CC BY
29© ФГБУ «НМИЦПН им. В.П. Сербского» Минздрава России, 2017 УДК 340.6
Для корреспонденции
Колин Кэмерон - судебный психиатр, клинический директор Интегрированной судебно-экспертной программы - стражного лечебного подразделения Королевской оттавской группы по вопросам здравоохранения.
Адрес: 1804 Highway 2E; Brockville, Ontario; K6V 5W7; Canada Телефон: 613 341-2870, доб.1331 E-mail: [email protected]
К. Кэмерон, С. Гулати
Исправительная психиатрия:
модель качественно ориентированной практики*
Научный обзор
Королевская оттавская группа по вопросам здравоохранения, Оттава, Канада
Распространенность тяжелых психических расстройств в популяции заключенных, содержащихся в исправительных учреждениях, значительно выше, чем в общей популяции населения. За последние 50-60 лет проведение деинституциализации психиатрических больниц в Северной Америке совпало со значительным ростом численности заключенных на душу населения. Трагедия заключается в том, что в настоящее время в нашей системе исправительных учреждений находится больше людей с тяжелыми психическими расстройствами, чем в психиатрических учреждениях. В настоящей статье рассматриваются данные о взаимосвязи между психическим расстройством и совершением правонарушений, а также криминогенные факторы риска и примеры качественной работы по медико-социальной реабилитации правонарушителей. Особое внимание уделено модели работы психиатра по выявлению риска развития криминального поведения заключенных и изучения их потребностей, а также другим моделям, которые могут быть использованы при медико-социальной реабилитации заключенных.
Ключевые слова: исправительная психиатрия, трансинституциализация, криминогенный риск, модель работы, риск, потребности
C. Cameron, S. Gulati
Correctional Psychiatry: Risk Needs Responsivity Model and Correctional Best Practices
Review
Integrated Forensic Program - Secure Treatment Unit Royal Ottawa Health Care Group, Ottava, Canada
The prevalence of serious mental illness is significantly higher in correctional populations than general population samples. Deinstitutionalization from psychiatric hospitals in North America over the past 50-60 years has coincided with a significant increase per capita in the number of people incarcerated. Tragically, our correctional system now houses more seriously mentally ill individuals than our psychiatric facilities. This paper will review evidence on the relationship between mental illness and general offending, criminogenic risk factors and best practices towards offender rehabilitation. Particular attention will be paid to the Risk Need Responsivity Model along with other models which may guide offender rehabilitation.
Keywords: Correctional Psychiatry, Transinstitutionalization, Criminogenic Risk, Risk Need Responsivity Model
* Переводчик кандидат психологических наук К.Г. Филатов
Об уровне цивилизации общества можно судить по его тюрьмам.
Ф.М. Достоевский
Со второй половины 1950-х годов в Северной Америке и некоторых других регионах отмечалась мощная тенденция по выписке пациентов психиатрических стационаров с последующим лечением в сообществе по месту жительства. Отчасти это было вызвано экономическими причинами, однако еще один мощный мотив заключался в стремлении дестигматизировать психические расстройства и оптимизировать процесс выздоровления путем интеграции пациентов в сообщество [1, 2]. Однако это привело к непредвиденному последствию в виде высокой распространенности тяжелых психических расстройств в тюрьмах [3]. Трансинституциализация, известная также как «закон Пенроуза», представляет собой идею о том, что в каждый момент времени в инсти-туциализации (помещение в специализированные учреждения) нуждается определенная, более или менее постоянная по величине доля населения. Если сокращать количество коек в одном виде учреждений (например, в психиатрических больницах), то понадобится увеличивать количество коек в учреждениях другого вида (например, в тюрьмах) [4, 5]. Действительно, данные, полученные в Северной Америке, указывают на наличие обратной связи между количеством психиатрических коек на душу населения и количеством мест в тюрьмах. Несомненно, эта сложная взаимосвязь не сводится к непосредственному перемещению людей из больниц в тюрьмы. Вместе с тем рост распространенности тяжелых психических расстройств в наших исправительных учреждениях указывает на наличие определенной причинно-следственной связи.
Психические расстройства у заключенных
S. Fazel и J. Danesh [3] подготовили обзор 62 исследований, проведенных в 12 странах с участием почти 23 000 заключенных (81% мужчин). В этих исследованиях изучалась болезненность психическими расстройствами за предшествовавшие 6 мес. Во всех исследованиях авторы отмечали, что распространенность (как среди мужчин, так и среди женщин) в тюремных популяциях психотических расстройств, клинической депрессии, а также расстройств личности была значительно выше, чем в общей популяции. Для психотических расстройств и депрессии болезненность была в 2-4 раза выше, а для антисоциального расстройства личности - в 10 раз. Трагедия в том, что, по имеющимся данным [6], в абсолютном выражении число лиц с тяжелыми психическими расстройствами в наших тюрьмах превышает количество имеющихся психиатрических коек. По данным, полученным Е. Тоггеу и соавт. в 2010 г., в США количество тя-
желых психически больных за тюремной решеткой приблизительно в 3 раза превышало количество коек в психиатрических стационарах [7].
В период 1994-2014 гг. в исправительных учреждениях Канады было совершено 211 самоубийств. Иначе говоря, самоубийство стало причиной смерти номер один [8]. Почти во всех случаях суициденты злоупотребляли психоактивными веществами (ПАВ); 80% из них имели суицидальные попытки в анамнезе, и почти половина из совершивших самоубийство на момент суицида находились в одиночном изоляторе. 90% суицидальных смертей наступило в результате асфиксии, как правило, методом повешения.
По данным Исправительной службы Канады, правонарушители с психическими расстройствами [9]:
• с большей вероятностью представляют повышенный риск и имеют особые потребности;
• с большей вероятностью отбывают наказания за насильственные преступления (кроме убийств);
• в большей степени социально изолированы;
• с большей вероятностью содержатся в условиях максимально строгого стражного режима;
• с меньшей вероятностью могут быть освобождены условно досрочно;
• с большей вероятностью могут быть наказаны за формальные нарушения правил;
• с большей вероятностью могут нанести мелкий либо крупный материальный ущерб учреждению;
• с большей вероятностью могут быть добровольно либо принудительно помещены в одиночный изолятор.
Программа Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) по охране здоровья в тюрьмах призывает государства к обеспечению такого уровня здоровья, при котором соблюдается эквивалентность условиям в обществе, имеет место интеграция со службами первичного звена здравоохранения страны [10]. К сожалению, немногим странам удается соблюдать эти условия.
В Канаде широко известен случай Эшли Смит, который трагически иллюстрирует возможные последствия ненадлежащего предоставления услуг по охране психического здоровья людям с тяжелыми психическими расстройствами, содержащимся в тюрьмах. Эшли Смит была удочерена в возрасте 5 лет. Она выросла в среднем по величине городе на восточном побережье Канады. Приемные родители заметили ее поведенческие изменения в возрасте 13 лет. К 15 годам она уже 14 раз представала перед судом для несовершеннолетних в связи с совершением мелких правонарушений (например, проникновение на частную территорию, мелкое хулиганство). В ходе психологического тестирования были выявлены наличие у нее синдрома дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ), нарушения способности к обучению и пограничное расстройство личности. Она была приговорена
к пребыванию в течение одного месяца в центре для несовершеннолетних за то, что бросалась яблоками в почтальона. Там она декомпенсировалась, периодически наносила самоповреждения и была агрессивна к окружающим. В связи с этим в ходе следующих 3 лет Эшли Смит неоднократно помещалась в специализированный центр для несовершеннолетних в провинции Нью-Брансуик. Большую часть времени она проводила в одиночном изоляторе, где отмечалось более 800 случаев нарушения ею дисциплины, а также 150 попыток нанесения самоповреждений. По достижении 18-летнего возраста она была переведена в учреждение для взрослых. Ее перемещали 17 раз в 8 различных учреждениях в связи с ее насильственным и непредсказуемым поведением, изготовлением и сокрытием самодельного оружия, а также неоднократными попытками самоудушения. В конце концов, охрана получила инструкцию игнорировать ее, даже если она будет душить сама себя. Это привело к тому, что она завершила суицид, находясь под видеонаблюдением охраны [11].
Таким образом, учет примеров качественной работы в исправительных учреждениях при оказании помощи психически больным приобретает особое значение, если мы стремимся к достижению взаимодополняющих целей успешного проведения деинституциализации, дестигматизации, улучшения состояния психического здоровья, повышения качества жизни и уровня безопасности, а также снижения уровня рецидивизма и экономических затрат.
Психическое расстройство как криминогенный фактор
При проведении реабилитации судебно-психиа-трических популяций наличию психических расстройств, как правило, придается первостепенное значение с точки зрения факторов риска совершения правонарушений. Наличие психического расстройства принимается во внимание судом при решении вопроса о невменяемости. Вместе с тем в специальной литературе роль психического расстройства как такового при рассмотрении факторов риска совершения правонарушений далеко не однозначна.
S. Fazel и соавт. [12], изучая шведские национальные реестры, отметили, что в общей популяции доля лиц, совершивших хотя бы одно насильственное преступление, составляла 5,1%, в то время как среди пациентов, страдающих от шизофрении без коморбидного злоупотребления ПАВ, эта доля равнялась 8,5%. При условии сочетания шизофрении и злоупотребления ПАВ она возрастала до 27,6%. В другом исследовании S. Fazel и соавт. [13] указывают, что доля лиц, совершивших хотя бы одно насильственное преступление, равнялась 3,4% в общей популяции, 4,9% - среди пациентов с биполярным расстройством и 21,3% - среди бипо-
лярных пациентов, злоупотребляющих ПАВ. Оба эти исследования свидетельствуют о том, что риск насилия гораздо более тесно связан со злоупотреблением ПАВ, чем с наличием психического расстройства.
J. Junginger и соавт. [14] провели беседы со 113 арестованными лицами, страдающими от тяжелых психических расстройств и злоупотребляющими ПАВ. Беседы проводились вскоре после помещения этих лиц в тюрьмы; были также изучены материалы уголовных дел. Исследователи пришли к выводу о том, что наличие психических расстройств (со степенью вероятности от «возможно» до «несомненно») привело к аресту этих лиц лишь в 8% случаев.
J. Peterson и соавт. [15] беседовали с двумя группами условно-досрочно освобожденных. В 1-ю группу входили лица с тяжелыми психическими заболеваниями («=11), во 2-ю группу - без таковых («=109). Выявлены сходные факторы совершения повторных правонарушений, включая паттерны враждебности, импульсивности и особенностей реагирования. Лишь у 5% лиц с тяжелыми психическими расстройствами была обнаружена прямая связь между наличием заболевания и их криминальным поведением. Авторы сделали вывод, что для эффективного снижения рецидивизма в популяции необходимо целенаправленно работать с другими криминогенными факторами.
Некоторые инструменты оценки риска (например, шкала HCR-20) указывают на то, что наличие тяжелого психического расстройства повышает риск, а другие (например, руководство по оценке риска насилия - VRAG) - что снижает [16, 17]. Эти различия могут быть связаны с особенностями выборок, на которых разрабатывались данные инструменты (например, судебно-психиатрическая выборка реабилитируемых лиц для VRAG и общая популяция правонарушителей - для HCR-20). Интересно, что именно инструмент оценки, разработанный на судебно-психиатрической выборке, использовался в исследованиях, рассматривающих наличие психического расстройства как протективный фактор, несмотря на то что суд придавал первостепенное значение наличию психического расстройства у этих лиц. Как же может быть объяснена эта противоречивость оценок? Наилучшим объяснением, вероятно, является протективный эффект лечения. В большинстве исследований, посвященных взаимосвязи между наличием психических расстройств и совершением правонарушений, не контролируется такая переменная, как получение лечения психически больными.
Клинические испытания антипсихотических препаратов CATIE («=445) выявили, что вероятность совершения насильственных действий пациентами с шизофренией, принимающими антипсихотики, была меньше, кроме случаев с расстройствами поведения в анамнезе [18]. Исследование СДВГ, про-
веденное в шведском Karolinska Institute (n=25,656), выявило сходный благоприятный эффект лечения, после которого значительно снижалось количество правонарушений: на 32% уменьшилось количество уголовных приговоров среди мужчин и на 41% -среди женщин, принимавших психостимуляторы, по сравнению с группой, не принимавшей их в течение 6 мес и более. Сходные результаты были получены среди лиц, совершивших мелкие, тяжкие и насильственные преступления [19].
J. Skeem и соавт. [20] описали 3 варианта криминального поведения лиц с тяжелыми психическими расстройствами:
1. Психическое заболевание является непосредственной причиной криминального поведения (по их оценкам, примерно у 10% заключенных имеются тяжелые психические расстройства; можно сделать предположение, что это верно для 100% судебно-психиатрических пациентов, проходящих реабилитацию).
2. Между наличием психического расстройства и криминальным поведением нет причинно-следственной связи.
3. Наличие психического расстройства косвенно ведет к криминальному поведению, так как подвергает общим криминогенным рискам (например, мешает поддержанию просоциальных отношений, образованию, работе и досугу; ведет к злоупотреблению ПАВ в целях «самолечения» и т.д.).
Качественно ориентированная практика психиатра
Качественная практика работы психиатра подразумевает выявление индивидуальных потребностей в сфере охраны психического здоровья, криминогенных факторов риска, а также проведение систематических мероприятий, направленных на работу с ними. Примерно в 10% случаев потребности тюремной популяции в охране психического здоровья могут представлять собой первоочередной криминогенный фактор риска. Но даже когда они таковым не являются, чрезвычайно важно учитывать их, если мы хотим успешно работать с другими основными криминогенными факторами риска, а также способствовать обеспечению надлежащего качества жизни. Оценка этого должна проводиться на всех этапах, включая первоначальное поступление, регулярно - в период лишения свободы, перед освобождением, в период наблюдения в сообществе (например, во время испытательного срока, при условно-досрочном освобождении), а также по истечении срока действия ордера.
Работа с рисками и потребностями
Модель работы с риском и потребностями (МРП) была разработана в Канаде в 1980-х годах D. Andrews и J. Bonta и впервые была формализована в 1990 г. [21]. Эта модель подкреплена наиболее мощной доказательной базой по успешной реабилитации правонарушителей и снижению
уровня рецидивизма. Модель включает в себя принцип работы с риском (на работу с кем должны быть направлены усилия), принцип работы с потребностями (на работу с чем должны быть направлены усилия), а также принцип реагирования (как проводить работу).
Принцип работы с риском подразумевает соответствие между уровнем предоставляемых услуг и уровнем риска. При этом работа с лицами, характеризующимися более высоким уровнем риска, проводится по более интенсивным программам. Лица с умеренным уровнем риска участвуют в программах средней интенсивности, а для лиц с низким уровнем риска предназначены неинтенсивные вмешательства либо вообще не предусмотрено вмешательств. В ряде исследований было выявлено, что коррекционные программы, снижающие рецидивизм в популяции с высоким и умеренным уровнями риска, на самом деле даже повышают рецидивизм в популяции с низким уровнем риска [22].
Принцип работы с потребностями заключается в выявлении специфических динамических (изменяющихся во времени) криминогенных потребностей, которые должны стать мишенями при работе с данным конкретным индивидом. В ходе тщательно проведенного исследования были выявлены 8 основных факторов риска, наиболее тесно коррелирующих с криминальным поведением: 1) антисоциальные установки; 2) антисоциальный микросоциум; 3) антисоциальный склад личности; 4) криминальный опыт (в анамнезе); 5) злоупотребление ПАВ; 6) семейные или супружеские факторы; 7) отсутствие достижений в образовании и трудовой деятельности; 8) отсутствие просоциальных видов досуга. Из них первые составляют так называемую большую четверку факторов, для которых эта корреляция особенно высока [23].
Наличие криминального опыта в анамнезе не является динамическим фактором, а все остальные могут изменяться, снижая уровень рецидивизма при условии успешного проведения направленной работы с ними. Для выявления мишеней при работе с криминогенными потребностями был создан ряд инструментов, среди которых Опросник уровня услуг (LSI) [24], подростковый Опросник уровня услуг (YLSI) [25], инструмент по созданию профиля правонарушителя для применения альтернативных санкций (COMPAS) [26], инструмент оценки статичного риска и потребностей правонарушителя (STRONG) [27], а также Система оценки риска, разработанная в штате Огайо (ORAS) [28]. Поскольку за один только 2010 г. было официально сообщено о 1 084 657 использований опросника LSI, можно утверждать, что он является наиболее часто применяемым в мире инструментом оценки риска [29]. Он включает 43 пункта, оценивающих 8 основных факторов риска. В ряде исследований было продемонстрировано, что этот опросник обладает
очень хорошими психометрическими свойствами, включая надежность и прогностическую точность для целого спектра возможных вариантов [30-33]. По данным метаанализа 128 исследований, проведенного недавно M. Olver и соавт. на материале 137 931 правонарушителей, шкалы опросника LSIпозволили достоверно прогнозировать уровень общего и насильственного рецидивизма (г=0,29 и 0,23 соответственно), независимо от пола и этнической принадлежности испытуемых [34].
Качественная практика работы также показывает, что наиболее эффективными при работе с криминогенными факторами риска являются подходы, основанные на когнитивно-поведенческих принципах, включая обучение когнитивным навыкам, моделирование и тренинги с использованием ролевой игры и упражнений [35].
Принцип реагирования помогает определить, как необходимо действовать для обеспечения наибольшей эффективности, учитывая индивидуальные способности и стиль обучения, языковые и культуральные факторы, а также сильные стороны и ресурсы людей (например, навыки работы на компьютере, крепкие семейные взаимоотношения, трудовая занятость, круг знакомых и друзей). При этом наилучшим способом концептуализации психического расстройства является рассмотрение его как мишени, на которую необходимо направлять усилия, если мы хотим достичь успехов в работе с основными криминогенными потребностями (например, предпосылкой проведения целевой работы с криминогенными потребностями является проведение вмешательств, направленных на работу с депрессией, тревогой, СДВГ или психозом).
Полученные данные указывают на то, что чем большее количество принципов этой модели удается учитывать при проведении вмешательств, тем значительнее степень снижения уровня рецидивизма [36].
Оценка качества жизни
Модель хорошего качества жизни была предложена доктором T. Ward в 2002 г. Истоки этой модели - в позитивной психологии, делающей акцент на сильных сторонах и ресурсах личности [37]. Эта модель фокусирует внимание на помощи клиентам при составлении и реализации осмысленных планов хорошей жизни, несовместимых с совершением повторных правонарушений. Для этого необходимо выявить, какие основные блага наиболее важны для клиента (здоровье, знания, достижения на работе либо при проведении досуга, достижения значимых людей, внутренняя умиротворенность, чувство принадлежности, общности, духовности, счастья и творчества). Исходя из данной модели к совершению правонарушений приводит проблемный выбор человеком способа достижения основных человеческих благ, а криминогенные потребности рассматриваются как препятствия, бло-
кирующие просоциальные варианты достижения этих благ.
Было доказано, что эта модель способствует повышению вовлеченности клиентов и уменьшает количество лиц, досрочно прерывающих свое участие [38]. Недостаток данной модели заключается в отсутствии катамнестических исследований, подтверждающих ее эффективность для снижения рецидивизма. Предполагается, что акцент данной модели на ресурсах может оказаться полезным при ее интеграции с моделью работы с риском и потребностями, повышая вовлеченность клиентов и, следовательно, результативность (по сравнению с самой МРП, которая сфокусирована на уменьшении дефицитов).
Заключение
В ходе трансинституциализации наши исправительные учреждения превратились в крупнейшие психиатрические учреждения, зачастую не отвечающие потребностям правонарушителей с тяжелыми психическими расстройствами. В популяции заключенных с тяжелыми психическими расстройствами наличие психического заболевания напрямую способствовало преступному поведению примерно в 10% случаев. Более значимую роль, как и в общей популяции правонарушителей, не страдающих от психических расстройств, играют другие факторы. Модель работы с риском и потребностями была формализована в 1990 г. Ее эффективность для снижения уровня рецидивизма в наибольшей степени подкреплена доказательной базой. Принцип работы с риском помогает решить вопрос, «на работу с кем будут направлены усилия»: ресурсы наиболее целесообразно направлять на работу с правонарушителями, характеризующимися высоким и средним уровнями риска, не распыляя ресурсы на лиц с низким уровнем риска. Принцип работы с потребностями позволяет выяснить, «что», какие динамические факторы риска станут мишенью вмешательств (например, основные 8 включают: антисоциальные установки, антисоциальный микросоциум, антисоциальный склад личности, антисоциальное поведение в анамнезе, семейные/супружеские факторы, отсутствие достижений в образовании/трудовой деятельности, отсутствие просоциальных видов досуга, злоупотребление ПАВ). Принцип реагирования помогает решить, «как» проводить вмешательства, учитывая при этом индивидуальный стиль обучения, уровень образования, культуральные факторы, наличие психических расстройств, а также ресурсы, сильные стороны личности. Терапевтический альянс, методы помощи при психотравме, охрана психического здоровья и учет сильных сторон и ресурсов (модель хорошего качества жизни) личности могут быть использованы для повышения эффективности модели работы с риском и потребностями.
Сведения об авторах
Колин Кэмерон - судебный психиатр, клинический директор Интегрированной судебно-экспертной программы - стражного лечебного подразделения Королевской оттавской группы по вопросам здравоохранения; ассистент кафедры психиатрии Оттавского университета. E-mail: [email protected]
Санджив Гулати - бакалавр медицины, член Королевского общества психиатров, ведущий клиницист Отделения диагностики и стабилизации состояния пациентов Интегрированной судебно-экспертной программы - стражного лечебного подразделения Королевской оттавской группы по вопросам здравоохранения; ассистент кафедры психиатрии Оттавского университета. E-mail: [email protected]
Литература
1. Grob G.N. Deinstitutionalization of the mentally ill. Policy triumph or tragedy? // New England Journal of Medicine. 2004. Vol. 101, № 12. P. 19-30.
2. Sealey P., Whitehead P.C. Forty years of deinstitutionalization of psychiatric services in Canada: an empirical assessment // Canadian Journal of Psychiatry, April 2004. Vol. 49, № 4. P. 249-257.
3. Fazel S., Danesh J. Serious mental disorder in 23 000 prisoners: a systematic review of 62 surveys // The Lancet. 2002. Vol. 359, № 9306. P. 545-550.
4. Kalapos M.P. Penrose's law: Methodological challenges and call for data. International Journal of Law and Psychiatry, In Press, available on-line May 1, 2016. Retrieved from http://www.sciencedirect.com/science/ article/pii/S0160252716300899
5. Hartviq P., Kjelsberg E. Penrose law revisited: the relationship between mental institution beds, prison population and crime rate // Nordic Journal of Psychiatry. 2009. Vol. 63, № 1. P. 51-56.
6. Harcourt B.E. From asylum to the prison: rethinking the incarceration revolution // Texas Law Review. 2000. Vol. 84. P. 1751-1786.
7. Torrey E.F., Kennard A.D., Eslinger D. et al. More mentally ill persons are in jails and prisons than hospitals: a survey of the states. Treatment Advocacy Centre, May 2010. Retrieved from http:// www.treatmentadvocacycenter.org/storage/documents/final_jails_v_ hospitals_study.pdf.
8. Sapers H. Three year review of federal inmate suicides (2011-2014). Office of the Correctional Investigator of Canada, September 10, 2014. Retrieved from http://www.oci-bec.gc.ca/cnt/rpt/oth-aut/oth-aut20140910-eng.aspx.
9. Stewart L., Wilton G., Cousineau C. Federally sentenced offenders with mental disorders: correctional outcomes ad correctional response. Research Report R-268, Correctional Service of Canada, May 2012. Retrieved from http://www.csc-scc.gc.ca/research/005008-0268-eng.shtml.
10. Gatherer A., Moller L., Hayton M.A. The world health organization European health in prisons project after 10 years: persistent barriers and achievements // American Journal of Public Health. 2005. Vol. 95, № 10. P. 1696-1700.
11. Bromwich R. Eight years after Ashley Smith's death, prison conditions remain abhorrent/ Ottawa Citizen, 2015.
12. Fazel S., Langstrom N., Hjern A. et al. Schizophrenia, substance abuse, and violent crime // Journal of the American Medical Association. 2009. Vol. 301, № 19. P. 2016-2023.
13. Fazel S., Lichtenstein P., Grann M. et al. Bipolar disorder and violent crime: new evidence from population-based longitudinal studies and systematic review // Archives of General Psychiatry. 2010. Vol. 67, № 9. P. 931-938.
14. Junginger J., Claypoole K., Laygo R. et al. Effects of serious mental illness and substance abuse on criminal offenses. Psychiatric Services, June 2006; 57, № 6. P. 879-882.
15. Peterson J.K., Skeem J.L., Hart E. et al. Comparing the offense patterns of offenders with and without mental disorder: exploring the criminalization hypothesis // Psychiatric Services. 2010. Vol. 61, № 12. P. 1217-1222.
16. Douglas K.S., Hart S.D., Webster C.D. et al. Historical-clinical-risk management-20, version 3 (HCR-20V3): development and overview // International Journal of Forensic Mental Health. 2014. Vol. 13, № 2. P. 93-108.
17. Harris G.T., Rice M.E., Quinsey V.L. Violent Recidivism of Mentally Disordered Offenders: The Development of a Statistical Prediction Instrument // Criminal Justice and Behavior. 1993. Vol. 20. P. 315-335.
18. Swanson J.W., Swartz M.S., Van Dorn R.A. et al. Comparison of antipsychotic medication effects on reducing violence in people with schizophrenia // British Journal of Psychiatry. 2008. Vol. 193, № 1. P. 37-43.
19. Lichtenstein P., Halldner L., Zetterqvist J. et al. Medication for attention deficit - hyperactivity disorder and criminality // New England Journal of Medicine. 2012. Vol. 367. P. 2006-2014.
20. Skeem J. L., Manchak S., Peterson J.K. Correctional policy for offenders with mental illness: creating a new paradigm for recidivism reduction // Law and Human Behavior. 2011. Vol. 35, № 2. P. 110-126.
21. Andrews D.A., Bonta J., Hoge R.D. Classification for effective rehabilitation: Rediscovering psychology // Criminal Justice and Behavior. 1990. Vol. 17, № 1. P. 19-52.
22. Bonta J., Wallace-Capretta S., Rooney J. A quasi-experimental evaluation of an intensive rehabilitation supervision program // Criminal Justice and Behavior. 2000. Vol. 27, № 3. P. 312-329.
23. Bonta J., Law M., Hanson K. The predication of criminal and violent recidivism violent recidivism among mentally disordered offenders: a meta-analysis // Psychological Bulletin. 1998. Vol. 123, № 2. P. 123-142.
24. Andrews D.A., Bonta J., Wormith S.J.: The level of service/case management inventory (LS/CMI). Toronto: Multi-Health Systems, 2004.
25. Hoge R.D. Standardized instrument for assessing risk and need in youthful offenders // Criminal Justice and Behavior. 2002. Vol. 29. P. 380-396.
26. Brennan T., Dietrich W., Oliver W. California Department of Corrections, Parole and Community Services Division: COMPAS Pilot Psychometric Report. Traverse City, MI: Northpointe Institute for Public Management, Inc, 2006.
27. Barnoski R., Drake E.K. Washington's Offender Accountability Act: Department of Corrections' static risk instrument. Olympia, WA: Washington State Institute for Public Policy. March 2007. Retrieved from http://www.wsipp.wa.gov/rptfiles/07-03-1201R.pdf
28. Latessa E., Smith P., Lemke R. et al. Creation and validation of the Ohio Risk Assessment System: Final report. Cincinnati, OH, 2009. Retrieved from http://www.uc.edu/ccjr/Reports/ProjectReports/ORAS_ Final_Report.pdf
29. Wormith J.S. The legacy of D.A. Andrews in the field of criminal justice: How theory and research can change policy and practice // International Journal of Forensic Mental Health. 2011. Vol. 10. P. 78-82.
30. Brews A.L. The Level of Service Inventory and female offenders: Addressing issues of reliability and predictive validity. Unpublished master's thesis. Saskatoon, 2009.
31. Girard L., Wormith, J.S. The predictive validity of the Level of Service Inventory Ontario Revision on general and violent recidivism among various offender groups // Criminal Justice and Behavior. 2004. Vol. 31. P. 150-181.
32. Rettinger L.J., Andrews D.A. General risk and need, gender specificity, and the recidivism of female offenders // Criminal Justice and Behavior. 2010. Vol. 37. P. 29-46.
33. Wormith J.S., Hogg S., Guzzo L. The predictive validity of a general risk/needs assessment inventory on sexual offender recidivism and an exploration of the professional override // Criminal Justice and Behavior. 2010. Vol. 39. P. 1511-1538.
Литература
34. Olver M.E., Stockdale R.C., Wormith J.S. Thirty years of research on the level of service scales: a meta-analytic examination of predictive accuracy and sources of variability // Psychological Assessment. 2014. Vol. 26, № 1. P. 156-176.
35. Pendergast M.L. Issues in defining and applying evidence-based practices criteria for treatment of criminal-justice involved clients // Journal of Psychoactive Drugs. 2011, suppl. 7. P. 10-18.
References
36. Andrews D.A., Bonta J. Rehabilitating criminal justice policy and practice // Psychology, Public Policy & Law. 2010. Vol. 16, № 1. P. 39-55.
37. Ward T. The management of risk and the design of good lives // Australian Psychologist. 2002. Vol. 37, № 3. P. 172-179.
38. Simons D.A., McCullar B., Tyler C. Evaluation of the Good Lives Model approach to treatment planning // Materials of Conference at 25th Annual Association for the Treatment of Sexual Abusers Research and Treatment (September, 2006). Chicago, 2006.
1. Grob GN. Deinstitutionalization of the mentally ill. Policy triumph or tragedy? New England Journal of Medicine. 2004;101(12):19-30.
2. Sealey P, Whitehead PC. Forty years of deinstitutionalization of psychiatric services in Canada: an empirical assessment. Canadian Journal of Psychiatry. 2004;49(4):249-57.
3. Fazel S, Danesh J. Serious mental disorder in 23 000 prisoners: a systematic review of 62 surveys. The Lancet. 2002;359(9306):545-50.
4. Kalapos MP. Penrose's law: Methodological challenges and call for data. International Journal of Law and Psychiatry. Available on-line May 1, 2016. Retrieved from http://www.sciencedirect.com/science/article/pii/ S0160252716300899
5. Hartviq P, Kjelsberg E. Penrose law revisited: the relationship between mental institution beds, prison population and crime rate. Nordic Journal of Psychiatry.2009;63(1):51-6.
6. Harcourt BE. From asylum to the prison: rethinking the incarceration revolution. Texas Law Review.2000;84:1751-86.
7. Torrey EF, Kennard AD, Eslinger D, et al. More mentally ill persons are in jails and prisons than hospitals: a survey of the states. Treatment Advocacy Centre, May 2010. Retrieved from http://www.treatmentadvocacycenter. org/storage/documents/final_jails_v_hospitals_study.pdf.
8. Sapers H. Three year review of federal inmate suicides (2011-2014). Office of the Correctional Investigator of Canada. 2014. Retrieved from http://www.oci-bec.gc.ca/cnt/rpt/oth-aut/oth-aut20140910-eng.aspx.
9. Stewart L, Wilton G, Cousineau C. Federally sentenced offenders with mental disorders: correctional outcomes ad correctional response. Research Report R-268, Correctional Service of Canada. 2012. Retrieved from http://www.csc-scc.gc.ca/research/005008-0268-eng.shtml.
10. Gatherer A, Moller L, Hayton MA. The world health organization European health in prisons project after 10 years: persistent barriers and achievements. American Journal of Public Health. 2005;95(10):1696-700.
11. Bromwich R. Eight years after Ashley Smith's death, prison conditions remain abhorrent. Ottawa Citizen, 2015.
12. Fazel S, Langstrom N, Hjern A, et al. Schizophrenia, substance abuse, and violent crime. Journal of the American Medical Association. 2009;301(19):2016-23.
13. Fazel S, Lichtenstein P, Grann M, et al. Bipolar disorder and violent crime: new evidence from population-based longitudinal studies and systematic review. Archives of General Psychiatry. 2010;67(9):931-8.
14. Junginger J, Claypoole K, Laygo R, et al. Effects of serious mental illness and substance abuse on criminal offenses. Psychiatric Services, June 2006;57(6):879-82.
15. Peterson JK, Skeem JL, Hart E, et al. Comparing the offense patterns of offenders with and without mental disorder: exploring the criminalization hypothesis. Psychiatric Services. 2010;61(12):1217-22.
16. Douglas KS, Hart SD, Webster CD, et al. Historical-clinical-risk management-20, version 3 (HCR-20V3): development and overview. International Journal of Forensic Mental Health. 2014;13(2):93-108.
17. Harris GT, Rice ME, Quinsey VL. Violent Recidivism of Mentally Disordered Offenders: The Development of a Statistical Prediction Instrument. Criminal Justice and Behavior. 1993;20:315-35.
18. Swanson JW, Swartz MS, Van Dorn RA, et al. Comparison of antipsychotic medication effects on reducing violence in people with schizophrenia. British Journal of Psychiatry. 2008;193(1):37-43.
19. Lichtenstein P, Halldner L, Zetterqvist J, et al. Medication for attention deficit - hyperactivity disorder and criminality: New England Journal of Medicine. 2012;367:2006-14.
20. Skeem JL, Manchak S, Peterson JK. Correctional policy for offenders with mental illness: creating a new paradigm for recidivism reduction. Law and Human Behavior. 2011;35(2):110-26.
21. Andrews DA, Bonta J, Hoge RD. Classification for effective rehabilitation: Rediscovering psychology. Criminal Justice and Behavior. 1990;17(1):19-52.
22. Bonta J, Wallace-Capretta S, Rooney J. A quasi-experimental evaluation of an intensive rehabilitation supervision program. Criminal Justice and Behavior. 2000;27(3):312-29.
23. Bonta J, Law M, Hanson K. The predication of criminal and violent recidivism violent recidivism among mentally disordered offenders: a meta-analysis. Psychological Bulletin. 1998;123(2):123-42.
24. Andrews DA, Bonta J, Wormith SJ. The level of service/case management inventory (LS/CMI). Toronto, Canada: Multi-Health Systems, 2004.
25. Hoge RD. Standardized instrument for assessing risk and need in youthful offenders. Criminal Justice and Behavior. 2002;29:380-96.
26. Brennan T, Dietrich W, Oliver W. California Department of Corrections, Parole and Community Services Division: COMPAS Pilot Psychometric Report. Traverse City, MI: Northpointe Institute for Public Management, Inc, 2006.
27. Barnoski R, Drake EK. Washington's Offender Accountability Act: Department of Corrections' static risk instrument. Olympia, WA: Washington State Institute for Public Policy. 2007. Retrieved from http:// www.wsipp.wa.gov/rptfiles/07-03-1201R.pdf
28. Latessa E, Smith P, Lemke R, et al. Creation and validation of the Ohio Risk Assessment System: Final report. Cincinnati, OH, 2009. Retrieved from http://www.uc.edu/ccjr/Reports/ProjectReports/ORAS_Final_ Report.pdf
29. Wormith JS. The legacy of D. A. Andrews in the field of criminal justice: How theory and research can change policy and practice. International Journal of Forensic Mental Health. 2011;10:78-82.
30. Brews AL. The Level of Service Inventory and female offenders: Addressing issues of reliability and predictive validity. Unpublished master's thesis. University of Saskatchewan, Saskatoon, Saskatchewan, 2009.
31. Girard L, Wormith, JS. The predictive validity of the Level of Service Inventory Ontario Revision on general and violent recidivism among various offender groups. Criminal Justice and Behavior. 2004;31:150-81.
32. Rettinger LJ, Andrews DA. General risk and need, gender specificity, and the recidivism of female offenders. Criminal Justice and Behavior.2010;37:29-46.
33. Wormith JS, Hogg S, Guzzo L. The predictive validity of a general risk/needs assessment inventory on sexual offender recidivism and an exploration of the professional override. Criminal Justice and Behavior. 2010;39:1511-38.
34. Olver ME, Stockdale RC, Wormith JS. Thirty years of research on the level of service scales: a meta-analytic examination of predictive accuracy and sources of variability. Psychological Assessment. 2014;26(1):156-76.
35. Pendergast ML. Issues in defining and applying evidence-based practices criteria for treatment of criminal-justice involved clients. Journal of Psychoactive Drugs. 2011(suppl. 7):10-8.
36. Andrews DA, Bonta J. Rehabilitating criminal justice policy and practice. Psychology, Public Policy & Law. 2010;16(1):39-55.
37. Ward T. The management of risk and the design of good lives. Australian Psychologist. 2002;37(3):172-9.
38. Simons DA, McCullar B, Tyler C. Evaluation of the Good Lives Model approach to treatment planning. Materials of Conference at the 25th Annual Association for the Treatment of Sexual Abusers Research and Treatment. Chicago, 2006.
