CC BY
97
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2019. № 4
О.Л. Довгий
ИРОНИЯ В САТИРАХ А.Д. КАНТЕМИРА
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего
образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова»
119991, Москва, Ленинские горы, 1
Статья является продолжением серии публикаций автора о поэтике сатир А.Д. Кантемира и посвящена микрофилологическому анализу механизма создания иронического модуса — главного в сатирах. Основным средством создания иронического эффекта является сравнение, постоянно балансирующее между режимом литоты и режимом гиперболы. Особое внимание уделяется приему «превзойденного образца» — когда заведомо низкий персонаж «посрамляет» античного бога или признанного мастера в его сфере. Режим иронического тождества также входит в риторический арсенал Кантемира. В статье подробно рассматривается топика иронических сравнений, материал для которых привлекается из различных разделов универсального фонда готового слова: античной мифологии, европейской и русской истории, культуры, быта, профессиональных кодов и т.д. На создание иронического тона работают все уровни текста — синтаксис, семантика, грамматика, фонетика, рифма. Кантемир широко использует композиционные средства, контрастное соположение уровней RES/VERBA, различных кодов (мифологических, бестиарных, гастрономических, телесных, профессиональных и т.д.), создающих нарочитое нарушение иерархии и вызывающих смех. В ходе анализа выявляются две основные функции мифологического кода в сатирах: просветительская и поставляющая материал для иронических сравнений. Ирония Кантемира не знает закрытых областей; авторская самоирония — органическая черта сатир. Особенно ярко авторская ирония Кантемира проявляется в поэтологической сфере: при описании писательского труда во всех деталях. Система риторических средств, способствующих созданию риторического тона, присутствующая в сатирах, универсальна и оказалась широко востребована последующей русской поэзией.
Ключевые слова: А.Д. Кантемир; сатиры; поэтика; микрофилологический подход; ирония; топика; грамматика; фонетика; режим литоты; режим гиперболы; самоирония.
О своеобразии иронии Кантемира писали уже в XIX в.: «... Главнейшее достоинство Кантемира есть острота. Никто из наших писателей не обладал ею в такой степени. Посмотрите, как ядовит
Довгий Ольга Львовна — доктор филологических наук, старший научный сотрудник кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова; доцент кафедры истории русской классической литературы РГГУ (e-mail: olga-dovgy@yandex.ru).
он в своих намеках, как ловок в своих преходах, как тонок в своем притворном простодушии» (Д.Н. Толстой); «Насмешка и ирония — вот в чем заключается талант Кантемира...» (В.Г. Белинский).
«Острый ум», «острый язык» — эти формулы постоянно встречаются в сатирах. Ирония, действительно, — их главный тон. Но на чем основана знаменитая острота Кантемира? Как ему удается «ругать, изображая хвалу, и восхвалять, изображая порицание» ([Махов, 2010: 426])?
Между литотой и гиперболой
В основе механизма иронии в сатирах лежит сравнение. Сравниваемый предмет может быть выше или ниже образца; а может быть признан равным ему. А.Е. Махов ввел термины «режим литоты» (сравнение с заведомо низким образцом) и обратный ему «режим гиперболы» ([Махов, 2014: 146]). Основная тактика Кантемира — балансирование между гиперболой и литотой.
Откуда выбираются образцы для сравнения? К услугам Кантемира весь фонд готового слова европейской поэзии — и copia rerum, и copia verborum. Он черпает материал из мифологии, европейской и русской истории и культуры.
Зависть Аполлона
Всякий твой член в золоте и в камнях блистает, Которы шлет Индия и Перу обильны, Так, что лучи от тебя глаза снесть не сильны. Спишь в золоте, золото на золоте всходит Тебе на стол, и холоп твой в золоте ходит, И сам Аполлон, тебя как в улице видит, Свите твоей и возку твоему завидит.
[Кантемир, 1956: 149]
Кантемир применяет свой любимый прием диссоциации, перечисления: мало сказать, что всякий член в золоте; надо многократно повторить это слово в разных падежах — золото везде, его некуда девать; парегменон и полиптотон создают гротескную картину, которая и заканчивается гротескно — мотивом зависти бога Аполлона. Это режим иронической гиперболы. Ирония усиливается от соположения кодов — мифологического и бестиарного:
Вот уж достиг, царскую лишь власть над собою Знаешь; человеческ род весь уж под тобою Как червяк ползет; одним взглядом ты наводишь Мрачну печаль и одним — радости свет вводишь. Все тебя, как бы божка, кадить и чтить тщатся, Все больше, чем чучела — вороны, боятся.
[Кантемир, 1956: 149] 107
Если противопоставить две оппозиции («новый герой/все» и «чучело/вороны»), то по аналогии герой оказывается чучелом. А до этого упоминался червяк. Перед нами режим литоты в чистом виде. Сравнение с чучелом и воронами уж точно не тянет вверх. А то, что хозяин и холоп оба ходят в золоте и ничем не отличаются друг от друга, — возвышает ли хозяина?
«Посрамление» Венеры и Елены
Венера возникает в рассказе о тяжелой жизни охотника за чинами, о том гиперболическом вранье, которое приходится либо слушать, либо произносить:
Хоть ты помнишь, как отец носил кафтан серой;
Кривую жену его называть Венерой.
[Кантемир, 1956: 148]
Перед нами оппозиция крайностей: «кривая жена/Венера». Венера посрамлена уже самим приравниванием к кривой жене. А рифма «серой — Венерой» еще более усиливает это унижение: серость кафтана распространяется на кривую жену, делая ее еще более непривлекательной; задевает она и Венеру. Так что перед нами разнонаправленная фигура: для кривой жены сравнение с Венерой, безусловно, гипербола; а вот Венера невольно подвергается сопоставлению литотному.
Елена, для которой в сатирах есть перифраз «Менелаева жена», оказывается проигравшей в сравнении с Титовой женой:
Если б Титова жена Парису знакома
Была, — Менелаева пряла б пряжу дома.
[Кантемир, 1956: 97]
Режим гиперболы часто лежит в основе тактики льстеца: взять самый высокий образец и показать, насколько он ниже человека, которого в данный момент Тит хвалит. Но композиционное соположение часто бросает от гиперболы к литоте: сначала речь идет о Елене, потом сразу о ночном горшке:
В с.....м горшке, в столчаке твоем он признает
Дух мускусный и без стыда подтверждать то станет.
[Кантемир, 1956: 97]
Показания органов чувств часто используются для создания комического эффекта, для насмешки над персонажами: так, операцию замены слова для запаха горшка производит льстец Трофим «с языком сладким»: сталкиваются данные обоняния и вкуса. Гендиадис, называющий двумя разными словами источник запаха («с-й горшок» и «столчак»), — знак истинного качества запаха и бесстыдной лжи подхалима.
Евгений = Нарцисс
Режим иронического тождества — тоже сильное средство. Самовлюбленный щеголь Евгений из 2-й сатиры приравнивается к античному персонажу и превращается в еду для своих глаз:
Дивится тому строению племя
Тебе подобных; ты сам, новый Нарцисс, жадно
Глотаешь очми себя...
[Кантемир, 1956: 72]
Евгений вообще атакован ироническими стрелами сверх всякой меры: он «посрамил» немало античных образцов; и лишь один оказался ему «равен». Но и тут введение гастрономического кода окончательно переводит тождество в иронический план.
Эти примеры позволяют говорить о двух разных функциях мифологического кода сатир — по сути, тоже высокой и низкой: просветительской (в примечаниях Кантемир дает подробные сведения об античных персонажах) и поставляющей материал для иронических сравнений.
Немало «посрамленных образцов» и в античной истории — например, Рекс. Его имя встречается дважды. В первой сатире король портных одерживает победу над королем ораторов Цицероном в споре образцов из разных областей жизни (сапожника Егора и портного Рекса против Вергилия и Цицерона). Даны два параллельных ряда мастеров; две пары тех, кто шьет одежду и обувь, — и тех, кто шьет стихи и речи:
Пред Егором двух денег Виргилий не стоит; Рексу — не Цицерону похвала достоит.
[Кантемир, 1956: 60]
И Вергилию, и Цицерону достается отрицание и на уровне формы: частица «не». У Вергилия она стоит перед глаголом, Цицерон глагола вообще не удостаивается, он дан мимоходом — по пути от Рекса к похвале. Имя в дательном падеже как бы сметено с дороги этой частицей. В чужом цехе он одержал победу, а в своем не смог: Рекс оказывается побежденным Евгением на своей же территории:
Каков рукав должен быть, где клинья уставить, Где карман, и сколько грудь окружа прибавить; В лето или осенью, в зиму и весною Какую парчу подбить пристойно какою; Что приличнее нашить: сребро или злато, И Рексу лучше тебя знать уж трудновато.
[Кантемир, 1956: 72] 109
Основная задача в каждой области — превзойти признанный образец; принцип подражания-соревнования работает во всех сферах. Филарет констатирует, что Евгений в своем знании мод превзошел Рекса, главный авторитет в «искусстве кройки и шитья». Однако все строение фразы — использование союза «и» в функции эмфазы («даже самому Рексу»), шифтер «уж»1, издевательский суффикс «-оват» в прилагательном («трудновато») рядом с именем Рекса — свидетельствует об ироническом модусе высказывания.
Описание трудов при шитье кафтана построено по принципу сопоставления этого труда с военным, поэтическим и поповским. Для высмеивания Евгения Филарет извлекает все новые примеры из разных блоков. Разнообразя материал иронических сравнений, Филарет явно стремится ориентировать читателя на осуждение таких безделок. Вот пример из блока «античная история»:
Не столько стало народ римлянов пристойно Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно Сшить кафтан по правилам щегольства и моды.
[Кантемир, 1956: 72]
Начало ироническому пассажу задает очень важная в сатирах частица «не». Сравниваются заведомо неравные величины: основание народа и пошив кафтана — что уже само по себе настраивает на иронический лад. В начало строк вынесены глаголы «основать» и «сшить», в рифму наречия декорума «пристойно» и «стройно». Если пассаж о народе римлянов краток и неукрашен, то пассаж о кафтане риторически расширен: его надо не просто «стройно сшить», а сшить «по правилам щегольства и моды». Считать ли словосочетание «стройно сшить по правилам щегольства и моды» плеоназмом или увидеть в формуле «щегольство и мода» гендиадис — дело оптики; но в любом случае эта переукрашенность при рассказе о такой, с точки зрения Филарета, мелочи работает на создание оппозиции между ничтожностью предмета и пышностью описания, что и рождает иронический эффект. А предшествует пошиванию кафтана — выбор цвета и парчи. Это своего рода ироническая ретардация: не «цвета парчи», а и цвета, и парчи — все постепенно, все неспешно, все требует повышенного внимания. Так создается гиперболизированное утрированное описание — что и нужно для необходимого иронического эффекта.
Материал из блока русской истории тоже активно привлекается для иронических сравнений. Например, выбор Владимира для обозначения временнбго края как показателя древности рода — тоже пример гиперболического вранья:
1 О роли шифтеров в сатирах см.: [Довгий, 2018: 53].
Нужно часто полыгать, небылицу верить Большу, чем что скорлупой можно море смерить; Господскую сносить спесь, признавать, что родом Моложе Владимира одним только годом, Хоть ты помнишь, как отец носил кафтан серой.
[Кантемир, 1956: 148]
Владимир композиционно оказывается в позиции «превышения гиперболы» (после словосочетания «ббльшу, чем скорлупой можно море мерить» — читай: утверждение о такой древности рода — ложь еще ббльшая, чем сказка про скорлупу и море), а отрезвляющее напоминание о сером кафтане отца закономерно спускает его по режиму литоты. Лексическое расширение «одним только» должно бы служить знаком достоверности — на деле же наоборот: это та капля, которая и служит для полной дискредитации высказывания.
На режиме иронической гиперболы держится и блок «экзотические страны, география». Чем экзотичнее и фантастичнее образцы — тем ниже в сравнении с ними сравниваемый предмет или человек. В данном случае — Евгений:
Как войско расположить, как раскопать шанцы, Столь дико тебе, как нам — китайские танцы; Осады, окоп, наступ когда поминаю, Чаешь ты, что арапским языком болтаю.
[Кантемир, 1956: 373]
Профессиональный блок (а в сатирах представлены все основные поприща) — тоже богатый источник иронических сравнений. Главным украшением кантемировского фонда готового слова, без сомнения, являются попы. Жир, брюхо, борода, четки, поклоны, свечи, пьянство, участие в драке, спешка и непрофессионализм при богослужении и т.д.— все эти качества многократно отмечаются в сатирах и вызывают смех автора и читателя. К тому же у слова «поп» множество красноречивых синонимов — например, «безмозглый церковник». Сравнение с попами всякий раз представляет собой наглядный пример иронического движения между режимом литоты и гиперболы. Кантемир никогда не упускает случая уколоть попов.
Возьмем все тот же монолог Филарета — его иронический эпи-дейксис тщательности Евгения во всем, что касается моды:
Пора, место и твои рассмотрены годы, Чтоб летам сходен был цвет, чтоб, тебе в образу, Нежну зелень в городе не досажал глазу, Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело, Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело, Но знал бы всяк свой предел, право и законы, Как искусные попы всякого дни звоны...
[Кантемир, 1956: 72]
Попы возникают в конце пассажа как эталон. Они защищены эпитетом «искусные». Но этот эпитет заставляет видеть скрытую антитезу и подозревать наличие также и неискусных попов, чему в сатирах есть много подтверждений. Возвышает ли модника сравнение с попами? А попов — с модником? Вопрос дискуссионный. И эта неоднозначность оценки еще более усиливает ироническую окраску.
Вот пример «вывернутого» сравнения — из речи того же Филарета:
А зависти в тебе нет, как в попах соборных.
[Кантемир, 1956: 68]
В примечаниях Кантемир разъясняет: «Соборные церкви называются, у которых несколько попов служат. Редко в таких попах согласие живет, понеже одного ремесла люди в обществе без зависти пробыть не могут» [Кантемир, 1956: 78]. Серьезный и бесстрастный тон примечания контрастирует с эмоциональной окрашенностью самой строки — что тоже работает на создание иронического тона.
Пример из поэтологического блока. Речь идет о работе автора над правильно выбранной темой. Для обозначения скорости процесса автор приводит два сравнения:
Проворен, весел спешу, как вождь на победу,
Или как поп с похорон к жирному обеду.
[Кантемир, 1956: 113]
Сравнение с вождем — гипербола; сравнение со спешащим с похорон попом — безусловно, литота. Вообще спешка попов при исправлении своих обязанностей — это особый блок в фонде готовых иронических сравнений.
Иронические эпитеты
Супруга соседа из 3-й сатиры иронически названа «чистой». Она настолько чистая и доверчивая, что легко может быть поймана на золотую наживку:
Чистую удачливо удит
Золотом мягкий Силван супругу соседа.
[Кантемир, 1956: 96]
Иронические афоризмы
Их в сатирах предостаточно — сатиры разошлись на пословицы не хуже комедии Грибоедова. В основе, как правило, парадоксальное сближение по антитезе:
Дрова метая в огонь, пожар гасить трудно!
[Кантемир, 1956: 127]
Умно сморкнуть кривой нос знает
[Кантемир, 1956: 97]
Грамматические способы создания иронического модуса
Оппозиция единственного/множественного числа:
Архипастырь/архипастыри
Первый раз слово встречается в единственном числе в первой сатире. Этот чин является пределом мечтаний любого служителя церкви:
.Должен архипастырем всяк тя в сих познати Знаках, благоговейно отцом называти.
[Кантемир, 1956: 60]
Но вот в 6-й сатире богатый старик подробно рисует обряд своих будущих похорон — и слово отражается в зеркале множественного числа:
Хоть чуть видят слабые бумагу уж взгляды, Начнет писать похорон своих все обряды: Сколько архипастырей, попов и причету Пред гробом церковного и сколько по счету Пойдет за гробом родни с горькими слезами, С какими и сколькими провожать свечами.
[Кантемир, 1956: 135]
Сменив грамматическое число, архипастырь из знака верховной власти превращается в элемент декорума, обряда пышных похорон; он подлежит счету. Больший удар по самолюбию трудно представить.
Кафтан — кафтаны
Модно сшитый кафтан — это метонимия щеголя; образец, на который будет равняться «племя ему подобных».
Но вот Кантемир подставляет грамматическое зеркало смены числа — и столь любовно и тщательно пошиваемый кафтан превращается в простое, легко исчисляемое мерило богатства и безжалостно запирается в чулан с десятками себе подобных:
Хоть платьем целые три набиты чуланы, На всякий день новые шил себе кафтаны.
[Кантемир, 1956: 129]
Переход от единственного числа к множественному — это чаще всего сигнал снижения, деиндивидуализации, подведения под общее.
Кроме того, это очень важное средство иллюстрации относительности всего в мире — одной из основных идей сатир. Все, что в единственном числе было уникально и гордилось собой (человек, вещь, действие, слово и т.д.), приняв окончание множественного числа, теряет свою исключительность и переходит в разряд перечисляемого через запятую. Ирония — действенное средство для иллюстрации относительности любой уникальности. Осознание того, что любая кажущаяся уникальной вещь может быть скопирована и размножена, позволяет излечиться от чрезмерной гордости и тщеславия — пороков, обличению которых отводится так много места в сатирах.
Игра падежными окончаниями. Полиптотон
Филарет, воспроизводя распорядок дня Евгения, описывает процесс приведения в порядок волос:
.волос с волосом прибираешь к чину: Часть над лоским лбом торчать будут сановиты, По румяным часть щекам, в колечки завиты, Свободно станет играть, часть уйдет за темя В мешок..
[Кантемир: 119]
Ироническая тактика Филарета в подробном и тщательном словесном воссоздании этого процесса, его медленности и постепенности. Напомним и об оппозиции темпов: Евгений «скоком прыгнул» к зеркалу — чтобы теперь так замедлиться. Каждый волос в единственном числе. Волосы имплицитно сравниваются с человеком. У волос есть свой чин, свой порядок; в отличие от людей, у которых порядка нет. Волосы сановиты. Участь волос (как и людей) различна: часть станет свободно играть, часть — уйдет в мешок. Прибирая волосы, Евгений не спешит. Судьба каждого волоса рассматривается отдельно, в соответствии с его чином, что отражено и на уровне грамматики. Все волосы даны в косвенных падежах: они не самостоятельны; ими управляет рука Евгения (для волос это рука судьбы). Для волоса в винительном падеже тщательно подбирается волос в творительном падеже, с которым его можно гармонично сочетать, не нарушив чина и порядка.
Отрицательные частицы «не» и «ни»
А. Белый писал, что «об употреблении Гоголем частиц «ни», «не», «и», уже можно прочесть четыре лекции.» [Белый Андрей, 1934: 80]. Употребление этих частиц у Кантемира заслуживает не меньшего внимания — в частности, их роль в создании иронического эффекта. И это естественно: ведь и сама литота у Кантемира часто выражается с помощью этих частиц.
Не последнюю роль в процессе создания общего иронического тона сатир играют апофатические характеристики. «Неприбавка
овцы к отцовскому стаду» столь же красноречива, как частый в сатирах мотив отказа от замены, выражаемый формулой «не сменит что-то на что-то» — например, Медор в 1-й сатире «не сменит на Сенеку фунт доброй пудры» [Кантемир, 1956: 60].
Сатир в 5-й сатире дает такое определение человеческой одежде:
.Недруги покоя,
Зимой от стужи, летом не щитят от зноя.
[Кантемир, 1956: 119]
Чтобы давать покой, одежда должна быть такой, чтобы во всякое время года одинаково «щитить». Отрицательная частица «не» в литоте («недруги» вместо «враги») перекликается с отрицанием при глаголе: «недруги не щитят». Множественное число еще более усиливает ощущение предательства этих ложных помощников.
Полимодальность
Ирония проявляется и в том, что Кантемир, чтобы доказать пользу наук, «притворно берет сторону глупцов и невежд» [Жуковский, 1960: 431] и дает слово в первой сатире четырем хулителям наук. Это известный с античности прием — предоставление слова самой глупости и невежеству — направленный на доказательство абсурдности позиции оппонента. Фактически эти четыре монолога — экспозиция дальнейшего содержания всех сатир. Четыре оратора сами себя разоблачают.
«Свята душа» Критон «ворчит и вздыхает» и фактически сводит суть понятия «добрый нрав» к рифме «квасу-мясу»:
Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,
Не прибьешь их палкою к соленому мясу.
[Кантемир, 1956: 58]
«Румяный Лука» произносит свой монолог о пользе вина и вреде книг, предварительно «трожды рыгнув», и т.д.
Параллельные конструкции
Епископом хочешь быть — уберися в рясу,
Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами.
[Кантемир, 1956: 69]
Так на уровне обыденного сознания судят о сути поприщ священнослужителя или судьи.
К разделу параллелизмов относится и любимый Кантемиром прием перечисления, череда риторических вопросов — как, например, в случае выяснения Филаретом возможных причин плохого настроения Евгения:
Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали,
Бледен, и глаза красны, как бы ночь не спали?
Задумчив, как тот, что, чин патриарш достати Ища, конный свой завод раздарил некстати? Цугом ли запрещено ездить, иль богато Платье носить, иль твоих слуг пеленать в злато? Карт ли не стало в рядах, вина ль дорогого.
[Кантемир, 1956: 68]
Употребление несобственных имен
В ономастиконе сатир большую роль играют персонажи с именами «иной», «другой», «все». Их суждения — всегда знак включения иронического режима:
Все кричат: «Никакой плод не видим с науки, Ученых хоть голова полна — пусты руки».
[Кантемир, 1956: 61]
Ироническая синхрония
Это тоже оружие искушенного в риторике Филарета:
Пел петух, встала заря, лучи осветили Солнца верхи гор — тогда войско выводили На поле предки твои, а ты под парчою, Углублен мягко в пуху телом и душою, Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли; Зевнул, растворил глаза, выспался до воли, Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая Пойло, что шлет Индия иль везут с Китая.
[Кантемир, 1956: 71]
Временная антитеза — по сути уже знакомый нам прием сравнения в режиме гиперболы: когда потомок еще нежится в пуховой постели, предки уже выводили войска для битвы. Бестиарные сравнения
И, чужих обнажена красных перьев, галка Будет им, с стыдом своим, и смешна и жалка.
[Кантемир, 1956: 71] -
таким ярким бестиарным сравнением венчает Филарет пассаж о необходимости собственными делами поддерживать доброе имя и славу предков. Легко увидеть, что это тоже режим литоты. Фонетические жесты
«Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, — Еще не епископ я, а знаю часовник, Псалтырь и послания бегло честь умею, В Златоусте не запнусь, хоть не разумею.»
[Кантемир, 1956: 61]
«Псалтырь и послания», «в Златоусте не запнусь» — для безмозглого попа сами эти словосочетания — просто сложное фонетическое
упражнение, напоминающее скороговорку. Для церковника уже само произнесение этого сложного набора звуков («псл», «злтст») — труд немалый. Он хвастается умением бегло их произносить (видимо — не всем попам это удается); о смысле ему думать некогда.
Ироническое освещение писательского труда
В описании отношений автора и произведения, автора и читателя особенно ярко проявляется самоирония Кантемира. Риторические принципы построения иронических пассажей о поэтическом труде в целом те же, что описаны выше.
Иронический портрет автора строится на активном использовании телесной топики и частиц «не» и «ни»:
.сколько ногти ни грызу, ни тру лоб вспотелый — С трудом стишка два сплету, да и те неспелы.
[Кантемир, 1956: 112]
Именно так будут изображать незадачливого автора в комедиях.
Иронически обыгрываются отношения автора с музой. «Ворчишь», «жмешься и краснеешь», «болтнешь без всякой украсы» — все это глаголы из низкого, непоэтического регистра. Их применение к музе (да еще в режиме диалога), существу, принадлежащему к самым высшим поэтическим сферам, в очередной раз иллюстрирует поэто-логическую установку Кантемира на контраст, на антитезу, на нарушение иерархии. А в его поэтике, как правило, это знаки иронии.
Кантемир постоянно применяет к себе литотные бестиарные сравнения:
Вот для чего я, уме, немее быть клуши Советую.
[Кантемир, 1956: 60]
Иронические рекомендации авторам
Автор дает иронические примеры сочинений в разных жанрах, показывая умение владеть каждым из них.
Рецепт любовных стишков:
.Запой в Амариллиных объятиях сладких Счастливого Титира иль Ирис, бесщадну К бедну Филену. Свою Титир жизнь прохладну Не сменит на царскую славу и обильность; Филен носит на лице жалкую умильность; Ведет ли стадо поить, иль пасти на поли — Смутен станет, и текут с глаз слезы доволи; Ирис, мимо идучи, ход свой ускоряет, Смеясь, и, горда, его рану огорчает.
[Кантемир, 1956: 111]
Рецепт стихов печальных:
Вскинь глаза на прошлу жизнь мою и подробно Исследуй: счастье ко мне ласково и злобно Бывало, больше в своей злобе постоянно. Почерпнув довольну тут печаль, нечаянно Новым уж родом стихов наполним тетрати, Прилично чтецам своим; и что больше кстати Нам здесь, смертным, как печаль? Тужить не напрасно Можем, приближаяся к смерти повсечасно.
[Кантемир, 1956: 112]
Для человека, которому посвящаются стихи, у Кантемира есть преобидное имя — «чучело»:
И смраден в пятнах глазам нашим представляет Себя, кто мало пред тем бел, как снег, казался. Куды тогда труд стихов моих уж девался? Пойду ль уже чучело искать я другое, Кому б тые прилепить?..
[Кантемир, 1956: 112]
Кантемир иронически показывает, что для похвал можно взять абсолютно любой объект и выбрать для него из фонда синонимов подходящее слово, которое, не меняя сути, сменит знак оценки: «Туллий лукав — назовем умным.» [Кантемир, 1956: 111]; Силван молчит — значит, умеет «обуздывать свой язык преострый». [там же].
Итак, способы создания иронического тона в сатирах «без конца различны», поскольку велик и разнообразен фонд готового слова, откуда черпается материал для сравнений. На создание иронического тона работают сразу все уровни текста — синтаксис, семантика, грамматика, фонетика, рифма. А в основе механизма — сравнение, постоянно балансирующее между литотой и гиперболой.
Список литературы
1. Белинский В.Г. Кантемир // Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 8. М., 1953-1959. С. 613-634.
2. Белый А. Мастерство Гоголя: Исследование / Предисл. Л. Каменева. М.; Л., 1934.
3. Довгий О.Л. Оппозиция «Края/середина в сатирах А.Д. Кантемира» // Известия Российской академии наук. Сер. литературы и языка. 2018. № 1. С. 54-64.
4. Жуковский В.А. О сатире и сатирах Кантемира // Жуковский В.А. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1960. С. 419-446.
5. Кантемир А.Д. Собрание стихотворений / Вступ. ст. Ф.Я. Приймы; под-гот. текста и примеч. З.И. Гершковича. 2-е изд. Л., 1956 (Б-ка поэта).
6. Толстой Д.Н. О жизни и трудах князя А.Д. Кантемира // Русские классики. Тетрадь 1. Кантемир. СПб, 1836. С. 1-13.
7. Махов А.Е. Странные сближения в бестиарной эмблематике // Риторика бестиарности: Сб. статей. М., 2014. С. 144—153.
8. Махов А.Е. Тропы // Европейская поэтика от античности до эпохи Просвещения. М., 2010. С. 421-437.
Olga Dovgy
IRONY IN A. CANTEMIR'S SATIRES
Lomonosov Moscow State University
1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
This paper is a microphilological study of the poetics of A. Cantemir's satires. It discusses schemes of creating the ironic mode, the principal mode is the satires. An ironic effect is created through a comparison that constantly balances between the regime of litotes and the regime of hyperbole. Special attention is paid to a device that can be called 'overshadowing the ideal', when a lowly character is bringing disgrace on an ancient god or a recognized master. Cantemir's rhetorical arsenal also includes the regime of ironical identity. The article minutely discusses ironic comparisons, the material for which is drawn from various sections ofthe universal fund of the ready-made word: ancient mythology; European and Russian history; culture; everyday life; and professional codes. The ironic tone is created at the levels of syntax, semantics, grammar, and phonetics. Cantemir makes extensive use of compositional means, contrasting the combination of RES/VERBA levels, various codes, including mythological, bestiary, gastronomic, corporal, and professional, creating a deliberate violation of the hierarchy and causing laughter. Research has revealed two major functions of the mythological code in satires: enlightening and supplying material for ironic comparisons. Irony of Cantemir boundless; authorial self-irony is an organic feature of his satires. Especially bright Cantemir's irony is in describing the writer's work in detail. The system of rhetorical means that contribute to the creation of ironic tone in satires is universal and has been highly demanded by forthcoming Russian poetry.
Key words: A. Cantemir; satire; microphilological approach; irony; similes; litotes regime; hyperbole regime; topic; grammar; phonetics; self-irony; poetics.
About the author: Olga Dovgy — Prof. Dr. (Philology), Senior Researcher, Department of Literary and Art Criticism, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University; Associate Professor, Department of the History of Russian Classical Literature, Russian State University for the Humanities (e-mail: olga-dovgy@yandex.ru).
References
1. Belinskii V.G. Cantemir. Belinskii V.G. Poln. sobr. soch. [Complete works]: in
13 vol. M., RAS Publ., 1953-1959. Vol. 8, 1955, pp. 613-634.
2. Belyi A. Masterstvo Gogolia: Issledovanie. Predisl. L. Kameneva [Gogol' Art: A Study. Preface by L. Kamenev]. M.; L., GIKhL [State Literary Publ.], 1934, 324 p.
3. Dovgii O.L. Oppozitsiia «Kraia/seredina v satirakh A.D. Kantemira» [Opposition edges/the middle in the satires of Cantemir]. Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Ser. literatury i iazyka [RAS Proceedings. Literature and Language Series]. 2018, № 1, pp. 54-64.
4. Zhukovskii V.A. O satire i satirakh Cantemira. [On Satire and Satires of Cantemir] Zhukovskii V.A. Sobr. soch. [Works]: in 4 vol. Vol. 4. M., GIKhL, [State Literary Publ.] 1960, pp. 419-446.
5. Cantemir A.D. Sobranie stikhotvorenii. [Collection of poems] Vstup. st. F.Ia. Priimy; podgot. teksta i primech. Z.I. Gershkovicha [Prefaced by F.Ja. Prijma; commentary by Z.I. Gershkovich]. 2nd ed. L., 1956 (B-ka poeta [Poet' Library]), 557 p.
6. Tolstoi D.N. O zhizni i trudakh kniazia A.D. Cantemira. [On Life and Works of Prince A.D. Cantemir] Russkie klassiki [Russian classics]. Tetrad' 1 [Book 1]. SPb, 1836, pp. 1-13 (first pagination).
7. Makhov A.E. Strannye sblizheniia v bestiarnoi emblematike. [Strange convergence in bestiary emblems] Ritorika bestiarnosti: Sb. statei [Rhetoric of bestiary]. M., Intrada, 2014, pp. 144-153.
8. Makhov A.E. Tropy [Tropes]. Evropeiskaia poetika ot antichnosti do epokhi Prosveshcheniia [European poetics from Antiquity to the Enlightenment]. M., Intrada, 2010, pp. 421-437.
