CC BY
166
Isabel de Madariaga. Ivan the Terrible: First Tsar of Russia. New Haven and London: Yale University Press, 2005. XXII + 484 p.
Михаил Маркович Кром
Европейский университет в Санкт-Петербургге krom@eu.spb.ru
Имя Исабель де Мадариага, заслуженного профессора (Emeritus Professor) славянских исследований Лондонского университета, хорошо известно историкам России. Ее перу принадлежит, в частности, капитальный труд о царствовании Екатерины II (1981, рус. пер. — 2002) [Мадариага 2002], получивший высокую оценку специалистов.
Новая книга британского историка, вышедшая в 2005 г. в издательстве Йельского университета, представляет собой подробную биографию Ивана Грозного. Книга вызвала немалый интерес как у широкой публики, так и у профессиональных историков: уже опубликовано несколько рецензий на эту работу1, а московское издательство «Омега» оперативно подготовило и выпустило в свет русский перевод бестселлера де Мадариага [Мадариага 2007]. Поэтому вряд ли есть смысл сейчас пересказывать главы этой книги. Полезнее, на мой взгляд, поразмышлять над тем, в чем, помимо несомненных литературных достоинств, отличающих авторский стиль де Мадариага, коренятся причины успеха рецензируемого труда.
Начать, вероятно, нужно с того, что уже сам выбор героя для биографии был беспроигрышным ходом со стороны автора книги и ее издателей: знаменитые тираны, к каковым, несомненно, следует отнести и Ивана
См.: [Martin 2006; Pouncy 2006, специально о книге де Мадариага: 324, 326-328; Ананьев 2007].
IV, обладают каким-то мрачным обаянием: они и ужасают, и притягивают внимание читателей. Только таким повышенным спросом можно объяснить тот факт, что за последние десять лет увидели свет пять новых биографий грозного царя (не считая переизданий известного труда Р.Г. Скрынникова). В России вышли книги Б.Н. Флори, Д.М. Володихина и В.В. Ша-пошника, а в Великобритании появлению монографии де Ма-дариага предшествовала публикация совместной работы А.П. Павлова и М. Перри [Флоря 1999; Володихин 2006; Шапошник 2006; Pavlov, Perrie 2003].
Впрочем, те, кто надеются найти в книге И. де Мадариага неизвестные ранее подробности жизни Ивана Грозного или ключ к пониманию его личности, будут разочарованы. Большая часть этого объемного труда посвящена описанию бурных событий истории России XVI в., и только в заключительных главах делается попытка оценить роль царя в судьбах страны, которой он правил более полувека. Сделать это непросто, поскольку, как признает в предисловии к своей книге сам автор, до нас не дошли записи распоряжений, сделанных царем, или оригиналы его писем. Нет в нашем распоряжении и протоколов заседаний Боярской думы или какого-либо другого правительственного органа. Правда, само участие царя в совещаниях разного рода зафиксировано многократно, но подобные записи носят формальный характер: официальные документы, как справедливо подчеркивает И. де Мадариага, «обычно совершенно безличны по сравнению с оживленной перепиской между королями и их советниками в других странах» (С. XIV)1.
Так возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, все решения выносились от имени государя, а с другой — нам в большинстве случаев неизвестно, какое участие в выработке тех или иных мер принимал сам монарх (де Мадариага отмечает это обстоятельство применительно к политике 1550-х гг.: С. 64, 75). Отсюда бесконечные попытки историков определить, под чьим влиянием находился царь в тот или иной период. Автор рецензируемого труда высказывает обоснованные сомнения по поводу распространенных в историографии представлений о доминирующей роли священника Сильвестра и
И. де Мадариага склонна объяснять скудость дошедших до нас материалов о жизни и деятельности Ивана IV последствиями многочисленных пожаров (С. XIV). Думается, этого объяснения недостаточно: наряду с губительным действием огня (от которого, кстати, архивы других европейских стран страдали не меньше, чем российские), нужно принять во внимание и различия в практике делопроизводства. Едва ли, например, что-то похожее на «протоколы» заседаний Боярской думы когда-либо существовало в действительности. Записи подлежало только итоговое решение (и оно обычно нам известно из скупых сообщений официальной летописи), но сам ход обсуждения не фиксировался на бумаге.
ближнего дворянина Алексея Адашева в правительстве 50-х гг.
XVI в. (С. 73, 140). Но она же чуть ниже высказывает не менее спорное предположение о том, что царь учредил опричнину по совету своей второй жены — Марии Темрюковны (С. 186—187). Подобные гипотезы высказывались уже не раз, но за недостатком данных доказать их невозможно.
Таким образом, источниковедческие проблемы имеют ключевое значение при изучении далекого XVI столетия. Де Мада-риага признает наличие этих трудностей, но не предлагает никаких путей их решения. Она с доверием относится и к припискам на полях Лицевого свода XVI в., и к тенденциозному памфлету «История о великом князе Московском», принадлежащему, как принято считать, перу князя Андрея Курбского. Охотно цитирует британский историк и переписку Ивана Грозного с А. Курбским, отвергая гипотезу американского профессора Эдварда Кинана о ее подложности (С. XVI).
Сегодня большинство исследователей не принимают аргументов Э. Кинана1, но поднятая им проблема остается актуальной, так как тексты писем Грозного и Курбского дошли до нас не в прижизненных рукописях, а в более поздних списках (самый ранний из них датируется концом XVI — началом XVII в., а все остальные — временем от 20-х гг. до последней четверти
XVII в.). Это означает, что между сегодняшним читателем этих писем и их авторами (соответственно царем и боярином, бежавшим от его гнева в Литву) стоит целый ряд переписчиков, вносивших изменения и исправления в первоначальный текст. Перед нами, таким образом, характерная для средневековых памятников литературная традиция, которая заметно отличается от творчества писателей Нового времени. Вряд ли возможно без всяких оговорок, как это делает де Мадариага, видеть в упомянутых письмах прямой путь к сознанию царя, «единственный способ понять его личность» (С. XVI).
Автор рецензируемой книги не только некритически использует свидетельства источников, но и нередко заимствует сведения из вторых рук — из работ своих предшественников, начиная от Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева и заканчивая современными исследователями: А.А. Зиминым, Р.Г. Скрын-никовым, Б.Н. Флорей, С.Н. Богатыревым, А.И. Филюшки-ным и др. Таким образом, фактическая основа монографии де Мадариага явно компилятивна. При таком характере работы
Аргументы, выдвинутые Э. Кинаном, повторяет Каролин Паунси, которая по-прежнему считает их убедительными: [Роипеу 2006: 313-315]. Возражения оппонентов Кинана кратко подытожены в недавно вышедшей книге А.И. Филюшкина, см.: [Филюшкин 2007: 164-166]. (Здесь же представлена подробная библиография проблемы.)
не вызывает удивления обилие неточностей в именах и датах (их подробный перечень привел в своей рецензии В. Ананьев [Ананьев 2007: 464—465]). Так, под пером британского историка митрополит Иоасаф, занимавший кафедру с 1539 по начало 1542 г., почему-то превратился в «Иосифа» (С. 42, 82). Датой смерти Василия III, отца Ивана Грозного, ошибочно названо 4 февраля 1533 г. (С. 39); на самом деле великий князь Василий Иванович умер в ночь с третьего на четвертое декабря 1533 г. Неверно указаны инициалы окольничего И.В. Ляцкого («С.И.» вместо «И.В.»: С. 391, прим. 22). По непонятной причине автор называет первым походом Ивана IV против Казани кампанию 1549 г. (С. 101), хотя эта война с ханством началась еще в 1545 г., а зимой 1547—1548 гг. царь лично возглавил очередную экспедицию, тогда закончившуюся неудачей.
Представляется, что подобные ошибки (полный список которых занял бы не одну страницу) попали в текст не столько по недосмотру, сколько из-за недостаточного знания автором реалий России XVI в. Поскольку де Мадариага при написании своего синтетического труда не могла опереться на собственные исследования той эпохи (напомню, что основной областью ее научных штудий был XVIII в.), она оказалась в зависимости от предшествующей литературы, из которой черпала и факты, и их интерпретации. Ею был привлечен широкий круг специальных работ, посвященных России XVI в., но некоторые новые исследования не попали в ее поле зрения, что сказалось на содержащихся в книге оценках. В одних случаях автор учитывает историографические тенденции последних лет (например, вслед за И.И. Смирновым, А. Гробовским и А. И. Филюшки-ным де Мадариага отрицает существование в 1550-х гг. особого правительства во главе с Сильвестром и А. Адашевым — так называемой Избранной рады: С. 72—74, 140). Но иногда она повторяет устоявшиеся в науке мнения, не зная, по-видимому, о начавшемся их пересмотре. Так, в рассказе о придворной борьбе в 30-е гг. XVI в. (С. 39—41) де Мадариага целиком следует за Н.М. Карамзиным и Р.Г. Скрынниковым, не принимая во внимание исследования А.Л. Юрганова и автора этих строк, посвященные событиям того времени [Юрганов 1988; Кром 1996].
В другом месте книги повторяется расхожее мнение (восходящее к запискам англичанина К. Адамса), будто церковь в России середины XVI в. владела одной третью всех пахотных земель (С. 82). Между тем еще в 1988 г. А.И. Плигузов привел веские аргументы в пользу несостоятельности этой оценки1.
Эта статья переиздана в кн.: [Плигузов 2002: 320-329].
Серьезных возражений заслуживает и часто повторяемый со времен С.М. Соловьева тезис о том, что, начиная Ливонскую войну, Иван IV руководствовался якобы интересами русской торговли на Балтике. Версия об «экономических» причинах войны была убедительно оспорена в последние десятилетия в работах Н. Ангерманна, А.Л. Хорошкевич, А.И. Филюшкина и других ученых, но нашла место в книге И. де Мадариага (С. 123—124), которой, вероятно, эти исследования остались неизвестны.
Таким образом, как источник фактических сведений об изучаемой эпохе рецензируемый труд оставляет желать много лучшего. Каролин Паунси полагает даже, что книгу Исабель де Мадариага вряд ли стоит рекомендовать для чтения студентам или широкой публике, так как она «поддерживает столько же мифов, сколько и разоблачает» [Роипсу 2006: 326].
И все же, несмотря на отмеченные выше серьезные недостатки, работа британского историка обладает важным достоинством, которое способно примирить взыскательного критика с многочисленными фактическими неточностями и сомнительными интерпретациями, имеющимися в книге. Я имею в виду сравнительно-исторический подход, который нашел широкое применение в монографии Исабель де Мадариага. Автор помещает Московию эпохи Ивана Грозного в контекст истории других европейских стран (в первую очередь Англии), и это позволяет по-новому взглянуть на ряд проблем и явлений русской истории.
Обосновывая применение сравнительного подхода, де Мада-риага пишет во введении к своей книге, что, по ее мнению, «многие проблемы, стоявшие перед Россией, были той же природы, как и те, с которыми приходилось сталкиваться Франции, Германии и (в меньшей степени) Англии, хотя не обязательно в то же самое время, что и России» (С. XVII).
При каждом удобном случае автор подчеркивает черты сходства между обычаями, существовавшими при московском дворе, и теми, что были приняты в других европейских странах. Так, отмечая, что во время посольских приемов бояре были облачены в парадную одежду, которая часто выдавалась им из великокняжеской казны, де Мадариага не забывает упомянуть о том, что и Генрих VIII одалживал костюмы своим придворным (С. 32). Далее, сообщив о том, что гости за царским столом ели мясо руками, она добавляет: «как и повсюду в Европе в то время» (С. 57). Историк усматривает сходство между советами, содержащимися в Домострое, и рекомендациями в аналогичных книгах о хороших манерах
и о правильном ведении хозяйства в других странах Европы (C. 70).
От застольных обычаев, одежды и домоводства автор переходит к политическому строю, и здесь также обнаруживаются исторические параллели. Так, эволюция бюрократии в России, по мнению де Мадариага, не слишком отличалась от того, что происходило во Франции (C. 66). И власть московского государя, как ее декларировал Иван IV в своих посланиях иностранным монархам, по природе своей ничем не отличалась от той, которой в принципе обладали Франциск I Французский или Генрих VIII Английский; различия заключались в мере реализации этой власти: упомянутые короли, вероятно, больше считались с институциональными ограничениями (C. 169).
Как видим, автор вовсе не разделяет мысли (все еще популярной среди отечественных и зарубежных ученых), будто исторический путь России уже со Средневековья коренным образом отличался от латинского Запада. Де Мадариага, напротив, подчеркивает общность христианской культуры и политических концепций на востоке и западе Европы (С. XVIII), а неизбежные отличия, как можно понять из некоторых объяснений историка, носили стадиальный характер.
Здесь мы подходим к важному вопросу о том, какой из двух типов исторического сравнения — диахронный или синхронный — является более плодотворным. Ссылаясь на работу российского исследователя С.М. Каштанова, де Мадариага пишет о том, что Россия развивалась тем же путем, что и остальная Европа, но отдельно от нее и с временным лагом в несколько столетий (С. 205). В соответствии с этим тезисом британский историк объясняет, например, различие судеб круговой поруки в России и Западной Европе: этот институт был известен всем европейским средневековым обществам, восходя, возможно, к обычаям викингов. Коллективная ответственность была характерна для неразвитой государственной организации, когда власть, не располагая достаточными административными рычагами, перекладывала различные обязательства и ответственность за их выполнение на подчиненные ей социальные группы. По мере усиления государства коллективная ответственность сменялась индивидуальной. В Англии еще король Генрих VII активно использовал поруку как инструмент контроля над родовой знатью, но в царствование его сына Генриха VIII она была отменена. В России же круговая порука не только в эпоху Ивана Грозного, но и в течение последующих нескольких столетий оставалась необходимым элементом административной системы (С. 65, 171—173 и прим. 18 на С. 397).
Тот же диахронный тип сравнения можно заметить и в утверждении де Мадариага о том, что русское поместное ополчение XVI в. практически мало чем отличалось от поземельного ополчения, созывавшегося бароном или самим королем в ранне-средневековой Англии (С. 91).
Руководствуясь стадиальным сравнительно-историческим подходом, британская исследовательница отрицает сословно-представительный характер московских соборов XVI в., за которыми в науке с легкой руки славянофилов середины XIX в. закрепилось название «земских соборов». По мнению де Мадариага, сословия в России к тому времени еще не сложились, выборов не было, а сами соборы созывались ad hoc: они еще не стали постоянным учреждением парламентского типа (С. 77, 197—199, 371—372). Тем не менее вектор развития был тем же самым, что и в Западной Европе, где в эпоху позднего Средневековья происходил постепенный переход от королевского совета (curia Regis) расширенного состава к некоему подобию национальной ассамблеи. Московские соборы XVI в., как считает де Мадариага, представляли собой институт в стадии формирования (an institution in the making). По верному наблюдению британской исследовательницы, соборы отражали новую концепцию двух политических сил — Короны и страны («земли»): к государевым делам теперь добавились дела земские (С. 78, 204)1.
Впрочем, иногда де Мадариага отходит от диахронного сравнения и проводит прямые параллели между отдельными явлениями или событиями в России и Западной Европе XVI в. Но подобный синхронный анализ эвристического эффекта не дает. Так, развод Василия III с первой женой, Соломонией Сабуровой, напомнил историку аналогичное событие в жизни Генриха VIII: в обоих случаях якобы были затронуты интересы религии и собственности (С. 29). Однако упомянутые события просто несопоставимы по своим последствиям: развод Василия III с Соломонией повлек за собой лишь перемены в придворной среде, в то время как расторжение брака Генриха VIII с Екатериной Арагонской стало прологом к английской Реформации.
Неубедительной кажется мне и попытка объяснить наступление России на Казань влиянием религиозной поляризации в Европе, вызванной Реформацией, новым антиисламским пылом и растущей османской угрозой (С. 94). Каких-либо фак-
11 О понятии «государевых и земских дел» и формировании сферы политики в Московии см. также: [Кром 2005].
тов, подкрепляющих эту смелую гипотезу, исследовательница не приводит.
В целом же именно сравнительно-исторические наблюдения составляют, на мой взгляд, наиболее сильную сторону рецензируемого труда. Книга Исабель де M^n^rara может послужить примером плодотворного применения компаративного подхода к изучению русского Средневековья.
Библиография
Ананьев В. [Рец.] II Ab Imperio. 2007. № 3. С. 456-465. Володихин Д.М. Иван Грозный: Бич Божий. M., 2006. Кром М.М. К пониманию московской «политики» XVI в.: дискурс и практика российской позднесредневековой монархии II Одиссей. Человек в истории. 2005. M., 2005. С. 283-303. Кром М.М. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV. Новые данные о внутриполитической борьбе конца 1533-1534 года II Отечественная история. 1996. № 5. С. 34-49. Мадариага И. де. Иван Грозный. Первый русский царь I пер. с англ.
M. Юсима. M., 2007. Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. M., 2002. Плигузов А.И. Полемика в русской церкви первой трети XVI столетия. M., 2002.
Филюшкин А.И. Андрей Mихайлович Курбский: Просопографиче-ское исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб., 2007. Флоря Б.Н. Иван Грозный. M., 1999.
Шапошник В.В. Иван Грозный: Первый русский царь. СПб., 2006. Юрганов А.Л. Политическая борьба в 30-е годы XVI века II История
СССР. 1988. № 2. С. 101-112. Martin J. [Review] II The Russian Review. 2006. Vol. 65. No. 2. P. 321322.
Pavlov A., Perrie M. Ivan the Terrible. L., 2003.
Pouncy C.J. Missed Opportunities and the Search for Ivan the Terrible II Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. No. 2. P. 309-328.
Михаил Кром
