CC BY
815
Н. Г. Федосеенко
И. С. ТУРГЕНЕВ: К ВОПРОСУ О «ЛИШНЕМ ЧЕЛОВЕКЕ»
В эпоху становления реализма выяснилось, что образ «лишнего человека» в его сложности оказался по плечу только тем авторам, кто прошел на пути к роману опыт романтической поэмы. Вероятно, необходимо было серьезное отношение к романтическому герою, анализ ценностей его мира, чтобы их не растратить в мире обыденности, описывая «лишнего человека». Первые русские реалистические романы вступали в двусторонний диалог с романтическими произведениями, в результате типологические черты появившегося героя, названного «лишним человеком», выявляются в романтическом контексте и сводятся к следующему:
а) герой получил европейское образование, что мешает ему найти себе место в российской действительности;
б) его уверенность в себе разрушается по воле неблагосклонной к герою судьбы;
в) герои читающие и сравнивающие себя и других с литературными образами;
г) странничество оборачивается скитальчеством;
д) герой не только показан в своих монологах и авторских оценках, но значимы и оценки его «другими»;
е) характеристики поверхностно-романтические связаны с героями второго ряда.
К 1850-м гг. становится вполне отчетливой тенденция соединения романтического,
реалистического и «натуралистического» в русской литературе. Связь «лишнего человека» с первоначальным образом (байронический герой) становится все более опосредованной. «Разочарование» все больше становится ролью, игрой1.
Все эти особенности отчетливо прозвучали в творчестве Тургенева, особенно в его романе «Рудин»2.
Немаловажно, что на пути к образу «лишнего человека» Тургенев проходит через опыт романтической поэмы и повести. Герой уже первой романтической поэмы «байронического» типа приближается к героям повестей. Стено в борьбе со «своим демоном» — побежденный, а не победитель3. Кроме того, не все герои признают величие и необыкновенность Стено, появляются «другие» герои и другие оценки4, что снижает романтичность образа. «Разговор» построен не как поэма-исповедь, а как поэма-диалог, что, возможно, связано с диалогическим конфликтом «натуральной школы», впрочем, обнажена и ориентация на романтическую традицию, в духе 1840-х гг., типизирующую романтического героя и тем самым лишающую его оригинальности5.
Романные ассоциации очевидны в поэмах «Параша» и «Андрей», соотносимых с «Евгением Онегиным», на что указывает и сам автор, однако образ героя вновь тиражируется. Тиражирование, правда, приобретает уже не литературно-типологические, а национальные черты («русский бес», «Скучал он не как байронов Корсар, / А как потомок выходцев-татар»). Однако движение в этом направлении имеет свой предел, что не дает нивелировать, например, категорию тотальной бесприютности. Наиболее наглядна в этом плане поэма «Андрей»: при полной деконструкции «онегинского» сюжета неожиданно
© Н. Г. Федосеенко, 2008
отъезд героя превращается в скитания, ставшие частью жизненного пути «лишнего человека» в его серьезном варианте.
Если поэмы в большей степени сюжетно ориентированы на пушкинский роман, то проза Тургенева тяготеет к роману «Герой нашего времени»6. Главное отличие от лермонтовской традиции ранних повестей Тургенева («Бретер» и «Три портрета») в однозначности трактовки характеров в слове рассказчика и повествователя, впрочем, это не снимает противоречивости в характеристике Лучинова, которая рождается из разного рода «слухов».
В 1850-е гг. в целом ряде повестей («Дневник лишнего человека», «Гамлет Щигров-ского уезда», «Два приятеля», «Затишье», «Переписка») Тургенев снова и снова изучает заинтересовавший его тип героя, то сближая его с типом «маленького человека», то подчеркивая его игру «а la Byron»7.
Уже в романтической прозе герои осознают ролевое романтическое поведение, причем сталкиваются тип поведения и оценка его извне другим героем. Например, тиражирование байронического поведения очевидно для княжны Зизи: «...Перестаньте притворяться; я знаю, теперь в моде у молодых людей играть роль страдальцев, твердить об увядшей молодости, о потерянных надеждах; вы не можете себе представить, как все это смешно»8. Подобный прием использует Тургенев в повести «Стук, стук, стук!», действие которой относится к тридцатым годам. Дана характеристика эпохи9, есть и герой, живущий «под Марлинского». Но есть и Ридель, представляющий неромантического героя. Действие построено на игре с романтическим сознанием Теглева. До Тургенева над романтизмом и романтическими позами и словами героев могли иронизировать, но впервые само действие основано на игре с романтическим сознанием — новый этап отношения к романтизму.
Романтические произведения могут создавать сами герои, например, в повести «Первая любовь»10.
Еще один уровень отношения к романтическому типу — в сознании Алексея Петровича, героя «Переписки». Он не увлечен романтизмом и романтическими шаблонами, понимает, что это наносное и растиражированное поведение, но и осознает, что его жизнь вне его желания складывается по романтическому образцу. Трагизм судьбы — в осознании своей лишности. В романтической прозе это было только намечено. В первых реалистических романах герои осознавали себя ненужными («лишними») без соотнесения с романтическими типами и шаблонами. Отсюда и новая лексема - «не прикидывался» («никогда не прикидывался Байроном» (Т. 5. С. 23)), отрицающая ставший привычным в литературе тип поведения. Предыстория теперь рассматривается не как причина разочарования, а наоборот, как время прошедших желаний и возможностей (тема рано «прошедшей молодости» (Т. 5. С. 26-29)). В позднем романтизме (в романтической прозе) высокий романтизм может объясняться категоричностью молодости, и в повестях Тургенева романтизм нередко оценивается как возрастное психологическое состояние11. Выделяются, однако, уже не два этапа — взрослость и юность, а три: первая молодость — завоевать небо; затем более земная и гуманистическая мечта — о благе всего человечества и Родины, наконец, романтические устремления заканчиваются мечтой о доме, семейной жизни.
Романтизм наметил серьезное отношение к женской судьбе, разочарованию и одиночеству. Тургенев уравнивает два одиночества в своей повести.
Герой «Переписки» остался скитальцем, не найдя счастья в семейной жизни, умирает без родины и любви. Тема, введенная Пушкиным и Лермонтовым, становится типологической чертой «лишнего человека».
Итак, в 1840 -50-е гг. в творчестве Тургенева главенствующее место занимает образ «лишнего человека», отталкивающийся от героя байронического, но тем самым и косвенно с ним связанный. Прежней очевидной близости к романтическому герою, которая характеризовала героев Пушкина и Лермонтова, у Тургенева нет, однако важными для структуры произведений 1850-х гг. оказываются такие романтические категории, как судьба, рок, противостояние или взаимосвязанность со всей вселенной и героизация женского образа. Можно говорить о философском и художественном осмыслении типа «лишнего человека» И. С. Тургеневым.
Осознание своей «лишности» героем — открытие Тургенева; таков Чулкатурин, давший определение целой плеяде своих предшественников и последователей. И в свете характеристики Чулкатурина оказывается спорным причисление Онегина, Печорина, Рудина, Бельтова к типу «лишнего человека», либо спорно причисление Чулкатурина к данному типу, поскольку существенны отличия между героями12. Если исходить из тезиса, что предшественники (и последователи) этого образа генетически связаны с типом романтического героя, о чем писалось неоднократно в литературоведении, то у Чулкатурина весьма сложные отношения с прообразом. «Лишность» романтического героя держалась на чуждости «другим» и всему миру, такова она и у героев, привычно называемых «лишними людьми». Они влюбляются, но никогда любовь не составляет их счастья, они не способны жить уютной семейной жизнью (в этом сходство и с Чулкатуриным), но они получают неплохое образование (чем не может похвастать герой «Дневника лишнего человека»), они не способны служить в гражданской службе, если уж служба — то на пользу отечеству13, а не рутинная работа. Есть доля презрения, высокомерия, игры с окружающими в той или иной степени, что восходит к противостоянию всем романтического героя. Чулкатурин робеет перед всеми и сам удивляется своей смелости в доме Ожогиных. Это герои «не как все», хотят они этого или нет, Чулкатурин стремится быть как все14. Рефлексия Чулкатурина, хотя он и ссылается на Печорина, сродни не печоринскому анализу-загадке15, а самоедству и самоуничижению «подпольного человека» Достоевского. «Маленький человек» до такой рефлексии не доходил, а вот «подпольный человек» генетически может быть связан с образом Чулкатурина, особенно в плане самоанализа и едкой иронии над собой в нелицеприятных для него сценах.
Другими словами, в творчестве Тургенева слишком разные «лишние люди», помогающие лучше понять типологические черты интересующего нас образа, восходящего к романтическому герою. Именно такого героя условимся называть, по устоявшейся традиции, «лишним человеком». В таком случае наиболее близок к интересующему нас типу Дмитрий Рудин.
Проводились типологические сопоставления романа «Рудин» с романами Пушкина, Лермонтова, Герцена16, однако он продолжает и тургеневские опыты на пути познания «лишнего человека».
Уже при первом знакомстве с Рудиным Тургенев, отказывая Пигасову в первенстве, заявляет о новом этапе изображения типа «лишнего человека»17. Пришел новый герой, образованный и умеющий говорить. Действительно, новый образ «лишнего человека». Поскольку красноречием о высоком и общем («Рудин не умел говорить о конкретном») никто до Рудина из «лишних людей» не обладал. Они были образованы, особенно Бельтов, но не ораторы. Любопытно, что Пигасов, претендующий на роль героя и связанный с образом лишнего человека, тоже умел говорить: «Он выражался своеобразно; он смолоду присвоил себе особый род желчного и раздражительного красноречия. Мысли его не возвышались
над общим уровнем; а говорил он так, что мог казаться не только умным, но даже очень умным человеком» (Т. 5. С. 211), но терпит поражение в диспуте с Рудиным.
Чувство Натальи вызвано именно умением Рудина говорить, а чувство Рудина — любовью Натальи18. Любовь — одна из важнейших страниц в жизни и романтического героя, и «лишнего человека». Предельная затемненность прошлого героя, иронические характеристики Рудина Лежневым и снижающий образ героя авторский комментарий не опровергают и не подтверждают его слово о разочаровании. Нет ни полного разоблачения Рудина, ни оснований для апологии его разочарования и отчуждения в прошлом.
Другими словами, в ситуации любви (обычно наиболее отчетливо показывавшей романтичность героев) традиционные романтические элементы значительно трансформируются. С одной стороны, романтическое в образе героя приобретает комический оттенок, с другой стороны, неспособность полюбить все-таки оказывается тайной, потенциально сохраняющей высший романтический смысл. Однако ситуация любви в романе Тургенева не имеет того решающего значения в судьбе героя и той силы, которая ей была присуща в романтической поэме и в романах Пушкина и Герцена.
В эпилоге существенно изменяется масштаб обобщения изображаемого: место действия романа теперь вся Россия, дорога без определенного конечного пункта, как это было и в романе «Герой нашего времени».
Мотив скитания19, роднящий романтического героя20 и лишнего человека и делающий лишнего человека действительно лишним, в романе Тургенева достигает поистине романтической силы. И только теперь слово Рудина о себе становится подлинной исповедью21.
С изменением героя, ставшего скитальцем, изменяется и его отношение к своей судьбе. В конце романа судьба воспринимается как сила фатальная, противостоящая личности, и трагичная. Выход повествования на уровень таким образом понятой судьбы лишает кого-либо из персонажей права судии Рудина.
В дальнейшем образ Рудина соединяется с темой «бесприютных скитальцев», остающихся наедине со вселенной и не имеющих пристанища. Не случайно события второго финала происходят за пределами России — усиливается мотив беспочвенности и ненужности Рудина.
Итак, роман «Рудин» — последнее звено, апогей развития, так сказать, «чистого варианта» типа героя, черты которого представлены выше22. К намеченным чертам добавляется высокий уровень образованности героя, причем образование он получает, в том числе, в Гельдельберге и Берлине23. «Лишний человек» умеет теперь говорить и увлекать молодые сердца слушателей.
Любовь требует конкретного и решительного поступка, но к поступку герой не готов. Он пытается делать конкретные дела, но каждый раз дело оказывается связанным с рядом препон, идущих вразрез с идеалами или убеждениями героя, поэтому фраза Лежнева: «ты должен был выйти на поле, засучить рукава, трудиться, работать» (Т. 5. С. 321) — остается только восторженной фразой.
Таким образом, появляется герой не столько рефлектирующий, сколько обладающий ораторскими качествами, он, как и его предшественники, не имеет дела, но может увлечь словом. Именно эти качества станут важными для героев второй половины XIX в. В таком случае Потугин близок к типу «лишнего человека». Его убеждения для Литвинова — «Байровщина... романтизм тридцатых годов» (Т. 7. С. 275). Но образованность Потугина позволяет ему парировать выпад Литвинова отсылкой к Катуллу. Он любит и умеет говорить, причем это немаловажно, поскольку подчеркивается и Литвиновым,
и автором24, но он, как и Чулкатурин, не дотягивает до сильной личности, без чего трудно говорить о его типологическом включении в интересующую нас группу героев.
Впрочем, образом Рудина и отмеченными выше особенностями отношения к «лишнему человеку» не исчерпывается наследие романтизма в реалистическом творчестве Тургенева. Безусловно, немало внимания уделено и кругу чтения героев, где немало романтических произведений (Шиллер, Жуковский, Гете). Есть и оценка в ироническом ключе «романтизированных» героев, например, о компаньонке тетушки: была «девицею сентиментальною и даже романтическою, но перезрелою». («Несчастная» (Т. 8. С. 119)).
В одном номере с тургеневским романом в журнале «Современник» была напечатана поэма Н. А. Некрасова «Саша», первоначально посвященная «И...у Т...ву»25. В дальнейшем посвящение снято, однако типологическое сходство между героями двух произведений осталось. Агарин, правда, уже не центральная фигура произведения, он не столько говорит, сколько читает, не имеет он и твердых убеждений («Что ему книга последняя скажет, / То на душе его сверху и ляжет: / Верить, не верить — ему все равно, / Лишь бы доказано было умно!»)26. Наконец, «наследье богатых отцов» дает ему возможность, в отличие от Рудина, искать дела только на словах, вне каких бы то ни было попыток службы. И все-таки можно говорить о сходстве героев. До «Рудина» у героев данного типа не было слушателя, они не пытались переустроить мир, сосредоточившись только на собственных переживаниях. У тургеневского героя появляются первые «ученики», увлеченные его речью. Именно на этом делает акцент Некрасов, Агарин при этом становится «сеятелем», давшим знание и подтолкнувшим героиню к поискам реального дела27. «Самое главное, вероятно, заключалось в том, что «Нетронутые силы» Саши приведены книжной мудростью к жизненно важному (не только для нее) результату: «В добрую почву упало зерно. — / Пышным плодом отродится оно»28. И уже не столь значимым становится мотив скитаний, скорее, не рудинс-кого, а белътовского типа: «по свету рыщет - / Дела себе исполинского ищет»29.
Итак, самое важное отличие «лишних людей» второй половины XIX в. — «правильное слово» резонера, адресованное слушателю30.
Таким образом, в качестве типологической доминанты возьмем следующее:
1. Уровень образованности, который, как правило, связан с европейской культурой и находится на значимой высоте современного образования: от «мы все учились понемногу» Онегина31, «я стал читать, учиться» Печорина32 до Бельтова, который, «раскрытый всему прекрасному, стал усердно заниматься науками»33.
2. Расхождение между полученными знаниями и российской действительностью порождают скуку: «науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди—невежды, а слава—удача, и чтоб добиться ее, надо быть только ловким. Тогда мне стало скучно... »34, «Бельтов <.> очутился в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к чему»35.
3. Невозможность реализовать свои силы вызывает страсть к путешествиям (нередко связанным с поисками смерти): «Тоска» — рефрен в «Отрывках из путешествия Онегина»; «мне осталось одно средство: путешествовать. <.> .авось где-нибудь умру на дороге!»36 — мысли Печорина. «Роль зрителя, на которую обрекает себя путешественник, стала надоедать ему», «Вы проще спросите: зачем я живу вообще? Действительно, не знаю!»37 У Тургенева «странники», встречающие смерть на дороге, — герой «Переписки» и Рудин, считающиеся классическими примерами типа «лишнего человека».
4. Обязательное «испытание любовью» (Л. В. Пумпянский), что генетически восходит к пратипу романтического героя.
5. Умение говорить, «дар красноречия».
Интертекстуальность, связанная в первую очередь с романтическими текстами, становится устойчивой частью характеристики реалистического героя. Мистические тексты, как и в романтической прозе, более серьезно относятся к романтическим ситуациям и произведениям, используемым в скрытой цитации, чем светские повести. Например, в «Призраках» вновь узнаваема «Эолова арфа», не раз оказывавшаяся в центре внимания писателей-романтиков. «Таинственные» произведения Тургенева построены на ситуации встречи, сюжетообразующей в романтической поэме.
Как и в раннем романтизме, вновь обретает ценность «мгновение» («Довольно», «Ася»), а романтические сюжеты могут воплощаться в судьбах реалистических героев («Фауст»).
Остается выяснить, что стало сюжетно значимым для всех романов о «лишних людях» (безусловно, в разной степени этой значимости) из того, что пришло из романтической поэмы и как жанровые составляющие романтической поэмы и тесно связанные с характеристикой героя трансформировались в реалистическом романе:
Поэма: жанрообразующие ситуации и образ романтического героя Реалистический роман: сюжетные ситуации и характеристика «лишнего человека»
Ситуация встречи Сохраняется
Разочарование М. б. «игра в разочарование» и разочарование без четко обозначенной мотивировки
Героическое (м. б. связано с женским образом) Чаще связано с женским, чем с мужским образом
Бегство Путешествие, скитальчество
«Процесс отчуждения»: «Я» вне «всех» «Лишность»: отторжение «всеми»
- Попытка найти «дело» и «место»
- Образование (как правило, европейское), способствующее «лишности» в российской действительности
Событийность с четко означенными сюжетными моментами Событийность индивидуальна
- Красноречие (со середины века)
Портрет с четко закрепленными чертами -
Мир экзотический Как правило, мир обыденный
Романтический сюжет и романтические черты героя поданы как реально существующие Романтические черты прочитываются в литературном контексте, романтический сюжет обыгрывается героями или автором
Итак, приведенная выше таблица показывает, что тот тип, которого литературоведение обозначило как тип «лишнего человека», связан с романтическим прообразом, но имеет и собственные типологические черты. Именно эти черты позволяют говорить не столько о социальной «лишности», сколько о внутреннем скитальчестве. Герой пытается преодолеть отчуждение, появляется не столько противостояние, сколько желание объяснить себя людям. Отсюда значимой чертой становится потребность в слове, будь то слово исповедальное, эпистолярное или достаточно абстрактное. Терминологически правомерно и семантически более точным представляется определение такого героя «скитальцем», что
включает в себя и значение «лишности», и попытки установить диалогический контакт с миром других людей, и эпизодичность такого рода диалогов.
1 Открыто эта мысль звучит в повести Е. Тур «Племянница»: «В жизни удается редко встречать людей в самом деле разочарованных; большей частью это подлог, роль, принятая потому только, что люди этого требовали; но, кажется, и она начинает проходить, как и все на свете». ТурЕ. Племянница: Ч. 1 // Современник. 1850. Т 19. № 2. С. 174-175.
2 Сюда сложно отнести героев Гончарова, поскольку они утрачивают типологически значимые для данного героя черты. И Александр Адуев и Обломов находят свое место в жизни, что не свойственно самому типу «лишнего человека». Кроме того, «лишность» связана и с пространственной бесприютностью, скитальчеством, путь гончаровских героев ограничен переездом из поместья в столицу, либо замкнут: столица-дача-столица. Векторное ограничение или круговая замкнутость не характеризуют путь «лишнего человека», что генетически вновь восходит к романтическому герою — бесприютному в горизонтальном и вертикальном пространствах. Отсутствие эгоцентризма, как показала Л. М. Лотман, мешает причислить к этому типу и тургеневского Лаврецкого (Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х гг. XIX века: Истоки и эстетическое своеобразие. Л., 1974. С. 54—55).
3 Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1978. Т 2. С. 338 (ИРЛИ). — В дальнейшем номер тома и номера страниц будут указаны в тексте.
4 Например, для Джакоппо Стено — «патриций от безделья» (Т. 2. С. 347).
5 Душа Молодого человека «погибшая, как и все, во всей, как водится, красе» (курсив наш. — Н. Ф.), а его предыстория прокомментирована автором: «Такой рассказ слыхали многие не раз» (Т 2. С. 97). Более подробно см.: Федосеенко Н. Г. Романтическая поэма и эволюция русского реалистического романа («Евгений Онегин» А. С. Пушкина, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, «Кто виноват?» А. И. Герцена, «Рудин» И. С. Тургенева). Дисс. ... канд. филол. наук. Л. 1988. С. 160 -161.
6 О печоринских темах в прозе Тургенева см.: Венгеров С. А. Русская литература в современных ее представителях: Иван Сергеевич Тургенев. Ч. 1-2. СПб., 1875. С. 18-60; Незеленов А. Тургенев в его произведениях. СПб., 1885. С. 38-45; Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962. С. 13-14 и др.
7 Более подробно о типе лишнего человека в повестях Тургенева 1850-х гг. см.: Маркович В. М. Повести Тургенева 1854-1860 // Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1975. Т. 6. С. 307-331; Федосеенко Н. Г. Романтическая поэма и эволюция русского реалистического романа («Евгений Онегин» А. С. Пушкина, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, «Кто виноват?» А. И. Герцена, «Рудин» И. С. Тургенева). Дисс. . канд. филол. наук. Л. 1988. С. 168-170.
8 Одоевский В. Ф. Сочинения: В 2 т. / Сост., вступ ст. и коммент. В. И. Сахарова. М., 1981. Т. 2: Повести. С. 274.
9 И весьма обстоятельная характеристика: «Марлинский теперь устарел — никто его не читает и даже над именем его глумятся; но в тридцатых годах он гремел, как никто, — и Пушкин, по понятию тогдашней молодежи, не мог идти в сравнение с ним. Он не только пользовался славой первого русского писателя; он даже — что гораздо труднее и реже встречается — до некоторой степени наложил свою печать на современное ему поколение. Герои а 1а Марлинский попадались везде, особенно в провинции и особенно между армейцами и артиллеристами; они разговаривали, переписывались его языком; в обществе держались сумрачно, сдержанно — «с бурей в душе и пламенем в крови», как лейтенант Белозор «Фрегата Надежды». Женские сердца «пожирались» ими. Про них сложилось тогда прозвище: «фатальный». Тип этот, как известно, сохранялся долго, до времен Печорина. Чего-чего не было в этом типе? И Байронизм, и романтизм; воспоминания о французской революции, о декабристах — и обожание Наполеона; вера в судьбу, в звезду, в силу характера, поза и фраза — и тоска пустоты; тревожные волнения мелкого самолюбия — и действительная сила и отвага; благородные стремленья — и плохое воспитание, невежество; аристократические замашки — и щеголяние игрушками... » (Т. 8. С. 227-228).
10 «— Это не может быть сюжетом для целой поэмы, — важно заметил он [Майданов], — но для лирического стихотворения я вашей мыслью воспользуюсь.
— В романтическом роде? — спросил Малевский.
— Конечно, в романтическом роде, байроновском» (Т. 6. С. 334).
11 С романтизмом могут быть связаны чувства, особенно любовь. В таком случае романтическое увлечение становится синонимом первой молодости и объясняется возрастом героя (Т. 5. С. 47).
12 Это подметил Г. А. Бялый, сделав акцент при разграничении двух типов «лишнего человека» на «политическом элементе» и связи героя с исторической действительностью: «Сам Тургенев „лишним44 не назвал ни „Гамлета Щигровского уезда“, ни Рудина. Этим словом назван в „Дневнике лишнего человека44 Чулкатурин, в котором вовсе нет рудинского политического элемента. <...> Он „лишний44 не в России, а вообще „на сем свете“. Это человек, весь погрузившийся в кропотливую возню с самим собою, весь изъеденный болезненной мнительностью, заносчивостью, раздражительностью и злобой. Это человек, разбирающий самого себя до последней ниточки. Он не может жить непосредственно, ему недоступны простые человеческие радости, зато он отлично знает, „сколько удовольствия может человек почерпнуть из созерцания своего собственного несчастья44 (ред. 1856 г.). Он „лишний человек44 в точном смысле этого слова, в отличие от уездного Гамлета и от Рудина, которых можно назвать „лишними4 только в том условном значении, которое выработано было в последующей литературе, а вовсе не в тургеневском смысле» (Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962. С. 31).
13 Могут быть на военной службе, как Печорин, или попытаться изменить жизнь где-нибудь в губернии, как Бельтов.
14 «Я разбирал самого себя до последней ниточки, сравнивал себя с другими, припоминал малейшие взгляды, улыбки, слова людей, перед которыми хотел было развернуться, толковал все в дурную сторону, язвительно смеялся над своим притязанием „быть, как все“...» (Т. 4. С. 174).
15 Мельчает даже роль, исполняемая героем. Если у Печорина — роль карающая («топора в руках судьбы»), то Чулкатурин «пятая лошадь» в упряжке (Т. 4. С. 213). И в этом тоже некая избранность (Печорин) / массовость (Чул-катурин).
16 См., например: Введенский А. И. Общественное самосознание в русской литературе. СПб., 1900. С. 135; Курляндская Г. Б. И.С. Тургенев и русская литература. М., 1980. С. 21-28; Овсянико-Куликовский Д. Н. История русской интеллигенции: Итоги русской художественной литературы XIX века. М., 1906. Ч. 1. С. 165-170, 255 и др.
17 Герои, подобные Пигасову, были в центре внимания в повестях 1840-50-х гг., развенчивающих «печоринство» и байронизм.
18 См.: Маркович И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л., 1975. С. 115-116.
19 Лексема «странничество» связана с верой и поисками идеала. Скитальцы — ищущие самих себя, дела своего и «предназначения высокого».
20 О значении и разработке мотива «странничества» в романтическом искусстве см.: Ванслов В. В. Эстетика романтизма. М., 1966. С. 102-103.
21 В эпилоге рассказ Рудина о себе воспринимается «с таким же безусловным доверием, с каким обычно воспринимается собственное авторское слово» (Маркович В. М. И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л., 1975. С. 120).
22 Подробная характеристика данного литературного типа содержится в раб.: Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х гг. XIX века: Истоки и эстетическое своеобразие. Л., 1974. С. 11-55; Маркович В. М. Русская литература XIX века // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 489-492.
23 Можно отметить градацию данного мотива: Онегин получает домашнее образование у французов — гувернантки / гувернера; где и у кого учится Печорин — мы не знаем, Бельтов начинает образование под руководством женевца, затем поступает в Московский университет, Рудин широко образован, и этому уделяется значительное внимание в романе.
24 «Литвинов с возрастающим удивлением слушал Потугина: все приемы, все обороты его неторопливой, но самоуверенной речи изобличали и уменье и охоту говорить.
Потугин точно и любил и умел говорить; но как человек, из которого жизнь уже успела повытравить самолюбие, он с философическим спокойствием ждал случая встречи по сердцу» (Т. 7. С. 269-270).
25 ГаркавиЛ. Ы. «Саша» // Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. М.; Л., 1982. Т. 4. С. 530.
26 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. М.; Л., 1982. Т. 4. С. 25.
27 Более подробно о функциях сеятеля в творчестве Некрасова см.: ФедосеенкоН. Г. «Притча о сеятеле и семенах» в русской классической литературе: парадигма смыслов // От текста к контексту: Вып 3. Ишим, 2003. С. 106-112.
28 Розанова Л. А. О творчестве Н. А. Некрасова. М., 1988. С. 124.
29 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. М.; Л., 1982. Т. 4. С. 24.
30 Черта, значимая в ряде произведений середины века, герои которых по тем или иным характеристикам соотносимы с «лишними людьми». Например, в пьесах А. Н. Островского снижается социальный статус «говорящего» героя, уходит из повествования стремление к путешествиям, быт крепко держит, и слово героя, как правило, не услышано окружающими. Имеется в виду, прежде всего, Жадов («Доходное место»). Своими убеждениями Жадов напоминает Бельтова и Рудина: «Зачем же нас учили-то? ...как бы жизнь ни была горька, я не уступлю даже миллионной доли тех убеждений, которыми я обязан воспитанию». Мотив бесприютности снимается женитьбой героя. Тема образования, обучения, воспитания слушателя связана с Полиной, женой Жадова: «Мы с вами начнем новую жизнь. Я с любовью займусь вашим воспитанием, какое наслаждение ожидает меня!». Только Полина, в отличие от Натальи Ласунской, не готова благоговейно внимать своему мужу: «Поздно меня учить, я уж учена». В отличие от некрасовской Саши, не видит она и смысла в чтении:
«Жадов: Утром будешь работать, а по вечерам будем читать. Тебе многое надо прочесть, ты ведь ничего не читала.
Полина: Как же, стану я сидеть с тобой! Куда как весело!»
Любовь мешает герою до конца выдержать свой характер и не изменить своим убеждениям. См.: Островский А. Н. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1950. Т. 2. С. 46, 67, 92.
31 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1964. Т. 5. С. 11.
32 Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1962. Т. 4. С. 315.
33 Герцен А. И. Соч.: В 9 т. М., 1955. Т. 1. С. 205.
34 Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1962. Т. 4. С. 316.
35 Герцен А. И. Соч.: В 9 т. М., 1955. Т. 1. С. 233.
36 Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1962. Т. 4. С. 316.
37 Герцен А. И. Соч.: В 9 т. М., 1955. Т. 1. С. 219, 318.
