CC BY
27
общего с текущей градостроительной политикой, а скорее даже вступает с ней в противоречие. Современный город представляет собой антропогенный ландшафт, природа в котором преобразована человеком и кардинальным образом отличается от естественной среды. Иными словами, в мегаполисе асфальт становится почвой. И что происходит? Люди начинают тосковать по траве, цветам и деревьям. Корни этой тоски можно обнаружить в «прапамя-ти», или в коллективном бессознатель-
ном, в котором сохраняются смутные отрывки воспоминаний о природном бытии, не искаженном цивилизацией, и надежды на будущую лучшую жизнь.
И когда для описания города используется концепт «город-сад», в нем неявно задействованы оттенки смысла, отсылающие нас к безмятежности и покою рая. Другими словами, урбанистический концепт «город-сад» вбирает в себя два основных предиката христианского рая, совмещает в себе рай Ветхого и Нового Заветов.
Примечания
1. Августин Блаженный. О граде Божием / Августин Блаженный. - Мн., М., 2000.
2. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков / А. Вежбицкая - М., 1999.
3. Воркачев С. Г. Культурный концепт и значение / С. Г. Воркачев // Труды Кубанского государственного технологического университета. Сер. Гуманитарные науки. - Т. 17, Вып. 2. - Краснодар, 2003. - С. 270-275.
4. Говард Э. Города-сады будущего / Э. Говард. - СПб., 1911.
5. Демьянков В. З. Понятие и концепт в художественной литературе и в научном языке / В. З. Демьянков // Вопросы филологии. - 2001. - № 1. - С. 44-46.
6. Лихачев Д. С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д. С.Лихачев. - СПб., 1991.
7. Лосев А. Ф. Бытие - имя - космос / А. Ф. Лосев. - М., 1993.
8. Степанов Ю. С. Константы русской культуры / Ю. С. Степанов. - М., 2001.
9. Топоров В. Н. Числа / В. Н. Топоров. - Мифы народов мира. - М., 1982. - Т.2.
10. Фразеологический словарь русского языка. - М., 1987.
11. Юнг К. Г. К вопросу о подсознании / К. Г. Юнг // Человек и его символы. - М., 2006. - С. 35-40.
12. Юнг К. Г. Об архетипах коллективного бессознательного / К. Г. Юнг // Архетип и символ. - М., 1991.
С. Л. Гертнер
ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ЭЛИТЫ И ЕЕ КУЛЬТУРНЫЕ ИНТЕРЕСЫ
В статье рассматривается, как культурные интересы российской региональной элиты обусловливают процесс ее институционализации. Роль культурных интересов последовательно прослеживается в таких важнейших для элиты процессах как предвыборная кампания, механизмы осуществления власти и создания положительного образа за пределами региона, монополизация принятия решений. Ключевые слова: теория культуры властные институты, институционализация легитимация, региональная элита, социальная монополия, культурные интересы, культурный капитал.
Article explores how the cultural interests of the Russian regional elite determine the process of its institualization. The role of cultural interests sequentially traced in such significant to elite's institualization processes as election campaign, mechanism of power expediting, formation of positive image beyond the regional borders, preservation of its monopoly to the decision making. Keywords: theory of culture, institutions of power, institualization, legitimacy, regional elite, social monopoly, cultural interests, cultural capital.
Наиболее значимыми субъектами институционализации в России следует считать представителей элиты. Вследствие того, что институционализация осуществляется не в качестве самоцели, а как условие оптимального удовлетворения потребностей определенной структуры, можно выдвинуть тезис, что для удовлетворения потребностей институтов ключевое значение имеют интересы элиты.
Важным признаком института, отличающим его от учреждения, является то, что в процессе институционализа-ции упорядочению подвергается не только формальная, но и неформальная деятельность определенной структуры. Это связано с тем, что субъекты, объединенные в институт, связывают с его деятельностью реализацию потребностей, возникающих не только в сфере «видимой», официальной сферы их деятельности, но и «невидимой», приватной (8). Другими словами, институт — это вся деятельность людей определенной сферы, носящая упорядоченный характер и направленная на удовлетворение потребностей. К тому же институт — это «игра по правилам», что применительно к элите делает деятельность по реализации ее интересов предсказуемой. Предсказуемость вытекает из сущности институционализации элиты, стремящейся упорядочить, структурировать свою деятельность, а значит, представляет элиту понятной не только самой себе, но и народу. Особенностью элиты является то, что она обладает наибольшими возможностями к институционализации: «... Эти акторы обладают наибольшей возможностью реали-зовывать свои интересы в силу обладания ими значимых позиций во властных институтах и контроля над стратегическими общественными ресурсами» (4, с. 166). Вместе с тем, обладая большими, чем другие группы, возможностями к институционализации, элита одновременно и зависима от нее. Институциона-лизация нужна элите для защиты от ха-
оса, преодоление которого и обретаемая, в итоге, определенность позволяют ей удовлетворять свои потребности. Проблема, однако, возникает с определением хаоса и критериев защиты от него, то есть критериев институциона-лизации. Одно дело, когда элита не может реализовывать свои интересы в условиях давления на нее со стороны криминальных структур и, основываясь на свойственной институционализации предсказуемости, открыто сообщает о своей антикриминальной сущности. Другое - когда элита пытается отгородиться от народа, вырабатывая такие правила осуществления своей деятельности, в которые не вписываются интересы большинства населения. В последнем случае предсказуемость сообщает элите «дурную славу» - в том смысле, что большинство населения не верит в то, что интересы населения находятся в числе приоритетов элиты. Такая ситуация хотя и неприятна, но исправима, скажем, через механизмы влияния на элиту вследствие выборов. Институцио-нализированность элиты, то есть ее структурированность, определенность и т.д. дают возможность оценки и позволяют быстро разобраться и выделить тех, кто играет ключевую роль в выводе интересов народа за пределы деятельности элиты. Сложнее дело обстоит в том случае, когда элита избирает внешние (вненациональные) критерии для своей институционализации или когда вовсе не желает или не в состоянии институционализироваться. Насколько опасной может быть тенденция внешних, то есть не выработанных самим обществом в условиях открытого обмена мнениями всех его членов, а заимствованных и принесенных извне критериев институционализации, российское общество смогло убедиться на примере своей недавней истории. Другими словами, институционализация элит, осуществленная даже вопреки интересам народа, оказалась положительным явлением, так как открыто заявила
о себе и явилась основанием для серьезных политических изменений.
По основанию всеобщности и на государственном, и на региональном уровнях основным упорядочивающим фактором жизнедеятельности является властный институт, структурирующий социокультурное пространство. Наиболее значительная роль в придании легитимности региональной власти и ее определении в системе федеративных отношений принадлежит институтам, осуществляющим законодательно-исполнительные функции. Однако «институты или, по крайней мере, формальные правила создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил» (5, с. 33).
В регионах в виде компонентов и уровней институционализации функционируют различные учреждения и структуры, представляющие центральную, региональную и местную власть, субъекты общественно-политической деятельности, неформальные группы, финансово-промышленные корпорации. Обладая большим объемом ресурсов и исходя из личных и групповых интересов, данные институты консолидировано контролируют социально-экономическую ситуацию, создают способы формализации политической конкуренции, работают в направлении управляемости электорального процесса, что делает его предсказуемым и снижает гражданскую активность. С этой целью региональные элиты посредством СМИ представляют населению «народных» кандидатов, используя часто популистские технологии для демонстрации духа конкурентных выборов. В последние годы Центр активнее участвует в конструировании властной иерархии, включая многообразные формы контроля. В этих условиях население является заложником конфликта интересов Центра, в свою очередь не единого, региональной власти и корпоративных структур. «Законодательно оформлен-
ная минимизация электорального фактора в формировании и структурировании власти в регионе — дополнительный фактор отчуждения власти от населения» (6, с. 73). На наш взгляд, важнейшими характеристиками институцио-нализации, публично представляемой региональной элитой, являются ценностная значимость власти; структурированность управления в сознании сообщества; четкая дифференцированность власти; устойчивая динамика связи с народом; реальная представленность интересов большинства в решениях и действиях властных субъектов. Все перечисленное, пусть и формально, указывает на развитые культурные интересы элиты и детерминирование процессом и особенностями их реализации.
Нужно отметить, что исторически закрепившийся в России патернализм общественного сознания не стимулирует активность и инициативы самого населения, а следовательно, не может категорически вменяться в вину элите. Вместе с тем во многих регионах риторика политических режимов позволяет элите сохранять статус-кво, доминирующую роль, поскольку отсутствие у большинства необходимого объема социального капитала делает мало возможным его самостоятельность. В основании образа лидера в сознании россиян традиционно выступает не столько готовность согласовывать внутри элиты позиции для достижения компромисса, сколько твердость, напористость волеизъявления лидера в словах и действиях, выстраивание им иерархии властных отношений. Данная модель лидерства характеризует поведение и власти, и субъектов экономической сферы. В период последнего десятилетия как на федеральном, так и региональном уровнях выделилась тенденция совмещения жесткого командного стиля руководства и позиционирования ориентированности на повышение мотивации и инициативности «снизу», что говорит, с одной стороны, о выборе элитами определен-
ной парадигмы цивилизационного развития российского общества, синтезе традиционного патернализма с социальной активностью, а с другой - о формировании культуры согласования интересов.
В существующей постоянной конкуренции различных групп региональной элиты просматривается единый вектор с направленностью на сохранение и наращивание ресурсного влияния. Это является объединяющим ее корпоративным интересом, выражающимся во внутренней замкнутости, предельном ограничении вхождения в нее, в стремлении уйти от общественного контроля, а тем более — от влияния этого большинства.
При известном традиционализме многих регионов население ожидает от власти не только справедливости и за-конопослушания: более всего людьми высоко востребованы близость, доступность и одновременно контролируемость власти. Таким образом, недостаточность культурных интересов региональной элиты выявляется в части нравственной и правовой составляющих. Несмотря на эволюцию наименования россиян от «электората» к «населению», а в последнее время — «народа» и даже «людей», сохраняется разрыв между нормативной и реальной сферами (когда в народе видят массу), вследствие чего и существует непреодолимая пока дистанция между региональным сообществом и институтами власти. Наш тезис подтверждается фактическим отсутствием механизмов подотчетности элиты и повсеместным принятием и исполнением решений без учета общественного мнения, когда все решается заранее. Примечательно, что тотальная коммерциализация, начиная с общенациональных земли, лесного фонда, промышленности и заканчивая культурно-историческими и рекреационно-досуго-выми объектами, на фоне низкого качества жизни населением регионов почти не подвергается рефлексии. Можно, например, по неофициальному прозвищу
одного из «слуг народа» определить характеристики его интересов — «А я в доле?».
Одним из направлений легитимации и эффективности региональных властных институтов является деятельность региональной элиты по формированию улучшенного образа и авторитета, что говорит о по-настоящему искренних побуждениях. Инициативные действия и договоренности по инвестициям осуществляются специализированно — на международных форумах, выставках, ярмарках, или кулуарно — в закрытых условиях. Таким образом, РИ региона, направленный вовне, можно рассматривать как проявления региональной идентичности элиты, того свойства, которое ее сближает с сообществом. В целом же закрытость власти, нерешенность социально-экономических проблем региона, ценностная поляризация вместе с отчуждением народа от власти вызывают отрицательную оценку представительства властью социальных интересов, и приводят к видению того, что политическая система функционирует в интересах бюрократии и бизнеса (6, с. 78). Кроме того, сама система региональных органов власти, как правило, слабо дифференцирована в сознании сообщества, за исключением губернаторов. Вполне логична большая известность представителей исполнительной власти в отличие от законодательной. Политические партии активизируются преимущественно в выборный период. Стабильность систем объясняется отсутствием в региональном пространстве независимых факторов, способных актуализировать взаимодействие элиты с населением, вялостью механизмов общественного воздействия на управленцев, что и является культурным маркером сходства региональной и федеральной элит.
В современных условиях институци-онализация осуществляется посредством комплекса формальных и неформальных норм и действий, способствую-
щих формированию позитивного восприятия населением властных притязаний субъектов. Несмотря на доминирующие в сообществе ценностные основания формирования практик, они невозможны без ресурсного обеспечения и нормативно-законодательного оформления и процедур. И в этом смысле показательно ограничение с 2000-х годов прежнего влияния бизнеса на Центр, переориентировавшегося затем на экспансию в регионах с последующими структурными изменениями в соотношении властных ресурсов предпринимателей и региональных управленцев. Это привело к компенсированию потери технологий политического капитала на федеральном уровне новыми формами симбиоза государственного управления и ФПК и нашло отражение в институциональном перераспределении функций и ролей сторон (7, с. 75). Таким образом, легитимные способы институционали-зации бизнес-структур во многом зависят от занимаемых ими позиций в жизни регионов, а степень их вертикально-властной мобильности обусловлена объемом финансов. Понятно также, что публично озвучиваемые показатели инвестирования регионов крупным бизнесом в действительности выступают в качестве формального числителя по отношению к неформальным практикам знаменателя — финансовому наполнению зарубежных банковских счетов. Причем население регионов уже не рассматривает поддержку финансово-экономической элитой партий и кандидатов как нечто экстраординарное.
Что касается политико-административной элиты, то поддержание идеологии и брэнда регионализма и использование фактора региональной идентичности являются одними из постоянных переменных легитимационных практик власти, закрепляющих ее право по различным изменениям институционального дизайна. Если в 1990-е годы культивирование мифологий осуществлялось с целью расширения списка дивидендов
во взаимодействии с Центром, то в настоящее время они выступают в качестве лишь тактического элемента противостояния с «внешним» актором в лице бизнес-групп. Несмотря на изменения принципа ротации глав регионов, региональную идентичность, выступающую базовым основанием объединения сообщества и его элиты, достаточно затруднительно отменить совсем, и, как следствие, электоральный процент — тоже. Вероятно, это учитывается, когда при наличии федерального ресурса губернаторы-назначенцы не спешат увольнять региональных чиновников, совместными действиями или в результате бездействия которых больше половины административно-территориальных субъектов находятся в социально-экономической стагнации.
Следовательно, на современном этапе развития регионов присутствие бизнес-структур в качестве субъекта экономического и политического пространства способно существенно определять процесс институционализации. Аккумулируя значительную часть финансовых ресурсов, бизнес инициирует, участвует и поддерживается номенклатурой в «механизме "политического инвестирования"» (1), с оплатой выборов, деятельности партий власти и социальных проектов региональных управленцев, что позволяет бизнесу вводить в законодательно-исполнительную систему своих представителей, которые увеличивают доходы корпораций в геометрической прогрессии посредством легитимных, последовательно используемых нормативных и административных способов. Характер легитимности напрямую детерминирован культурными интересами элиты. В этом случае можно полагать: то, что для элит Европы и Юго-Восточной Азии — прецедент и культурный шок, для российских — ле-гитимационные практики институцио-нализации.
Проблема социальной монополии, связанная с процессами, характеризую-
щими трансформацию в структуре и содержании властных отношений элиты, является важным аспектом институцио-нализации. К одному из проявлений монополии как раз и относят стремление к получению политической и экономической власти в обществе, а также к доминированию меньшинства над большинством. По мнению М. Бекова, «монополизация - это процесс возникновения социальных и организационных предпосылок, позволяющих некоторому субъекту обусловливать, определять жизнедеятельность социума, контролировать плотность, интенсивность и пространственную координацию социальных связей» (2, с. 101). Институциональные связи постоянно пронизаны властными притязаниями на принятие решений, лидерство и подчинение между субъектами интересов посредством распределения или перераспределения ресурсов.
В целом современные организационно-управленческие формы группирования субъектов интересов на региональном пространстве носят характер монополии, продуцируемой властными отношениями иерархически субординационного типа. Как мы отмечали, функционирование предпринимательства, конкуренции и рынка, условно выражаясь, покрывается номенклатурными «центрами» принятия решений, воздействующими на капиталоемкие экономические процессы. Одновременно действуют группы интересов, претендующие на формальное и неформальное участие в вопросах профессиональной компетенции региональной власти.
На основе обоснованных А. Туре-ном типов действий господствующего класса выделяются такие сферы влияния социальной монополии, как управление процессами накопления и распределения материальных благ, регулирование духовной жизни и экстенсивное адаптирование населения к предзадан-ной культурной модели поведения (9). Трудно не согласиться с автором в от-
ношении идеи правящего класса, конструирующего в процессе реализации своих интересов социальную реальность через различные институциональные структуры разнообразными методами и способами.
В контексте жизнедеятельности элиты социальная монополия выявляется в обладании властными ресурсами, используемыми в региональном континууме с целью получения социальных сверхблаг, гарантий за счет недополучения или минимизации прав других региональных субъектов. Более того, сама социальная монополия отражает слож-ноструктурированность культурных интересов элиты и может выступать не только в субъект-субъектной, но и в субъект-объектной, объектной формах, будь то учреждения, корпорации, формальные и неформальные отношения, социокультурные нормы, стандарты и образцы, посредством которых и регулируется региональная жизнь.
Рассмотрение культурного капитала привело П. Бурдье к выводу об осуществлении в системе образования его концентрации, регулирования и распределения, что позволяет моделировать социальный порядок (3). Вследствие этого, с одной стороны, создается сеть элитных учебных заведений, с другой -примитивизируется содержание общедоступного образования. Если прежде система образования выстраивалась по принципу паритетности региональной самобытности, национально-государственной целесообразности и общечеловеческих ценностей, что позволяло формировать целостное мировоззрение будущих представителей элиты, то сегодня в процессе лишения российских регионов свободы выбора при создании определенных преференций для нескольких вузов, для всех остальных использован метод уголовной среды, что уже привело к оттоку наиболее динамичных представителей в столичные и зарубежные вузы с подготовленной для них родителями недвижимостью.
Социальный капитал, детерминируемый комплексом используемых субъектом отношений и связей, также конверсируется в экономику и политику, что в совокупности с культурным способствует расширению социальной монополии адепта в процессе рекрутирования и ротации элиты.
Следовательно, социальная монополия как системная характеристика современной институционализации элит проявляется в ее субъектности, определяющей положение человека в бюрократических структурах, наличие иерархических рангов и привилегий. Наиболее очевидным это становится, если подходить не с позиций социальных ролей, безлично, а при анализе ее культурных интересов в процессе целеполага-ния и их реализации. Над уровнем простого осуществления функций надстраивается другой — с неформальными отношениями обмена властными ресурсами. Номенклатура, свободная от сообщества и свободная в выборе, обретает собственное движение, наращивая способность системного контроля жизненной среды регионального сообщества, чему способствует и четко обозна-
чившаяся тенденция слияния экономических и политических элит с административной.
Понятно, что элита не может себя репрезентировать в качестве целостности, отдельной от регионального целого, она также не может не иметь, в отличие от федеральной или глобальной элит, локализованной, жестко огражденной по отношению к массам среды жизнедеятельности. Вместе с тем, выступая субъектом аккумулирования социальной монополии, она достаточно легко вырабатывает РИ-технологии по отношению к большинству, а также способы идентификации «своих» и «чужих» и, наконец, способна к мимикрированию в динамично меняющихся условиях. Другими словами, социальную монополию можно определить как пакет акций, держателем которого является региональный субъект наиболее полно реализуемых культурных интересов.
Интересно отметить возрастающую утопичность стремления А. Руссо внушить элите идею о необходимости ее служения на благо обществу, если она не хочет подвергать сомнению собственную легитимность.
Примечания
1. Барсукова С. Ю. Механизм «политического инвестирования», или Как и зачем российский бизнес участвует в выборах и оплачивает партийную жизнь / С. Ю. Барсукова, В.И. Звягинцев// Полис. — 2006. — № 2. — С. 110—121.
2. Беков М. Б. Социальная монополия: к постановке проблемы / М. Б. Беков // Социс. — 2002. — № 10. — С. 100—103.
3. БурдьеП. Социология политики / П. Бурдье. — М., 1993.
4. ДукаА. В. Проблемы институционализации российской политико-административной элиты: экономический и глобальный аспекты / А. В. Дука // Власть и элиты в современной России. — СПб., 2003.
5. НортД. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / Д. Норт. — М.: Начала, 1997.
6. Реутов Е. В. Общество и власть в регионе / Е. В. Реутов // Социс. — 2006. — № 9.
7. Реутов Е. В. Региональные бизнес-сообщества: легитимация властных притязаний / Е. В. Реутов // Социс. — 2007. — № 6. — С. 72—78.
8. См: Барсукова С. Ю. Приватное и публичное: диалектика диспозиции / С. Ю. Барсукова // Социс. — 2002. — № 12; Бляхер Л. Е. Моральная экономика и моральная политика, или игра в перепрятушки доходов / Л. Е. Бляхер // Полис. — 2001. — № 1.
9. Турен А. Возвращение человека действующего / А. Турен. — М., 1999.
