CC BY
48
мых "темных силах"» (с. 83). В результате «вместо того, чтобы быть главным источником патриотизма, монархия к январю 1917 г. рассматривалась как главное препятствие к победе» (с. 344).
Помимо характерных для военного времени проблем, «ключевая дилемма» для российской имперской власти заключалась в том, «как легитимизировать государство континентального масштаба в эпоху национализма» (с. 360). Необходимость общественного единения перед внешними вызовами вынуждала империи схожего с Россией типа (Австро-Венгрия, Турция) разрешить и даже поощрять развитие национального самосознания для воспитания общеимперского патриотизма. Однако эти усилия в годы Первой мировой войны потерпели поражение в силу хрупкости и неустойчивости архаичных форм политического и общественного устройства, характерных для стран «второго мира» в начале ХХ в.
И.К. Богомолов
2017.02.011. ИМПЕРИЯ И НАЦИОНАЛИЗМ НА ВОЙНЕ. The Empire and nationalism at war / Ed. by Lohr E., Tolz V., Se-myonov A., von Hagen M. - Bloomington: Slavica Publishers, 2014. -XVI, 288 p.
Ключевые слова: Первая мировая война; национализм; империи; «имперский антиколониализм»; деколонизация.
Выпущенный в рамках масштабного международного проекта «Великая война и революция в России, 1914-1922» сборник -первый том из запланированной серии изданий. Цель проекта, в котором участвуют ученые из Великобритании, Северной Америки, России, западноевропейских и азиатских стран, а также из Австралии, - ознакомить как специалистов, так и широкую читательскую аудиторию с новейшими достижениями мировой историографии (с. Х).
В предисловии к сборнику американский историк Р.Г. Суни (Мичиганский ун-т) определил его тему как «возвращение империи» в исследования Первой мировой войны. Актуальность такого подхода определяется тем, что тогда произошло падение континентальных империй в Европе; Вторая мировая война, добавляет он, оказала тот же эффект на морские колониальные империи. Распад империй под натиском освободительных движений и образование
новых национальных государств, пишет Суни, было принято описывать как «естественный» процесс, в ходе которого «архаичные» империи уступили место «современным» нациям. Считалось, что две этих государственных формы несовместимы (с. 1-2). Однако современные исследования демонстрируют куда более сложные их взаимоотношения и даже позволяют в некоторых случаях предположить, что «национальное освобождение заканчивалось образованием мини-империй, замаскированных под национальное государство», как это произошло с Польшей (с. 4).
Возвращаясь к ленинским определениям Первой мировой войны как империалистической, захватнической, хищнической, как борьбы за передел мира и капитала, Суни замечает, что Ленин был «не так уж неправ». Пусть современные авторы и используют другую терминологию, однако и они признают, что центральное место в Великой войне занимал кровавый конфликт империй и наций, который привел к слому вековых монархий и рождению на их обломках новых государств. Этот феномен по-прежнему не поддается простым объяснениям, и путь к пониманию лежит в признании значимости империй (с. 7).
Открывает сборник статья Марка фон Хагена (Ун-т штата Аризона) о Восточном фронте, который рассматривается в русле концепции «переплетенных историй» («entangled histories», «histoire croisee»), уделяющей основное внимание связям, заимствованиям и взаимодействиям. По мнению автора, именно интенсивность связей, существовавших в мирное время между Германией, монархией Габсбургов, Россией, Османской империей и Сербией, обусловила ту форму, в которой разворачивалась война, значительно усилив ее разрушительный характер. «Мириады переплетений» в итоге привели к тому, что конфликт на Восточном фронте продлился до 1922-1923 гг., а послевоенная реконфигурация этого региона оказалась столь радикальной, пишет М. фон Хаген (с. 10-11).
Подчеркивая сложность этноконфессионального и демографического состава рассматриваемых государств, автор указывает на тот факт, что на протяжении долгого времени их политические цели заключались в перекраивании границ за счет соседей-соперников. Однако при всей напряженности отношений, между ними существовали и тесные связи, причем зачастую на личном уровне - особенно в военной и дипломатической сферах, не говоря
уже о династическом родстве. «Переплетения» в экономике были также исключительно сильны и касались не только внешней торговли, иностранных концессий и инвестиций капитала, но и рынка труда. Так, накануне войны в Германии трудились 1,2 млн иностранных рабочих, в основном польских, из них в промышленности - 700 тыс. человек. Торговля с Германией составляла половину внешнеторгового оборота Российской империи, а немецкий капитал - 20% всех прямых иностранных вложений в ее экономику (с. 16-17).
Не менее сильными были культурные, религиозные и идеологические «переплетения». По словам автора, наряду с милитаристской культурой (колыбелью которой считалась Германия), широкое распространение получили, с одной стороны, транснациональные движения - такие, как панславизм, пангерманизм, пантюркизм и сионизм, с другой - националистические движения за создание «великих» Сербии, Болгарии, Румынии, Греции и др. Широкие интернациональные связи были характерны для разнообразных политических движений, прежде всего социалистических, а также для суфражизма. Однако немецкая социал-демократия пестовала образ врага в лице самодержавной России, что в 1914 г. дало основания для перехода социалистов и Германии, и Австрии на позиции защиты от «русской агрессии» (с. 18-19). В сфере религии, отмечает автор, усилия Ватикана, Габсбургов, Российской и Османской империй по защите религиозных меньшинств в других странах переплетались с экуменическими проектами по объединению христиан.
В годы войны возникают «переплетения» иного порядка, такие как насильственные миграции и оккупация территорий противника. Автор сравнивает политику оккупационных режимов Германии, Австрии и Российской империи, которые, как он подчеркивает, стремились реализовать на оккупированных землях то, что было невозможно сделать внутри страны. При этом все они разыгрывали националистическую карту, пытаясь привлечь на свою сторону эт-но-конфессиональные меньшинства и обещая им те или иные привилегии. Формы управления оккупированными территориями изменялись по мере того, как менялся общий контекст. В 1915-1916 гг. ситуация стала иной после серии депортаций, арестов, казней, массового бегства с территорий Польши, Галиции и Украины евреев, поляков и украинцев, представителей местных элит, церковных иерархов (с. 33). Затем последовали революция в Петрограде, Бре-
стский мир, которые также коренным образом меняли контекст, в котором действовали германский и австрийский оккупационные режимы в этом регионе.
Политика Германии на оккупированных территориях Польши, Литвы, Курляндии и Западной Белоруссии (получивших название Ober Ost), так же как и Австрии в Сербии, имела свои особенности. Но во всех случаях, пишет автор, оккупанты оказались в сильнейшей степени вовлечены в сложные и конфликтные отношения с местными национально-освободительными движениями, а их политика имела «волновой эффект», распространяясь и на другие территории. Так, практики надзора, цензуры, поиска «политически неблагонадежных» (шпиономания) из военных зон распространялись и на территории самих воюющих держав (с. 34).
С точки зрения «переплетений», возникших в период Первой мировой войны, автор рассматривает проблему военнопленных, которые составляли значительную группу в количественном отношении. На Восточном фронте их было 6 млн человек (на Западном -2,5 млн), подавляющее большинство служили в русской и австро-венгерской армиях (с. 36). Труд военнопленных сразу же стал активно использоваться в сельском хозяйстве и промышленности, главным образом на строительстве дорог и добыче полезных ископаемых. Результатом стало основательное их знакомство с местными условиями и культурой, пишет автор, интеграция в местную жизнь, вплоть до создания семей. Судьба десятков тысяч смешанных браков, которые не приветствовались ни в Австро-Венгрии, ни тем более в Германии, стала предметом переговоров между разными странами, затянувшихся на долгие годы (с. 39).
Особое внимание автор уделил «имперскому антиколониализму», который особенно активно практиковался Германией и заключался в разжигании национализма среди «угнетенных народов» Российской империи. Одним из его проявлений стало создание «национальных» лагерей для военнопленных, где проводились мероприятия по их «культурному развитию». Социал-демократы принимали активное участие в этих программах, поставляя материалы по антивоенной и антиимпериалистической пропаганде. В свою очередь, российский Генштаб высказал идею о создании национальных военных частей из пленных, принадлежащих к этническим меньшинствам, которые воевали бы против своих госу-
дарств. Идея была реализована после 1917 г., когда Чехословацкий легион сыграл решающую роль в разжигании Гражданской войны в России (с. 42). Не была чужда «националистическим экспериментам» и империя Габсбургов, где был создан план объединения национальных украинских и турецких легионов для захвата Кубани и разжигания революции на Украине, который, однако же, так и не был реализован (там же).
М. фон Хаген перечисляет основные вехи установления мира и проведения границ на территории бывшего Восточного фронта, где военные действия не утихли окончательно и после заключения Лозаннского мирного договора в 1923 г. Он указывает на значимость «переплетений» военного времени, в частности «наследия» в виде военнопленных и беженцев, проблемой репатриации которых занимались все участники войны. Поскольку перед возникавшими в ходе войны новыми государственными образованиями стояла проблема создания собственных армий, началась острая конкуренция за военнопленных, находившихся на их территории. Так, автор упоминает о столкновении по этому вопросу между представителями гетмана Скоропадского и Белой армии. В свою очередь большевики рекрутировали десятки тысяч пленных, включая венгров, для борьбы с силами «международной и внутренней контрреволюции» (с. 46).
По мнению автора, именно беженцы и военнопленные в значительной степени способствовали радикализации ситуации, однако революция 1917 г. и антивоенная политика Советской России также внесли большой вклад в ее обострение. Кратковременная победа революционных левых сил в Венгрии, Баварии, на Западной Украине, а также в Риге, Таллинне, Хельсинки и др. привела к мобилизации крайне правых националистов. Результатом этих гражданских войн, сильно различавшихся по своему масштабу, стала трансформация общества, экономики и политики куда более значительная, чем в государствах, воевавших на Западном фронте. Еще одна особенность, отличавшая Восточный фронт, пишет М. фон Хаген, заключалась в том авторитете, который приобрели там военные. В итоге после окончания войны к власти в Германии, Польше, Венгрии и других странах пришли участники и герои войны (с. 46-47).
Взвешивая потенциал «переплетенной истории» в исследовании Первой мировой войны, автор указывает на ее способность осветить сложные, противоречивые аспекты событий, дать зазвучать множеству «голосов» современников и оценить стоявшие перед ними проблемы, которые во многом представляли собой результат исторических связей и «переплетений» (с. 48).
В статье Джошуа Санборна (Лафайет колледж, Пенсильвания) доказывается, что крушение Российской, Османской и Габсбургской империй представляло собой проявление процесса деколонизации, который происходил в годы Великой войны почти во всей Восточной и Южной Европе и на Среднем Востоке. Автор утверждает, что термин «деколонизация», которым обычно обозначают освобождение колоний от власти «белого человека» после Второй мировой войны, достаточно широк, чтобы применить его к анализу реалий 1914-1922 гг. Он позволяет посмотреть на события Великой войны и революции как на многофакторный стадиальный процесс, который начался задолго до убийства в Сараеве, и перестать сосредоточиваться на том, что происходило в Берлине, Лондоне и Париже, в то время как кризис разворачивался на Балканах. По мнению Санборна, главный конфликт в годы Первой мировой войны заключался вовсе не в том, кто будет осуществлять империалистический контроль в мире - под вопрос было поставлено само существование контроля такого рода (с. 53).
Предложенный угол зрения, пишет автор, дает возможность иначе рассмотреть проблему национализма в Восточной Европе. Прежний акцент на национально-освободительных движениях, формировании этнического самосознания и идеологии основывался на линейном представлении о борьбе между нацией и империей. Однако эта модель не в состоянии описать сложные процессы, ведущие к достижению национальной независимости, так же как и дать удовлетворительное объяснение обострению конфликтов сразу после ее обретения. Автор указывает на такой факт, как осуществление многонациональными империями в годы Первой мировой войны поддержки антиимпериалистических движений на периферийных территориях противника. Кроме того, добавляет он, в результате деколонизации возникали не этнонациональные, а новые многонациональные государства, о чем свидетельствуют сами их названия: Чехословакия, Королевство сербов, хорватов и словен.
Однако, действительно, на протяжении всего XIX в. использовалась национальная риторика, и сам выбор терминологии имел серьезнейшие последствия для политических процессов (с. 54).
Санборн выделяет общеисторическую модель деколонизации, состоящую из трех фаз. Первая из них - «вызов империи» (imperial challenge) - представляет собой период формирования антиимпериалистских политических движений. Вторая - «несостоятельность государства» (state failure) - означает, что способность эффективно управлять, в том числе обеспечивать функционирование общества и экономики и контролировать насилие, резко падает. В результате наступает третья фаза - «социальная катастрофа» (social disaster), которая при ряде условий может привести к «апокалиптическому штопору» - в случае Российской империи это была Гражданская война (с. 56-58).
Подчеркивая, что наиболее далеко процесс деколонизации накануне Первой мировой войны продвинулся на Балканах, Сан-борн сосредоточивает внимание на западных окраинах Российской империи - Финляндии, Польше и Украине, которые специалисты обычно не склонны включать в колониальное пространство. «Вызов империи», пишет он, был брошен Польшей еще в период ее разделов, однако вплоть до 1914 г. обретение независимости виделось идеологами национального движения как весьма отдаленная цель. То же самое можно было сказать и о Финляндии, Украине и Белоруссии.
Первый шаг к банкротству государства, пишет Санборн, сделали не националисты и не наступавшая германская армия, а Николай II, объявивший 29 июля 1914 г. военное положение на территориях к западу от Днепра и в других областях, включая столицу. Теперь вместо разветвленной бюрократической структуры управление территорией, превышавшей по своей площади Германию, осуществляли буквально несколько человек, сама же структура стремительно разваливалась: гражданские чиновники спешно покидали свои посты. На деле это означало, что имперское правительство добровольно отреклось от своей власти, оставив ее в руках местного населения. Ставка осуществляла общее руководство крайне неумело, особенно в вопросах экономических, пишет Сан-борн. В итоге наблюдалось неуклонное ослабление государства, в прифронтовых зонах стремительное; в тылу этот процесс происхо-
дил медленнее, однако отступление 1915 г. ускорило его. Тем не менее Финляндия и Правобережная Украина, как и основная часть Европейской России, ощутили на себе бедствия военного времени только к началу 1917 г. Именно к этому времени, по словам автора, метастазы кризиса власти, который испытывали прифронтовые зоны, распространились в масштабах всей империи и привели к банкротству государства (с. 68).
Затем наступила социальная катастрофа, которая означала на практике обнищание и разруху, эпидемии и, главное, всплеск насилия на самых разных уровнях и в разных сферах. И в Финляндии, и на Украине падение царской власти привело не к освобождению, а к росту политического и бытового насилия. За объявлением независимости Финляндии последовала короткая, хотя и жестокая гражданская война, Украина же стала ареной боевых действий, которые разворачивались на всей ее территории, не только на линиях фронта. К октябрю 1917 г. она была «успешно милитаризована», во многом благодаря наводнявшим ее бандам дезертиров, и насилие стало там «политической разменной монетой», пишет Санборн. Ситуация не стабилизировалась и после того, как делегаты Центральной Рады в январе 1918 г. успешно провели переговоры с Германией в Брест-Литовске, обеспечив себе поддержку в борьбе с большевиками; в ноябре 1918 г. немцы ушли, а политическое насилие на Украине развернулось в еще больших масштабах. Оккупированная Польша находилась в несколько ином положении, однако и там после получения формальной независимости в 1919 г. произошло шесть войн, и окончательно ситуация стабилизировалась только после захвата власти Пилсудским в 1926 г. (с. 70).
Процесс деколонизации в Восточной Европе, подводит итог автор, состоял из множества процессов, имперских и антиимперских по своей природе. Война, пишет он, была исключительно сложным взаимодействием между империями, стремившимися дестабилизировать друг друга, и политическими движениями, жаждущими помощи, но не уверенными в исходе войны (с. 71).
В статье «Роль Первой мировой войны в состязании между украинским и всероссийским национализмом» Алексей Миллер (Европейский ун-т, Санкт-Петербург) уделяет большое внимание довоенной ситуации, которая остается, по его словам, недостаточно изученной. Он приходит к заключению, что широко распростра-
ненное представление о том, что война устранила преграды для уже достаточно сформировавшегося украинского движения, безосновательно. В то же время война (первый год которой отмечен всплеском русского национализма) имела двойственный эффект в отношении региональных национализмов. С одной стороны, усилился репрессивный компонент в политике властей, с другой - возникла атмосфера неопределенности, побуждавшая строить фантастические планы о будущем той или иной нации в послевоенной Европе.
В первые же месяцы войны оккупация Галиции продемонстрировала особое внимание империй к этничности: русские проводили политику подавления украинцев и греко-католической церкви (включая арест митрополита Шептицкого), австрийцы отправляли в концентрационные лагеря прорусски настроенных русинов. По словам автора, после отступления 1915 г. произошел серьезный сдвиг в соотношении сил всероссийского и украинского национализма. После эвакуации из Галиции более 100 тыс. тех, кто симпатизировал русским, оккупационные власти ликвидировали организации русских националистов на этой территории и стали финансировать украинское движение. Это в значительной мере подорвало престиж России в глазах неполитизированной части населения, в основном крестьянства (с. 84).
В 1917 г., когда произошло крушение имперского центра, для противодействия развала армии под влиянием пропаганды большевиков и в условиях массового дезертирства Верховное командование предложило политику ее «национализации». По мнению Миллера, создание национальных частей имело колоссальные последствия для Белоруссии, Украины и Бессарабии, которые в полной мере проявились после большевистского переворота. Эпоха революционного кризиса превратила армию в независимого игрока. И когда в 1918 г. мировая война в Восточной Европе трансформировалась в ряд гражданских войн, немалое место в них занимали конфликты полувоенных соединений, сражавшихся за те или иные «этнические» территории. Эфемерность возникавших на Украине государств (гетманство Скоропадского, Директория Петлюры) свидетельствовала о пределах возможностей украинского национализма, пишет автор, замечая, что Нестор Махно, пользовавшийся немалой поддержкой населения, вообще не использовал украинскую рито-
рику. По его мнению, исторические данные свидетельствуют о том, что причины распада империи следует искать все-таки в центре, а не в антиимпериалистических движениях на периферии (с. 87).
В статье Эрика Лора (Американский ун-т, г. Вашингтон) предложен новый термин «военный национализм» (по аналогии с «военным коммунизмом»), который подразумевает альтернативный подход к проблеме национализма. Ведущие теоретики Э. Геллнер, Б. Андерсон и др. сосредоточивали внимание на социальных, интеллектуальных и культурных предпосылках созревания национализма в процессе модернизации. По мнению Лора, гораздо лучше объясняют особенности национализма менее знаменитые теории, которые считают его чем-то внешним, «приписываемым» людям в те или иные исторические периоды, чаще всего в экстремальные моменты распада государства или войны, имеющие мобилизующий эффект. «Национальность» в таких случаях кристаллизуется внезапно, становится формой мировоззрения и основой для индивидуальных и коллективных действий. Термин «военный национализм» побуждает мыслить именно в этом направлении, особенно когда речь идет о Первой мировой войне, «мобилизовавшей экономику, армию, этнические сообщества и политические движения в Российской империи самым беспрецедентным образом» (с. 93).
Автор обращает внимание на два ключевых аспекта военного национализма - пространственный (он разворачивался на западных окраинах империи) и институциональный (армия стала главным вершителем судеб населения в этих областях). На смену опытным администраторам пришли военные, ничего не знающие о местных условиях, но главное, имеющие своей задачей не управление, а победу в войне (с. 94).
Обобщая имеющиеся исследования оккупационной политики России и проблемы беженства, Э. Лор приходит к выводу, что национальность с первых же дней стала главным критерием классификации населения. Однако если для беженцев национальность была категорией культурной и этнической, основой для их объединения в сообщества и землячества, то для миллионов других это был вопрос формального гражданства. С началом войны Российская империя (как и другие воюющие державы) предприняла шаги по интернированию вражеских подданных. Довольно быстро эта по
существу военная акция превратилась в массовую кампанию «искоренения» иностранцев. Получив неограниченное право на депортацию, проведение реквизиций и секвестров, военные реализовы-вали его исключительно активно в прифронтовых зонах и в столицах. Под давлением командования, а также патриотической прессы гражданские власти занялись ликвидацией иностранного участия в экономике, в результате чего были закрыты тысячи мелких предприятий и целый ряд крупных корпораций (с. 97).
На примере борьбы с «засильем иностранцев» в предпринимательстве и сельском хозяйстве, нацеленной, как пишет автор, на передел собственности (в том числе земли) и передачу контроля в экономике этническим русским, в статье формулируются отличия национализма мирного времени от военного. Призывы подобного содержания звучали и раньше, однако война дала мощную мотивацию и инструменты в виде депортаций, экспроприаций и низового насилия, позволивших претворить националистическую пропаганду в жизнь. Националистическая мобилизация военного времени создала новый контекст для погромов, направленных на «коммерческие диаспоры» немцев, поляков, евреев.
По мнению автора, концепт «военного национализма» даже в большей степени полезен для изучения Гражданской, а не Первой мировой войны. Именно тогда польская, украинская и другие национальные армии воевали с белыми, красными и зелеными, а национализм военного времени достиг своих экстремальных значений (с. 106).
Статья Марко Буттино (Туринский ун-т) посвящена совершенно другому региону - Средней Азии, которую принято считать «внутренней» колонией Российской империи. Автор поставил своей целью показать «калейдоскоп локальных революций», начиная с восстания 1916 г. и заканчивая взятием большевиками Хивы в августе 1920 г. Он утверждает, что в контексте Средней Азии большевистская революция на деле являлась колониальной контрреволюцией и препятствовала деколонизации.
Илья Герасимов (журнал «Ab imperio») в крайне содержательной статье «Чего ожидали от войны русские прогрессисты» обратился к изучению взглядов ведущих русских либералов на империю, национализм и колониализм. Сергей Глебов (Смит колледж) рассмотрел антиколониальные идеи евразийцев, резко кри-
тиковавших в послевоенные годы европоцентризм. Статьи Томаса Балкелиса (Вильнюсский ун-т) и Веры Тольц (Манчестерский ун-т) посвящены памяти о Великой войне в Литве и в современной России.
О.В. Большакова
2017.02.012. КИТАНИНА Т.М. РОССИЯ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ 1914-1917 гг.: ЭКОНОМИКА И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: Курс лекций. - СПб.: Гуманитарная академия, 2016. -352 с.
Ключевые слова: Россия; Первая мировая война; Временное правительство; экономическая политика.
Курс лекций д-ра ист. наук, проф. Т.М. Китаниной посвящен развитию экономики России и экономической политике царского и Временного правительств в период Первой мировой войны. Автор рассматривает основные экономические процессы, протекавшие в годы войны, роль государства и оппозиционных общественно-представительных организаций в регулировании военной экономики; раскрывает особенности противоречивого развития национального хозяйственного строя в период, когда Россия оказалась на перепутье исторических дорог.
Книга состоит из введения («От автора») и двух частей («Экономическая политика имперского правительства в первые годы войны: 1914 - середина 1916 г.»; «Экономическая политика имперского и Временного правительств накануне всероссийского общехозяйственного кризиса: середина 1916 - октябрь 1917 гг.», включающих соответственно 10 и 15 лекций.
Т. М. Китанина пишет, что в канун Первой мировой войны экономика России находилась на подъеме, но процесс индустриализации был далек от завершения. В первый год войны в армию были призваны 6 млн человек, вырванных из сферы народного хозяйства. Так был нанесен первый удар по экономике страны. Отдельные отрасли производства лишились до 40% рабочих рук (с. 64). Промышленный потенциал России, пережившей период экономического подъема (1909-1913), несмотря на многие негативные явления, был относительно подготовлен к мобилизационной перестройке.
