CC BY
25ИМПЕРИЯ И НАЦИОНАЛИЗМ НА ВОЙНЕ (Реферат)
THE EMPIRE AND NATIONALISM AT WAR / Ed. by E. Lohr, V. Tolz, A. Semyonov, M. von Hagen. -Bloomington: Slavica Publishers, 2014. - XVI, 288 p. -(Russia's Great War and revolution; vol. 2).
Сборник, выпущенный в рамках масштабного международного проекта «Великая война и революция в России, 1914-1922», представляет собой второй том из запланированной серии изданий1. Цель проекта, в котором участвуют ученые из Великобритании, Северной Америки, России, европейских и азиатских стран, а также из Австралии, - ознакомить как специалистов, так и широкую читательскую аудиторию с новейшими достижениями мировой историографии (с. Х).
В предисловии к сборнику американский историк Р. Г. Суни (Мичиганский университет) определил его тему как «возвращение империи» в исследования Первой мировой войны. Актуальность такого подхода определяется тем обстоятельством, что тогда произошло падение континентальных империй в Европе. Вторая ми-
1 Первый том: Russian culture in war and revolution, 1914-22 / Ed. by M. Frame, B. Kolonitskii, S.G. Marks, M.K. Stockdale. - Bloomington: Slavica, 2014. - (Russia's Great War and revolution; vol. 1). - Bk. 1: Popular culture, the arts, and institutions. - XXIII, 426 p.: ill.; Bk. 2: Popular culture, identities, mentalities, and memory. - XXIII, 370 p.: ill. Третий том: Russia's home front in war and revolution, 1914-22. - Bloomington: Slavica, 2015-2016. - (Russia's Great War and revolution; vol. 3). - Bk. 1: Russia's revolution in regional perspective / Ed. by S. Badcock, L.G. Novikova, A.B. Retish. - 2015. - XX, 404 p.; Bk. 2: The experience of war and revolution / Ed. by A. Lindenmeyr, Chr. Read, P. Waldron. - 2016. - XVIII, 511 p.: ill. Сайт проекта: http://russiasgreatwar.org/index.php.
ровая война, добавляет он, произвела тот же эффект в отношении морских колониальных империй.
Распад империй под натиском освободительных движений и образование новых национальных государств, пишет Суни, было принято описывать как «естественный» процесс, в ходе которого «архаичные» империи уступили место «современным» нациям. Считалось, что две этих государственных формы несовместимы (с. 1-2). Однако современные исследования демонстрируют куда более сложные их взаимоотношения и даже позволяют в некоторых случаях предположить, что «национальное освобождение заканчивалось образованием мини-империй, замаскированных под национальное государство», как это произошло с Польшей (с. 4).
Возвращаясь к ленинским определениям Первой мировой войны как империалистической, захватнической, хищнической, как борьбы за передел мира и капитала, Суни замечает, что Ленин был «не так уж неправ». Пусть современные авторы и используют другую терминологию, однако и они признают, что центральное место в Великой войне занимал кровавый конфликт империй и наций, который привел к слому вековых монархий и рождению на их обломках новых государств. Этот феномен по-прежнему не поддается простым объяснениям, и путь к его пониманию лежит в признании значимости империй (с. 7).
Открывает сборник статья Марка фон Хагена (университет штата Аризона) о Восточном фронте, который рассматривается в русле концепции «переплетающейся истории» (entangled histories, histoire croisée), уделяющей основное внимание связям, заимствованиям и взаимодействиям. По мнению автора, именно интенсивность связей, существовавших в мирное время между Германией, монархией Габсбургов, Россией, Османской империей и Сербией, обусловила ту форму, в которой разворачивалась война, значительно усилив ее разрушительный характер. «Мириады переплетений» в итоге привели к тому, что конфликт на Восточном фронте продлился до 1922-1923 гг., а послевоенная реконфигурация этого региона оказалась столь радикальной, пишет М. фон Хаген (с. 10-11).
Подчеркивая сложность этноконфессионального и демографического состава рассматриваемых государств, автор указывает на тот факт, что на протяжении долгого времени их политические цели заключались в перекраивании границ за счет соседей-соперников. Однако при всей напряженности отношений между ними существовали и тесные связи, причем зачастую на личном уровне - особенно в военной и дипломатической сферах, не говоря
уже о династическом родстве. «Переплетения» в экономике были также исключительно сильны и касались не только внешней торговли, иностранных концессий и инвестиций капитала, но и рынка труда. Так, накануне войны в Германии трудилось 1 млн 200 тыс. иностранных рабочих, в основном польских, из них в промышленности - 700 тыс. человек. Торговля с Германией составляла половину внешнеторгового оборота Российской империи, а немецкий капитал - 20% всех прямых иностранных вложений в ее экономику (с. 16-17).
Не менее сильными были культурные, религиозные и идеологические «переплетения». По словам М. фон Хагена, наряду с милитаристской культурой (колыбелью которой считалась Германия) широкое распространение получили, с одной стороны, транснациональные движения - такие, как панславизм, пангерманизм, пантюркизм и сионизм, с другой - националистические движения за создание «великих» Сербии, Болгарии, Румынии, Греции и др. Широкие интернациональные связи были характерны для разнообразных политических движений, прежде всего социалистических, а также для суфражизма. Однако немецкая социал-демократия пестовала образ врага в лице самодержавной России, что в 1914 г. дало основания для перехода социалистов и Германии, и Австрии на позиции защиты от «русской агрессии» (с. 18-19). В сфере религии, отмечает автор, усилия Ватикана, Габсбургов, Российской и Османской империй по защите религиозных меньшинств в других странах переплетались с экуменическими проектами по объединению христиан.
В годы войны возникают «переплетения» иного порядка, такие как насильственные миграции и оккупация территорий противника. Автор сравнивает политику оккупационных режимов Германии, Австрии и Российской империи, которые, как он подчеркивает, стремились реализовать на оккупированных землях то, что было невозможно сделать внутри страны. При этом все они разыгрывали националистическую карту, пытаясь привлечь на свою сторону этноконфессиональные меньшинства и обещая им те или иные привилегии. Формы управления оккупированными территориями изменялись по мере того, как менялся общий контекст. В 1915-1916 гг. ситуация стала иной после серии депортаций, арестов, казней, массового бегства с территорий Польши, Галиции и Украины евреев, поляков и украинцев, представителей местных элит, церковных иерархов (с. 33). Затем последовали революция в Петрограде, Брестский мир, которые также коренным образом ме-
няли контекст, в котором действовали германский и австрийский оккупационные режимы в этом регионе.
С точки зрения «переплетений», возникших в период Первой мировой войны, автор рассматривает и проблему военнопленных, которые составляли значительную группу в количественном отношении. На Восточном фронте их было 6 млн человек (на Западном - 2 млн 500 тыс.), подавляющее большинство служили в русской и австро-венгерской армиях (с. 36). Труд военнопленных сразу же стал активно использоваться в сельском хозяйстве и промышленности, главным образом на строительстве дорог и добыче полезных ископаемых.
Особое внимание автор уделил «имперскому антиколониализму», который наиболее активно практиковался Германией и заключался в разжигании национализма среди «угнетенных народов» Российской империи. Одним из его проявлений стало создание «национальных» лагерей для военнопленных, где проводились мероприятия по их «культурному развитию». В свою очередь, российский Генштаб высказал идею о создании национальных военных частей из пленных, принадлежащих к этническим меньшинствам, которые воевали бы против своих государств. Идея была реализована после 1917 г., когда Чехословацкий корпус сыграл решающую роль в разжигании Гражданской войны в России (с. 42).
М. фон Хаген перечисляет основные вехи установления мира и проведения границ на территории бывшего Восточного фронта, где военные действия не утихли окончательно и после заключения Лозаннского мирного договора в 1923 г. Он указывает на значимость «переплетений» военного времени, в частности, «наследия» в виде военнопленных и беженцев, проблемой репатриации которых занимались все участники войны. Поскольку перед возникавшими в ходе войны новыми государственными образованиями стояла проблема создания собственных армий, началась острая конкуренция за военнопленных, находившихся на их территории. Большевики, в частности, рекрутировали десятки тысяч пленных, включая венгров, для борьбы с силами «международной и внутренней контрреволюции» (с. 46).
По мнению автора, именно беженцы и военнопленные в значительной степени способствовали радикализации ситуации, однако революция 1917 г. и антивоенная политика Советской России также внесли большой вклад в ее обострение. Кратковременная победа революционных левых сил в Венгрии, Баварии, Западной Украине, а также в Риге, Таллине, Хельсинки и др. привела к мо-
билизации крайне правых националистов. Результатом этих гражданских войн, сильно различавшихся по своему масштабу, стала трансформация общества, экономики и политики куда более значительная, чем в государствах, воевавших на Западном фронте. Ещё одна особенность, отличавшая Восточный фронт, пишет М. фон Ха-ген, заключалась в том авторитете, который приобрели там военные. В итоге после окончания войны к власти в Германии, Польше, Венгрии и других странах пришли ее участники и герои (с. 46-47).
В статье Джошуа Санборна (Лафайет-колледж, Пенсильвания) доказывается, что крушение Российской, Османской и Габсбургской империй представляло собой проявление процесса деколонизации, который происходил в годы Великой войны почти во всей Восточной и Южной Европе и на Среднем Востоке. Автор утверждает, что термин «деколонизация», которым обычно обозначают освобождение колоний от власти «белого человека» после Второй мировой войны, достаточно широк, и его вполне уместно применить к анализу реалий 1914-1922 гг. Он позволяет посмотреть на события Великой войны и революции как на многофакторный стадиальный процесс, который начался задолго до убийства в Сараево, и перестать сосредоточиваться на том, что происходило в Берлине, Лондоне и Париже (в то время как кризис разворачивался на Балканах). По мнению Санборна, главный конфликт в годы Первой мировой войны заключался вовсе не в том, кто будет осуществлять империалистический контроль в мире - под вопрос было поставлено само существование контроля такого рода (с. 53).
Предложенный угол зрения, пишет автор, дает возможность иначе рассмотреть проблему национализма в Восточной Европе. Прежний акцент на национально-освободительных движениях, формировании этнического самосознания и идеологии основывался на линейном представлении о борьбе между нацией и империей. Однако эта модель не в состоянии описать сложные процессы, ведущие к достижению национальной независимости, так же как и дать удовлетворительное объяснение обострению конфликтов сразу после ее обретения. Автор указывает на такой факт, как осуществление многонациональными империями в годы Первой мировой войны поддержки антиимпериалистических движений на периферийных территориях противника. Кроме того, добавляет он, в результате деколонизации возникали не этнонациональные, а новые многонациональные государства, о чем свидетельствуют сами их названия: Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словен (с. 54).
Санборн выделяет общеисторическую модель деколонизации, состоящую из трех фаз. Первая из них - «вызов империи» (imperial challenge) - представляет собой период формирования антиимпериалистических политических движений. Вторая - «несостоятельность государства» (state failure) - означает, что способность эффективно управлять, в том числе обеспечивать функционирование общества и экономики и контролировать насилие, резко падает. В результате наступает третья фаза - «социальная катастрофа» (social disaster), которая при ряде условий может привести к «апокалиптическому штопору» - в случае Российской империи это была Гражданская война (с. 56-58)1.
Отмечая, что наиболее далеко процесс деколонизации накануне Первой мировой войны продвинулся на Балканах, Санборн сосредоточивает внимание на западных окраинах Российской империи - Финляндии, Польше и Украине, которые специалисты обычно не склонны включать в колониальное пространство. «Вызов империи», пишет он, был брошен Польшей еще в период ее разделов, однако вплоть до 1914 г обретение независимости виделось идеологами национального движения как весьма отдаленная цель. То же самое можно было сказать и о Финляндии, Украине и Белоруссии.
Первый шаг к банкротству государства, пишет Санборн, сделали не националисты и не наступавшая германская армия, а Николай II, объявивший 29 июля 1914 г. военное положение на территориях к западу от Днепра и в других областях, включая столицу. Теперь вместо разветвленной бюрократической структуры управление территорией, превышавшей по своей площади Германию, осуществляли буквально несколько человек, сама же структура стремительно разваливалась: гражданские чиновники спешно покидали свои посты. На деле это означало, что имперское правительство добровольно отреклось от своей власти, оставив ее в руках местного населения. Ставка осуществляла общее руководство крайне неумело, особенно в вопросах экономических, пишет Сан-борн. В итоге наблюдалось неуклонное ослабление государства, в прифронтовых зонах стремительное, в тылу этот процесс происходил медленнее, однако отступление 1915 г. ускорило его. Тем не менее Финляндия и Правобережная Украина, как и основная часть Европейской России, ощутили на себе бедствия военного времени только к началу 1917 г. Именно к этому времени, по словам автора,
1 Подробнее см. реф. в настоящем сборнике. - Прим. реф.
метастазы кризиса власти, который испытывали прифронтовые зоны, распространились в масштабах всей империи и привели к банкротству государства (с. 68).
Затем наступила социальная катастрофа, которая означала на практике обнищание и разруху, эпидемии и, главное, всплеск насилия на самых разных уровнях и в разных сферах. И в Финляндии, и на Украине падение царской власти привело не к освобождению, а к росту политического и бытового насилия. За объявлением независимости Финляндии последовала короткая, но жестокая гражданская война, Украина же стала ареной боевых действий, которые разворачивались по всей ее территории, а не только на линиях фронта. К октябрю 1917 г. она была «успешно милитаризована», во многом благодаря наводнявшим ее бандам дезертиров, и насилие стало там «политической разменной монетой», пишет Санборн. Ситуация не стабилизировалась и после того, как делегаты Центральной рады в январе 1918 г. успешно провели переговоры с Германией в Брест-Литовске, обеспечив себе поддержку в борьбе с большевиками; в ноябре 1918 г. немцы ушли, а политическое насилие на Украине развернулось в еще больших масштабах. Оккупированная Польша находилась в несколько ином положении, однако и там после получения формальной независимости в 1919 г. произошло шесть войн, и окончательно ситуация стабилизировалась только после захвата власти Пилсудским в 1926 г. (с. 70).
Процесс деколонизации в Восточной Европе, подводит итог автор, состоял из множества процессов, имперских и антиимперских по своей природе. Война, пишет он, была исключительно сложным взаимодействием между империями, стремившимися дестабилизировать друг друга, и политическими движениями, жаждущими помощи, но не уверенными в исходе войны (с. 71).
В статье «Роль Первой мировой войны в состязании между украинским и всероссийским национализмом» Алексей Миллер (Европейский университет, Санкт-Петербург) уделяет большое внимание довоенной ситуации, которая остается, по его словам, недостаточно изученной. Он приходит к заключению, что широко распространенное представление о том, что война устранила преграды для уже достаточно сформировавшегося украинского движения, безосновательно. В то же время война (первый год которой отмечен всплеском русского национализма) имела двойственный эффект в отношении региональных национализмов. С одной стороны, усилился репрессивный компонент в политике властей, с
другой - возникла атмосфера неопределенности, побуждавшая строить фантастические планы о будущем той или иной нации в послевоенной Европе.
В первые же месяцы войны оккупация Галиции продемонстрировала особое внимание империй к этничности: русские проводили политику подавления украинцев и греко-католической церкви (включая арест митрополита Шептицкого), австрийцы отправляли в концентрационные лагеря прорусски настроенных русинов. По словам автора, после отступления 1915 г. произошел серьезный сдвиг в соотношении сил всероссийского и украинского национализма. После эвакуации из Галиции более 100 тысяч тех, кто симпатизировал русским, оккупационные власти ликвидировали организации русских националистов на этой территории и стали финансировать украинское движение. Это в значительной мере подорвало престиж России в глазах неполитизированной части населения, в основном крестьянства (с. 84).
В 1917 г., когда произошло крушение имперского центра, для противодействия развалу армии под влиянием пропаганды большевиков и в условиях массового дезертирства Верховное командование предложило политику ее «национализации». По мнению Миллера, создание национальных частей имело колоссальные последствия для Белоруссии, Украины и Бессарабии, которые в полной мере проявились после большевистского переворота. Эпоха революционного кризиса превратила армию в независимого игрока. И когда в 1918 г. мировая война в Восточной Европе трансформировалась в ряд гражданских войн, немалое место в них занимали конфликты полувоенных соединений, сражавшихся за те или иные «этнические» территории. Эфемерность возникавших на Украине государств (гетманство Скоропадского, Директория Петлюры) свидетельствовала о пределах возможностей украинского национализма, пишет автор, замечая, что Нестор Махно, пользовавшийся немалой поддержкой населения, вообще не использовал украинскую риторику. По его мнению, исторические данные свидетельствуют о том, что причины распада империи следует искать всё-таки в центре, а не в антиимпериалистических движениях на периферии (с. 87).
В статье Эрика Лора (Американский университет, г. Вашингтон) предложен новый термин «военный национализм» (по аналогии с «военным коммунизмом»), который подразумевает альтернативный подход к проблеме национализма. Ведущие теоретики Э. Геллнер, Б. Андерсон и др. сосредоточивали внимание на соци-
альных, интеллектуальных и культурных предпосылках созревания национализма в процессе модернизации. По мнению Лора, гораздо лучше объясняют особенности национализма «менее знаменитые» теории, которые считают его чем-то внешним, «приписываемым» людям в те или иные исторические периоды, имеющие мобилизующий эффект (чаще всего в экстремальные моменты распада государства или войны). «Национальность» в таких случаях кристаллизуется внезапно, становится формой мировоззрения и основой для индивидуальных и коллективных действий. Термин «военный национализм» побуждает мыслить именно в этом направлении, особенно когда речь идет о Первой мировой войне, «мобилизовавшей экономику, армию, этнические сообщества и политические движения в Российской империи самым беспрецедентным образом» (с. 93).
Автор обращает внимание на два ключевых аспекта военного национализма - пространственный (он разворачивался на западных окраинах империи) и институциональный (армия стала главным вершителем судеб населения в этих областях). На смену опытным администраторам пришли военные, ничего не знающие о местных условиях, но, главное, имеющие своей задачей не управление, а победу в войне (с. 94).
Обобщая имеющиеся исследования оккупационной политики России и проблемы беженства, Э. Лор приходит к выводу, что национальность с первых же дней стала главным критерием классификации населения. Однако если для беженцев национальность была категорией культурной и этнической, основой для их объединения в сообщества и землячества, то для миллионов других это был вопрос формального гражданства. С началом войны Российская империя (как и другие воюющие державы) предприняла шаги по интернированию вражеских подданных. Довольно быстро эта по существу военная акция превратилась в массовую кампанию «искоренения» иностранцев. Получив неограниченное право на депортацию, проведение реквизиций и секвестров, военные реализо-вывали его исключительно активно в прифронтовых зонах и в столицах. Под давлением командования, а также патриотической прессы гражданские власти занялись ликвидацией иностранного участия в экономике, в результате чего были закрыты тысячи мелких предприятий и целый ряд крупных корпораций (с. 97).
На примере борьбы с «засильем иностранцев» в предпринимательстве и сельском хозяйстве, нацеленной, как пишет автор, на передел собственности (в том числе земли) и передачу контроля в
экономике этническим русским, в статье формулируются отличия национализма мирного времени от военного. Призывы подобного содержания звучали и раньше, пишет автор, однако война дала мощную мотивацию и инструменты в виде депортаций, экспро-приаций и низового насилия, позволивших претворить националистическую пропаганду в жизнь. Националистическая мобилизация военного времени создала новый контекст для погромов, направленных на «коммерческие диаспоры» немцев, поляков, евреев.
По мнению автора, концепт «военного национализма» даже в большей степени полезен для изучения Гражданской, а не Первой мировой войны. Именно тогда польская, украинская и другие национальные армии воевали с белыми, красными и зелёными, а национализм военного времени достиг своих экстремальных значений (с. 106).
Статья Марко Буттино (Туринский университет) посвящена совершенно другому региону - Средней Азии, которую принято считать «внутренней» колонией Российской империи. Автор поставил своей целью показать «калейдоскоп локальных революций», начиная с Туркестанского восстания 1916 г. и заканчивая взятием большевиками Хивы в августе 1920 г. Он последовательно описывает восстание, разразившееся летом 1916 г. в ответ на приказ о мобилизации, и его жестокое подавление, означавшее конец старых форм российского колониализма; «русскую революцию» в Ташкенте, начавшуюся с «бабьих бунтов» и завершившуюся захватом власти в сентябре 1917 г. революционным солдатским комитетом; провозглашение умеренными политическими силами мусульманской автономии в Коканде; «революции» армянской диаспоры, видевшей в русских защиту от мусульманства, и военнопленных (в основном австро-венгров), поддержавших большевиков в 19181919 гг., в том числе при взятии Коканда; восстание в 1918 г. русских колонистов-земледельцев против политики большевистского правительства в Ташкенте и одновременно против казахов, вымиравших в этот период от голода.
Характерной особенностью этих локальных «революций» являлось то, что многие их участники легко переходили на сторону «противника», если это им было выгодно, пишет М. Буттино (с. 121-122). По мнению автора, большая часть этих выступлений представляла собой реакцию местного населения на «хаос, насилие и голод», так что их вполне можно интерпретировать как попытки восстановить порядок и защититься в ситуации, которая становилась всё более угрожающей. В качестве наиболее яркого
примера приводится басмаческое движение, направленное в первую очередь на получение контроля над территорией и ресурсами. Только в 1919 г. оно стало частью неудавшейся «антиколониальной революции», которую начали мусульманские коммунисты. В то же время главной целью большевистской революции в Туркестане являлось укрепление господствующих позиций русского колониального меньшинства, утверждает Буттино. В контексте Средней Азии, пишет он, большевистская революция на деле являлась колониальной контрреволюцией и препятствовала деколонизации.
Влияние Первой мировой войны на образ Бессарабии (ее российской части) в публичном дискурсе России и Румынии, а также последствия «мобилизации этничности» 1914-1917 гг. рассматриваются в статье Андрея Куско (Государственный университет Молдовы). По мнению автора, сочетание таких факторов, как тяготы войны, падение империи, геополитические обстоятельства (в частности, возникновение независимого украинского государства), а также изменение местной «политики идентичности» в условиях политизации масс привели к неожиданному, но единственно возможному в 1918 г. результату - интеграции Бессарабии в «Великую Румынию».
Национально-государственному строительству на Украине в 1917-1918 гг. посвящена статья Борислава Черняева (университет Ньюкасла, Великобритания) «Украинизация и ее противоречия в контексте Брест-Литовской системы», в которой усилия по прекращению войны на Восточном фронте и создание украинского государства связываются воедино. Илья Герасимов (журнал «Ab imperio») в статье «Чего ожидали от войны русские прогрессисты» обратился к изучению взглядов ведущих русских либералов на империю, национализм и колониализм. Сергей Глебов (Смит-колледж) рассмотрел антиколониальные идеи евразийцев, резко критиковавших в послевоенные годы европоцентризм. Статьи Томаса Балкелиса (Вильнюсский университет) и Веры Тольц (Манчестерский университет) посвящены памяти о Великой войне в Литве и в современной России.
О.В. Большакова
