CC BY
33
© 2006 г. В.В. Вольчик, И.В. Бережной
ИНСТИТУТ ВЛАСТИ-СОБСТВЕННОСТИ И РОССИЙСКИЙ ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК В КОНТЕКСТЕ ЭВОЛЮЦИОННОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
Теория хозяйственного порядка разрабатывалась экономистами, которые, в основном, были представителями немецкого ордолиберализма [1]. Однако рост интереса к неортодоксальным (в научной литературе также присутствует термин «гетеродоксальные теории») течениям в современной экономической теории делает актуальным изучение проблемы формирования хозяйственного порядка в контексте институциональных изменений.
Важнейшим моментом при исследовании хозяйственного порядка в тех или иных исторических координатах является вопрос о роли в нем государства (представители Фрайбургской школы, например, отводят ему в этом случае ведущую роль) [2]. Фактически данная проблема - это часть более широкой - о роли государства при формировании институциональной структуры экономики. Государство как институциональный инноватор создает формальные институты, которые, в свою очередь, могут относиться к политическим и экономическим институтам, в разной степени влияющим на хозяйственные процессы.
Качество государства также часто ассоциируется с политическими институтами, которые определяют объем политической власти [3]. Узурпация ее группами специальных интересов, представляющих, например, земельную аристократию [4], ведет к деградации политических институтов, оказывает негативное влияние на формирование и функционирование экономических и, как следствие, снижает темпы экономического роста по сравнению со странами, имеющими более либеральные политические институты.
Формирование эффективного хозяйственного порядка с соответствующей институциональной структурой экономики - это цель большинства хозяйственных реформ. Однако история дает много примеров, когда процессы институционального импорта и модернизации хозяйственных порядков не приводят к росту благосостояния общества, а создают неэффективные и неустойчивые экономические институты. Какие же причины и закономерности определяют их формирование, отбор и функционирование?
Импорт представляет собой сознательное или спонтанное заимствование социальных и экономических институтов, осуществляемое в целях реформирования сложившегося хозяйственного порядка. Их соответствие уже имеющимся, т.е. трансплантация институтов не должна приводить к дисфункции и институциональным ловушкам [5]. Копирование институтов в ходе модернизации хозяйственного порядка говорит о том, что механическое их заимствование чаще приводит к отрицательным или нейтральным результатам
[6]. Поэтому необходимо рассматривать институциональный импорт как частный случай институциональных изменений в контексте их основных закономерностей. Однако в настоящее время отсутствует единая, полная и непротиворечивая теория институциональных изменений. Это обусловлено, во-первых, тем, что в предмет исследования экономики мейнстрима (неоклассической школы) не включаются факторы, детерминирующие динамические, качественные изменения в экономике. Во-вторых, теории, которые описывали институциональные изменения с позиций классового подхода в рамках марксистской политической экономии, не выдержали испытания практикой. В-третьих, большинство теорий институциональных изменений, возникающих в недрах институционализма, характеризуется эклектичностью и несовместимостью друг с другом [7].
Формирование хозяйственных порядков вследствие инерционной природы институтов, подверженных ин-крементным изменениям, представляет собой чаще всего эволюционный процесс. Поэтому при анализе их важно проследить ход эволюции. Это позволяет понять причины эффективного (неэффективного) институционального регулирования хозяйственных процессов, а также учитывать их эволюционно-генетические особенности при разработке программ реформ.
Принципы эволюционной теории наиболее разработаны в биологии, однако применение «эволюционного языка» в экономике детерминирует расширительную трактовку этого термина, в противоположность его узко-специфичному использованию в биологии [8]. Отсюда эволюционная экономика может идентифицироваться как применение общей эволюционной концепции к экономическим феноменам. При этом важно подчеркнуть, что экономическое развитие и технологические изменения подвержены воздействию эволюционных сил, которые не только во многом сходны с биологической эволюцией, но и отличаются во многих отношениях [9].
Основные различия между физическими и биологическими системами состоят прежде всего в различной природе «частиц», и, во-вторых, в различной природе процессов, протекающих в данных системах. Экономическое пространство может характеризоваться разнообразными параметрами и структурными характеристиками. В общественных системах агенты ведут себя не так, как атомы; их склонность к ассоциированию в решающей степени будет зависеть от фенотипических характеристик поведения [10]. Концепции «институционального человека» и «неоклассического человека» отличаются тем, что первая признает историческую изменчивость предпочтений и поведения экономических агентов [11]. Существует
тесная связь между способностью экономических агентов к ассоциированию и формированию их предпочтений и поведения, зависящих от привычек. Если бы индивид существовал в одиночестве, то его предпочтения формировались бы в моральном вакууме. Но предпочтения поддерживаются окружающими условиями, обществом и некоторыми группами людей. Поведение всегда изменяется, в этом и состоит различие между ним и физиологическими процессами.
Неоклассический подход к анализу эволюции связан с исследованием определенного процесса, который приведет к прогрессу, и в результате которого устанавливается единственное оптимальное равновесие [12]. Это доказывается эволюционной теорией игр, определяющей параметры равновесия, ее иногда называют теорией равновесного выбора. Если отбор осуществляется достаточно долго на основе имеющихся вариантов, то в отсутствие каких-либо инноваций в конечном счете система достигнет состояния с минимальным отклонением, т.е. равновесия. Очевидно, эта концептуальная позиция не является завершенным состоянием взгляда на эволюцию в экономике, технологических или природных системах. Тип эволюции, особенности ее структуры и формы проявляются во взаимодействии между отбором и инновацией.
Фундаментальной единицей анализа в традиционной эволюционной экономике выступает не популяция и индивид, а то, что могло бы быть широко описано как информация в той или иной форме. Общей для любой эволюционной системы является идея развития информации во времени. Популяции фирм, рутины, управление есть способы распространения этой информации, формирующей основу успеха или неудачи того или иного экономического действия. Также необходимо учитывать, что социальная эволюция осуществляется через передачу навыков и информации не от одних только биологических родителей индивида, но и от несметного числа его предков [13].
Эволюционная экономика основывается на принципах изменения, отбора и наследования, а также на объяснении процесса наблюдаемых изменений в системе взаимодействия этих трех характеристик. Другими словами, если система допускает разнообразие этих элементов, то сохраняются только те из них, которые наилучшим образом соответствуют окружению, поскольку отбираются согласно этому критерию [14]. Понятие наследования употребляется в том смысле, что те элементы, которые выживают, продолжают проявлять свои положительные свойства в следующем периоде времени, между тем как свойства, принадлежащие невыжившим элементам, вымирают вместе с ними (хотя данная точка зрения разделяется не всеми представителями эволюционной экономики) [15]. Это характеризует перенос смысла старой идеи Г. Спенсера «выживания самого приспособленного» на экономическую теорию [16]. Поэтому самым распространенным в экономической научной литературе является отбор наиболее эффективных фирм и форм
хозяйствования в процессе конкуренции на продуктовых рынках. Некоторые фирмы выживают, а другие умирают: это зависит от прибыли, связанной с индивидуальной стратегией. Если давление отбора достаточно высоко, то выживут только самые эффективные, поскольку, действуют эффективно, даже если выбор стратегии не совсем хорошо обдуман. Однако такая точка зрения - пример трюизма [17].
Согласно данному подходу к исследованию экономической эволюции в условиях конкуренции, преимущества получают фирмы, реализующие принцип максимизации в своих взаимодействиях на рынках, что позволяет им успешно проходить эволюционный отбор и вытеснять фирмы, характеризующиеся отличными от них поведенческими предпосылками и рутинами. Следовательно, будут отбираться технологии, рутины и институты, наиболее благоприятствующие реализации принципа максимизации прибыли, снижающие трансакционные издержки. Однако в рамках новейших направлений эволюционной экономики данное положение не всегда выполнимо, вследствие чего может происходить отбор и сравнительно неэффективных институциональных структур.
Напротив, согласно неоэволюционной парадигме, вследствие зависимости от предшествующей траектории развития (path dependence) могут отбираться и быть устойчивыми неоптимальные варианты технологического институционального развития. Зависимость от предшествующей траектории развития является феноменом, объясняющим, почему настоящие акты выбора агентов могут зависеть от актов выбора, сделанных ранее (случайных, незначительных исторических событий и т.д.). Для анализа в рамках данной концепции важна сама последовательность исторических событий и те институциональные рамки, в которых предыдущие акты выбора и, соответственно, отбора производились. Чем дальше развивается система, в случаях, когда наблюдается феномен «path dependence» (а он, конечно, существует не всегда), тем сильнее прошлые акты выбора влияют на настоящие. После прохождения некоторой границы процесс становится необратимым, т.е. альтернативные акты выбора становятся невозможными (по Б. Артуру, в условиях возрастающей отдачи [18]). Наступает эффект блокировки, т.е. система замыкается на исторически определенных альтернативах актов выбора.
Отбор институтов может зависеть от типа взаимодействий экономических субъектов, которые детерминируют образование института. Эти типы взаимодействий зависят от исторического контекста культурных и иных институциональных особенностей развития того или иного хозяйственного порядка. Следовательно, отбор институтов осуществляется по критерию соответствия текущих взаимодействий с прошлыми. Это определяет отбор неэффективных институтов и технологий, которые, будучи сравнительно неэффективными (согласно концепции эффективности рыночного процесса), закрепляются, соответствуя предыдущим взаимодействиям, сформировавшим настоящие институциональные структуры. Это означает, что тип взаимодейст-
вий экономических субъектов закрепляется в «исторической памяти» (функционировании) института и определяет его эволюцию.
Функционирование того или иного института связано с текущими взаимодействиями экономических акторов: организаций, групп специальных интересов и индивидов. Эти взаимодействия могут быть направлены на изменение существующих институциональных ограничений. Как уже отмечалось, технологические и институциональные изменения необязательно приводят к закреплению эффективных институтов и технологий.
В результате рыночного отбора информационные сигналы приобретают те свойства, которые были заданы начальным распределением информации, и начальные условия зависят от социальных институциональных рамок, а также от познавательных возможностей индивидов; последние, в свою очередь, зависят от качества человеческого и социального капитала. Такой отбор приведет к результатам, не поддающимся точному прогнозу, но в направлении, заданном первоначальными информационно-институциональными рамками, что отражает информационную природу институтов. Здесь необходимо отметить, что начальные институциональные условия формируются спонтанно, часто под воздействием незначительных (с точки зрения современников) или даже случайных факторов. В этом случае полезно применение, как обосновано выше, методологии теории неоэволюционной экономики, в частности, зависимости от предшествующей траектории развития [19]. Как показал ведущий представитель этого исследовательского направления Б. Артур, незначительные исторические события не могут быть опущены или усреднены в долгосрочном процессе, так как они могут предопределить наступление того или иного последствия [18]. Эти исторические события и есть первоначальные институциональные ограничения, которые вследствие инертности политических, технологических и институциональных структур могут [20], в зависимости от различных факторов, приводить систему к ситуации расширения или свертывания обменов.
Объяснение устойчивости института власти-собственности в рамках российского хозяйственного порядка можно дать на основании гипотезы о зависимости от предшествующей траектории развития. Институт власти-собственности не одну сотню лет доминирует в российской экономике. Более того, именно доминирование института власти-собственности во многом является важнейшей характеристикой российского хозяйственного порядка. Причем этот институт эксплицитно является неэффективным по сравнению с частной или индивидуализированной собственностью. Формирование институтов собственности в России можно считать исторически обусловленным процессом, который не укладывается в модель традиционной эволюционной экономики, предусматривающей развитие экономических институтов от менее эффективных к более эффективным. Если учитывать последовательность исторических событий с позиций неоэволюционной экономики, то можно выделить примеры зависимых от предшествующего пути развития событий, а также эффекта блокировки, закрепляющего неэффективные и субоптимальные экономические инсти-
туты [21].
Если эволюционное формирование института власти-собственности описывается моделью зависимости от предшествующей траектории развития, то можно найти те исторические события, которые позволили данному институту закрепиться (lock in) благодаря возрастающей отдаче от масштаба. Таким историческим отрезком можно считать время царствования Ивана VI Грозного. В XVI в. окончательно закрепился институт власти-собственности, но начал формироваться он несколькими веками раньше, ему в то время существовали альтернативы даже в рамках российского хозяйства, например, новгородская модель собственности в XIII - XV вв.
В российской истории можно найти пример одновременного существования различных институциональных режимов собственности. В начале XV в. сформировались две модели собственности на землю как доминантный для того времени хозяйственный актив: новгородская и московская. Московская характеризуется вотчинным землевладением, которое послужило в дальнейшем основой формирования института власти-собственности. Новгородская модель, напротив, отличается либеральным характером, фактически абсолютным правом собственности и много-субъектностью землевладения [22, с. 395-401]. Относительно перспектив институционального развития экономики она была, конечно, более предпочтительной.
В рамках новгородской модели важнейший актив того времени, земельная собственность, мог принадлежать следующим категориям граждан: боярам, монастырям, житьим людям и земцам (или своеземцам), причем последние две категории собственников фактически отсутствовали в московской модели землевладения.
Важной особенностью новгородского землевладения был класс крестьян-собственников. Они назывались земцами или своеземцами. Этот класс не встречается на всем пространстве княжеской Руси: там все крестьяне работали либо на государственных, либо на частных землях. Своеземцы меняли и продавали свои земли, выкупали у родичей, отдавали в приданное за дочерьми; даже женщины, вдовы и сестры являлись владелицами и совладелицами таких земель. В отличие от княжеской Руси, в Новгородской и Псковской землях право земельной собственности не было привилегией высшего служилого или правительственного класса; оно усвоено было и другими классами свободного населения [22, с. 400-402]. С последующим доминированием московского варианта вотчинного землевладения крестьяне постепенно теряют свои земли. Они сосредоточиваются в руках крупных землевладельцев, духовных и светских, а с землей переходит к ним власть; сила покоится на богатстве [23]. Потребовалось почти четыре столетия, чтобы класс крестьян-собственников снова возник в Российской империи. Но как показывает история, влияние этого класса было невелико, что является одной из причин российских революций.
Эволюция московской модели собственности приве-
ла, по выражению Р. Пайпса [24], к формированию вотчинного государства, которое базировалось на институте власти-собственности. Таким образом, власть московских князей, а впоследствии российских царей и императоров, имела характер вотчинной власти, следовательно, они не только управляли страной, но и владели ею [25].
Замыкание российской экономики на институте власти-собственности произошло вследствие возрастающей отдачи от внедрения данного института, так как, согласно подходу Б. Артура, в случае возрастающей отдачи возникновение эффекта блокировки и закрепление субоптимальных институтов возможно с высокой вероятностью. Поскольку московская армия комплектовалась воинами, получавшими служебные имения, то вотчинно-помещичья система давала растущий эффект от масштаба: чем больше земель присоединяла Москва, тем многочисленнее была ее профессиональная армия. Бояре и помещики присоединяемых княжеств либо изъявляли покорность Москве и вливались в ее армию, либо, если они успели зарекомендовать себя противниками Москвы, подвергались репрессиям, а их земли раздавали лояльным к новой власти воинам [26].
Вотчинная форма землевладения, характерная для московской модели, не позволяла формироваться устойчивым группам интересов, которые были бы заинтересованы и имели возможности внедрить институциональные инновации, способствующие индивидуализации собственности. Наоборот, эволюция российского института собственности воспроизводит власть-собственность, которая наблюдается на всех этапах истории, например, в рамках социалистического хозяйства [27], изменяясь и приспосабливаясь к трансформирующимся политическим институтам.
Блокировка на институте власти-собственности объясняется не только зависимостью от предшествующего пути развития, но и тем фактом, что такая система собственности, служа интересам государства (в лице верховной власти), не позволяла сформироваться устойчивым группам интересов, заинтересованных в иных институциональных альтернативах. Устойчивость и экспансия государства сочеталась в этой модели с нестабильностью и условностью прав собственности (в основном, на землю).
Согласно современным работам российских историков, поместная система землепользования была заимствована у Османской империи. Таким образом, произошел институциональный импорт, который позволял верховной власти осуществлять как внешнюю, так и внутреннюю экспансию, что согласуется с гипотезой о возрастающей отдаче института-власти собственности. Более того, реформы, в результате которых окончательно сформировался устойчивый институт власти-собственности, были сознательным импортом норм иного хозяйственного порядка. Известно, что Иван Грозный в целом следовал определенному проекту преобразований, автор которого Иван Пересве-тов, 8 сентября 1549 г. в церкви Рождества Богородицы вручил царю челобитную с планом реформ. Русский дворянин из Литвы, будучи многоопытным воином, служившим Яну Запольяи и Петру Рарешу, вас-
салам султана Сулеймана Законодателя; он хорошо знал турецкие порядки и советовал царю брать пример с Турции [28].
Схожесть российских политических институтов с османскими отмечали и иностранные современники. Так, посланник английской королевы Елизаветы I Дж. Флет-чер отмечал, что образ правления у русских весьма похож на турецкий, которому они, по-видимому, стараются подражать, сколько возможно, по положению своей страны и по мере своих способностей в делах политических [29]. К XVI в. поместная система существовала в двух странах: в России и в Османской империи (в Турции поместье называлось тимаром, а помещик - тимариотом или сипахи) [28].
В XVI в. институт власти-собственности, выросший из поместной системы землевладения, видимо, не был абсолютно неэффективным и позволял создать крупное централизованное государство. Поэтому эволюция российского института собственности воспроизводит власть-собственность, которая наблюдается на всех этапах истории, например, в рамках социалистического хозяйства [27], изменяясь и приспосабливаясь к трансформирующимся политическим институтам. Его доминирование приводит к тому, что обладание значительным богатством напрямую зависит от отношений субъектов собственности с действующей властью. Однако Ф. Хайек отмечал: «Общество, в котором власть сосредоточена в руках богатых, существенно отличается от общества, в котором богатыми могут стать только те, в чьих руках находится власть» [30]. Таким образом, формирование эффективной институциональной структуры российского хозяйственного порядка во многом зависит от того, как будут эволюционировать институты собственности, а также от преодоления инерции власти-собственности.
На протяжении XIX в. и вплоть до 1917 г. создание промышленных акционерных обществ было сопряжено с разрешительным порядком регистрации, которая заканчивалась утверждением устава общества императором. Следует отметить, что сам устав создаваемого акционерного общества составлялся по выработанным в министерствах образцам и вместе с прошением подавался в заинтересованное ведомство для получения конфирмации императора [31]. В промышленности вообще существовал более строгий порядок открытия новых производств. Он был связан с обязательной санкцией начальства губернских и уездных городов и округов. Для предприятий, которые не входили в особый список Министерства внутренних дел, согласованный с Министерством финансов, порядок регистрации был более сложным и требовал, например, в Санкт-Петербурге санкции градоначальника [31, с. 310-311]. Данные правовые институты в начале XX в. негативно сказывались на развитии промышленности, но вследствие институциональной инерции власти-собственности не были изменены.
Доминирование и закрепление института власти-собственности как результат зависимости от пред-
шествующего пути развития и эффекта блокировки не позволяет включиться механизмам отбора институтов и соответствующему сформироваться рынку. Ограничение в сфере институциональной эволюции непосредственно сказывается на показателях благосостояния, человеческого и социального капитала. В научной литературе существуют две противоположные точки зрения относительно причинной связи между институтами, человеческим капиталом и экономическим ростом. Согласно первой, качественные политические и экономические институты детерминируют экономический рост и долгосрочные тенденции роста благосостояния всех групп населения, что положительно отражается на показателях человеческого и социального капиталов [3, 32]. Согласно второй, накопленный человеческий и социальный капитал позволяет тому или иному социуму создавать те экономические и политические институты, которые способствуют долгосрочному экономическому росту [33]. Данные точки зрения на причинность формирования эффективных институтов имеют право на существование, так как они акцентируют внимание на различных аспектах внедрения и эволюционного формирования институциональной структуры. Важно учитывать именно эволюционный характер возникновения и развития институтов.
При разработке программ реформ, подразумевающих институциональные инновации, необходимо учитывать, что отбор эффективных институциональных альтернатив осуществляется в соответствии не столько с их экономической эффективностью, как устойчивостью [34]. Длительное доминирование института власти-собственности сформировало устойчивые стереотипы хозяйственного поведения, которые, в свою очередь, препятствуют эволюционному развитию институтов, благоприятствующих развитию рынков и конкуренции. Поэтому важно учитывать фактор сложившихся стереотипов поведения хозяйствующих субъектов, изменения которых возможны параллельно с изменением качества социального и человеческого капитала.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Эволюция института власти-собственности в рамках российского хозяйственного порядка»), проект № 06-02-00232а.
Литература
1. Ойкен В. Основные принципы экономической политики. М., 1995; Ойкен В. Основы национальной экономии. М., 1996.
2. Теория хозяйственного порядка: «Фрайбургская школа» и немецкий неолиберализм. М., 2002.
3. Acemoglu D., Johnson S., and Robinson J. Institutions as the Fundamental Cause of Long-Run Growth, P. Aghion, S.N. Durlauf (eds), Handbook of Eco-
nomic Growth, 2005. Vol. 1. N.Y. Р. 385-472.
4. Acemoglu D., Robinson J.A. Political Losers as a Barrier to Economic Development // American Economic Review. 2000. Vol. 90. № 2. Р. 126-130.
5. Полтерович В.М. Стратегии институциональных реформ. Перспективные траектории // Экономика и математические методы. 2006. Т. 42. № 1; Он же. Трансплантация экономических институтов // Экономическая наука современной России. 2001. № 3. С. 131; Он же. Институциональные ловушки и экономические реформы // Экономика и математические методы. 1999. Т. 35. № 2.
6. Сото Э. Загадка капитала. Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. М., 2001; Он же. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире. М., 1995.
7. North D.C. Institutions, institutional change and economic performance. Cambridge, 1990. P. 107.
8. Nelson R.R. Recent Evolutionary Theorizing About Economic Change // J. of Economic Literature. 1995. Vol. 33. № 1.
9. Hodgson G. Economics and Evolution: Bringing Life Back into Economics. Cambridge, 1993.
10. Dopfer K. Toward a theory of economic institutions: Synergy and path dependency // J. of Economic Issues. Jun., 1991. Vol. 25. № 2.
11. Ходжсон Дж. Экономическая теория и институты: Манифест современной институциональной экономической теории. М., 2003.
12. Фридмен М. Методология позитивной экономической науки // THESIS. 1994. Т. 2. Вып. 4.
13. Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М., 1992. С. 47.
14. Powell J.H., Wakeley T.M. Evolutionary concepts and business economics: Towards a normative approach // J. of Business Research, 2003. Vol. 56. Issue 2.
15. Alchian A.A. Uncertainty, Evolution, and Economic Theory // J. of Political Economy. 1950. Vol. 58. № 3.
16. Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. Минск, 1998. Т. 1. С. 388-465.
17. Knudsen T. Economic selection theory // J. of Evolutionary Economics. 2002. Vol. 12. № 4. Р. 446.
18. Arthur W.B. Competing Technologies, Increasing Returns, and Lock-In by Historical Events // The Economic J. 1989. Vol. 99. № 394.
19. Arthur W. B. Increasing Returns and Path Dependence in the Economy. Michigan, 1994; David P.A. Clio and the Economics of QWERTY // American Economic Review. 1985. Vol. 75. № 2.
20. Mokyr J. Technological Inertia in Economic History // Journal of Economic History. Jun., 1992. Vol. 52. № 2.
21. Вольчик В.В. Зависимость от траектории предшествующего развития и эволюция института собственности в России // Историко-экономические исследования. 2005. Т. 6. № 2. С. 144-152.
22. Ключевский В.О. Русская история: Полный курс лекций в трех книгах: Кн. 1. М., 1995. С. 395-401.
23. Кулишер И.М. История русского народного хозяйства. Челябинск, 2004. С. 51.
24. Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2000.
25. Летенко А.В. Российские хозяйственные реформы: История и уроки. М., 2004. С. 17.
26. Латов Ю.В. Власть-собственность в средневековой России // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2004. Т. 2. № 4. С. 117-118.
27. Нуреев Р.М., Рунов А.Б. Россия: неизбежна ли деприватизация? (феномен власти-собственности в исторической перспективе) // Вопросы экономики. 2002. № 6. С. 10-31.
28. Нефедов С.А. Реформы Ивана III и Ивана IV: ос-
Ростовский государственный университет
манское влияние // Вопросы истории. 2002. № 11.
29. ФлетчерДж. О русском государстве. М., 2002. С. 40.
30. Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Новый мир. 1991. № 7. С. 224.
31. Поткина И.В. Торгово-промышленное законодательство Российской империи // Экономическая история России XIX - XX вв.: современный взгляд. М., 2000. С. 308.
32. Норт Д. Институты и экономический рост: историческое введение // Тезис. Т.1. Вып. 2. М., 1993.
33. Glaeser E.L., La Porta R., Lopez-de-Silanes F., and Shleifer A. Do Institutions Cause Growth? NBER Working Paper. 2004. June.
34. Саймон Г.С. Науки об искусственном. М., 2004.
11 сентября 2006 г.
