CC BY
106
Е.С. Жиронкина (Екатеринбург)
ИМПЛИЦИТНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ РОМАНА ДЖОНАТАНА ЛИТТЕЛЛА «БЛАГОВОЛИТЕЛЬНИЦЫ»:
к реконструкции рецептивной программы
Аннотация. Роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы», посвященный событиям Второй мировой войны, затрагивает вопросы исторической памяти, проблему вины и необходимости. В силу того, что роман предлагает взглянуть на события войны с точки зрения военного преступника, он выстроен как диалог с читателем. В «Благоволительницах» представлен новый тип повествования в литературе о Холокосте, и вместе с тем - новый тип героя-нарратора. В то же время вопрос о рецептивном потенциале романа в настоящий момент остается малоизученным. Статья посвящена выявлению рецептивной программы романа «Благоволительницы» Джонатана Литтелла. Коммуникативную стратегию текста и фигуру имплицитного читателя романа помогают воссоздать рецептивно-эстетический и нарратологический методы. Автор статьи опирается на исследования Х.-Р. Яусса и У Эко, описывая процесс трансформации горизонта ожидания имплицитного читателя: это изменение находится в прямой зависимости от используемых рассказчиком коммуникативных приемов. Исследование проводится на материале первой главы романа в связи с тем, что именно в ней эксплицированы стратегия текста и составляющие ее повествовательные приемы, используемые автором для моделирования фигуры имплицитного читателя. В ходе предпринятого в статье анализа выявлены такие повествовательные «тактики», как снискание читательского расположения и принуждение реципиента к со-ответственности. Подчиняясь нарративной стратегии романа, читатель переживает своего рода инициацию, переходя от осуждения главного героя - бывшего офицера СС - к признанию себя потенциальным преступником через тождество с рассказчиком. Эта метаморфоза определяет ракурс чтения последующих глав романа, события которых изложены с точки зрения «палача», принимающего участие в истреблении еврейского народа.
Ключевые слова: Дж. Литтелл; «Благоволительницы»; рецептивная программа; потенциальный читатель; горизонт ожиданий; имплицитный читатель; герой-нарратор.
E.S. Zhironkina (Yekaterinburg)
The Implied Reader of Jonathan Littell's Novel "Les Bienveillantes": Towards a Reconstruction of the Receptive Program
Abstract: Jonathan Littell's novel "Les Bienveillantes" is dedicated to the events of World War II, and addresses the questions of historical memory, the issue of guilt and necessity. Due to the fact that the novel offers to regard the events of the war
from the viewpoint a war criminal, it is structured as a dialogue with the reader. "Les Bienveillantes" introduces a new type of narrative in the Holocaust literature, as well as a new type of narrator-protagonist. At the same time, the question of the receptive potential of the novel still remains poorly explored. The article is devoted to the identification of the receptive program of Jonathan Littell's novel "Les Bienveillantes". The communicative strategy of the text and the figure of the implicit reader of the novel help recreate receptive-aesthetic and narratological methods. The author of the article relies on the works by H.-R. Yauss and U. Eco, describing the process of transformation of the expectation horizon of an implicit reader. This change is directly dependent on the communicative techniques used by the narrator. The study is based on the first chapter of the novel due to the fact that it explicates the text strategy and the narrative techniques involved by the author to model the figure of an implicit reader. The analysis undertaken by the author enabled her to identify such narrative "tactics" as attaining readers' benevolence and forcing the recipient to co-responsibility. In accordance with the narrative strategy of the novel, the reader experiences a kind of initiation, passing from judging the protagonist (a former SS officer) to confessing being a potential criminal through identifying oneself with the narrator. This metamorphosis determines the angle of reading the next chapters of the novel, the events of which are described from the "executioner's" viewpoint who takes part in the extermination of the Jewish people.
Key words: J. Littell; "Les Bienveillantes"; receptive program; potential reader; horizon of expectations; implied reader; narrator-protagonist.
Роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы» охватывает события оккупации фашистской Германией городов Советского Союза во время Второй мировой войны. В центре повествования - уничтожение еврейского народа, или т.н. «окончательное решение еврейского вопроса» войсками СС и СД, репрессивно-карательными учреждениями гитлеровской Германии. Главный герой романа, являющийся также нарратором, -офицер СС Максимилиан Ауэ. События романа изложены в соответствии с хронологической последовательностью, исключение составляет первая глава «Токката», время повествования в которой принадлежит уже послевоенному периоду. Именно в первой главе акцентируются проблемы, о которых идет речь в ходе последующего повествования: проблема вины и необходимости в судьбе героя, проблема его сексуальной идентичности и взаимоотношений с собственной семьей, совестью, историей. Кроме того, «Токката» раскрывает характерную только для первой главы тему послевоенной жизни палача. Наша гипотеза заключается в том, что уже в рамках первой главы роман моделирует определенную программу читательского восприятия, и именно поэтому «Токката» заслуживает отдельного рассмотрения. В связи с этим статья посвящена воссозданию закодированной в тексте модели чтения, его имплицитного читателя. Имплицитный читатель - это текстовая структура «в ее нормозадающей для предполагаемой рецепции функции» [Яусс 1995, 37]. В статье предпринята попытка реконструировать образ внутритекстового читателя
на основе анализа дискурсивных приемов рассказчика.
На данный момент в русскоязычном литературоведении произведению Литтелла посвящены статьи С. Зенкина [Зенкин 2008], И. Даниленко [Даниленко 2018], Л. Мещеряковой [Мещерякова 2018], С. Неретиной [Неретина 2015]. К феномену предоставления слова палачу в романе Литтелла обращались французские исследователи Жюли Делорм [Delorme 2010], Брюно Виар [Viard 2010], Юсеф Фердьяни [Ferdjani 20l0], однако их работы сосредоточены в основном на фигуре героя-нарратора, но не реконструкции рецептивного потенциала текста.
В методологическом плане мы опираемся на концепции У. Эко [Эко 2005] и Х.-Р. Яусса [Яусс 1994-1995], описывающие модель имплицитного читателя, заданного структурой текста. Реконструкция рецептивной модели в романе Дж. Литтелла, с нашей точки зрения, возможна только на почве применения методов нарративного анализа. Мы сознательно синтезируем методики нарративного и рецептивного подходов для достижения этой цели. Внимание к нарративной организации «Благоволительниц» позволит раскрыть специфику коммуникативной стратегии романа, сложно различимую вне такой постановки вопроса. В связи с тем, что модель имплицитного чтения «Благоволительниц» задается структурой текста, представляется необходимым выделить повествовательные стратегии романа, посредством которых рассказчик выстраивает предполагаемый диалог с читателем.
В рамках такого вектора исследования продуктивным инструментом представляется и понятие «горизонта ожиданий», введенное Х.-Р. Яуссом. Напомним, что его содержание описывается исследователем как «комплекс эстетических, социально-политических, психологических и прочих представлений, определяющих отношение читателя к произведению» [Ковалева 2011, 166]. Формирование эстетического опыта читателя осуществляется в ходе взаимодействия горизонта ожидания читателя и горизонта ожидания, закодированного в произведении. По утверждению Яусса, «анализ имплицитного читателя должен быть дополнен анализом исторического читателя, реконструкция имманентного горизонта ожидания <.. .> реконструкцией общественного горизонта опыта...» [Яусс 1994, 97].
Ожидания читателя от художественного текста, репрезентирующего ту или иную коллективную травму, чаще всего определяются опытом осмысления исторического события с точки зрения жертвы (в произведениях А. Кузнецова, В. Гроссмана, Дж. Бойна, И. Кертеса). Реже они связаны со свидетельствами палача в ситуации раскаяния (например, в романе Б. Шлинка «Чтец»). В связи с этим, обращение литературы к событиям Холокоста в целом предполагает бескомпромиссное осуждение причастных к геноциду. В романе «Благоволительницы» читатель поставлен в иную ситуацию: ему предстоит выслушать бывшего палача, который не только объявляет, что ему «не о чем сожалеть», но и выдвигает тезис о том, что каждый человек делал бы то же самое на его месте.
Прежде чем приступить к чтению воспоминаний бывшего офицера СС, читатель принужден принять эту точку зрения. Трансформация горизонта ожидания читателя происходит под воздействием закодированной в главе стратегии, осуществляющейся посредством нескольких приемов.
Ряд коммуникативных приемов, используемых автором, нацелен на провокацию читателя к принятию того, что с традиционной точки зрения принять невозможно. Реципиент при этом эксплицирован в первой главе романа как собеседник нарратора. В образе нарратора, повторим, выведен участник еврейских акций. Являясь представителем послевоенной эпохи, изображенный читатель осуждает деятелей фашистской Германии и потому сопротивляется идее собственной причастности ко злу: «Мы тебе не братья, - возразите вы, - и знать ничего не хотим» [Литтелл 2014, 11]. Намерение рассказчика в первую очередь состоит в том, чтобы преодолеть это сопротивление.
Французский исследователь Жюли Делорм утверждает: «...дискурс нарратора "Благоволительниц" обращается к риторическому процессу "снискания расположения". Стремясь освободиться от предрассудков, которые по привычке приписываются фигуре палача, он "ищет расположения" своего читателя и превращает его в союзника. <...> По определению, читатель не готов услышать голос палача, так как последний наделен рядом негативных характеристик, клише, <.> которые граничат, главным образом, с молчанием» Ре1огте 2010, 33-34] (здесь и далее -перевод наш, Е.Ж).
Опишем «работу» этого приема. Первые слова романа являются цитатой из «Баллады о повешенных» (Эпитафии) Ф. Вийона: «Люди-братья». По утверждению Юсефа Фердьяни, «нарратор, созданный Литтеллом, просит своих читателей, как и Вийон, выразить снисходительность и сочувствие. Он просит их не осуждать, но понять» ^е^аш 2010, 263]. Через обращение «братья» рассказчик обозначает символическое родство с читателем. Использование обобщенно-личных конструкций на грамматическом уровне также призвано сблизить читателя с рассказчиком: «Нет, это самое трудное и утомительное состояние, когда нечем заняться и начинаешь размышлять. Давайте разберемся: о чем вы думаете в течение дня» [Литтелл 2014, 14-15]. Сближение происходит через знакомство читателя с повседневной жизнью рассказчика, что позволяет «очеловечить» героя-нарратора, найти точки соприкосновения с читателем.
Показательный прием, помогающий расположить к себе читателя, -постановка рассказчиком вопросов и высказывание суждений, предваряющих вопросы и реакцию собеседника: «Возможно, вы спросите, почему я занялся кружевом» [Литтелл 2014, 17]; «Догадываюсь, что у вас на уме: злобный тип, - думаете вы, - отвратительный тип, во всех смыслах мерзкий.» [Литтелл 2014, 23]. Эти вопросы направляют разговор, создают иллюзию диалогического характера повествования: рассказчик моделирует беседу с читателем и будто бы ставит себя в зависимость от реакции собеседника.
«Снисканию расположения» способствует также «континуальный» и достаточно интимный разговор с читателем: «Настроение у меня и правда поганое, наверное, из-за запоров» [Литтелл 2014, 13], «Вынужденная пауза, меня тошнит, я после продолжу. Еще одна печаль: желудок у меня отказывается принимать пищу, иногда после еды, иногда позже, без причины, просто так» [Литтелл 2014, 15]. Физиологичность, являющаяся постоянной составляющей повествования и указывающая на соматизацию душевных переживаний Максимилиана Ауэ, присутствует уже в первой главе, что готовит читателя к предельно личному характеру взаимодействия с нарратором, с тем, чтобы впоследствии внушить адресату-собеседнику мысль о тождественности героя-повествователя с ним.
Значительную часть первой главы составляет рассказ о послевоенной жизни героя. Нарратор внушает читателю, что он довольствуется своим настоящим положением - директора фабрики по производству кружева. Хотя производство и война имеют общие «точки схождения»: механизация, иерархия и строго отведенные обязанности, их принципиальная оппозиция - «созидание - уничтожение». С помощью детального рассказа о первых станках, своем кабинете, красоте процесса производства нарратор предлагает читателю разделить с ним эстетическое удовольствие от творчества, ввести его в круг своих интересов. Используя формулировки, которые мог бы применить любой начальник, он в очередной раз представляет себя как человека, похожего на всех и каждого: «Мастеру ответственному и старательному, у которого кружево не нуждается в дополнительной обработке, в конце года я выдаю премию; тех, кто приходит в цех с опозданием или подшофе, я наказываю. И мы отлично ладим друг с другом» [Литтелл 2014, 17].
Благодаря совокупности приемов, формирующих эффект снискания расположения со стороны реципиента, читатель переживает не только иллюзию полноправного участия в беседе, но и иллюзию свободного самоопределения: «Не думайте, я не пытаюсь вас ни в чем убедить: оставайтесь при своем мнении. Если теперь, спустя годы, я и решился писать, то в первую очередь для того, чтобы не вам, а себе кое-что прояснить» [Литтелл 2014, 12]. Также нарратор моделирует у читателя впечатление, что тот свободен от каких-либо обязательств перед рассказчиком: «И, кстати, пишу я не для вас, хоть к вам и обращаюсь» [Литтелл 2014, 15]. Подобный прием направлен на то, чтобы читатель оказался вовлечен, «втянут» в чтение, а также на то, чтобы нивелировать возможное сопротивление реципиента.
Несмотря на то, что герой-нарратор пытается завоевать расположение читателя, он подходит к своему военному прошлому, а также к вопросу своей сексуальной идентичности постепенно, часто прибегая к эвфемизации своей речи и фигурам умалчивания. Это следующий прием, с помощью которого нарратор моделирует восприятие читателя. Умалчиванием мы называем такой способ рассказывания, в котором нарратор посредством намеков, становящихся все более прямолинейными, подводит читателя
к пониманию необходимой информации: в отличие от «лакун» (Р. Ингарден) и «пустых мест» (В. Изер), умалчивание подразумевает то, что читатель не самостоятелен в восполнении повествовательных пробелов: неопределенность снимается постепенно, но не усилиями читателя, а благодаря все более очевидным намекам рассказчика. В начале повествования читатель не знает о том, какова роль Максимилиана Ауэ в военных действиях, только впоследствии догадываясь, что он совершал что-то ужасное. На протяжении рассказа о своей послевоенной жизни нарратор лишь упоминает о том, что он был участником военных действий, не говоря о своих функциях напрямую: «После войны я жил, не привлекая к себе внимания: слава богу, мне, в отличие от кое-кого из прежних сослуживцев, нет нужды писать мемуары.» [Литтелл 2014, 12]. Это первый пассаж, позволяющий читателю догадаться, что герой причастен к войне и после войны был вынужден скрываться. На примере отдельных высказываний покажем, каким образом рассказчик подводит читателя к окончательной догадке о своей роли в войне и еврейском геноциде.
• «На самом деле я с ним (с Гансом Франком) встречался, возможно, я расскажу об этом позже, если хватит мужества или терпения» [Литтелл 2014, 13]. В этой фразе герой-рассказчик сообщает о знакомстве с немецким государственным деятелем, генерал-губернатором Польши, организовавшим террор в отношении польского еврейского населения [см.: Хене 2003]. Упоминание данного исторического лица дает читателю возможность понять, что речь идет о Второй мировой войне, и рассказчик может быть причастен к событиям Холокоста.
• «Мне жалеть не о чем: я лишь выполнял свою работу <...> Да, в конце я, конечно, натворил дел, но я уже был сам не свой.» [Литтелл 2014, 13]. Данное высказывание нарратора говорит о том, что он был не просто свидетелем, но и действующим лицом в событиях военного времени.
• «Если я скоропостижно скончаюсь от инфаркта или апоплексического удара, и мои секретарши возьмут ключ и откроют ящик, их, бедняжек, самих удар хватит, и жену мою тоже: одних записей на карточках уже будет достаточно» [Литтелл 2014, 15]. Здесь мы видим апелляцию к третьим лицам («секретаршам» и жене), а описываемая степень их предполагаемой реакции указывает на причастность героя к истреблению людей.
• «Потом все поутихло: расстреливать перестали, да и в тюрьмы им сажать надоело» [Литтелл 2014, 18]. Данная реплика, высказанная в контексте рассказа о том, как Ауэ скрывался от правосудия, говорит о том, что он мог оказаться в числе расстрелянных или арестованных, что в свою очередь является свидетельством его причастности к чинам СС или непосредственного участия в убийствах.
• «Я коснусь лишь двух пьес, в которых мне удалось сыграть роль: ... войны с Советским Союзом и программы уничтожения, фигурировавшей в наших документах как "Окончательное решение еврейского вопроса".» [Литтелл 2014, 20]. Несмотря на то, что в этом высказывании становится
окончательно понятно, к каким событиям имел отношение рассказчик, он по-прежнему избегает прямого наименования событий истребления евреев.
Аналогичным образом, с помощью эвфемизации и намеков, рассказчик подводит читателя к пониманию своей сексуальной идентичности
• «Я, кстати, женился безо всякой охоты, мягко говоря, но здесь, на севере, брак необходим, и с его помощью я упрочил положение в обществе» [Литтелл 2014, 18]. Из данного отрывка читателю становится понятно только то, что брак с женщиной рассматривается героем исключительно с точки зрения собственной выгоды.
• «Время от времени, ради сохранения мира в семье, я исполняю супружеский долг, добросовестно, без удовольствия, но и без отвращения» [Литтелл 2014, 19]. Допуская возможность чувства отвращения, рассказчик намекает либо на наличие сексуальных девиаций, либо на гомосексуализм.
• «Время от времени я возвращаюсь к прежним привычкам, но теперь в основном из соображений гигиены. Красивый юноша, скульптура Микеланджело - без разницы...» [Литтелл 2014, 19]. Данная реплика достаточно явно описывает сексуальные предпочтения рассказчика, однако, как и в случае речи о военном прошлом, герой избегает прямой номинации.
О своей послевоенной жизни нарратор повествует самым подробным образом. На главное - собственные преступления и эротические предпочтения - он лишь намекает. Это позволяет читателю заполнить повествовательные пробелы и воссоздать портрет героя-рассказчика. Разоблачив Ауэ, читатель оказывается уже не объектом направленной на него речи, но субъектом, реконструирующим события, таким образом освобождаясь от тотального подчинения нарратору. Также можно предположить, что нарратив формирует превосходство читателя над рассказчиком. Этому способствует и признание нарратором себя слабым и безучастным: «Если честно, то мне теперь мало что интересно. Возможно, я и за воспоминания-то принялся <...> чтобы проверить, сохранилась ли во мне способность чувствовать и страдать» [Литтелл 2014, 19]. Однако буквально в следующем абзаце читатель сталкивается с другой особенностью нарративной стратегии. Это принуждение к соответственности.
Рассуждение о геноциде евреев рассказчик начинает с критики письменных свидетельств участников Холокоста и их языку. Он характеризуется следующим образом: «избитые выражения», «слезливые повествования немецких авторов», «гнилая сентиментальность» [Литтелл 2014, 19]. Этому «безобразному, неживому языку» [Литтелл 2014, 19] рассказчик противопоставляет нацистские лозунги [9], например, принадлежащие П.К. Шмидту: «Находясь под покровительством министра фон Риббентропа, он писал то, что думал, мощно, хлестко: еврейский вопрос - не вопрос гуманизма, не вопрос религии, это вопрос политической гигиены. Теперь же глубокоуважаемый господин Карель-
Шмидт совершил настоящий подвиг, опубликовав четыре нудных тома о войне с Советским Союзом и ни разу не употребив слова еврей» [Литтелл 2014, 19]. Кроме того, нарратор обращается к историческому событию путча Рема («Ночи длинных ножей», расправе над руководителями штурмовых отрядов СА, подозреваемых Гитлером в мятеже [см.: Вишлев 2013, 364-365]). Рассказчик, таким образом, с одной стороны, шокирует читателя утверждением о бесполезности и лживости самооправдания бывших «палачей» и своего рода симпатией к их антисемитским высказываниям, а с другой стороны, подчеркивает, что для авторов такого рода произведений (Паула Кареля, Ганса Франка, Мабира) написание книги - способ получения личной выгоды и своего рода индульгенция. В противоположность «опошленным словам» и желанию получить выгоду, рассказчик противопоставляет другой вариант разговора о жертвах войны - «математический».
Математические рассуждения занимают особое место в первой главе «Благоволительниц». Основной способ передачи идеи об ужасах войны -статистика: «Средние суммарные показатели в моей задаче таковы: 572043 погибших в месяц, 131410 в неделю, 18772 в день, 782 в час и 13,04 в минуту каждого часа ... периода, длившегося, напоминаю, три года, десять месяцев, шестнадцать дней, двадцать часов и одну минуту. И пусть те, кто смеялся по поводу дополнительной минуты <...> уяснят, что это означает приблизительно еще 13,04 погибших.» [Литтелл 2014, 21-22]. После подробного пересчета потерь, рассказчик в ироничной манере предлагает несколько «упражнений» для читателя: «Возьмите наручные часы, отсчитывайте каждые 4,6 секунды по одному мертвецу <.> и попытайтесь представить себе, как они ложатся перед вами - один, два, три убитых. Отличное упражнение для медитации, убедитесь сами» [Литтелл 2014, 22]. Тем самым читатель привлекается к чудовищному опыту убийства тысяч людей. Здесь нарратор формирует у реципиента мысль о том, что убийство касается каждого человека, каждый причастен к преступлениям.
Рассказчик дает ответы на потенциальные вопросы читателя, касающиеся моральной ответственности: гражданин теряет не только право на жизнь, но и право не убивать. На предполагаемый читателем вопрос о разнице между убийством противника на поле боя и уничтожением безоружных людей рассказчик перефразирует марксистскую теорию отчуждения рабочего от продукта своего труда: «Подчиняющийся приказу также отчужден от результата своих действий» [Литтелл 2014, 24]. Для нарратора каждый - участник геноцида: «Виновен ли стрелочник на железной дороге, направивший поезд с евреями в сторону концлагеря? <.> То же самое касается и чиновников, реквизировавших квартиры для пострадавших от бомбардировок, <.> унтер-офицера хозяйственной администрации, снабжавшего бензином тайлькоманды СП, и Всевышнего, допустившего все это» [Литтелл 2014, 25]. Утверждая идею всеобщей вины, герой-рассказчик «переключается» на читателя, живущего в
послевоенную эпоху: «Я виноват, вы нет, тем лучше для вас. Но вы должны признать, что на моем месте делали то же, что и я <.> Если вы родились в стране или в эпоху, когда никто не убивает вашу жену и детей, но и не требует от вас убивать чужих жен и детей, благословите Бога и ступайте с миром. Но уясните себе раз и навсегда: вам, вероятно, повезло больше, чем мне, но вы ничем не лучше» [Литтелл 2014, 25].
Фрагмент, содержащий статистику и рассуждение о вине, необходимости и бюрократии, завершается фразой: «По-настоящему опасны для человечества я и вы. А если я не убедил вас, не читайте дальше: бессмысленно. Вы ничего не поймете и будете раздражаться, а толку - ни вам, ни мне» [Литтелл 2014, 26]. В этой фразе рассказчик в очередной раз требует от читателя участия в диалоге и признания вины. Вместе с тем эта фраза противоречит сказанному в начале главы: «Не думайте, я не пытаюсь вас ни в чем убедить; оставайтесь при своем мнении». В связи с этим мы можем утверждать, что что адресат лишается свободы: у него изымается возможность и право не разделять точку зрения, «навязываемую» рассказчиком. На этом этапе читатель оказывается вынужден смотреть на события сквозь призму взгляда рассказчика, при этом признав в себе потенциального преступника. Как утверждает А.В. Татаринов, «он так яростно повествует о "худшем из миров" <...>, что читатель оказывается в риторическом нокдауне. Он не слышит никого и ничего, кроме бывшего офицера СС» [Татаринов 2015, 400].
Принуждение читателя к ответам влечет за собой окончательное самораскрытие рассказчика. На протяжении дальнейшего повествования исчезает необходимость в эвфемизации, и нарратор напрямую называет себя офицером СС, говорит о том, что предпочел бы быть женщиной, признается в ненависти к собственной матери и в любви к одной женщине, которую ему запрещено любить. Более того, именно в конце первой главы рассказчик ставит себя в пассивную позицию, признавая себя самого в большей степени жертвой, нежели субъектом военных преступлений: «Но я обманулся, моей доверчивостью воспользовались, чтобы совершать дела непотребные, грязные, я перешел через темные берега, и все это зло вошло в мою жизнь, и ничего уже не поправить никогда» [Литтелл 2014, 28].
В завершении первой главы рассказчик еще раз настаивает на тождественности с читателем: «Уж поверьте мне: я такой же, как и вы!» [Литтелл 2014, 28]. Неоднократное повторение последнего утверждения имеет своего рода «заклинательный» характер, вынуждая читателя к принятию позиции единения с героем.
Таким образом, к началу второй главы романа («Аллеманды») читатель приступает уже в новом «статусе», имея измененный горизонт ожидания. С нашей точки зрения, чтение главы «Токката» представляет собой (в соответствии с рецептивным замыслом романа) своего рода инициацию читателя. Вхождение в мир рассказчика, заполнение умалчиваний, допускаемых нарратором, переживание травматического принуждения формируют эффект единения рассказчика и реципиента, распознавания
читателем в себе потенциального преступника. Тем не менее, читатель проходит эту «инициацию» недобровольно: он оказывается насильно втянутым в травмирующий опыт чтения.
ЛИТЕРАТУРА
1. Вишлев О.В. Ночь длинных ножей // Большая российская энциклопедия: в 35 т. / гл. ред. Ю.С. Осипов. Т. 23. М., 2013. С. 364-365.
2. Даниленко И. Способы постмодернистской реинтерпретации исторического документа в романе Джонатана Литтелла «Благоволительницы» // Филология и культура = Philology and Culture. 2018. № 4 (54). С. 141-152.
3. Зенкин С. Джонатан Литтелл как русский писатель // Иностранная литература. 2008. № 12. С. 200-211.
4. Ковалева Е.К. Проблема читателя: основные аспекты // Науковi записки Харшвського нацюнального педагопчного ушверситету iменi Г.С. Сковороди. Сер.: Лггературознавство. 2011. № 2 (2). С. 162-173.
5. Литтелл Д. Благоволительницы: роман. М., 2014.
6. Мещерякова Л.А. «Преисподняя» в «Благоволительницах» Д. Литтелла: нарративные стратегии фантастического дискурса // Современный ученый. 2018. № 1. С. 46-49.
7. Неретина С.С. Лермонтов и Литтелл: семантика повторов // Культура и искусство. 2015. № 2. С. 157-170.
8. Татаринов А.В. Мировоззренческие стратегии в современном американском романе // Российский гуманитарный журнал. 2015. № 5. С. 395-406.
9. Хене Х. Черный орден СС. История охранных отрядов. М., 2003.
10. Эко У Роль читателя: исследования по семиотике текста / пер. с англ. и итал. С.Д. Серебряного. СПб., 2005.
11. Яусс Х.-Р. История литературы как провокация литературоведения / пер. с нем. и предисл. Н. Зоркой // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 34-84.
12. Яусс Х.-Р. К проблеме диалогического понимания / пер. с нем. Е.А. Богатыревой // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 97-106.
13. Delorme J. Les Bienveillantes: une parole qui donne la voix au bourreau // Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément. Cambridge, 2010. Р. 31-46.
14. Ferdjani Y. Les Bienveillantes: Le National-socialisme comme mal métaphysique // Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément. Cambridge, 2010. Р. 263-277.
15. Viard B. Les silences des Bienveillantes // Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément. Cambridge, 2010. Р. 73-86.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Danilenko I. Sposoby postmodernistskoy reinterpretatsii istoricheskogo dokumenta v romane Dzhonatana Littella "Blagovolitel'nitsy" [The Ways of
Postmodernist Reinterpretation of a Historical Document in Jonathan Littell's Novel "The Kindly Ones"]. Filologiya i kul'tura. Philology and Culture, 2018, no. 4 (54), pp. 141-152. (In Russian).
2. Jauft H.-R. Istoriya literatury kak provokatsiya literaturovedeniya [The History of Literature as a Literary Provocation]. Novoye literaturnoye obozreniye, 1995, no. 12, pp. 34-84. (Translated from German to Russian by N. Zorkaya).
3. Jauft H.-R. K probleme dialogicheskogo ponimaniya [Towards an Issue of Dialogical Understanding]. Voprosy filosofii, 1994, no. 12, pp. 97-106. (Translated from German to Russian by E.A. Bogatyreva).
4. Kovaleva E.K. Problema chitatelya: osnovnyye aspekty [The Problem of the Reader: Basic Aspects]. Naukovi zapysky Kharkivs'koho natsional'noho pedahohichnoho universytetu imeni H.S. Skovorody, Series: Literaturoznavstvo, 2011, no. 2 (2), pp. 162-173. (In Russian).
5. Meshcheryakova L.A. "Preispodnyaya" v "Blagovolitel'nitsakh" D. Littella: narrativnyye strategii fantasticheskogo diskursa ["The Underworld" in J. Littell's "Les Bienweillantes": Narrative Strategies of Fantastic Discourse]. Sovremennyy uchenyy, 2018, no. 1, pp. 46-49. (In Russian).
6. Neretina S.S. Lermontov i Littell: semantika povtorov [Lermontov and Littell: the Semantics of Repetitions]. Kultura i iskusstvo, 2015, no. 2, pp. 157-170. (In Russian).
7. Tatarinov A.V. Mirovozzrencheskiye strategii v sovremennom amerikanskom romane [The Worldview Strategies in Modern American Novel]. Rossiyskiy gumanitarnyy zhurnal, 2015, no. 5. pp. 395-406. (In Russian).
8. Zenkin S. Dzhonatan Littell kak russkiy pisatel' [Jonathan Littell as a Russian Writer]. Inostrannaya literatura, 2008, no. 12, pp. 200-211. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
9. Delorme J. Les Bienveillantes: une parole qui donne la voix au bourreau ["The Kindly Ones": a word that gives voice to the executioner]. Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément [Les Bienveillantes de Jonathan Littell. Murielle Lucie Clément (ed.)]. Cambridge, 2010, pp. 31-46. (In French).
10. Ferdjani Y. Les Bienveillantes: Le National-socialisme comme mal métaphysique ["The Kindly Ones": National Socialism as a Metaphysical Evil]. Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément [Les Bienveillantes de Jonathan Littell. Murielle Lucie Clément (ed.)]. Cambridge, 2010, pp. 263-277. (In French).
11. Viard B. Les silences des Bienveillantes [The Silences of "The Kindly Ones"]. Les bienveillantes de Jonathan Littell: Études réunies par Murielle Lucie Clément [Les Bienveillantes de Jonathan Littell. Murielle Lucie Clément (ed.)]. Cambridge, 2010, pp. 73-86. (In French).
(Monographs)
12. Eco U. (author), Serebryanyy S.D. (ed.). Rol' chitatelya: issledovaniya po
semiotike teksta [The Role of the Reader: Research into the Semantic of a Text]. St. Petersburg, 2005. (Translated from English and Italian to Russian by S.D. Serebryanyy).
Жиронкина Евгения Сергеевна, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина.
Аспирант кафедры русской и зарубежной литературы, Уральский гуманитарный институт. Научные интересы: теория литературы, рецептивная эстетика, современная зарубежная литература, французская литература.
E-mail: PastorJoseph@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0002-2346-9368
Evgeniya S. Zhironkina, Ural Federal University.
Postgraduate student at the Department of Russian and Foreign Literature, Ural Institute of Humanities. Research interests: theory of literature, reader-response criticism, modern foreign literature, French literature.
E-mail: PastorJoseph@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0002-2346-9368
