологи уже давно сходятся во мнении, что сказки — это неотъемлемая составляющая воспитания человека. Они способствуют развитию правильной речи на ранних этапах ее формирования: сказки помогают расширить словарный запас, строить связную речь, учат разговаривать не только правильно, но при этом ещё и эмоционально и образно.
С помощью сказок развивается фантазия, которую можно направить в положительное русло. Как правило, сказки несут в себе многовековую народную мудрость, при этом в них просто и ясно объясняются разные аспекты жизни человека, отделяется добро от зла. Чтение сказок формирует основы общения и поведения. Они развивают воображение и повышают творческие возможности, расширяя познание окружающего мира. Наконец, помимо усвоения основ нравственности и морали, по законам которой предстоит жить и детям и взрослым (принцип йосепйо йюетш в данном слу-
чае особенно актуален), чтение сказок помогает духовному сближению детей и взрослых. В этом видится основная ценность сказки.
Таким образом, сказка как феномен человеческой культуры оказывается глубоко дуалистичной по своей природе.
Генезис сказки, её широкое бытование в историческом и географическом плане, сходство сюжетов и композиционных черт, функциональная общность характеризуют её как явление универсальное для человеческой культуры. В то же время сказкам присущ ряд специфических черт в зависимости от источника (авторская или народная сказка, литературная или фолклорная и т.п.), адресата (сказка, предназначенная для взрослых, может отличаться от детской сказки), культурно-исторического ареала, в котором сказка возникла (персонажи африканских сказок отличаются от персонажей сказок европейских, хотя зачастую являют собой одни и те же образы — хитрец, жадина, мудрец, смелый и т.п.). Сказочное повествование основано на вымысле, но обязательно имеет связь с реальностью, что делает сказку такой привлекательной для читателей, будит воображение, создаёт комфортную для сознания среду, благодаря торжеству добра над злом, раскрывает модели поведения в обществе и их последствия, объясняет мир, существующий вокруг. Наконец, являясь скорее жанром развлекательным по своему характеру, сказка в то же время является проверенным временем средством воспитания и познания у самых разных народов.
Этот сказочный дуализм, проявляющийся в оппозициях, — универсальное уя специфическое, вымысел уя реальность, людиче-ское уя дидактическое — делает сказку особым объектом перевода, т.е. переноса на новую культурную, литературную, этническую почву, в иную языковую среду.
2. Перевод как социальная деятельность. Границы перевода
Что есть перевод? Определение этому виду человеческой деятельности в разное время давали философы и историки, писатели и поэты, литературоведы и лингвисты. Как справедливо отмечает М. Гидер, сложность в едином и всеобъемлющем определении перевода заключается во множественности его форм и сфер бытования. Само слово «перевод» и его производные отсылают к различным и постоянно изменяющимся явлениям ^шёеге, 2013, р. 16]. В самом деле, между абстрактными определениями философов, признающих перевод единственной и основной способностью человеческого ума (А.В. Шлегель), а понимание — онтологической сущностью перевода (Дж. Стейнер) и воззрениями лингвистов и
переводоведов (см. например, определения, приведенные у Н.К. Гар-бовского в книге «Теория перевода» [Гарбовский, 2004, с. 6—9]), определяющих перевод максимально скрупулезно и рельефно, но как правило фрагментарно, т.е. высвечивая ту или иную сторону определяемого объекта, находится многогранное и ускользающее явление, которое справедливо было названо «самым сложным процессом из всех, возникших когда-либо в ходе эволюции космоса» (А. Ричардс). Т. Сэйвори подтвердил этот тезис на примере известных шести парадоксов [Savory, 1957, p. 50]. А Э. Кари развил, объяснив извечную полемику вокруг основных переводческих антиномий (напр.: переводимость vs непереводимость, смысл vs форма, своё vs чужое и т.п.): «понятие перевода, в самом деле, очень сложное не только потому, что в наше время оно приобрело столь удивительную вариативность, но еще и потому, что на протяжении столетий оно постоянно менялось. Возможно, это и затрудняло размышления многих авторов, которые, соглашаясь с мнением предшественников либо оспаривая его, не замечали, что не всегда говорили об одном и том же» [Cary, 1985, p. 81].
Что же понимать под переводом? Устные и/или письменные формы2? Где заканчиваются его границы? Будут ли к нему относится смежные виды деятельности, такие как составление глоссариев и терминологических справочников? А каков в этой связи статус адаптации и подражания? Можно ли, например, рассматривать как перевод творчество Чосера или Жуковского, которое находилось на стыке личного авторства, перевода и адаптации? Вспомним ремарку Ричарда Бентли о переводах Гомера, выполненных Александром Поупом: «Это прекрасные стихи, Мистер Поуп, но Вы не можете называть их гомеровыми».
По мнению одних ученых, возникновение перевода как деятельности связано с необходимостью в общении между народами, племенами или этническими группами, поэтому предположить возникновение перевода можно, связав его исторически с возникновением языков [Гарбовский, 2004, с. 29; Van Hoof, 1991, p. 7]. Другие полагают, что перевод возникает лишь тогда, когда появляется потребность переноса в иную культуру письменных текстов, которые изначально были созданы для того, чтобы передаваться внутри одной культуры иногда и в устной форме [De Launey, 2006, с. 14]. Несмотря на внешнее различие, в обеих позициях четко
2 Ответ не столь очевиден, когда мы от русского языка, где оба вида деятельности имеют одинаковое наименование, переходим к другим европейским языкам, где для каждого вида деятельности существует свое наименование.
прослеживается общая прагматика, объясняющая суть переводческой деятельности: она возможна лишь в связи с потребностью социума, идет ли речь об устной коммуникации или о работе с письменными памятниками.
Это означает, что перевод является деятельностью социальной sui generis в том смысле, что она востребована, осуществляется и оценивается обществом, вернее его конкретными представителями [см. подробнее: Garbovskij, Kostikova, 2011, p. 138—141].
Кроме того, перевод текста никак не сводится к поиску эквивалентных слов и выражений исходного языка в языке перевода [Робинсон, 2007, с. 159]. Он включает в себя и общение с заказчиками (в разные эпохи это могли быть царствующие особы, богатые вельможи, меценаты, представители духовенства, издатели и т.п.), и налаживание социальных контактов (как для поиска заказов, так и для непосредственной работы — консультаций, рабочей силы, литературной обработки, редактирования и т.п.), а также научно-исследовательскую и поисковую работу, использование современных переводчику технологий (в разное время это были глиняные или деревянные дощечки со стилусом, затем папирус, пергамент, велень и бумага, перья, ксиллограф и печатный станок, гарнитура для синхронизации восприятия устной речи и говорения в микрофон, ЭВМ, затем компьютер и т.д. и т.п.).
Это означает, наконец, что именно от общественных установок будет во многом зависеть что, как, когда и с какой целью будет перенесено из одной культуры в другую, станет достоянием языка и литературы, развивая и обогащая их или, наоборот, максимально приспосабливаясь к ним. А быть может, канет в лету, так и не получив общественного признания, или замрёт в ожидании смены культурных ориентиров, общественных установок, политической конъюнктуры и т.п.
Что же касается определения границ перевода, то в Европе, например, на смену грустному скепсису Данте в трактате Пир (1304— 1307)3, закону перевода, провозглашенному Дю Белле в трактате «Защита и прославление французского языка» (1549)4, и пяти правилам перевода, выведенных Доле в его трактате «О способе хоро-
3 «...ни одно произведение, мусикийски связанное и подчиненное законам ритма, не может быть переложено со своего языка на другой без нарушения всей его сладости и гармонии.»
4 «.каждый язык имеет нечто, свойственное только ему, и если вы попробуете передать это на другом языке, соблюдая законы перевода, которые заключаются в том, чтобы не выходить за рамки, установленные автором, ваш перевод будет принужденным, холодным и лишенным грации».
шо переводить с одного языка на другой» (1540), пришла эстетика классицизма, принесшая с собой помимо осознания превосходства века «нынешнего над стариной», чего иначе и быть не могло в эпоху короля-солнце, увлечение рационализмом, правилами хорошего тона (этикета), в том числе и в языке, и примат общественного (салонного) поощрения в любом виде творчества. «Прекрасные неверные» оказали настолько сильное влияние на общественное сознание, что их отголоски в переводческой деятельности ощущались и продолжают ощущаться вплоть до наших дней.
Именно в тот период осознание границ перевода расширилось, что, видимо, позволило Драйдену (Dryden. J. Ovid's Epistles, 1680) предложить уже не правила перевода (как это было в предшествующие эпохи), а типологию способов перевода. Он описал её в предисловии к переводу «Понтийских посланий» Овидия (1680) — это метафраза, или перевод слово в слово, парафраза, или перевод свободный, когда переводчик не упускает из виду автора и ориентируется в большей степени на смысл, чем на форму, и подражание, или перевод на грани, вариация на тему оригинала.
Полтора столетия спустя о разных методах перевода задумается Ф. Шлейермахер (лекция «О разных методах перевода», прочитана 24 июня 1813 г.) и сформулирует знаменитую антитезу: «Либо переводчик оставляет в покое писателя и заставляет читателя двигаться к нему навстречу, либо оставляет в покое читателя, и тогда идти навстречу приходится писателю. Оба пути совершенно различны, следовать можно только одним из них, всячески избегая их смешения, в противном случае результат может оказаться плачевным: писатель и читатель могут вообще не встретиться». С этого момента на первый план выходит осознание интерпретативного характера переводческой деятельности, а антитеза позже даст рождение двум основополагающим понятиям современной теории перевода, отражающим две стратегии перевода в плане освоения «иного» — «одомашнивание», или «доместикация», и «очуждение», или «форенизация» [см.: Venuti, 1995].
Следует отметить, что осознание наличия разных способов пе-ревода5, сформулированных в конце XVII в. Драйденом и получивших дальнейшее развитие в Европе (например, в Германии), отнюдь не означает, что самих способов не существовало и ранее. В частности, стратегии «одомашнивания» и «очуждения» могут быть
5 Речь идёт именно о способах художественного перевода, поскольку о разном подходе к переводу поэзии и научной литературы говорилось и в более ранние эпохи.
хорошо проиллюстрированы на примере перевода текстов Священного писания, начиная с «Септуагинты». На протяжении всей истории перевода библейских текстов переводчики колеблются между попыткой сделать текст доступным массовому читателю, а значит придать ему особую ценность, и сакральным свойством самого текста, где «и порядок слов есть таинство» (Бл. Иероним), а то, что «закрыто от глаз наших, сказано правильно и правдиво» (Бл. Августин), а значит сохранить неискаженной истину.
Изучение переводов сказок дает представление о подвижности границ перевода в связи с избираемой переводчиком стратегией.
3. «Внутренняя» и «внешняя» миграция как способ бытования сказки. Стратегии переноса сказок из одной культурно-языковой среды в другую
Как переводить сказку? Этот вопрос наверняка задавало себе не одно поколение переводчиков, начиная с глубокой древности, в разных странах и в разные эпохи. Древнейшая дошедшая до нас сказка — египетское повествование о двух братьях — датируется XIII в. до н.э. Сказочные реминисценции присутствуют и в аккадском эпосе о Гильгамеше, и в ассирийском — об Ахикаре, в греческом и римском эпосе — «Илиаде», «Одиссее», «Энеиде», у Плавта, Овидия, Апулея, Геродота, а также в Талмуде и Библии.
Бытование сказки — особое явление в культуре. Народные сказки передавались в устной форме и исполнялись особыми рассказчиками — сказочниками. Поэтому одна и та же сказка в устах разных исполнителей могла преобразовываться и изменяться как в зависимости от таланта и вкусов самого сказочника (субъективные причины), так и в зависимости от характера аудитории (объективные причины). Таким образом, переходя из уст в уста, сказка претерпевала творческую обработку ее носителя, который, как правило, оказывался со-автором или со-творцом. Можно говорить о своего рода «внутренней» миграции сказки, бытовавшей в нескольких вариантах. При этом на первый план здесь выступает связь личности творца с обществом: общество выбирает творческую личность и принимает её, а та создаёт определённый продукт — сказку для конкретной среды. Причём среда эта состоит отнюдь не только из детей. Так, на Руси в ХУ1—ХУШ вв. сказочник был на службе у царей и во многих зажиточных семьях. В XIX в. существовали дворовые-сказочники. До начала XX в. сказка — любимое развлечение крестьян всех возрастов, а также рабочих, служивых и т.п. Схожая ситуация наблюдается и в других европейских странах.
Наличие сходства сказочных сюжетов в разных странах подтверждает мысль о межкультурной, т.е. внешней «миграции» этого жанра в литературном или устном переносе. Некоторые ученые, например, считали, что благодаря переводам санскритского фол-клорного памятника «Панчатантра» в Европе появилась целая группа сказочных сюжетов [см. напр.: БеиГеу, 1859]. То же можно сказать и о сборнике восточных сказок «Тысяча и одна ночь»: сначала сказки были переведены на французский язык, а уже с французского на языки народов Европы.
Что касается русской сказки, то среда её бытования занимала промежуточное положение между Востоком и Западом, поэтому в ней обнаруживаются следы восточного влияния (Византия, Турция, Иран). Элементы русских сказок заимствовались в западную сказочную культуру: финскую, западно-славянскую, германскую. Сама же русская сказка также творчески перерабатывала известные мотивы и эпизоды в виде новых комбинаций, иногда создавая их заново, отливая в новые формы и придавая иную социальную окраску.
История внешней миграции сказок свидетельствует о том, что точный перевод был явлением крайне редким. Переносу как правило сопутствовал процесс обработки и переработки заимствуемого сюжета или мотива и его адаптация к новой воспринимающей среде. При этом «одомашнивание» происходило на уровне национального социального и бытового и переосмысления.
Так, например, если в начале эпохи средневековья европейская литература подчинила сказку своим церковно-клерикальным интересам, превратив её в поучительную притчу, то с XII в. появляются светские переводчики и переводы подчиняются уже не столько религиозным, сколько политическим задачам, как это происходило со знаменитыми романами-сказками «Рейнградт Лисица», «Лан-целет» и т.п. Речь шла о стратегии «одомашнивания» в чистом виде, так как содержание переводимого произведения максимально оказывалось «локализованным» в переводную культуру со всеми её социальными и политическими реалиями [см.: Гийом, 2011, с. 41].
Современные стратегии перевода, вышедшие на первый план к концу 90-х гг. XX в., со всей очевидностью проявляются при переводе сказок. Стратегия «одомашнивания», т.е. «адаптации» переводного материала и его приспособления к лингвистическим, национальным, социальным реалиям переводной культуры, уступает место противоположной тенденции. Переводчики стараются сохранить в своих сказочных текстах как можно больше от оригинала. Это проявляется, в частности, при работе с ономастическим пространством сказки.
Отказавшись от «одомашнивания», но и не стремясь к другой крайности — «очуждению», способному лишить сказку ее людиче-ско-дидактической функции в силу излишней сложности и неузнаваемости, переводчик вынужден дозировать соотношение соответствий на семантическом, синтаксическом и прагматическом уровнях перевода как интерпретирующей системы. Переводчик находится в поиске некой универсальной стратегии, чтобы сделать «чужой» вымысел своей реальностью, где сказка индейцев и на русском языке останется сказкой индейцев Северной Америки со всеми присущими ей сюжетно-композиционными и лингвостили-стическими особенностями. Иными словами, его задача — сохранить в переводе истинность, не утратив специфической ценности.
Среди множества вопросов, на которые ему приходится искать и находить ответ, один лейтмотивом возвращается на каждом этапе творчества: «Кто читатель?» — Ребенок? Взрослый? А если это книга «для чтения взрослыми детям» — необходимо вновь возвращаться к истокам сказки — устному творчеству, ведь тогда сказка не будет читаться, а будет звучать.
Список литературы
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов (т. 1—3, 1865—1869) / Репринтное издание. М.: Индрик, 1994. Afanasyev, Alexander. Pojeticheskie vozzrenija slavjan na prirodu: Opyt srav-nitel'nogo izuchenija slavjanskih predanij i verovanij v svjazi s mificheskimi skazanijami drugih rodstvennyh narodov [The Slavs' Poetic Outlook on Nature: Comparative study of Slavic fables and beliefs with folk tales of related peoples] (t. 1-3, 1865-1869) / Reprintnoe izdanie, M.: Indrik, 1994 (in Russian).
Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Санкт-Петербург: Типография товарищества «Общественная польза», 1861. 1196 с. Buslaev, Fedor. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva [Historical Essays of Russian Folk Literature and Art], Sankt-Peterburg: Tipo-grafija tovarishhestva «Obshhestvennaja pol'za», 1861. 1196 s. (in Russian). Веселовский А.Н.Опыт по истории развития христианской легенды // Журнал Министерства народного просвещения. СПб. Апрель, май, 1875. С. 48-130, 283-331. Veselovsky, Alexander. Opyt po istorii razvitija hristianskoj legendy [Essay on the history of Christian legend development] Zhurnal Ministerstva narodnogo prosveshhenija, SPb. Aprel', maj, 1875. S. 48-130, 283-331 (in Russian). Гарбовский Н.К. Теория перевода. М.: Изд -во Моск. ун-та, 2004. 544 с.
Garbovsky, Nikolay. Teorija perevoda [Theory of translation], M.: Izdatelstvo Moskovskogo Universiteta, 2004 (in Russian).
Гийом А. Перевод в Средние века: чехарда смыслов / Пер. с фр. под ред. О. Костиковой // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. № 1. 2011. С. 39-66.
Guillaume, Apollinaire. Perevod v Srednie veka: cheharda smyslov [Translation in Middles Ages: a leapfrog of sense], Per. s fr. pod red. O. Kostikovoj // Vestnik Mosk. un-ta, Serija 22, Teorija perevoda, N 1, 2011. S. 39-66 (in Russian).
Гримм Я. Немецкая мифология / Пер. с нем. А.А. Гугнина. М.: Директ-Медиа, 2007. 45 с.
Grimm, Jacob. Nemeckaja mifologija [Germanic mythology], Per. s nemeckogo A.A. Gugnina, M.: Direkt-Media, 2007. 45 s. (in Russian).
Мелетинский Е.М. Миф и сказка [Эл. ресурс: http://www.ruthenia.ru/folklore/ meletinsky11.htm]
Meletinsky, Eleazar. Mif i skazka [Myth and Tale] [Jel. resurs: http://www. ruthenia.ru/folklore/meletinsky11.htm] (in Russian).
Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. Ленинград, 1946.
Propp, Vladimir. Istoricheskie korni volshebnoj skazki [Historical Roots of the Fairy Tale], Leningrad, 1946 (in Russian).
Пропп В.Я. Морфология сказки. 2-е изд. М.: Наука, 1969.
Propp Vladimir. Morfologija skazki [Morphology of the Folktale], 2-e izd., M.: Nauka, 1969 (in Russian).
Робинсон Д. Как стать переводчиком. М.: Кудиц-Пресс, 2007. 301 с.
Robinson, Douglas. Kak stat' perevodchikom [Becoming a translor], M.: Kudic-Press, 2007. 301 s. (in Russian).
Тэйлор Э. Первобытные культуры / Пер. Д.А. Коропчевского (Tylor Edward Burnett. Primitive Culture. L., 1871). Эл. ресурс: http://www.sati. archaeology.nsc.ru/library/taylor/taylor.html
Tylor, Edward. Pervobytnye kul'tury [Primitive Culture], Per. D.A. Korop-chevskogo (Tylor Edward Burnett. Primitive Culture. L., 1871), Jel. resurs: http://www.sati.archaeology.nsc.ru/library/taylor/taylor.html (in Russian).
Фрис Ян. де. Размышления о сказках прежде всего в их взаимосвязи со сказаниями о героях и с мифами. Хельсинки, 1954.
Jan de Vries. Razmyshlenija o skazkah prezhde vsego v ih vzaimosvjazi so skazanijami o gerojah i s mifami [Observations on the Fairy Tale], Hel'sinki, 1954 (in Russian).
Элиаде М. Аспекты мифа [эл. ресурс: http://www.e-reading.mobi/bookreader. php/86078/Eliade_-_Aspekty_mifa.html]
Eliade, Mircea. Aspekty mifa [Aspects of myths], jel. resurs: http://www.e-reading. mobi/bookreader.php/86078/Eliade_-_Aspekty_mifa.html] (in Russian).
Aarne, A. Leitfaden der vergleichenden Märchenforschung. Hamina, 1913. 86 p.
Benfey, Th. Pantschatantra. Fünf Bücher indischer Fabeln, Märchen und Erzählungen. Leipzig, 1859. 672 p.
Bolte, J., Polivka, J. Anmerkungen zu den Kinder — und Hausmärchen der Brüder Grimm I Bd. 1913. II. Bd. 1915. III. Bd. Leipzig, 1918.
Cary, E. Comment faut-il traduire? Lille, 1985.
Garbovsky, N., Kostikova, O. Dimension sociologique de l'activité traduisante // La traduction: philosophie et tradition, Ch Berner, T. Milliaressi (éds.). Villeneuve d'Ascq: Presses universitaires du Septentrion, 2011. P. 129—144. Guidère, M. Introduction à la traductologie. Bruxelles: De Boeck, 2013. 176 p. Lang, A. Customs and Myths (1885). Kessinger Publishing, 2004. 320 p. Launey, M. de. Qu'est-ce que traduire? Paris: Librairie philosophique J. Vrin, 2006. 125 p.
Savory, Th. The Art of Translation. London: Jonathan Cape, 1957. 159 p. Steiner, G. Après Babel. Paris: Albin Michel, 1991. 470 p.
Van Hoof, H. Histoire de la traduction en Occident. Paris, Louvain-la-Neuve:
Duculot, 1991. 367 p. Venuti, L. The translator's invisibility: A History of Translation. Routledge, Taylor & Francis Group. London; New York, 1995. 356 p.
