CC BY
71
УДК 1751
ИСПОВЕДАЛЬНЫЙ ДИСКУРС В РОМАНЕ Ф. БЕГБЕДЕРА «ИДЕАЛЬ»
© Сергей Валерьевич МЕЩЕРЯКОВ
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, аспирант, кафедра русской и зарубежной литературы, e-mail: Homie68@yandex.ru
Определяются содержание и функции исповедального дискурса в романе Ф. Бегбедера «Идеаль». На этой основе выявляются особенности авторской позиции, формулируется вывод об отношении Ф. Бегбедера к «постмодернистскому проекту».
Ключевые слова: имитация; исповедь; Бегбедер; Идеаль; дискурс.
Темы исповеди и религиозного опыта всегда очень интересовали писателей и литературоведов разных эпох, направлений и школ. Подобные религиозные области являются сложнейшими загадками человеческого бытия, т. к. эти загадки скрываются в потаенных областях культуры.
Обратимся к библейскому толкованию понятия «исповедь». Исповедь (покаяние) -одно из семи христианских таинств, в котором кающийся, исповедующий свои грехи перед священником, при видимом прощении грехов (чтении разрешительной молитвы), невидимо разрешается от них самим Господом Иисусом Христом. Таинство это установлено Спасителем, сказавшим своим ученикам: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите (развяжете) на земле, то будет разрешено на небе» [1].
Исповедь, первоначально зародившись в качестве пласта христианского вероучения, в скором будущем приобретает «светский» статус и множество толкований, после чего становится универсальной составляющей европейского мыслительного дискурса. М. Уваров представляет итог эволюции данного понятия как становление уникальной формы человеческого самовыражения, ведь исповедь сегодня заключает в себе не только смысл религиозного откровения, но и критерии «подлинности» самого бытия (см.: [2, с. 118]).
Вопрос о подлинности бытия наиболее остро поставлен эпохой постмодерна. А в романе Ф. Бегбедера «Идеаль» (2008 г.) тема подлинности приобретает особый статус
вследствие ее соотнесения с исповедальным дискурсом.
Цель данной статьи состоит в определении содержания и функций исповедального дискурса в романе «Идеаль». В связи с этим первой задачей представляется выявление основных характеристик, с помощью которых создается образ исповедующегося героя.
Октав - «модельхантер», скаут. Он приезжает в Россию, чтобы найти новое лицо для мирового бренда Л’Идеаль, лидера косметической промышленности. Октаву принадлежат все человеческие желания, он тот, кто вводит во искушение женщин и мужчин всей планеты. Он всячески способствует разложению общества, «вызывая у мужчин желание спать с детьми» [3, с. 35], и заставляя женщин «искать свою индивидуальность в подражании одной и той же глянцевой обложке» [3, с. 24].
Октав - человек сомневающийся в собственной человечности. Он - повелитель желаний всех людей на планете, мечтающий о своей собственной мечте. Главный герой -«амбивалентная субстанция», отрицающая самого себя собственным существованием.
Октав, зная даже то, что завтра захочет каждый, не в состоянии разобраться в себе самом. Амбивалентность характера и нравственные шатания героя выражаются в его ненависти к системе «плутократии хотизма» [3, с. 91], укреплению которой он всячески содействует, в его поиске Бога и в то же время в заключении людей в тюрьму идеологий «вожделизма» и «отвращизма» [3, с. 91].
Сам же герой говорит, что настолько запутался в себе, что теперь уже не знает «кто он есть и кем он был» [3, с. 158], но понима-
ет: «Он уже не тот, кем был» [3, с. 158]. Жена Октава в письме следователю Управления с организованной преступностью говорит, что жила с невидимкой, мотыльком, или отсутствующим человеком, который, возможно, в день их свадьбы уже планировал развод. Она считает своего супруга «худшим в мире извращенцем» [3, с. 163], который «предпочитает идею человеку и влюбляется не в человека, а в позу, жест, в саму любовь» [3, с. 163].
Оказавшись в Москве, герой пребывает в постоянном поиске, неизбежным результатом которого становится «опустошение» объекта этого поиска, уподобление его самому себе.
Внутренние противоречия, так характерные для Октава, приводят его в состоянии алкогольного опьянения в храм Христа Спасителя. Следует отметить, что по замыслу автора Октава влечет в храм какая-то неведомая ему сила: «Во власти алкогольных паров и спеси, я взбрыкнул и, бросив друзей, отправился домой пешком... Несмотря на мольбы мисс GPS, я обошел площадь и, чуть не окоченев (вспомните, было минус тридцать девять), робко приблизился к вашему святилищу» [3, с. 27].
В ракурсе нашего исследования представляется чрезвычайно важным, что автор приводит Октава именно в храм Христа Спасителя. Образ храма имеет в сознании современного россиянина богатый и весьма противоречивый коннотационный шлейф. Не забудем, что в XIX в. воздвигнутый на этом месте храм был посвящен памяти павших в Отечественной войне 1812 г. Он создавался на народные пожертвования, тем самым сконцентрировав в себе не только идею исторической памяти, но и идею всенародного единения. Восстановление разрушенного храма Христа Спасителя, как отмечал патриарх Московский и всея Руси Алексий II, является «символом покаяния народа за Богоотступничество» [4]. Храм - символ возвращения к вечным ценностям (дорога к храму).
Однако вместе с тем современное здание храма Христа Спасителя нередко становилось объектом критики на том основании, что ему, этому «новоделу постперестроечной эпохи», недостает подлинности, а потому оно не вызывает соответствующих религиозных чувств.
Центральный персонаж романа «Идеаль» тоже не видит ничего святого в этом храме. В ходе исповеди Октава читатель осознает абсурдность этого действа и задается вопросом: можно ли вообще назвать происходящее исповедью? Октав считает, что исповедь заменит ему сеанс психоаналитика: «. поможет не меньше психоанализа, а обойдется наверняка дешевле».
Тем самым в романе возникает мотив подмены. В данном контексте это подмена истинного и нравственного их имитацией -безнравственной бутафорией. Идея подмены имеет принципиальное значение для характеристики современного состояния культуры.
В описании храма Христа Спасителя автор акцентирует внимание на некоторых деталях, несущих в себе идею подмены: «... псевдобронзовые барельефы, украшающие фасад, просто-напросто безобразны, равно как и плиты на паперти. Фрески еще сырые, а стены возмутительно непорочны — чем не декорация в съемочном павильоне» [3, с.108]. А следствие таково: «Святость тут и не ночевала, даже богослужения отдают бутафорией» [3, с. 108]. Бутафорским видится не только сам храм, но и все, что с ним связано.
Заслуживает внимания своеобразное поведение священника и отсутствие прямых реплик с его стороны (как известно, фигура умолчания в литературе есть тоже способ характеристики: создается впечатление, что этому пастырю просто нечего сказать своей пастве). Во время своей исповеди Октав слышит, как смеется, жует и чавкает священник, и «равномерный звук работающих челюстей помогает ему сосредоточиться» [3, с. 122]. По меткому выражению героя (а значит, автора), от бороды этого святого отца «...идет душок, как от души» [3, с. 131] Октава.
В следующий приход Октава священник выставляет его вон из церкви, о чем мы тоже узнаем отнюдь не из прямой речи священника, а из реплик изгоняемого: «. что значит «убирайтесь вон отсюда»? Я пришел к вам совершить акт покаяния, и вы вот так меня поощряете? .da, я ухожу. Ай! Отпустите мою руку, больно! Я сам знаю, где выход, mushchina. Я еще вернусь в ваш приход, как говорит Терминатор. I'll be back! Аллилуйя, ваше превосходительство» [3, с. 243]. Оче-
видны ерническая интонация Октава и включения ернической лексики, подменяющие характерные для исповедального дискурса смиренно-почтительные формулы и интонации.
Следует отметить, что в ходе исповеди Октав демонстрирует вызывающую оригинальность своей религиозной позиции, высказываясь весьма неуважительно в адрес Всевышнего: «Уж если сходить с ума, то по Тому, Кого Нет! Не понимаю, почему я отказывался любить Господа, самого искусного динамиста в мире. «Credo quia absurdum est» («Верую, ибо абсурдно») старика Тертуллиа-на, я бы хотел противопоставить новое кредо: «Верую, ибо не более абсурдно, чем все остальное» [3, с. 173].
Исповедь, с первых ее строк, воспринимается читателем не как акт покаяния, а как акт непрерывного эпатирования героем священника: «.вы были мелкой сошкой, попом-стажером с весьма приблизительным французским, а я в то время писал в «Вуа-си»... Ха-ха, а наш поп не дурак» [3, с. 32]. Октав напоминает священнику о его любовной связи с одной официанткой: «Признайтесь, вы неровно дышали к этой малышке!.. Да, дорогой митрополит, у меня были с ней шуры-муры, от которых ходуном ходили стены в ее каморке под крышей. [3, с. 38]».
Циничный и вульгарно натуралистичный рассказ Октава о содеянном воспринимается читателем как жест самолюбования. Несмотря на то, что герой говорит: «Я пришел, потому что хочу измениться, хватит, больше не могу так жить», - его исповедь приобретает проповеднический характер: «. впрысните себе ботокса ради повышения зарплаты, добавьте, во имя карьерного роста, по пятьдесят граммов в каждую грудь. перераспределите подщечные жиры, подтяните скулы -и вы тотчас взлетите по социальной лестнице. Прислушайтесь к себе, и вы поймете, что вам гораздо больше хочется работать с молодыми и красивыми, что вам проще с теми, у кого нет мешков под глазами, а привлекает вас только безупречно гладкая кожа, не испытавшая еще воздействия возрастных неврозов» [3, с. 61].
Таким образом, перед читателем предстают псевдо-человек и псевдо-священник, которых сюжетно связывает имитация исповеди (псевдо-исповедь), происходящая в стенах-декорациях восстановленного храма
Христа Спасителя. Мотив подмены, будучи соотнесенным в пространстве романа с идеей подлинности (искренности), без которой невозможна исповедь, становится важным фактором выявления сущности изображенных персонажей и мира, их породившего.
Теперь представляется важным обратиться к мотиву потребления, который в анализируемом романе оказывается тесно связанным с идеями истребления и самоистребления. Эти три понятия в данной художественной парадигме следует воспринимать как синонимичные. Они являются следствием описанного выше мотива подмены.
Итак, обратимся к приведенному выше синонимичному ряду. Герой потребляет чужие чувства и доверие, заменяя их вожделением или депрессией, ведь «от отсутствия бессмысленных желаний, от спокойствия духа и стоической мудрости страдает рынок» [3, с. 50]. Таким образом, следствием рекламной компании нового крема «Идеаль» становится потребление этого крема девушками всей планеты. А так как продукция «Идеаль» «содержит синтетические химические добавки, на основе нефтепродуктов и их производных, которые используются в качестве активных ингредиентов, ароматизаторов и антиоксидантов», то крем «обладает прискорбным свойством вызывать рак яичников и груди» [3, с. 84]. Таким образом, потребляя, люди истребляют сами себя.
Мотив самоистребления возникает также в ситуациях, когда герои «Идеаль» ставят свои корыстные цели выше общих нравственных ориентиров. Таким образом, ни священник, ни Октав не придерживаются правил исповедания, установленных церковью. Каждый хочет получить собственную выгоды от этой синтетической исповеди.
Как уже сказано, Октав испытывает непреодолимое желание выговориться, устроившись в храме, как на диване психолога. Священник же выслушивает «шизотекст» псевдоисповеди Октава лишь для того, чтобы отомстить герою за собственные униженные чувства.
В ходе исповеди отец Иерохиромандрит рассказывает герою о молодой женщине, Лене Дойчевой, которую, по мнению священника, и искал в России Октав. Ведь Елена идеально подходит для готовящейся рекламной компании нового продукта от бренда
«Идеаль». Священник предвидел, что встреча с Леной Дойчевой изменит героя. Октав действительно влюбляется, что подтверждается следующим искренним монологом героя в защиту чувства любви от грязи современного мира: «Это любовь... супружеские пары держатся не только на желании. Даже секс лучше, когда любишь, Ведь бывает, что привязанность возникает постепенно, ты думаешь, что тайна любимого существа тебе известна, но потом замечаешь, что она непостижима, и эта радость взаимопонимания и постоянные открытия рождают в душе ощущение, что чувство вечно. А ежевечерняя смена одного половозрелого тела на другое, да еще неопытное, - это всего лишь идиотская гонка за наслаждением, которое становится все более неуловимым и иллюзорным.» [3, с. 285].
Обретя мнимое спасение в любви к Лене Дойчевой, герой на самом деле находит собственную смерть. Ведь Лена оказывается его дочерью, а мать Елены - той самой подавальщицей, в которую и был влюблен отец Иерохиромандрит. Автор, естественно, раскрывает эту тайну лишь в конце произведения.
Подобно Ницше, который «умер уже в качестве своего отца, но в качестве своей матери еще живет и стареет» [5, с. 12], Октав предстает с самого начала произведения как человек, умерший сам в себе (ведь он разучился мечтать и уже ни на что не надеется), но живущий «в качестве собственной дочери» (которая пока еще верит в светлое будущее: «Короче, я не знаю, чего хочу, но я это получу!» [3, с. 269]) «У меня щемило сердце. когда я слушал Ленин рассказ о ее детстве, казалось, она вспоминает мои юные годы без отца, и бесконечное одиночество, и вечно печальную мать. Жизнь Лены переплеталась с моей» [3, с. 211].
В связи с этим следует обратить внимание на блог Лены Дойчевой, который показывает, что Лена на самом деле - Октав, находящийся в теле четырнадцатилетней девочки: «Ее религия велит преклонять колени перед иконами. Разве желание стать одной из них - это грех?» [3, с. 272].
Желая убедиться в подлинности любви, Октав приводит Лену на садомазохистскую вечеринку к своему другу олигарху Сергею. Боясь раскрыть глубину собственных чувств, Октав уходит, оставляя Лену в руках Сергея.
После этого, в надежде обрести счастье, т. е. Лену, герой снова идет на исповедь. Теперь Октав уверен, что все происходящее ему подвластно, ведь он «напичкал» динамитом весь храм Христа Спасителя, и стоит ему только убрать палец с кнопки, «как все взлетит на воздух».
Отец Иерохиромандрит также считает себя хозяином ситуации, ведь в его руках тоже есть «кнопка», и эта кнопка - правда об Октаве и Лене.
И Октав, и священник ведут свою игру, не задумываясь о том, что есть все же вещи, данные свыше, вещи, с которыми шутить не стоит. Октав излагает свои требования отцу Иерохиромандриду, тот в свою очередь открывает герою правду. Псевдо-исповедь не выдерживает собственного напряжения и приобретает прямо противоположное значение. Как читателя и предупреждал Октав, «.финал комедии нравов чреват безумием» [3, с. 21], т. е. с одной стороны - сумасшествием, крайним безрассудством, а с другой -чрезвычайным проявлением «высших сил», которые расставляют все на свои места: «О, БОЖЕ МОЙ, Я РЫДАЮ, ЭТО СЛИШКОМ МЕРЗКО, ПРЕКРАТИ СМЕЯТЬСЯ, ТЫ ДЬЯ.» [3, с. 344].
Итак, исповедальный дискурс в романе «Идеаль» действительно имеет место. Он включает в себя сложный идеологический комплекс религиозной веры, подлинности и покаяния. Будучи соотнесенным с современным состоянием социального сознания, он обозначает чрезвычайно содержательные и болезненные проблемы, которые автор не считает возможным обойти молчанием.
Автор ведет двойную игру, «игру в игру» с сознанием читателя. Ведь попытка исповедаться может быть воспринята как акт самолюбования главного героя. А читатель -хочет он того или нет - принимает участие в игре. Сущность «двойной игры» раскрывается в финале романа и идеально подобранном послесловии: «Если опыт XX века не послужит человечеству должным уроком, то в будущем кровавый смерч рискует повториться с новой силой».
Заканчивая свой роман этими словами и дав возможность своему герою выжить, Ф. Бегбедер «включает» механизм переосмысления в сознании читателя. По числу погибших в результате теракта людей читатель
может судить о безусловной значительности тех коллизий, которые подвергаются осмыслению в этом романе («526 человек погибло, 362 человека получили ранения» [3, с. 343], а Октав «сам выбрался из-под обломков через три дня после трагедии» [3, с. 342]).
Автор романа, признавая решающее значение в жизни человека высших сил (ведь как предупреждает Октав в самом начале романа: «Совпадений не существует...» [3, с. 37], встреча со священником была назначена свыше), уходит от постмодернистского релятивизма. Эти высшие силы не поддаются игре и своеобразной логике героя («Я ни верующий, ни атеист» [3, с. 154]), «в первую очередь речь идет о таинствах, смысл которых, согласно христианской догматике, дается только в акте веры и не может быть подвергнут рациональной рефлексии» (см.: [6, с. 32]).
Таким образом, оперируя постмодернистскими приемами, автор приходит в финале
романа к выводу о существовании незыблемых истин и ценностей, которые ни в коем случае не могут быть предметом игры. А это значит, что «постмодернистский проект» утратил свой авторитет в сознании Ф. Бегбеде-ра - как, впрочем, и в сознании многих современных ему авторов.
1. Евангелие от Матфея, гл. 18, стих 18. URL: http://scripture.ru. Загл. с экрана.
2. Ницше Ф. Ecce Homo // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. М., 1990. Т. 1.
3. Бегбедер Ф. Идеаль. М., 2010.
4. Уваров М. С. Бинарный архетип. СПб., 1996.
5. Лавров П.Л. Биография-исповедь. Спб., 1885.
6. Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. СПб., 1998.
Поступила в редакцию 6.10.2012 г.
UDC 1751
CONFESSIONAL DISCOURSE IN NOVEL “IDEAL” BY FREDERIC BEIGBEDER
Sergey Valeryevich MESHCHERYAKOV, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Post-graduate Student, Russian and Foreign Literature Department, e-mail: Homie68@yandex.ru
The contents and functions of confessional discourse in the novel by Beigbeder are identified. On this bases the features of author’s position are defined, the conclusion about Beigderer’s attitude towards post-modernistic project is formulated.
Key words: imitation; confession; Beigbeder; Ideal; discourse.
