CC BY
25
2. Перельмутер В. Предисловие к «Философеме о театре» С. Д. Кржижановского. URL: http://www.sites.utoronto. ca/tsq/04/krzhizhan04.shtml (дата обращения 14.11.2014).
3. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М. : Школа «Языки русской культуры», 1997. 224 с.
4. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 2-е, испр. и доп. М. : Академический Проект, 2001. 990 с.
5. Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте. М.: Ad Marginem; Сталкер, 2002. 288 с.
6. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. 224 с.
7. Померанц Г. С. Метахудожественное мышление. URL: http://www.kultorolog.sbvaronline.comM335-METAHUDOZHE-STVENNOE_MYISHLENIE (дата обращения 19.10.2014).
8. Флоренский П. А. У водоразделов мысли // Флоренский П. А. Соч. : в 2 т. М. : Правда, 1990. Т. 2. 448 с.
9. Фрагменты Гераклита / пер. А. Дынника // Материалисты Древней Греции. М., 1955. Фр. 8, 47. 41-52 с.
© Красноярова Н. Г., 2014
УДК 130.2
ИММАНЕНТНОЕ И КОНТИНУАЛЬНОЕ НАЧАЛА ДЕТСКОГО МЫ
В статье рассматриваются онтологические начала детства, в частности, состояние принадлежности ребенка к миру детей, что обозначено автором через понятие детского Мы. Имманентное и континуальное рассматриваются как основания укоренения ребенка в бытии в опоре на трансцендентное, обеспечивающее возможность выхода ребенка за положенные пределы в его развитии и деятельности и дискретное как особые точки достижений в развитии.
Ключевые слова: детство, ребенок, детское Мы, имманентное, трансцендентное, континуальное, дискретное.
Л. К. Нефедова L. K. Nefiodova
INHERENT AND CONTINUAL STARTED BABY WE
The article discusses the ontological early childhood, in particular the status of the child belonging to the world of children, as indicated by the author through the concept of child We are to understand the immanent and continuous as the Foundation of the establishment of the child in being based on the resolution as a special point of achievements in building and maintaining communication with the source of existence, providing the child the required limits in its development and activities.
Keywords: childhood, child, baby We, immanent, transcendent, continuous, discrete.
Предметом рассмотрения в настоящей статье является смысл детского Мы с позиций его имманентного и континуального начал.
Рассматривая детство как начало существования человека, а ребенка как начало формирования его субъек-тности, полагаем в качестве онтологического основания феномена детства категории, конституирующие оформление детского бытия: имманентное/трансцендентное и континуальное/дискретное. Имманентное/трансцендентное определяет преимущественно само качество экзистенциального состояния детскости субъекта, а континуальное/ дискретное - его темпоральность и протяженность. Оба начала представляют собой неразрывные стороны ребенка и состояния детства.
Имманентное/трансцендентное и континуальное/дискретное начала метафизически и диалектически проявляются в духовно-телесной природе ребенка, в особенностях его познания и самопознания, в творческом преобразовании реальности ребенком, в качестве и характере процесса его укоренения в ней, в экзистенциальном состоянии детства.
Объективация трансцендентного/имманентного осуществляется в том, что младенец почти в чистом виде представляет собой самость, единство, абсолютность,
божественность. Он - начало Бытия, его граница только начинает обозначаться, он не просто слит с трансцендентным, но сам трансцендентен и трансцендентален наличному Бытию. При этом сущность его не явлена, скрыта, имманентна.
Континуальное/дискретное объективировано ростом, взрослением, точками социализации и возрастных кризисов: ребенок представляет собой граничного индивида, пребывающего в укоренении самости, единстве, абсолютности в бытии на основе внутреннего различия самости и единого как их самоотождествления.
Состояние детскости и процесс взросления универсальны и определяют как отдельного индивида, так и совокупность всех индивидов, находящихся в состоянии детства. Оппозиция «один - много» в отношении «ребенок - дети» имеет онтологическую, антропологическую, историческую, социальную, психологическую специфику. В связи с этим представляется целесообразным выявление в совокупной множественности детей категории детского Мы.
Уже античные философы говорят как об отдельном ребенке, так и о детях в целом. Так, у Платона в «Государстве» идет речь не об индивидуальном, но общественном воспитании детей. Дети у Платона представляют совокупную множественность, они не диффе-
ренцированы. На отсутствие дифференциации опирается идея обобществления всех детей для воспитания из них стражей идеального государства. При этом совокупная множественность детей у Платона есть не детское Мы, но детское Они. Возникает вопрос «Почему детей целесообразно обобществить?». Во-первых, вероятно, потому, что определен результат воспитания: для защиты идеального государства необходимы унифицированные воины-защитники, смелые, сильные, цивилизованные, образованные, но не особо чувствительные к красоте и психологическим тонкостям в человеческих взаимоотношениях. Таких стражей следует воспитывать с самого раннего детского возраста, обобществляя детей граждан полиса. Это и есть второе условие: между маленькими детьми еще нет различий, они одинаковы, что облегчит единое воспитание для всех детей. Поэтому Платон видит детей как совокупную множественность, в то время как Аристотель, выдвигая приоритет семейного воспитания, основанного на родительской любви, полагает ребенка как индивида, которому родительская любовь, основанная на кровном родстве, поможет вырасти.
Накапливая наблюдения за отдельным ребенком и за детьми в целом, философия, как правило, видела в ребенке и детях объект, отчужденный от взрослого. Пониманию сущности этого объекта способствовал личный опыт детства, который всегда был в прошлом, а следовательно, не всегда адекватно оценивался и не всегда был релевантным наблюдаемой в настоящем экзистенциальности детства. Действительно, наблюдая детство, взрослый всегда видел его настоящее из прошлого и извне, как правило, всегда противопоставляя себя ребенку, детям, состоянию детства, осознанно пребывая в совокупной множественности взрослости. Взрослое Мы обозначено в гуманитарном дискурсе и явно, и имплицитно как позиция осмысления ребенка. Мир взрослых по отношению к ребенку является еще закрытым миром, в который ценой больших усилий роста и развития ребенку и детям предстоит войти в будущем. Мир взрослых, таким образом, мыслился и извне, и изнутри, как мир, определяемый совокупной множественностью взрослых, а мир ребенка мыслился только извне, с позиций мира взрослых, которые утратили свою принадлежность миру детей. Ребенок как отдельный субъект и дети как Они представлены у Сенеки, Августина, Монтеня, Канта, Гегеля.
Заметим, что если категории Я, Ты, Вы, Оно, Они достаточно давно являются предметом философской рефлексии [1], то категория Мы, тем более в исследовании детства, явной рефлексии подвергалась мало [2, с. 154].
Имплицитно категорию детского Мы выявил А. Шопенгауэр: «Как в начале весны вся листва - одного цвета и почти одинаковой формы, так и мы в раннем детстве чрезвычайно похожи друг на друга и потому великолепно гармонируем между собой. Но с возмужалостью начинается расходимость, постепенно увеличивающаяся, подобно градусам расширяющейся окружности» [3, с. 207].
Детское Мы обозначено у Шопенгауэра через метафору весенней листвы. Он указывает, что люди в детстве гармонируют между собой и эта гармония существует между детьми на основе их сходства. Общность детей есть центр,
единство человеческой формы. Разными люди становятся взрослея. В детском Мы у Шопенгауэра представлен онтологический, но не экзистенциальный аспект, поскольку за ним стоит не опыт проживания состояния детского мы, но опыт взрослого наблюдения и вывода: люди более похожи друг на друга в детстве, чем во взрослом состоянии. В связи с этим не случайна зрительная метафора - сравнение детей с весенней листвой и геометрическая фигура круга с точкой в центре - схема развития жизни индивидов.
Имплицитно детское Мы угадывается у Н. Ф. Федорова в выявлении внутреннего и внешнего начал в основании детского возраста. Поскольку действие объединяющих и бездействие разъединяющих причин определяют детский возраст внешне, а сознание родства определяет детский возраст внутренне, то можно предположить, что Н. Ф. Федоров зафиксировал интуицию внутренней общности детей и ее континуального осуществления.
Полагаем в рефлексии категории детского Мы целесообразным акцент на имманентном и континуальном началах.
Детство может быть представлено как экзистенциальное ядро человеческого существования, наращивающее бытийную массу и детерминирующее развитие концентров взрослого бытия. В связи с этим детское Мы - одна из значимых категорий рассмотрения феномена детства. Имманентное и континуальное при этом имеют специфическое выражение в аспекте детского Мы. Онтологический смысл детского Мы угадывается в детском Они, представляющем оппозицию взрослости.
Совокупная множественность детей достаточно часто репрезентирована в художественной литературе. Однако, как правило, здесь возникает семантика «Они». Детское Они, например, представлено у В. Гюго в «93 годе», «Отверженных», «Человеке, который смеется». Гаврош устраивает заблудившихся бездомных братьев на ночлег в слоне. Старший ребенок заботится о младших в «93 годе». Дети даны как полюс в оппозиции взрослости: художественная оптика позволяет всесторонне рассмотреть детское Они извне, но не изнутри. Даже, когда автор исследует пробуждение сознания ребенка - это сознание, наблюдаемое конгениальным соглядатаем, но не самоидентифицированное сознание.
Детское Мы начинает возникать в ситуациях непосредственного общения детей между собой и в ситуациях их отношения друг к другу. Например, у В. Гюго групповые образы детей акцентируют особое место детства в социуме и его противоположность миру взрослых. Как правило, это портретно-поведенческие зарисовки, фиксирующие внимание на социальном положении детей, их зависимости от взрослых, на психологических и возрастных особенностях, объективируя смысл собирательного начала понятия «человек» в полноте и емкости. Пестрый антропогенный фон романов включает обилие людей разных профессий, разного звания, социального положения, возраста, пола: аристократов, гризеток, белошвеек, фабричных работниц и работников, городских и сельских обывателей, солдат, бродячих актеров, крестьян, жандармов, судей и каторжников, рантье, священников, монахов и монашенок. В своей совокупности это среда осуществления социализации маленьких героев и матрица их социальной стратификации.
Этот фон взрослого социума готов вобрать в себя детское Они. Социальный фон вполне логично предполагает и даже требует разделения детей по признаку благополучия и заброшенности: на тех, кто имеет дом, семью и на тех, кто предоставлен сам себе, живет на улице (гамен), путешествует по большой дороге (савояр), отдан в услужение или на воспитание чужим людям. Западные мизераблисты и вульгарно-социологическое советское литературоведение именно в этом видели значение творчества В. Гюго, признавая за ним художественную яркость в изображении множества самых разных детей Художественным открытием романтизма являются образы детства: индивидуальные, групповые образы мальчиков и девочек разного возраста, различной сословной принадлежности, с различной проблемно-тематической акцентуацией и моделировкой, выявление между ними связей, обусловленных не только законами развития романтического сюжета, но и онтологией детства, и представление в романтическом творчестве не только индивидуальности единичного ребенка, но особого совокупного единства детства. Тема обездоленного детства в истории гуманитарного знания во многом обязана своим появлением В. Гюго, наряду с Ч. Диккенсом, Г. Мало, Ф. М. Достоевским, и позволяет выявить онтологический смысл детского Мы. Таким образом, романтический тип культурного сознания не мог пройти мимо человека в детстве в поисках ответа на кантовский вопрос «Что такое человек?».
Детское Мы архетипично, и его рефлексия позволяет не только выявить нюансы онтологической семантики детства как возраста и состояния, но дает новый прагматический ракурс видения проблемы самоидентификации ребенка в современных социальных условиях.
В житейских и литературных воспоминаниях о детстве достаточно часто употребляется местоимение «Мы». Как правило, детское Мы мыслится во временном промежутке от рождения до взрослости и актуализируется в сознании индивида, несмотря на возможные периоды его изоляции от сверстников, даже в случае получения индивидуального образования и воспитания. Детское Мы имеет не только социальную, но и онтологическую природу. Можно говорить об исторических формулах детской совокупной множественности в национальных культурах. Например, детское Мы, репрезентированное в дореволюционной русской, советской, английской, французской культуре, имеет свою специфику. В формуле детского Мы представлена семантика исторического, социального, возрастного начал. Так, дух коллективизма пронизывает детское Мы советского времени. Дореволюционное детство, раскрываемое в русской литературе, также дает свою формулу детского Мы, актуализирующую семантику семейного детства, в его оппозиции с взрослостью: «Мы - дети». Эта формула не менее значима этически, чем коллективистские формулы советского времени, а семантически, возможно, более емкая. В английской культуре детское Мы сопряжено с западным индивидуализмом и уверенностью в превосходстве английского национального характера. Детское Мы во французской культуре содержит оттенки мизераблизма, а в американской - предпринимательства и авантюризма.
Однако любое конкретное социально-историческое детское Мы, например пионерское Мы, не является исклю-
чительно историческим и социальным конструктом. Разумеется, коллективистская семантика актуализировалась в советское время, и литература, выполняя социальный заказ, зафиксировала целый ряд формул дружбы и товарищества, представляющих выражение этого детского Мы, например: «Мы с Тамарой», «Мы с товарищем вдвоем», «Мы - пионеры, дети рабочих», «Мы едем, едем, едем в далекие края», «Мы - ребята, мы - друзья пернатых», «Мы - веселые ребята», «Жили три друга товарища», «И ты, и я, и мы!», «Вместе весело шагать».
Однако «Мы - дети» звучит и в дружбе Неточки Незвановой и Кати у Ф. М. Достоевского, и в дружеском тяготении детей друг к другу в произведениях Д. В. Григоровича, В. Г. Короленко. Детское Мы есть в воспоминаниях о собственном детстве Ю.К. Олеши, И.А. Бунина, в поэзии А. С. Пушкина, Н. А. Некрасова, М. И. Цветаевой. Выражение: «мы - дети...» встречается достаточно часто в русских дореволюционных антологиях, исповедях, автобиографиях, романах-хрониках. Так, хотя дети как совокупная множественность не выходят на авансцену повествования в романе Н. С. Лескова «Соборяне», их присутствие имеет место в художественной онтологии автора. Упоминаются учащиеся уездного училища, дети из домашней школы госпожи Бизюкиной, дети Захарии Бенефактова, живущие в бедном домике-птичнике. О детях упоминается вскользь, в связи с описанием быта взрослых, с важными и курьезными событиями в жизни Старгорода. Изредка крупным планом высвечивается отдельный ребенок, например сын лавочника Алеша Лялин, или младенец, усыновленный недоучкой из духовного звания Пизонским, или девочки, находящиеся в услужении у Туберозовых и почтмейстерши. Совокупная множественность детей коррелирует с отдельным ребенком, представленным как интенция духовной жизни взрослых - некое неведомое метафизическое дитя, о появлении которого на свет страстно мечтают супруги Туберозовы.
Разумеется, приводя примеры из русской литературы, можно сослаться на соборность, укорененную в православии, связав детское Мы со спецификой русской идеи. Однако и в литературе США, страны, где формирование национальной ментальности шло в русле персональной ответственности индивида перед богом под воздействием протестантского «Ковенанта о благодати», категория детского Мы также звучит достаточно отчетливо. Так, цикл рассказов Э. Хемингуэя о Нике Адамсе называется «In our time» («В наше время»). Подросток в творчестве У. Фолкнера постоянно обращается к категории Мы. Явное и имплицитное детское Мы звучит в английском детском фольклоре, возникает в английском романе у Ч. Диккенса, Ш. Бронте, У. Голдинга. Дети как совокупная множественность у Ч. Диккенса представлены в романе «Николас Никкльби». Собирательный образ учащихся одной из частных йоркширских школ репрезентирует детское Они: обманываемые, истязаемые, обираемые, социально заброшенные, лишенные будущности. Актуализирована социальная трагедия детей; множественность является фоном индивидуальной трагедии, на котором особенно трогательным представляется тяготение не узнанных двоюродных братьев друг к другу. В романах «Большие на-
дежды», «Холодный дом» представлены дети в семье как нерасчлененное, но дифференцированное единство. Дети в семье похожи на единый клубок, спутанный и предоставленный сам себе. Трагедия ребенка - в его заброшенности и поддержке детьми друг друга особенно очевидна в репрезентации детского Они и Мы.
Заметим, что детское Мы актуализировано в большей степени в подростковом возрасте, чем на границе младенчества и проснувшегося сознания. Таким образом, ребенок выходит из имманентности и осуществляет свою трансцендентность: его укоренение в мире есть результат выхода за свои первоначальные границы, развертывание своей сущности, обусловленной близостью к Первоначалу. Соотнесенность детского Я с детским Мы есть также объективация дискретных, но значимых точек детской социализации и инкультурации и возможного континуума развития. Мы - результат укоренения ребенка в мире, соотнесение себя с миром, начало осознания своей тождественности Другому. Вернемся от анализа литературных репрезентаций к собственно категориальному аппарату осмысления бытийных начал детства: имманентному/трансцендентному, континуальному/дискретному. Яркая художественная
рефлексия детства подтверждает, что имманентное, внутреннее, присущее непосредственно детству и ребенку, а именно его близость Первоначалу, потенция развития, связанная с этой близостью, определяет трансцендентное ребенка как возможную субъектность, ее становление и реализацию начала человека в бытии. Континуальность как непрерывность детского бытия определяет устойчивость проживания кризисных дискретов, которые, в свою очередь, являются точками объективации наиболее значимых смыслов ребенка как человека, укореняющегося в бытии.
1. Можейко А. А. Я // Всемирная энциклопедия: Философия 20 век / ред. А. А. Грицанов. М. : АСТ; Минск : Харвест, 2002. С. 948-949; Мазаник М. Н. Я и Оно // Там же. С. 949-950; Пигалев А. И., Евдокимцев Д. В. Я и Ты // Там же. С. 950-951.
2. Нефедова Л. К. Философский смысл детства. Омск : Амфора, 2010. 204 с.
3. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости (Репринтное издание 1914 г.). М., 1990. 232 с.
© Нефедова Л. К., 2014
УДК 130.2
РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ МОДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА: ТРЕХМЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК1
В статье описываются и анализируются две основные религиозно-философские модели человека - модели двумерного и трехмерного человека. Сторонники дуальной модели рассматривают человека как единство материального тела и нематериальной души, а человеческий дух отождествляют с интеллектуальными способностями души. Сторонники же трехмерной модели вводят в структуру души внешние чувства, волю и интеллект, а дух человека понимают как единство веры, интуиции и совести
Ключевые слова: человек, тело, функции души, парадокс души, функции духа, плотский человек, духовный человек.
Д. В. Пивоваров D. V. Pivovarov
RELIGIOUS PHILOSOPHICAL MODEL OF MAN: THREE-DIMENTIONAL MAN
The article describes and analyses two main religious-philosophical models ofa human being - modelswith two dimensions and three dimensionsof a person. Supporters of the dual model treat a man as the unity of materialbody and immaterial soul; they identifyhuman spirit with the intellectual capacity of our souls. Supporters of the model with three dimensions intro-duceexternal feelings into the structure of the human soul, will and intelligence; but they understand the spirit of a man asthe unity of his faith, intuition and conscience.
Keywords: man, body, soul'sfunctions, paradoxes of human soul, functionsof human spirit, carnal man, spiritual man.
Проанализируем трехмерную модель человека, впервые, скорее всего, предложенную и ясно изложенную апостолом Павлом. Павел (Савл) родился в малоазийском городе Тарсе в иудейской семье, имевшей римское гражданство, и был казнен во время гонений на христиан после пожара Рима в 64 г. н. э. В Новом Завете есть 14 посланий, авторство которых приписывается Павлу. Его вероучение называют «паулинизмом».
Как известно, в раннем христианстве между собою конкурировали две онтологии человеческой телеснос-
Продолжение. Первую часть статьи см.: Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарые исследования. 2014. № 1(2). С. 26-30.
ти - платоновско-гностическая и библейская. Платоники и гностики считали тело источником всякого зла и несчастий, мешающим познавать Бога; заключение духа в теле есть наказание за грех; чем более греховен человек, тем в более уродливой форме воплощена его душа. Напротив, в Библии тело и душа трактуются как взаимодополняющие аспекты личности человека, никогда не существующие друг без друга; «тело - храм духа»; без тела невозможно наказать или наградить человека за его поступки. Вторую точку зрения на тело развил апостол Павел, заложив основы христианской антропологии.
В Первом послании к коринфянам апостол Павел указывает на то, что пребывание в плену у плоти мешает
