CC BY
36
негативной оценки со стороны других, постоянному и мучительному самомониторингу, поиску внешних критериев «правильности» и т.п.
Кроме того, «отличие» антиидеалов от других, по нашим данным, входит в общий фактор «осмысленности жизни» и «ценностной насыщенности» жизни (вместе со всеми шкалами СЖО и количеством баллов «Ценностному спектру» Д.А. Леонтьева).
Таким образом, показатель «противопоставленность “антиидеалов” “миру”» не только отражает степень различия допустимого и недопустимого, но и свидетельствует о степени осмысленности и ценностной насыщенности жизни, которые складываются, надо полагать, в преодолении «недопустимого». Преодоление «зла» как раз требует эмоциональной устойчивости, независимости и самоконтроля, которые и демонстрируют испытуемые на средних значениях соответствующего показателя. Неразличение допустимого и недопустимого сопряжено с невротической тревогой. А крайне высокие показатели различия сопровождают депрессию - чувство бессилия в преодолении «Зла».
В рамках данной публикации нет возможности описания феноменов идеализации по другим вышеназванным параметрам.
Но даже рассмотрение феномена идеализации и его психологических коррелятов только на примере одного параметра, показывает продуктивность подхода и необходимость анализа не только идеалов, но и антиидеалов. Несмотря на симметрию (антиномич-ность) идеалов и антиидеалов человека по содержанию ценностей, мы видим не антиномичное, а совершенно разное психологическое содержание этих двух аспектов феномена идеализации для регуляции активности и нравственной жизни личности.
Л. Ф. Новицкая
Идентификации личности в ситуации вины и ответственности
Задача личной идентификации составляет серьезную экзистенциальную проблему в жизни человека. Проблема эта многопланова, и в равной степени важна как для достижения психологической целостности личности, так и для осознанного осмысленного отношения к собственной жизни в контексте признанных ценностей. Дисгармоничность душевного состояния, проявляющегося в разорванности психологического мира человека, в метафизическом плане выступает как серьезный кризис идентичности личности.
Идентификация как процесс достижения идентичности личности, может идти разными путями. Говоря иначе, достичь состояния «самоузнанности» или личной идентичности можно в разных сфе-
138
рах бытования человека. Но представляется, что сфера нравственного бытия человека более выразительна в этом плане. Поэтому целью данной статьи выступает показать, как возможно достижение личной идентичности и душевной целостности человеком в контексте развертывания нравственной проблематики в жизни человека.
Утверждается, что сознательная жизнь ребенка начинается с первой лжи. Обобщив данное положение, скажем, что сознательная, а, следовательно, рефлексивная, ответственная жизнь человека начинается с первой нравственной проблемы, вставшей на его пути. На самом деле, эта мысль была уже много раз высказана. В частности, очень выразительно и парадоксально она прозвучала в романе Р. Музиля «Человек без свойств»: «...только в злых делах, которые не так избиты, как добрые, еще шевелится что-то нравственно живое». Здесь правда, взят несколько иной аспект, но неважно с какой стороны, ты подходишь к объекту исследования, если последнее идет правильно, то придешь туда, куда и надо. Следуя мысли автора, мы обнаруживаем, что зло, как таковое, само по себе выступает чем-то однозначно более живым и ценным для человека, чем добро. Как это может быть понято? И добрые дела называются избитыми? Словарь русского языка дает среди прочих и такое определение термина «избитый» - общеизвестный, надоевший, опошленный частым употреблением, надоевший, затасканный, заезженный. (Словарь русского языка: в 4-х т. / АН СССР, Институт русского яз. / под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1981. Т. 1. С. 636). Таким образом, выходит, что доброе дело, есть дело общеизвестное, надоевшее, опошленное, затасканное, заезженное, то есть такое, которое ничего не пробуждает в человеке, самое обыкновенное и не имеющее никакого отношения к душевной жизни. И ведь это так! То внутреннее побуждение, тот порыв, который лежал в основе каждого доброго дела, каждой новой формы или нового способа утверждения добра в мире за прошедшие годы и века стирается. Не в том смысле, что исчезает, а в том, что превращается в привычку, где и порыв и сам способ деяния сплавляются в единое неразделимое образование, за которое сознанием как дело определенно достойное и доброе не видится. Тогда как зло, в силу того, что выбивается из привычного ряда, цепляет, задевает, останавливает, заставляет задуматься. Именно зло ведет к раздумью о добре, именно на фоне зла добро, неразличимое в привычных формах реализации, вдруг являет себя со всей возможной и неожиданной выразительностью. Возвращаясь к началу рассуждения, мы можем повторить: нравственно осознанная жизнь начинается с первого встреченного зла. Что это дает человеку? В первую очередь, это не может не ранить и тем самым обра-
139
тить человека к себе. Само переживание душевной боли принудительно ведет к размышлению.
Действительно, разрыв самотождественности, ощущение беды и вины, ощущение собственной греховности - это, как ни странно это может прозвучать, есть великолепное начало пути поиска себя. «Знаток человеческой души» Ф.М. Достоевский во всех своих произведениях и проводит именно этот мысленный эксперимент, - каков будет человек в той или иной беде. Можно переформулировать: что родится в душе человека, когда он попадет в беду, когда он будет виновен? Возможна и такая формулировка: как, каким образом человек может вернуться к себе как человеку, что обретет на этом пути возвращения?
Острота мысли и чувства, а также и потребности в целостности многократно возрастает, когда душевный дискомфорт задается действиями самого человека, когда он сам вводит себя в состояние душевного нравственного кризиса. По большей части такого рода действие есть и следствие, и попытка разрешения другого, существующего на большей глубине душевного неустройства. Похоже, что скорее интуитивно, чем сознательно человек «утрудняет» ситуацию, с тем, чтобы она, став более выразительной и глубокой, приобретя характер трагедии, принудила к своему разрешению. Например, случай с Р. Раскольниковым в «Преступлении и наказании». В начале романа главный герой находится в тяжелом состоянии, которое обусловлено на самом деле, казалось бы, какими-то не особенно существенными тяготами, а именно: плохая комната, долги, отсутствие перспектив, во всяком случае, ближайших, ругань хозяйки. Это унижает, оскорбляет человеческое достоинство, вызывает непереносимую тоску, обостряя способность четко и ясно видеть все скверное в этом мире. Но тоска преодолеваема: надо сжать зубы, начать усиленно работать и все изменится, рано или поздно; и оставит по себе только воспоминание. Герой же провидит за всем этим какое-то иное бытие, но не четко неразличимое, а мутное, подернутое тоской и скукой. Из этой тоски и скуки рождается дикое решение, - убить, которое как раз, утруднив ситуацию, проясняет ее и позволяет человеку что-то понять о себе и о жизни. Или иначе, своим грехом загоняя себя в тупик, человек доводит ситуацию до предела, а это дает возможность обернуться, увидеть, в том числе, возможности ее разрешения, которые до этого прятались в неразличимости не доведенной до своего логического конца истории.
Вина переводит человека в другой режим жизни. Вина, расколовшая сознание, уничтожившая, если не гармонию, которой и не было, но единый, во всяком случае, центр душевных переживаний, открывает герою иной простор для мысли и чувства, притом, что этот простор внутренне еще более дисгармоничен и мучителен. Хо-
140
тя он обозначен как простор, но в нем тесно - от боли, от вины и ужаса, - в нем нечем дышать. И сама эта невозможность дышать буквально принуждает человека, - а куда деваться, - как-то разобраться со всем этим, созданным твоей преступной волей и убогой мыслью; разобраться, чтобы высвободить лакуну понимания.
Таким образом, вина, принятая и осознанная в качестве своей, переводит человека в другой режим жизни, тот, в котором вследствие греха и горя пробуждается, рекультивируется «засохшая в нормы и предписания норма нравственности» (Библер В.С.,18). Принятие вины за совершенное зло, переводит жизнь в другой план, - план сознательного отношения к жизни; развеивается неопределенное однообразие жизни, проясняются контуры, очевидным становится смысл сделанного. Здесь - взрыв понимания, и в этом понимании обретение, наконец, себя, своего уникального, ни на что не похожего образа, обретение себя.
«Драматизация» (Жорж Батай, 1997) жизни виной делает ее иной. Человек выходит за пределы своего тождества. Он впускает в свой мир нечто извне, хотя и сделанное им самим, но приобретшее чуждое и разрушительное по отношению к его привычному самоощущению, существование. К нему приходит то, что ранит, разрушая его и его мир, его представление о самом себе. Душевная целостность и так не присутствовавшая в жизни человека, сотворившего зло, но имевшая место хотя бы в виде единого центра чувств и мыслей, рушится в один момент. Разорванность и разо-дранность душевной жизни и в связи с этим острейшая потребность ее восстановления есть то, что М.К. Мамардашвили обозначал термином «фиксированная точка интенсивности». Вот такой точкой может стать осознание вины. Эта точка обладает свойством переводить гносеологический аспект бытия человека в онтологический. То есть из бытия, в котором было некое знание, в бытие, которым это знание стало. Труднейший и казалось бы, невозможный переход, от знания как момента интеллекта к бытию, которое само есть это знание; переход от «знания о» к бытию внутри него. Это кардинальным образом меняет как жизнь человека, так и его самого. Изменения идут по пути раскрытия и интимизации, принятия внутрь того, что ранее выглядело как сухая, чужим опытом созданная нравственная норма. Ее содержание, которое ничего не говорило ни уму, ни сердцу вдруг вскрывается как живое, экзистенциально значимое и остро необходимое человеку, поскольку только в нем, оказывается, присутствует возможность как-то дальше жить, именно оно дает то, что важнее всего - понимание, в первую очередь, себя и своего положения в мире. Это первое.
Второе, и не менее важное следствие состоит в том удивительном положении, что нравственная норма будучи универсальной,
141
раскрываясь в ситуации индивидуальной вины, активизирует и актуализирует потенцию человека состояться в качестве уникальной личности. Практика включения единообразной нормы в действительно единственную, уникальную ситуацию вины (а в человеке действительно все единственно и только ему принадлежит) побуждает, подвигает к практике конструирования своей собственной идентичности. Хотя вина и грех в кодексах и наших представлениях стандартизованы, и мы можем говорить о том или ином виде греховного деяния, но каждое явление зла в мире всегда конкретно. Эта конкретность достигается за счет конкретности исполнителя. А потому и роль, которую играет зло в личной жизни человека, в том числе, в деле его субъектной идентификации, выступает как уникальная. Личность в ситуации собственной, как таковой осознанной и принятой вины может пройти путь, который приведет ее к формированию себя как уникальной, единственной конфигурации. Ни на кого и ни на что более не похожей.
И человек оказывается в состоянии через искупление созданного им зла, через проживание и изживание вины получает возможность состояться в качестве того образа, который метафорически называют образом божьим. Глубоко символично, что в Библии путь человек начинается с вменения ему вины, процесс принятия, осознания которой и есть путь становления человека в качестве такового.
М. В. Нухова
Сравнительный анализ жизненных ценностей юношей и девушек, активно исповедующих христианство и не занимающих активной религиозной позиции
В настоящее время, когда общество находится в поисках новых культурных ориентиров, перед государством и обществом встаёт вопрос о совмещения образования и воспитания. Введение в ряде регионов РФ в перечень учебных предметов основ религии породило серьезные дискуссии в различных слоях профессионального педагогического сообщества. Быстро сложившееся общественное мнение о том, что в школах целенаправленно насаждает православие, постепенно сменилось осознанием, что в поликонфессиональной стране речь может идти, скорее, о преподавании истории и культуры мировых религий. При этом преподавать религии нужно так, чтобы учащийся впитывал культурные традиции и этические нормы, но при этом преподавание не превратилось в религиозную проповедь.
142
