CC BY
67
Д. В. Морозов
ИРОНИЧЕСКИЙ ХРОНОТОП В РОМАНЕ В. НАБОКОВА «ДАР»
Преамбула. Роман «Дар» В. Набокова — одно из этапных произведений в творчестве писателя русского периода. Центральной смысловой доминантой «Дара» является своеобразная биография Н. Г. Чернышевского, написанная героем романа, прозаиком Годуновым-Чердынцевым, в ироническом ключе. Цель статьи: описать структуру особого художественного пространства-времени этой биографии, что позволит уточнить представление об особенностях творческого метода Набокова и, в конечном счете, поможет понять его мировоззрение.
Владимир Владимирович Набоков -крупнейший представитель литературы русского Зарубежья первой волны из числа его молодых представителей. Долгое время имя этого поэта, прозаика, драматурга, критика и литературоведа было закрыто от отечественного читателя бесконечными идеологическими препонами и лишь в последние пятнадцать лет наследие писателя стало издаваться в России. Стали появляться, преимущественно в «толстых» литературных и литературоведческих журналах, статьи исследователей, посвященные различным аспектам набоковского творчества. Например, работы Филевского [7], Липовецкого [3], Паперно [6], Кузнецова [2] и других.
Большая часть этих статей носила ознакомительный характер. И лишь позднее были опубликованы работы, направленные на углубленное изучение набоковского творчества: книга Н. А. Анастасьева «Феномен Набокова» [1] и еще большее по объему исследование Бориса Носика «Мир и дар Набокова: Первая русская биография писателя» [5]. В этих монографиях осуществляется попытка сконцентрировать разнообразный материал о писателе, реконструируется его биография и обзорно рассматривается творчество.
Роман Владимира Набокова «Дар» относится к числу тех произведений, которые написаны уже зрелым художником: со сложившимся мировоззрением и вполне определенной творческой манерой. До сих пор хронотоп (термин М. М. Бахтина) «Дара» не становился предметом специального исследования. А между тем изучение художественного пространства-времени этого романа дает возможность сделать выводы об основных мировоззренческих категориях писателя. Эти категории наиболее последовательно реализуются в биографии Чернышевского, являющейся одной из центральных частей произведения.
Жизнь Чернышевского описывает главный герой «Дара» Федор Константинович Годунов-Чердынцев, молодой писатель, чьи представления о Н. Г. Чернышевском, по сути, являются набоковскими.
Хронотоп биографии Чернышевского глубоко ироничен и основной причиной того, что данный хронотоп логично было бы назвать ироническим, является то, что Чернышевский, как это хочет показать Годунов-Чердынцев, не знает окружающего мира, реальности. И мир мстит ему, ставя в нелепые, смешные и грустные положения. В итоге Чернышевский становится объектом иронии, даже сарказма. Скажем, Годунов-Чердынцев со злорадством описывает такой случай: «Мы присутствуем при том, как изобретательный Николай Гаврилович замышляет штопание своих старых панталон: ниток черных не оказалось, потому он какие нашлись, принялся макать в чернила, тут же лежал сборник немецких стихов, открытый на начале «Вильгельма Теля». Вследствие того, что он махал нитками (чтобы высохли), на эту страницу упало несколько чернильных капель; книга же была чужая. Найдя в бумажном мешочке за окном лимон, он попытался кляксы вывести, но только испачкал лимон, да подоконник, где оставил зловредные нитки... Тогда он обратился к помощи ножа и стал скоблить (эта книжка с продырявленными стихами находится в Лейпцигской университетской библиотеке)» [4, с. 202]. Оторванность Чернышевского от мира природы Федор Константинович подчеркивает следующим замечанием: «.чернила, в сущности, были природной стихией Чернышевского, который буквально, буквально купался в них.» [4, с. 202]. И совсем уже с издевкой Годунов-Чердынцев пишет о полном разладе отношений Чернышевского с вещественным миром: «Бил стаканы, все пачкал, все портил: любовь к вещественности без взаимно-
190
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2006
© Д. В. Морозов, 2006
сти...» [4, с. 202]. Время, по мысли Набокова, тоже мстит Чернышевскому, смеется над ним. Автор эссе описывает это так: «<.. ,>высчитывая даты, судьи нашли в "Что делать" предсказание даты покушения на царя. И точно: Рахметов, уезжая за границу, "высказал, между прочим, что года через три он возвратится в Россию, потому что в России не теперь, а - тогда, года через три <...>, нужно ему быть". Между тем последняя часть романа подписана 4-ым апреля 63 года, а ровно день в день три года спустя и произошло покушение. Так даже цифры, золотые рыбки Чернышевского, подвели его» [4, с. 253]. Вообще, нужно сказать, что временной поток в ироническом хронотопе течет плавно, без скачков, резких ускорений - вплоть до отправления Чернышевского на каторгу. В описании жизни Чернышевского много дат: «Духов день (28 мая 1862 г.)» [4, с. 202], и даже «4-го мая 64 г. приговор был объявлен Чернышевскому, а 19-го, часов в 8 утра, на Мытнин-ской площади, он был казнен...» [4, с. 202]. Плавность временного потока и обилие точных дат определяется тем, что Годунов-Чердынцев хочет, чтобы его произведение было максимально жиз-неподобно, имело документальную точность. Но, словно в насмешку над Чернышевским, столь же скрупулезно записанная дата смерти Чернышевского предшествует дате рождения, причем на последней странице этой странной биографии. Перевернутость времени контрастирует с вполне четкой структурой пространства иронического хронотопа. Так, пространственная сетка в ироническом хронотопе состоит из населенных пунктов, передвижение через которые и составило жизнь Чернышевского. Причем каждая пространственная точка связана с определенной временной вехой, событием, знаменующим развитие жизни и личности главного героя: Саратов (рождение) - Петербург (учеба) - Саратов (женитьба и преподавательская деятельность) - снова Петербург (опять учительство и журнальная деятельность, написание знаменитой книги «Что делать?», процесс, «казнь») - Сибирь (каторга) -Астрахань (перевод «Всеобщей истории Георга Вебера») - Саратов (смерть). Таким образом, пространственная сетка образует круг, и еще одна жизнь своим коротким циклом включается в первобытное время, так прекрасно изображенное в экзотическом хронотопе.
Среди пространственных точек, описанных в рамках иронического хронотопа, одна привле-
кает особое внимание - это Сибирь, место ссылки Чернышевского, после которой, по сути, его творчество прекратилось. «Двадцать пять бессмысленных лет» [4, с. 252] - так называет автор это время в жизни Николая Гавриловича.
Чернышевский, оказавшись в ссылке в Ви-люйске, будучи замкнутым, в одной точке пространства, попадает в своеобразную временную петлю, то есть годы, дни проходят одинаково и, по сути, жизнь останавливается . Пространство, окружающее Чернышевского в Вилюйс-ке, иронически мстит герою за то, что тот пытается применять в глуши, в Сибири, те же интеллектуальные схемы, которые были бы уместны в Петербурге. Так, Годунов-Чердынцев пишет следующее: «Удовольствие, которое он (т.е. Чернышевский. - Д.М.) в юности испытывал от стройного распределения петербургских вод, получило теперь позднее эхо: от нечего делать он выкапывал каналы, - и чуть не затопил одну из излюбленных вилюйцами дорог» [4, с. 259]. Различные художественные детали, характеризующие «давление» пространства Сибири, Набоков нагнетает в описании Вилюйска (устами одного из своих героев - критика Страннолюбского): «Убранный Богом в долгий ящик Азии, - говорит Страннолюбский, - в глубину Якутской области, далеко на Северо-Востоке, Вилюйск представлял собой поселок, стоявший на огромной куче песку, нанесенного рекой и окруженного бесконечным моховым болотом, покрытым почти сплошь таежником» [4, с. 257]. Нагромождение эпитетов и определений «долгий», «в глубину», «далеко», совмещение литоты («поселок на куче песку») и гиперболы («огромной куче песку») создает ощущение точки посреди огромной пустыни мироздания. Но это точка не только пространства, это точка и во времени, в жизни. Здесь ничего не меняется, и все попытки Чернышевского что-либо сделать не приводят ни к чему: «Деятельность, толковость свелись к тому, что он водо-носцу советовал коромыслом заменить волосяную дужку, резавшую ладони; но якут не изменил рутине» [4, с. 259]. Или: «Он писал много, но почти все сжигал. Сообщал родным, что результаты его «ученых занятий» несомненно, будут приняты с сочувствием; труды эти - пепел, мираж» [4, с. 259]. Точка пространства превратилась в остановку, в точку во времени. Недаром автор так говорит о страшном сроке
каторги Чернышевского: «в течение тех двадцати лет, за которые он сточился сам» [4, с. 258].
Поток времени стал однообразным, так как герой занимал одну единственную позицию в пространстве. Судя по всему, по мысли Набокова, Чернышевский мог бы разнообразить свое время, насытить его - будь он естествоиспытателем, биологом, исследователем. Но вместо этого Чернышевский пытался бесплодно применять свои отвлеченные, интеллектуальные схемы, не зная и не пытаясь познать мир, в котором оказался не по своей воле. По версии автора, Чернышевский вел себя так: «В теплые летние дни он часами бывало, стоял, закатав панталоны, в мелкой речке, что вряд ли было полезно, или <...> со своей плетеной корзиной для грибов гулял по лесным тропинкам, никогда в глушь не углубляясь. Забывал сигарочницу под лиственницей, которую не скоро научился отличать от сосны» [4, с. 258].
Таким образом, трагедию Чернышевского на каторге Набоков видит в схематизме мышления, причем мышления, склонного к абстракциям, не соотносимого с окружающей действительностью, кроме того, помноженного на отсутствие подлинного интереса к миру. С другой стороны сам мир, окружающий Чернышевского, слишком враждебен, суров. Злая воля сильных мира сего не давала Чернышевскому двигаться, а значит, и развиваться. Незнание Чернышевским реального мира противопоставляется любви Федора Константиновича к природе, лесу, солнцу и жизни в ее непосредственных проявлениях. Кроме того, обозначен явный контраст Чернышевского с отцом Федора Константиновича, который чувствует себя в природной стихии абсолютно свободно, более того, стремится туда из уютного кабинета.
Таким образом, Набоков в своем романе «Дар» показывает зависимость человека от пространства-времени, его окружающего, зависимость, подчас трагическую. В ироническом хронотопе, очевидно, присутствует потустороннее. На этот раз оно реализуется в образе Рока, судьбы. Необходимо сказать, что эта тема заключена в подтексте многих набоковских произведений, как крупной («Защита Лужина», «Король, дама, валет»), так и малой формы («Катастрофа», «Случай», «Картофельный Эльф»). Судьба, в случае с Чернышевским, является той силой, той субстанцией, которая не подвластна челове-
ческому воображению и произволу, а уж тем более, законом рационального, которым пытался подчинить свою жизнь Николай Гаврилович. Вот как об этом говорит писатель: «Этические построения Чернышевского - своего рода попытка построить все тот же перпетуум-мобиле, где двигатель-материя движет другую материю. Нам очень хочется, чтоб это вертелось эгоизм -альтруизм - эгоизм - альтруизм..., но от трения останавливается колесо. Что делать? Жить, читать, думать. Что делать? Работать над своим развитием, чтобы достигнуть цели жизни: счастья. Что делать? (Но судьба самого автора, вместо дельного знака вопроса, поставила насмешливый (снова смех времени над Чернышевским! - Д.М.) восклицательный знак)» [4, с. 252].
Итак, иронический хронотоп предстает перед нами как сложная структура, организованная по принципу бинарности. Главная особенность его заключается в том, что при всей жиз-неподобности этого хронотопа (четкие даты, указания на местожительство), возникает чувство перевернутости, зазеркальности изображенного мира. Очевидно, такая особенность определяется эстетическими установками самого Набокова, который показывает, как пространство (предметный мир) и время (судьба) мстят нерасторопному герою. По глубинной, зашифрованной мысли Годунова-Чердынцева, выражающего точку зрения автора романа «Дар», Чернышевский прожил не свою жизнь, постоянно пытаясь себя и все вокруг себя переделать, руководствуясь схемами преобразования действительности на неких рациональных основаниях. Потому-то не случайно последними словами материалиста Чернышевского оказываются слова о Боге: «Последними его словами (в 3 часа утра, 16-го) было: «Странное дело: в этой книге ни разу не упоминается о Боге». Жаль, что мы не знаем, какую именно книгу он про себя читал» [4, с. 268]. В этой фразе подразумевается, видимо, вполне очевидный ответ - книгу собственной жизни.
Библиографический список
1. Анастасьев Н. А. Феномен Набокова. - М.: Советский писатель, 1992. - 316 с.
2. Кузнецов П. Утопия одиночества: Владимир Набоков и метафизика // Новый мир. -1992. - №10. - С. 243-250.
3. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма: (Художественная философия творчества
192
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2006
в «Даре» Набокова) // Вопросы литературы. -1994. - Вып. 3. - С. 72-95.
4. Набоков В. В. Собр. соч.: в 4 т. - М.: Правда, 1990. - Т. 3. - 480 с.
5. Носик Б. Мир и дар Набокова: Первая русская биография писателя. - М.: Пенаты, 1995. - 550 с.
6. Паперно И. Как сделан «Дар» Набокова // Новое литературное обозрение. - 1993. - №5. -С. 138-155.
7. Филевский Б. В поисках Набокова // Октябрь. - 1992. - №2. - С. 202-204.
