CC BY
46
г--
5
Литературоведение
А.Н. Исакова
Идеал свободы и драма свободы в поэзии С. Куняева
Автор считает, что в поэзии С. Куняева проблематика свободы воплощается через мотивы внутренней независимости героя и его стихийной вовлеченности в бытийные процессы. Герой Куняева извлекает из драматизма и трагедийности жизни энергию становления, волю к совершенствованию. Мотив внутренней независимости и стихийной вовлеченности в поток жизни составляет диалектическое ядро в поэзии С. Куняева.
Ключевые слова: поэзия С. Куняева, мотив внутренней независимости в творчестве С. Куняева, национально-историческая проблематика, идеал свободы, русский централизм.
Станислав Куняев - поэт второй половины ХХ в., времени принципиальных мировоззренческих трансформаций, когда из общественного сознания стали вытесняться идеологические догмы. Это сообщало лирике Н. Рубцова, А. Жигулина, Ю. Кузнецова, С. Куняева атмосферу особой непринужденности.
Однако принцип и идеал творческой свободы не означает своеволия. Восхождение к свободе осуществляется через причастность к универсальным и национальным ценностям. При этом контакт с жизнью не исчезает, а обостряется. Свобода есть предпосылка и цель деятельности художника. Она есть условие общения с миром и высшая ценность. «Вдохновение и переживание собственной творческой свободы обретают у художника форму пристального всматривания, вчувствования, вслушивания, чему нередко сопутствует ощущение своей подчиненности чему-то вовне находящемуся, мощному, неотвратимому и поистине благому» [3, с. 61].
Литературоведение
Ценность свободы для Куняева безусловна. Лишь свобода открывает путь к совершенству. Но идеал свободы неотделим от сопутствующего ей драматизма. Свобода у Куняева достигается наращиванием связей и взаимодействий с миром. Его лирический герой бесстрашно переносит противоречия и конфликты бытия. Они становятся содержанием его жизни, повторяются в его душе. Герой извлекает из драматизма и трагедийности жизни энергию становления, волю к совершенствованию. Но безоглядная вовлеченность героя в стихийные процессы бытия может теснить внутреннюю независимость героя.
Мотив внутренней независимости и стихийной вовлеченности в поток жизни составляет диалектическое ядро в поэзии С. Куняева. В стихотворении «В окруженье порожистых рек» (1967) поэт с горечью признает, что стихийные силы сильней человеческих возможностей, например, «сильней самой нежной и преданной дружбы». Но это не является основанием для отказа от единоборства со стихийными силами. Поэт мужественно провозглашает: «...на друзей до конца не надейся». Перевес стихийных сил не оправдывает человеческой слабости, а побуждает к стойкости.
Поэтизацию внутренней независимости героя мы наблюдаем в стихотворении «Пучина каспийская глухо». Поэтика С. Куняева отличается сопряжением жестких физических реалий с их философским осмыслением. Выразительны картины каспийской пучины, бьющей «о плиты бетонные», «спаленного дотла материка». При встрече с этими грозными стихиями герой предстает неуязвимым:
Нет, я еще все-таки молод,
Как прежде, желанна земля,
Поскольку жара или холод Равно хороши для меня... [2, с. 155]
Всеобъемлющее расположение к жизни можно объяснить неиссякаемой внутренней энергией героя, тем, что он предпочитает подлинное счастье престижным соблазнам. Емкий философский смысл концентрируется в финальных строках стихотворения:
Я понял, что славу и счастье Нельзя совместить ни за что,
Что пуще неволи охота,
Что время придет отдохнуть...
И древнее слово «свобода»
Волнует, как в юности, грудь [Там же].
Слова «неволя» и «свобода» образуют лексический оксюморон, но по смыслу они составляют диалектическое тождество. Ведь именно неволя,
т.е. безоговорочная и безраздельная приверженность подлинной жизни, и служит источником свободы.
Чувства и мысли поэта и его героя развертываются в широком диапазоне от гордого, иногда надменного, иногда сентиментального переживания своей самодостаточности до готовности слиться со стихийными силами бытия. Он заворожен этими первородными началами и не мыслит себя вне высокой культуры, вне духовных исканий русской классики.
В стихотворении «Случай на шоссе» (1973), автор размышляет об антагонизме технического прогресса и природы. Герой, «попавший на хорошую трассу», стал виновником гибели птицы, но удерживается от жалости к ней, т.к. признает неотвратимость технического прогресса:
Я - в машине, а значит, не волен Изменить предначертанный путь...
Как хотите, а я не виновен:
Все равно бы не смог отвернуть... [2, с. 226].
Л.Г. Баранова-Гонченко писала: «Если излишняя организованность и жесткость дают себя знать в стихах Куняева, то их можно воспринимать только как сопротивление хаосу. Он понимал противоречия, он отражал противоречия, но никогда не позволял им разрывать себя на части, выставляя как щит свою природную силу и энергию» [1, с. 8].
Наоборот, в стихотворении «Озеро безымянное» (1976) лирический герой Куняева отстраняется не только от цивилизации, но даже от собственной судьбы. Он растроган и очарован северной природой:
Пусть останется с миром вдвоем Без меня на закате багряном И лепечет о чем-то своем Безымянная над Безымянным [2, с. 182].
Многослойными представляются нам композиция и содержание стихотворения «Не дочитав одну из важных глав» (1975). Воспоминания о некогда пойманной форели пронзают героя такой ошеломляющей реальностью, что перед этой реальностью отступает искусство и герой прекращает чтение книги. Он помнит встречу с подлинной жизнью: Горящие глаза! Оскаленная пасть! Литое тело! [Там же, с. 129]. И вот эту стихию жизни, исполненную силы и красоты, герой пытается присвоить, эгоистически восторжествовать над нею. Подобное состояние представлено как нравственный провал. Самоосуждение героя обозначено такими деталями, как «горечь во рту», «трясущиеся руки». Но он выходит из душевного помрачения, ощущая высокую благодарность за великий дар жизни:
Филологические
науки
Литературоведение
Спасибо, жизнь, за этот царский дар,
За твой побег в сверкающие воды,
Благодарю за пенящийся след,
Твоей беглянки, дочери, форели,
За то, что нам горьки плоды побед И незабвенны сладкие потери! [2, с. 129].
Антропологический, универсальный уровень проблемы свободы органически связан в поэзии Куняева с национально-историческим содержанием этой проблемы.
В сложном, многоуровневом стихотворении «Князь Дмитрий» (цикл «Голоса с Куликова поля», 1980) С. Куняев затрагивает национальноисторический и морально-политический аспект феномена свободы. В основе стихотворения - мотив героизма и жертвенности, победы и платы за нее. Даже к величайшим событиям истории отношение народа не оказывается всеобщим и тождественным. Куняев вводит в стихотворение мотив вдовьих страданий, сиротских слез, жертв, не окупающих исторического результата Куликовской битвы:
Ты бросил вызов страшной силе,
Но берегись, когда сомнут,
То вдовы-матери России Тебя угрюмо помянут
За то, что землю обездолил,
За то, что всех осиротил,
За то, что море крови пролил -И все-таки не победил... [Там же, с. 55].
Если В. Высоцкий в знаменитом стихотворении посчитал неуместными вдовьи рыдания на братских могилах, то Куняев и через 600 лет слышит этот плач на всеобщей русской тризне. Причем несчастные жены у Куняева имеют высокий титул «вдов-матерей России». Их упрек Дмитрию Донскому тяжек и мучителен, несмотря на то, что он «бросил вызов страшной силе». Лирический герой понимает сокрушительность этих жалоб, но верит, что их можно вынести и стерпеть.
Мотив великой жертвы и недостигнутой победы звучит в стихотворении дважды: море крови пролил - и все-таки не победил; что смерть -когда нужна победа!. В первом случае акцентируется трагическая вина князя Дмитрия, во втором - искус героической смерти. Причем этот искус внушен Дмитрию не его эгоистическим выбором, а народной мудростью: на миру и смерть красна.
Но Дмитрий Донской возвышается и над чувством вины, и над искусом «прекрасной» смерти. Он испытывает подъем духа, проникаясь чувством слитности, единения с народом. Это и его личный выбор, и, может быть,
самое главное - это милость судьбы. Князь Дмитрий готов «иль победить, иль прахом лечь» [2, с. 55] . Прахом лечь - это нечто совсем другое, чем «прекрасная» смерть на миру. Это полная самоотрешенность, слитность с высшей целью, что и предопределяет победу.
Таким образом, Куняев раскрывает в стихотворении «Князь Дмитрий» и внутреннюю борьбу в сознании народа, и борьбу в сознании русского вождя, и борьбу в сознании лирического героя. Борются не тривиальные добро и зло, а фундаментальные стихии духа и бытия. Итоговая позиция князя Дмитрия не отрицает ни вдовьих слез, ни православного чувства вины, ни народной мудрости о «прекрасной» смерти на миру. Диалектика авторской мысли воплощается и сентенциозно, и через изощренную композицию произведения. В стихотворении звучат несколько нераздельных и одновременно самостоятельных голосов. Лирический герой обращается к князю Дмитрию, а затем его голос сливается с монологом-воззванием самого русского вождя. А в финале лирическим героем становится и весь русский народ:
Довольно гнуться над корытом,
Тебе дарованным судьбой, -
Есть счастье жить в бою открытом,
Ты заслужил открытый бой!
С. Куняев подтверждает в стихотворении «Князь Дмитрий», что мотив великой жертвы и недостигнутой победы относится к самому ядру русской истории и русского национального характера. Противоречие между великой жертвой и недостигнутой победой разрешается и в русской истории и в русском искусстве величайшим напряжением сил, обретением внутренней свободы благодаря слитности с народным целым. «Благодарю судьбу за милость быть в этот час в одном строю с народом...» [Там же] -это безусловный центр куняевской историософии. «Поэту важно каждую секунду сверять биение своего пульса по державным часам Отчизны, важно чувствовать себя ей нужным - пусть безымянным, анонимным, не замечаемым с горних высот, но - нужным» [4, с. 194].
Тема русского безрассудства, необузданных порывов народной души раскрывается Куняевым в стихотворении «Был Дмитрий Самозванец не дурак» (1975). Народ взбунтовался против закона, предался «гневной смуте и кровавой пьянке», но удержался на краю бездны, не расступился перед польскими интервентами:
Пойти под плети и на плаху лечь,
Поджечь свой двор, и все начать сначала...
Он был храбрец...
Но чтоб чужая речь
На древней Красной площади звучала?!
Филологические
науки
Литературоведение
Народ не может стерпеть оскорбления своей духовности (звучит чужая речь) и своей государственности (чужая речь звучит «на древней Красной площади»). Это двойное оскорбление - духу и государству - вызывает сокрушительный отпор.
Русский централизм - это результат исторического союза народа и государства, обеспеченного мессианской целью. В русском централизме, в подчинении государству не гаснет потенциал народной дерзновенности, творческой и исторической инициативы. Основу стихотворения «Вновь смута. Буйствует народ...» составляет мотив необузданной свободы и исторической миссии. Народное своевольство, сиюминутные страсти укрощаются самодержавной властью Петра. Куняев контрастно соотносит неправоту народной стихии и державную, властительную правоту императора. Народ развенчан и сентенциозно («Вновь смута. Буйствует народ»), и посредством сравнения («Шумит, как море в непогоду») [2, с. 67]. Уподобление морю и непогоде свидетельствует о том, что народ теряет идентичность, предается чему-то чужому и опасному.
Образно-эстетически, символически обозначены две перспективы русской судьбы: катастрофическая - взбунтовавшийся народ мог «предъявить миру» смуту, буйство; спасительная - государство «Россию предъявило миру» и создало почву для пушкинского гения. Сиюминутная, локальная потребность народа в свободе не удовлетворена, но благодаря этому реальностью становится Россия как мировая держава и Пушкин как национальный гений.
В стихотворении «В звуках земли и небес» (1979) «здравый инстинкт государства» расценивается Куняевым как глубоко укорененный в природе человека, соответствующий родовым отношениям, например, между отцом и сыном. Начальная строфа стихотворения звучит дерзко и вызывающе:
В звуках земли и небес,
В клятвах любви и коварства -Всюду найдет интерес
Здравый инстинкт государства [Там же, с. 68].
Куняев касается таких вопросов, которые не решаются затрагивать другие поэты. Для привычного восприятия «звуки земли и небес» плохо сопрягаются с понятием «интереса», тем более государственного. В первом случае речь идет о сокровенном, изначальном, а во втором - о государстве как о результате общественного соглашения и баланса интересов.
Таким образом, проблематика свободы раскрывается в поэзии С. Куня-ева как в индивидуально-личностном, антропологическом, так и в национально-историческом аспектах. Этому соответствует то принципиальное
обстоятельство, что лирическим героем выступает у Куняева и авторское «я», и целый народ. Проблематика свободы воплощается через эстетические и идейно выразительные мотивы внутренней независимости героя и его стихийной вовлеченности в бытийные процессы. И герои, и народ извлекают из жизненных и исторических драм энергию борьбы и волю к совершенствованию. С. Куняев показывает, как в личной судьбе и в историческом процессе правда и здравые инстинкты берут верх над своевольством, смутой и безрассудством. В образно-символической системе Куняева органически совмещаются жесткие реалии с их философским осмыслением, экзистенциальная проблематика и напряженные историософские размышления автора о судьбах России.
Библиографический список
1. Баранова-Гонченко Л.Г. «Как бы земного счастья след...». М., 1988.
2. Куняев С.Ю. Озеро Бымянное: Книга стихов. М., 1983.
3. Хализев В.Е. Теория литературы: Учебник. 2-е изд. М., 2000.
4. Чупринин С.И. Крупным планом. М., 1983.
Филологические
науки
