CC BY
29
Дина Малышева, доктор политических наук ИСЛАМСКИЙ ФАКТОР В ПОСТСОВЕТСКИХ РЕСПУБЛИКАХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И ЮЖНОГО КАВКАЗА
На всем протяжении 90-х годов существовали серьезные опасения, что мусульманские регионы бывшего Советского Союза вот-вот взорвутся под воздействием исламского фундаментализма, что «зеленая» (исламская) волна накроет евразийский континент и докатится до Волги. Высказывались и предположения, что советские мусульмане, освободясь от «коммунистического гнета» и вспомнив о своих исламских корнях, обратятся в сторону мусульманского мира — будут крепить взаимодействие с Турцией, Ираном, арабскими государствами. Суждения такого рода базировались частично на западных исла-моведческих исследованиях, а частично на информации из мусульманских регионов Кавказа и Центральной Азии, где бурным ходом шел процесс восстановления влияния религии. Но уже тогда в рассуждениях о «весне исламского ренессанса» сквозили тревожные нотки. Например, многие западные исламоведы, бывшие советологи (Александр Беннигсен, Мэри Броксап, Хелен Каррер д'Анкосс и другие), опасались экспорта экстремистских течений из Ирана и других государств Ближнего и Среднего Востока, которые способны были подорвать неокрепшую и только начавшую формироваться государственность в южных республиках бывшего Советского Союза.
Стоит напомнить, что и в России боялись того же, плюс еще и пантюркистского реванша: многие политики, ученые, государственные деятели были уверены, что Турция намеревается объединить под своим крылом все тюркоязычные народы бывшего Советского Союза, тем более что эта мысль часто сквозила в высказываниях политиков Турции и даже ее высших руководителей. И действительно в сфере особого внимания Турции в Центральной Азии и на Южном Кавказе был широкий спектр проблем: конфликты, российское влияние, энергетические ресурсы, торговля. Вслед за распадом СССР многие турецкие политики намеревались превратить Турцию в новый центр влияния, в ведущего игрока на южной периферии бывшего Советского Союза. Свидетельством растущего интереса Турции к этой части постсоветского пространства стало создание Черноморской организации экономического сотрудничества, где Турция играет лидирующую роль, Турецкого агентства по сотрудничеству и развитию и пр. Стали проводиться ежегодные «тюркские саммиты», сводящие вместе президентов Турции и тюркоязычных постсоветских республик. Покойный турецкий президент Тургут Озал, являвшийся наиболее активным сторонником продвижения Турции на постсоветское пространство, выдвинул в свое время проекты создания «турецкого общего рынка» и «банка торговли и развития».
После того, как в начале 1996 г. президенты Г.Алиев и Э.Шеварднадзе подписали пакт региональной стабильности «Мирный Кавказ», а Россия предложила создать на Кавказе постоянно действующий орган по безопасности и сотрудничеству (своего рода аналог ОБСЕ), Анкара выдвинула собственную инициативу — Кавказский пакт стабильности, который выдавался его создателями как наиболее эффективное средство разрешения региональных конфликтов и достижения региональной стабильности. Кроме того, государствам региона была предложена своего рода «дорожная карта» — так называемая турецкая модель, базировавшаяся на несовершенной, но каким-то образом работающей рыночной экономике и парламентской демократии, весьма, правда, ограниченной. Внедрение «турецкой модели» на постсоветское пространство поддерживал и Запад, который одинаково не приемлет как иранскую — «исламистскую», как он считает, модель, так и «неоимперскую» — опять же, с его точки зрения, — российскую политику.
Что касается иранского фактора, то и его влияние также было ощутимо после распада Советского Союза. Широко афишируемый
Тегераном «обновленный», «прагматический» внешнеполитический курс лег в основу важного направления региональной активности ИРИ в Центральной Азии и Закавказье. Здесь стратегия Ирана строилась на закреплении своей экономической и политической гегемонии, на освоении выгодного обширного рынка, ставшего в начале 90х годов фактически «бесхозным». Иран сыграл видную роль в урегулировании межтаджикского конфликта. И хотя идеологически иранским муллам были ближе таджикские оппозиционеры, нежели светский душанбинский режим, Тегеран продемонстрировал готовность сотрудничать с правительством Эмомали Рахмонова, которое сумело установить мир в Таджикистане. Ибо в Тегеране больше всего опасаются этнической нестабильности, шагов, направленных на перекройку границ, поскольку все это неизбежно ударит по самому Ирану, где имеются собственные сложные этнические и политические проблемы. В карабахском конфликте Иран занял сторону христианской Армении, а не единоверного Азербайджана. Поддерживает Тегеран ровные и дружеские отношения с Россией. Но в целом Ирану не удалось закрепиться в Центральной Азии. Некоторым успехом увенчалась его политика лишь на Южном Кавказе. Но и здесь Ирану не удалось создать клерикальную опору наподобие той, на которую он опирается в Ливане или Афганистане.
Так, еще с периода перестройки в западной и российской печати время от времени появляются сообщения о росте исламизма в Азербайджане, например, и об опасности экспорта экстремистских течений такого рода из Ирана. Логика пишущих об этом и тогда, и в наши дни достаточно проста: поскольку в Иране победила исламская революция, то и в Азербайджане, где многие мусульмане являются, как и в Иране, шиитами, должно произойти то же самое. К такого рода рассуждениям примешивалась и политика. Обращая внимание на политизированный характер, который носят большинство рассуждений о якобы привнесенном из Ирана исламизме, директор Института философии, социологии и права АН Азербайджана Али Аббасов подчеркивает: «Объективно именно “исламистские” силы были союзниками Москвы...а через некоторое время стал отчетливо виден и стратегический альянс в Закавказье “демократической” России и главного пугала 70-80-х годов — хомейнистского Ирана... И российскому влиянию, и ориентирующемуся на Иран исламизму противостояло национально-демократическое движение Азербайджана во главе с Народным фронтом».
Вообще ислам и в Центральной Азии и в Азербайджане едва ли способен в перспективе стать основой для устойчивых религиознополитических или национальных союзов. Мусульмане в разных частях этих обширных регионов имеют мало общего. Объединяют их, пожалуй, в основном только свалившиеся на всех них, как и на большую часть остальных рядовых граждан бывшего Советского Союза, общие беды — социальные, экономические, политические, которые после распада некогда единого государства никак не удается разрешить ни в одном новом независимом государстве, включая и Россию. Растущая апатия масс, их углубляющаяся политическая инертность — феномен, свойственный всем без исключения государствам постсоветского пространства, и религия пока мало что может сделать для духовного пробуждения населения, поглощенного заботами о поддержании, хотя бы на минимальном уровне, своих материальных жизненных потребностей. Также падает общественный интерес и к воспринятой частью политиков и националистически настроенной интеллигенцией идее единения исповедующих ислам тюркских народов.
В результате, как альтернатива «официальной» религии на Мусульманском Севере, возникают разного рода движения политического ислама, или, как его здесь все чаще называют, ваххабизма. Ведь мусульмане Кавказа и Центральной Азии, преодолев в 90-е годы искусственную изоляцию от исламского мира и втянувшись в орбиту экономического, политического и религиозного влияния государств Ближнего и Среднего Востока, приобщились не только к «высокой» культуре ислама, но и к различным, в том числе и политизированным, течениям этой религии. Следовательно, угроза экспорта в мусульманские регионы СНГ радикальных исламских идей существует. Движения политического ислама — это еще и проявление своего рода политического и социального протеста в условиях преимущественно авторитарных государств. Похоже, однако, что информация относительно широко распространенных среди центральноазиатских и азербайджанских мусульман экстремистских течений политиками и самими участниками этих движений нередко в конъюнктурных целях подается с изрядной долей преувеличения.
В том же Азербайджане, где, как и в Центральной Азии, подавляющее число верующих — мусульмане, пока явно преобладает секу-ляристская тенденция. В значительной мере это связано с тем, что в качестве образца Азербайджаном избрана светская кемалистская мо-
дель Турции, а не исламская теократия Ирана. Вообще сама исламская идентичность в Азербайджане в целом остается несколько искусственной, «камуфляжной». Как замечает местный политолог Эльмар Гусейнов, «религиозное развитие Азербайджана отстает от уровня Ирана или Дагестана. Азербайджанцы — агностики, относящиеся к исламу не как к догме, а как к генетической религии». Ислам продолжает играть заметную роль в быту, его уважают как религиозное наследие, но им не руководствуются. Большее значение в Азербайджане, нежели религия, имеют другие факторы — язык, культура, традиционные связи. Само азербайджанское общество — в целом светское, и оно ближе по ментальности россиянам, туркам, европейцам, нежели народам Центральной Азии. Если в Азербайджане и фиксируется некоторый религиозный подъем, то шансы на утверждение здесь основанной на шариате «иранской модели» крайне ничтожны. В этом плане весьма красноречив опыт считающейся проиранской Исламской партии Азербайджана. Официально зарегистрированная в сентябре 1992 г. эта партия попыталась сыграть самостоятельную политическую роль в республике. Однако лидеры партии так и не смогли уйти от такого присущего сегодняшнему Азербайджану явления, как клановость. Их арест в мае 1996 г. по обвинению в сотрудничестве с иранскими спецслужбами, — этот вердикт был поставлен, правда, многими в Азербайджане под сомнение, — подорвал и то незначительное влияние, которым партия пользовалась. Не изменило отношения к партии и то, что в октябре 1999 г. указом президента Алиева ее арестованные руководители были помилованы.
Религиозная ситуация в государствах Центральной Азии значительно серьезнее. Здесь светские государства неоднократно превращались за истекшее десятилетие в мишень для религиозных экстремистов, которые сполна продемонстрировали свой деструктивный потенциал. Так, исламисты явились активными участниками меж-таджикского конфликта, и лишь в 1997—1998 гг. в целях достижения гражданского мира представители таджикской оппозиции были легально структурированы и интегрированы в структуры власти: бывшие исламские радикалы получили выгодные посты и контроль над некоторыми сферами экономики и государственного управления. Это значительно снизило внутриполитическую напряженность в Таджикистане, хотя и не привело здесь пока к желаемой стабильности.
В 1999 и 2000 гг. главным объектом внимания исламистов была выбрана Ферганская долина, где произошли вооруженные столкновения, напрямую связанные и с внутритаджикской межклановой борьбой, и с существованием талибского режима в Афганистане в непосредственной близости от границ этих азиатских государств СНГ. Но и после падения режима талибов положение в регионе не стало устойчивым, а процессы политической и экономической интеграции развиваются крайне медленными темпами, если здесь вообще можно говорить о таком явлении, как интеграция.
Афганистан, где до достижения стабильности все еще далеко, не рассматривается пока в Центральной Азии как серьезный экономический и политический партнер, по-прежнему ассоциируясь у своих северных соседей с угрозами — в том числе и религиозно -экстремистского плана. Пакистан только планирует навести мосты в регионе, прощупывая почву, главным образом в Туркменистане. Арабские государства проявляют сдержанность и не торопятся завязывать тесные отношения с центральноазиатскими и закавказскими государствами, подверженными хронической нестабильности. Кроме того, большая часть государств Ближнего Востока и Залива являются производителями нефти и членами ОПЕК, а значит — естественными конкурентами прикаспийских стран, устремившихся на мировые энергетические рынки. В целом между Мусульманским Севером и Мусульманским Востоком существуют серьезные различия, которые не позволяют рассматривать их в качестве единой — «мусульманской»
— подсистемы: это два огромных и отличных друг от друга мира.
Активизация транснациональных радикальных организаций вызывает страхи и озабоченность в постсоветских государствах, расположенных в северной части «мира ислама». Для них болезненной проблемой остается экстремизм в религиозном обличье, подрывающий светские устои власти и декларируемую свободу вероисповедания. Падение «железного занавеса» и развитие глобальных процессов облегчили международным экстремистским организациям возможность проникновения в новые независимые государства бывшего СССР для воздействия на их внутриполитическую и религиозную ситуацию. После террористического акта в США 11 сентября 2001 г. к рассуждениям об опасном росте в Азербайджане ваххабизма добавился не прекратившийся по сей день ажиотаж по поводу угрозы терроризма, носителями которого, разумеется, были объявлены армяне. Но не был забыт и «старый» враг — Иран, к которому и Запад относится
без особой благосклонности. Весьма кстати оказалось, что и американский президент в своем известном послании к Конгрессу США 27 января 2002 г. причислил Иран к «оси зла», а в ежегодном докладе Госдепа США о терроризме (май 2002 г.) Иран был назван «:самым активным спонсором терроризма». И все же распространяемые средствами массовой информации и отдельными экспертами страхи по поводу «исламской угрозы» в Азербайджане вряд ли каким-то образом связаны с религиозным возрождением. Мало общего они имеют и с реальными интересами государства, отражая, скорее, нюансы и повороты внутренней политической борьбы, направления которой диктует и международная конъюнктура. Тем не менее, нельзя полностью исключить такое развитие событий, при котором ислам в Азербайджане может наполниться радикальным содержанием. Это произойдет вследствие экономического кризиса, опасного затягивания вопроса с судьбами беженцев карабахской войны, всплеска национал-патриотических и реваншистских настроений — в случае, если верх в Азербайджане возьмут сторонники военно-силового решения карабахской проблемы, что пока представляется весьма проблематичным.
Что касается Центральной Азии, то здесь главной мишенью религиозных экстремистов стал Узбекистан, где позиции государственного национализма сильнее, чем где-либо еще в регионе. Имеются в этой стране и серьезные предпосылки для формирования национальной общности. Но и ислам давно заявил в Узбекистане о себе как о политической силе. Как утверждали официальные власти, религиозно-политические организации экстремистской направленности организовали в феврале 1999 г. взрывы в Ташкенте. Экстремистов обвиняют в осуществлении вооруженных вторжений в Киргизстан в 1999 г. и в Узбекистан и Киргизстан в 2000 г. Какие же силы стояли за этими акциями?
В первую очередь это — Исламское движение Узбекистана, (ИДУ), объявившее летом 2001 г. о переименовании себя в Исламскую партию Туркестана. С самого начала своей деятельности ИДУ стояло в оппозиции законной власти: оно планировало свержение светского режима в Узбекистане и повсеместное введение законов шариата. Вследствие преследований, которым исламисты подверглись в Узбекистане в марте—апреле 1993 г., лидеры и некоторые члены ИДУ бежали в Таджикистан, где приняли участие в боях на стороне оппозиции во время межтаджикского конфликта. Затем они пере-
базировались в Афганистан, где примкнули к «правительству в изгнании», возглавляемому лидерами Объединенной таджикской оппозиции (ОТО). В 90-е годы ИДУ наладило также контакты со своими сторонниками в Ферганской долине, куда перебрасывались валюта и наркотики для незаконного приобретения оружия и создания законспирированных структур исламистов. Как подчеркивает Сергей Абашин, еще с конца 80-х годов между узбекскими и таджикскими исламистами сложились хорошие отношения. «Созданная последними в ходе гражданской войны в Таджикистане в 1992—1997 гг. инфраструктура лагерей, путей сообщения, каналов движения оружия, продовольствия, финансов стала с 1998 г. работать на новое имя — Исламское движение Узбекистана». Возглавлявшим ИДУ Тахиру Юлдашеву и Джумабою Ходжиеву (более известному как Джума Намангани — его в ноябре 2000 г. правительство Узбекистана заочно приговорило к смертной казни) удалось установить хорошие связи с зарубежными экстремистскими центрами и организациями. По некоторым данным, в Афганистане ИДУ пользовалось поддержкой движения «Талибан» и Осамы бен Ладена, который якобы несколько раз встречался с Тахиром Юлдашевым, помогая ему устанавливать контакты с руководством талибов. Было ли так на самом деле, трудно доказать, но доподлинно известно, что основные базы таджикско-исламской оппозиции находились в Афганистане на территориях, которые контролировал Северный альянс. Из этого следует, что последний, как и «Талибан», вполне мог быть в числе спонсоров ИДУ.
Другая исламистская структура, которую центральноазиатские власти обвиняют в подрывной деятельности, — международная организация Хизб ут-Тахрир аль Исламийя — Исламская партия освобождения (ХТ), выступающая за ненасильственные действия, но имеющая много общих задач с ИДУ. Главнейшие из них — свержение светского режима в Узбекистане и восстановление халифата. Считают, что эмиссары ХТ появились в Ташкенте и на юге Киргизстана еще в 1995 г. Свои первые и глубоко законспирированные ячейки ХТ создавала в Киргизстане — в Оше и Джалал-Абадской области. Как предполагается, именно они сыграли роль в событиях в Баткене в 1999 и 2000 гг. Иван Александров указывает на то, что в 1993—1997 гг. ХТ «удалось создать в Ферганской долине неплохую материальную базу. Ее основу составила особая производственно-распреде-лительная община (джамаат), в распоряжении которой находились небольшие сельскохозяйственные предприятия, денежные средства и склады.
Все это имущество и общественные средства распределялись в виде помощи для многодетных членов братства, вновь обращенных, а иногда и просто “сочувствующих”. Члены групп старались обеспечить работой своих соратников. Кроме того, рядовые члены (мушри-фы) ХТ довольно регулярно получали от своего руководства небольшие вознаграждения в размере 50—100 долларов». Это указывает, во-первых, на социальную направленность движения, на своего рода компенсаторскую функцию ХТ, заменявшую в определенном смысле
— не столько в благотворительных целях, сколько для расширения круга своих приверженцев — государство, призванное заботиться о своих малоимущих и обездоленных гражданах по определению; во-вторых, на значительную финансовую подпитку ХТ из стран БСВ своему дочернему филиалу в Узбекистане. Ссылаясь на информацию из арабских источников, Александров указывает на участие частных фондов (принадлежащих в основном потомкам этнических узбеков, эмигрировавших из Советской России в 1920-е годы) в финансировании ХТ и других действующих в Центральной Азии религиознополитических организаций экстремистской направленности. Развернув активную пропаганду против светских режимов, утвердившихся во всех государствах Центральной Азии, ХТ использовала этническую аргументацию: так, «партия» потребовала изгнания из региона «евреев и русских». Если ИДУ обозначала правящую элиту Узбекистана как «сионистскую», то ХТ в своих листовках, распространявшихся в Ташкенте, называла президента Ислама Каримова «иудейским кафиром, ненавидящим мусульман». Такая риторика указывала на ближневосточный след в деятельности этих движений. Во время антита-либской операции в Афганистане осенью 2001 г., которая трактовалась идеологами ХТ как «война США с исламом», риторика ХТ стала более воинственной. В распространявшихся в Узбекистане листовках «партии» восхвалялись действия палестинцев-смертников, содержались требования вывода из Центральной Азии войск коалиции, возглавляемой США, а мусульмане всего мира призывались участвовать в джихаде и защищать веру.
«Отметилась» в Центральной Азии и на Кавказе и «Аль-Каида». Здесь были задействованы спонсируемые этой организацией местные исламистские движения для «раскачивания» светских режимов — в России, Узбекистане, Китае. Как отмечает Вячеслав Авьюцкий, «в эту крупномасштабную стратегию вписывалось признание талибами масхадовской Чечни в начале 2000 г., присутствие арабских наемни-
ков, ветеранов афганской войны в Чечне, боевиков “Аль-Каиды” в Панкисском ущелье Грузии». Другой источник указывает, что «Аль-Каида» основала в свое время офис в Баку и с 1988 по 1994 г. оказывала поддержку азербайджанцам в карабахском конфликте. В сентябре 1999 г. 1500 афганских ветеранов (в составе созданной «Аль-Каидой» в Афганистане при талибах «Бригады 055» были и чеченцы, и выходцы из Центральной Азии) перебрались в Азербайджан. Здесь они действовали в тесной координации с чеченцами, сыграв вместе с ними ключевую роль в захвате Горадиза — города на границе с Ираном. А ранее — в августе 1995 г. — несколько сот арабов-«афганцев» присоединились к «бойцам сопротивления» в Чечне. По неподтвержденным данным, Осама бен Ладен перечислил чеченским «моджахедам» около 25 млн. долл., а ряд структур Саудовской Аравии, Ливии и Ирана прямо или косвенно оказывали помощь чеченской стороне конфликта.
И все же в центральноазиатских и южнокавказских государствах роль исламизма как фактора внешней угрозы порой в пропагандистских целях преувеличивается. Росту радикальных настроений способствуют не столько внешние силы, сколько внутренние факторы: нерешенные социальные проблемы — обнищание экономически активного населения, безработица, рост коррупции и преступности, острая социальная несправедливость; авторитарное устройство правящих в регионе режимов. Это дает мощные козыри оппозиции, выступающей под исламскими лозунгами. Но и представители высшего эшелона власти, выдвигая на первый план угрозу «исламского экстремизма» (а с конца сентября 2001 г. международного терроризма), из соображений политической или экономической конъюнктуры часто просто разыгрывают религиозную карту. В перестроечные времена таким же образом могла успешно разыгрываться этническая карта, как это было, например, в отношении месхетинских турок во время погромов в Фергане или событий в Оше. Не секрет, что наркомафия часто действует под покровом всякого рода партий и организаций исламистского толка: участие в них дает возможность подправить свое материальное положение обедневшим жителям центрально-азиатских республик.
Ведь основу радикальных религиозно-политических движений в Центральной Азии составляют молодые безработные люди из малообеспеченных крестьянских семей. Демографическая ситуация в плодородной Ферганской долине или на юге Казахстана не позволяет
выходцам из многочисленных декханских семей обзаводиться собственным наделом, приобретать дома, недвижимость: земли на всех просто не хватает. Вот из такой неустроенной молодежи, социально невостребованной и неустроенной, и рекрутируются приверженцы религиозного экстремизма. Но не только «обездоленные» пополняют ряды экстремистских организаций. В том же Киргизстане в числе ХТ были бывшие студенты духовных семинарий, работники государственной службы, бизнесмены. Велика роль этнического фактора в формировании такого рода движений: так, в Киргизстане, например, ячейки ХТ на 90% были укомплектованы из молодых узбеков, а киргизы составили в них только 10% всех членов.
ИДУ или ХТ привлекают к себе в первую очередь лозунгами социальной справедливости. Помимо социального и политического факторов, действуют и другие мотивы вступления в такого рода организации представителей разных социальных групп. Как подмечает современный узбекский ученый-философ Баходир Мусаев, «неустроенный человек в мире, ставшем ему непонятным, некомфортным, погружается в состояние скрытой агрессии, отклоняется от социальных норм, законов». Часть молодых людей — в основном безработные
— приходят в эти группировки просто от скуки или неудовлетворенности своей жизнью, в которой не просматривается перспектива. Потому, представляется, больше правы те, кто считает феномен религиозного экстремизма в постсоветских государствах порождением внутренних проблем. А это означает, что задачи, которые стоят перед этими государствами в плане подрыва позиций религиозного экстремизма, очень сложны.
Военные действия развернувшейся с 7 октября 2001 г. международной антиталибской коалиции в Афганистане подорвали базу религиозного экстремизма в Центральной Азии. Существенная военная помощь была оказана моджахедам Северного альянса, которых и Россия, и центральноазиатские государства рассматривали как силу, способную создать барьер на пути проникновения в СНГ радикального ислама, носителями которого виделись афганские талибы. ИДУ и ХТ, как и «Талибану» с «Аль-Каидой», был нанесен существенный урон (появились сообщения о гибели ведущих руководителей этих организаций, включая и лидера ИДУ Джумы Намангани). После 11 сентября президент США Джордж Буш назвал ИДУ террористической организацией, вызывающей особое беспокойство, а Госдепартамент США включил ИДУ в список международных террористиче-
ских организаций, подтвердив данное решение спустя год — 25 сентября 2002 г. В этот раз Госдепартамент обосновал это тем, что располагает данными относительно планируемых ИДУ очередных террористических нападений. В заявлении Госдепартамента подчеркивалось также, что ИДУ открыто призывало к свержению правительства Узбекистана, взяло на себя ответственность за вооруженные нападения на территории Узбекистана и Киргизии и, по мнению США, ответственно за взрыв в Ташкенте 16 февраля 1999 г., в результате которого погибло 16 человек. В заявлении указывалось также, что внесение ИДУ в список международных террористических организаций дает право Министерству финансов США заблокировать авуары движения на американской территории, позволяет американским властям отказать представителям движения в получении визы для въезда в США.
В Центрально-Азиатском регионе, где распространения воинствующего ислама опасаются больше, чем любой другой внешней угрозы, попытались извлечь из налаживаемого после 11 сентября 2001 г. союза с Западом максимальную выгоду — в плане использования военного, экономического и политического ресурса США для ликвидации серьезного очага нестабильности на южных рубежах СНГ. Очевидно, что борьба с местными исламистами будет иметь долгосрочные перспективы даже по завершении международной антитеррори-стической операции в Афганистане.
В связи с тем, что религиозно-экстремистские организации разгромлены и деморализованы, источники их финансирования сильно урезаны, есть основания предположить, что обстановка вокруг Таджикистана, Киргизии и Узбекистана изменится к лучшему. Ведь государства региона получили от США то, чего они безуспешно столько лет пытались добиться от России, — ликвидацию угрозы религиозного экстремизма. Но очевидно и то, что власти продолжают использовать эту угрозу для борьбы с политической оппозицией в своих странах: осуществляется почти тотальный контроль над населением, жестко подавляются любые диссидентские настроения. Как указывается в отчете Международной группы по предотвращению кризисов, в Узбекистане любой, проявляющий признаки особой приверженности исламу — не важно, посещает ли такой человек официально разрешенные мечети или мечети, не входящие в разрешенную государством религиозную структуру, — становится объектом пристального внимания властей. В Узбекистане примерно 6,5 тыс. человек содержатся в заключении за свои религиозные и политические
убеждения. Большинство власти обвиняют в принадлежности к ХТ, других — к ваххабитским организациям, практикующим «импортированный ислам — саудовский вариант суннитского исламского экстре -мизма». Все это создает впечатление, что задачи борьбы с мятежными исламистами позволяют региональным лидерам оправдывать свои действия, направленные на подавление гражданских и политических прав.
Неопределенности в решении проблемы экстремизма добавляет и информация о том, что движения экстремистской направленности оправляются после ударов, нанесенных им антитеррористической операцией. Вероятно, ХТ и другие религиозно-политические организации экстремистской направленности, вытесненные из Афганистана, вынуждены были сменить вектор своей активности, переориентировать его на Центральную Азию.
По данным правоохранительных органов Киргизстана, на юге страны имеется от 2 до 3 тыс. членов ХТ, причем новобранцами становятся не только узбеки, как было ранее, но и все большее число киргизов. Глава Службы национальной безопасности Киргизстана Калык Иманкулов утверждает, что мусульманские группировки экстремистской направленности приняли решение о создании единой организации — Исламское движение Центральной Азии. В этот союз якобы вошли: ИДУ, включая его отряды, разбросанные в Киргизии и Таджикистане, а также группировки из Чечни и Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая. Лидером был объявлен Тахир Юлдашев, занявший после гибели в Афганистане Джумы Намангани пост руководителя ИДУ, а штаб-квартирой нового объединения стал Горный Бадахшан в Афганистане. Узбекские СМИ в свою очередь сообщали, что новое объединение исламистов ставит своей целью свержение светских правительств и построение в Ферганской долине халифата — государства, живущего по законам шариата. Но поскольку его шансы на успех минимальны в Узбекистане, где, не обращая внимания на протесты международной общественности, власти продолжают проводить в отношении исламистов жесткий репрессивный курс, объектом для нападений либо террористических актов могут быть избраны Таджикистан или Киргизстан, которые не располагают такими же, как у Узбекистана, возможностями для подавления антиправительственных выступлений.
Что касается спонсоров нового движения, его международной координации с действиями изрядно потрепанной, но, видимо, окон-
чательно еще не разгромленной «Аль-Каиды», то здесь, как предполагают эксперты, возможны варианты. Так, в качестве нового, взамен «Аль-Каиды», союзника рассматриваются исламские партии в Пакистане — в его Северо-Западной пограничной провинции, примыкающей к Афганистану. Такое развитие событий местные эксперты по экстремистским группировкам считают допустимым, принимая во внимание «исторически сложившиеся связи» пакистанских исламистов с ИДУ.
Некоторые аналитики полагают, что такое развитие событий не угрожает пребыванию США в регионе, но даже напротив, только помогает ему. При этом напоминают историю движения «Талибан», за которым стояло в свое время ЦРУ с его безграничными финансовыми возможностями: «Пусть в Средней Азии будут иметь место выступления религиозных фанатиков, даже под антиамериканскими лозунгами, пусть общество среднеазиатских стран окажется расколотым, зато у США есть весомый предлог остаться в этом стратегически важном регионе».
Многое будет зависеть от дальнейшего развития событий в Афганистане — от того, сумеют ли силы многонациональной коалиции стабилизировать здесь ситуацию. Имеет значение и более широкий международный фон: как будут развиваться отношения США с Ираком и Ираном, удастся ли США после молниеносных и эффективно проведенных военных кампаний в Афганистане и в Ираке принести в эти государства мир и спокойствие.
Но способен ли религиозный экстремизм стать в Центральной Азии знаменем антиамериканизма, антизападничества, антиглобализма? Скорее нет, чем да. В Центральной Азии властями много сделано для того, чтобы помешать исламским группировкам экстремистской направленности организоваться. Религиозно-политические движения экстремистской направленности здесь не столь массовы и организационно сплоченны, как их аналоги в Палестинской автономии Израиля или в других государствах Ближнего и Среднего Востока, где, кстати, демократические институты и рыночные отношения утвердились давно и где исламистам легче действовать даже иногда вполне легально. Рискнем также предположить, что в отличие от государств Ближнего Востока, где исламское движение значительно политизировано, в Центральной Азии и особенно в Азербайджане элита твердо стоит за построение светского государства, и в этом она получает поддержку преобладающей части населения. Согласно оп-
росам общественного мнения, большинство жителей Центральной Азии (да и Азербайджана и Северного Кавказа) осуждают религиозный радикализм и фанатизм и хотят, чтобы их государства оставались светскими. Здесь лицо ислама определяют все же не религиозные экстремисты, а умеренные течения, терпимо относящиеся к политическим и социальным свободам, стимулирующие развитие культурной идентичности мусульман.
Д.Малышева. «Россия и мусульманский Север в водоворотах нового миропорядка», М., 2003 г., с. 28-37.
Рауф Гусейн-заде,
доктор исторических наук (г. Баку)
АЗЕРБАЙДЖАН:
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РЕЛИГИИ И ПОЛИТИКИ
Религиозная сфера в Азербайджанской Республике (АР) переживает своеобразный бум, напрямую связанный с политической и идеологической трансформацией страны после распада СССР (1991)и с наступившим после этого переходным периодом в жизни и деятельности нашего общества. Развал Советского Союза обусловил крах партийно-советской тоталитарной системы и коммунистической идеологии, в результате чего появилась свобода совести, не стало сдерживающего фактора.
Религиозный «ренессанс» питается духовным наследием, которое опирается на многовековую культуру и традиции нашего народа. Это справедливо в первую очередь в отношении доминирующей конфессии — ислама. Однако право на возрождение и развитие получили и другие традиционные для Азербайджана религии. В то же время в республике появились неизвестные прежде на азербайджанской земле нетрадиционные течения. В определенной степени этот процесс обусловлен последствиями предыдущих 70 с лишним лет духовной «зашоренности» советского общества, нынешними поисками в конфессиональной сфере ответов на злободневные вопросы, активизацией внешних сил, в том числе и зарубежных миссионеров.
Но нынешний религиозный подъем, связанный преимущественно с возвратом на свои позиции ислама, не позволяет проникнуть в АР «западным веяниям», что лишает граждан республики воз-
