CC BY
62А. П. Дмитриев
И. С. АКСАКОВ О СВЯТИТЕЛЕ ФИЛАРЕТЕ (НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ ИЗ ФОНДОВ РУКОПИСНОГО ОТДЕЛА ИРЛИ РАН)1
В публикации представлены два источника авторства И. С. Аксакова: неизданная статья для газеты «День» и письмо Ю. Ф. Самарину. Оба источника так или иначе связаны с проблематикой и направленностью общественного служения святителя Филарета (Дроздова) в контексте пореформенной России.
Ключевые слова: И. С. Аксаков, святитель Филарет (Дроздов), пореформенная Россия.
Об отношении И. С. Аксакова и в его лице московского славянофильского кружка к личности митрополита Филарета и его деятельности как авторитетнейшего церковного администратора и богослова-подвижника своего времени писалось неоднократно2, однако тема не может считаться исчерпанной — и не только потому, что не вполне выявлены и как следует не осмыслены имеющиеся печатные источники, но и в связи с недостаточным освоением архивных материалов. Не в последнюю очередь это касается богатейшего Аксаковского фонда, хранящегося в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Здесь, в частности, были обнаружены два до-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках научно-исследовательского проекта № 12-04-00206а (Переписка И. С. Аксакова с государственными и общественными деятелями (1860—1886)).
2 См., например, статьи: Фетисенко О. Л. Реконструкция одного спора: К. Леонтьев и И. Аксаков о митрополите Филарете // Филаретовский альманах. Вып. 4. М., 2008. С. 184—203; Дмитриев А. П. Филаретовский юбилей 1867 г. и кончина святителя в оценках «триумвирата» московских консерваторов (И. С. Аксаков, Н. П. Гиляров-Платонов, М. Н. Катков) // Филаретовский альманах. Вып. 5. М., 2009. С. 165—186. См. также: Иоанн (Снычев), митр. Жизнь и деятельность Филарета, митрополита Московского. Тула, 1994. С. 344—346; Яковлев А. Светоч Русской церкви. М., 2007. С. 201.
кумента, хронологически отстоящие один от другого на десятилетие и впервые публикуемые ниже.
Первый из них — передовая статья (или заготовка к ней), написанная И. С. Аксаковым для редактируемой им еженедельной газеты «День». Поскольку это издание подвергалось откровенно пристрастному надзору со стороны цензуры, редактору приходилось заготавливать статьи про запас, чтоб вместо отвергнутого материала оперативно предложить другой. При этом отклоненные передовицы, как правило, утрачивали сиюминутную газетную актуальность и откладывались в семейном архиве (сохранились они во многом благодаря помогавшим Ивану Аксакову его сестрам Вере и Любови, которые перебеляли за братом его черновые наброски).
Предыстория публикуемой статьи такова. 17 ноября 1861 г. митрополит Филарет, обеспокоенный невозможным еще недавно, в дореформенной России, распространением в печати идей, нацеленных против властей, вероучения и общественной нравственности, начал «употреблять на службе церковных дополнительное прошение», о чем на другой день сообщил своему духовнику архимандриту Антонию (Медведеву). Владыка подчеркнул, что это молитвенное прошение не сочинено к случаю, а «заимствовано», причем «не из книги молебных пений, а из литии на вечерне»3. 29 ноября, отвечая на сомнение о. Антония, посчитавшего дополнительное прошение длинным, митрополит писал: «...первая часть нужна была для того, чтобы оно было не изобретенное, а взятое из церковного чина, а вторая для того, что в ней есть возбуждение чувства верующих»4.
Добавление к прошениям сугубой ектении на вечерне, утрене и литургии («Еще молимся — о еже милостиву и благостливу быти благому и человеколюбивому Богу нашему, отвратити всякий гнев на ны движимый и избавити нас от належащаго и праведного Своего пре-щения, и простити нам всякое согрешение вольное и невольное, и помиловати нас, недостойных рабов Своих, в сердце сокрушенном рцем вси: молимся, услыши и помилуй») поначалу читалось только
3 Филарет, митрополит Московский, свт. Письма к преподобному Антонию, наместнику Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1831—1867: В 3 ч. СТСЛ, 2007. Ч. 3. С. 194.
4 Там же. С. 195.
в домовой церкви митрополита, затем он передал записку с текстом молитвы в кафедральный Чудов монастырь и Успенский собор, и вскоре ее уже возглашали по всей Московской епархии.
По свидетельству И. Аксакова, «все недоумевали сначала, народ толковал по-своему». Возникли самые разноречивые слухи: то ли владыка предвещает какую-то беду, нависшую над страной, то ли имеет в виду неправедные действия каких-то высших властей. Обеспокоился министр внутренних дел П. А. Валуев. По его запросу к московскому генерал-губернатору П. А. Тучкову тот потребовал объяснений у митрополита, что подразумевается под «неблагоприятными обстоятельствами», от которых следует избавить Россию. Филарет ответил ему 20 декабря обширным письмом, где в качестве иллюстраций привел примеры вредоносных, на его взгляд, публикаций из нескольких светских изданий. 31 декабря он сообщал духовнику: «Я написал, что молитва не новая и не особая молитва, а одно молитвенное прошение, взятое из воскресной и праздничной литии; а что нужно прилежно молиться, то потому, что сильно распространяются мнения и учения противорелигиозные, противо-нравственные и противоправительственные и многих заражают»5.
Полностью это письмо святителя Филарета к губернатору было опубликовано спустя четверть века6, однако владыка решил обнародовать его сразу, благословив напечатать в одном из духовных журналов без упоминания его имени и с выпуском некоторых фрагментов. Оно увидело свет под названием «Выписка из письма московского священнослужителя в Петербург, Декабря 17 дня 1861 года. По вопросу о дополнительном молитвенном прошении в московских церквах»7. И именно на эту статью откликнулся И. С. Аксаков в своей передовице.
5 Филарет, митрополит Московский, свт. Письма к преподобносу Антонию.... С. 196.
6 Письмо митрополита Филарета к бывшему московскому генерал-губернатору П. А. Тучкову, относительно читаемой в церквах г. Москвы во время богослужения вновь составленной особой молитвы об избавлении России от затруднительного положения, в коем она будто бы находится (1861 г., 20 декабря) // Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам: В 5 т. М., 1887. Т. V. Ч. I. С. 182-187.
7 Душеполезное чтение. 1862. Ч. I. Янв. С. 3-9 (цензурное разрешение:
Скорее всего, он не подозревал об авторстве Филарета, хотя было ясно, что без митрополичьего ведома подобная публикация была бы невозможна и «московский священнослужитель» выражал позицию духовных властей.
Больше всего смутили Аксакова два момента.
Во-первых, он счел, что к пастве проявили неуважение и недоверие, поскольку дополнительное прошение было введено в суточное богослужение, по его словам, «неожиданно, украдкой», «молитвой православных хотели воспользоваться бессознательно для них самих».
Во-вторых, вполне солидаризуясь с тем, как оценивал «московский священнослужитель» разнузданную радикальную журналистику, Аксаков не мог согласиться с его призывом к правительственным «стеснительным мерам», в чем видел «недоверие к силе истины», ибо «где вмешивается власть, там нет уже места борьбе свободного слова и истина молчит, потому что она действует только путем внутреннего убеждения, а не внешнего стеснения». Интересно, что Аксаков здесь почти буквально повторяет свои опасения по поводу того, стоит ли обнародовать найденную им в сентябре 1861 г. в архиве А. С. Хомякова его статью «Об общественном воспитании в России» (1850). Там утверждалось, что «положительное вмешательство правительства в дело общественного образования так же законно, как и отрицательное его влияние, а все то, что составляет право правительства, составляет в то же время часть его обязанности»8. Аксаков все же поместил хомяковскую статью в первом номере «Дня», хоть и возмущался (в одном из писем к Ю. Ф. Самарину): «Нужно ли говорить, как опасен такой совет в настоящую минуту, когда правительство положительно неспособно к разумному вмешательству, а между тем вмешивается самым уродливым, самым безобразным образом и когда зло настоящей минуты заключается именно в неуместном вмешательстве государства?»9
16 января 1862 г.). К сожалению, эта публикация не учтена в ценном издании «Библиографический указатель опубликованных трудов святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, и литературы о нем» (М., 2005).
8 Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. Изд. 3-е, доп. М., 1900. Т. I. С. 353.
9 Цит. по: Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С. 173.
По мысли редактора «Дня», грубое полицейско-чиновничье вторжение в идейное противостояние 1860-х гг. оборачивается внешними репрессиями и при этом наделяет мученическим ореолом подвергшихся наказанию. В результате возникает обратный эффект — возрастает привлекательность материалистических и атеистических учений, и дело выяснения истины страдает. Желающие же полемизировать с ложью этих учений связаны по рукам и ногам, поскольку их здравые доводы неизбежно будут восприняты как «донос», натравливание властей на литераторов за их убеждения.
Претензии Аксакова к письму митрополита Филарета, как видим, довольно основательны, и остается только сожалеть, что они не были в свое время озвучены в печати и услышаны владыкой. Тот ведь и сам сознавал, что ситуация вокруг печатной лжи оказывается тупиковой. Архимандриту Антонию он писал 31 января 1862 г. по какому-то конкретному поводу, невольно обобщая его тоном горестной безысходности: «Статья из газеты дурна, кощунственна, но одна ли? Печатают и худшее. И трудно, и нет средств противодействовать»10. В этом выводе Филарет оказывается едино-мыслен с Аксаковым.
И еще. Если б публикуемая нами передовица увидела свет в 1862 г., трудно сомневаться, что она привлекла бы внимание митрополита Филарета, поскольку газета «День» читалась им. Свидетельство тому содержится в письме владыки к его духовнику от начала января 1862 г. Здесь та же тревога в связи с ситуацией в журналистике и требование идейного противодействия ее болезненным явлениям: «Если хотя за один год взять все худое из светских журналов и соединить, то будет такой смрад, против которого трудно найти довольно ладана, чтобы заглушить оный. Надобно по частям взять нездравое и предлагать врачевство». И тут же приводит пример из аксаковского издания: «Газета День предлагает дворянству совершить великий акт самоуничтожения. Не правда ли, что это очень новый род величия?»11
10 Филарет, митрополит Московский, свт. Письма к преподобному Антонию... Ч.3.С. 202.
11 Там же. С. 198. Филарет цитирует передовую статью Аксакова в № 13 «Дня» от 6 января, поэтому датировка этого письма (2 января) неверна, здесь очевидно ошибочное прочтение автографа.
В заключение выскажем предположение, что могло удержать Аксакова от публикации его статьи. Одним из объектов критики в письме Филарета стало подробное описание «Всепьянейшего собора» Петра I в исследовании М. И. Семевского в журнале «Светоч»12. В ответ редакция этого издания поместила неподписанную заметку «Новое обвинение против Петра I (Ответ одному душеполезному журналу)»13, где в издевательском, ерническом тоне подтрунивала над «нашими затылками смотрящими на дело защитниками нравственности» (один из самых невинных эпитетов заметки). Разумеется, Аксакову не хотелось бы, опубликовав свой критический отклик, невольно примкнуть к легиону подобного рода обличителей.
Второй из публикуемых документов — письмо И. С. Аксакова к Ю. Ф. Самарину от 12 октября 1872 г. Прошло пять лет с момента кончины святителя Филарета, но имя его возникает на страницах письма, и что существенно — в связи с очень важной, буквально выстраданной мыслью Аксакова о судьбе православия и его призвании в современном мире. Письмо состоит из трех сюжетов, которые только на первый взгляд могут показаться объединенными случайно, — они взаимосвязаны общей тревогой об осуществлении христианства в повседневной жизни России — общественной и частной.
Сначала Аксаков приводит вопиющие примеры того, как цензурный произвол «стесняет русскую мысль» и попирает свободу слова, а новые законы о печати свидетельствуют об отказе от либеральных достижений предыдущих лет. Он подытоживает: «стыд пред печатью, обуздывавший прежде власти, признан стыдом ложным», «обращение цензурной полиции с литературою превратилось в самое бесцеремонное, наглое гонение», «не существует даже подобия общественного мнения в России».
Затем, создавая резкий контраст с предыдущим рассказом, Аксаков делится своими впечатлениями о трехкратном посещении имения Отрада, принадлежащего камергеру графу В. П. Орлову-Давыдову. Со стороны его супруги и дочерей Аксаков увидел «простые
12 См. об этом подробнее в примеч. 26.
13 Светоч. 1862. Кн. II. Отд. III. С. 83-90.
и естественные» «отношения христианского равенства» к простому народу, позволившие ему говорить о «православном демократизме». И более того: «Под внешней аристократической, полурусской, полуанглийской оболочкой дома, о бок с Владимиром Петровичем, лелеющим в себе образ английского лорда, - на женской половине звучит такой высокий молитвенный строй, совершается непрестанно такая "работа Господеви", живет такой живой союз с церковью и не менее живой союз с русским народом, что я долго не мог прийти в себя от изумления».
Наряду с систематическим христианским просвещением Давыдовы-Орловы озаботились воспитанием из девушек-крестьянок целого «контингента учительниц, сиделок, фельдшериц и т. п.». И что интересно, происходило это буквально накануне массового хождения в народ революционно настроенной молодежи (1873-1875), которое представляет собой параллель «отрадненской идиллии», однако изначально обреченную на провал, поскольку оно не только не опиралось на глубинные народные верования, но и пыталось их преодолеть.
Ю. Ф. Самарин откликнулся на столь выразительную картину религиозно-общественной гармонии, «христианской непосредственности» и деятельного благочестия в письме к Аксакову от 23 октября 1872 г.: «Искренне и горячо благодарю тебя, любезный друг, за твое письмо или, говоря точнее, за превосходную, мастерскую твою этюду. Она доставила мне величайшее наслаждение. Как жаль, что все это не для печати! Поэтический талант, которым ты пренебрег, все-таки остался при тебе и выражается во всем: в полноте и свежести впечатлений, в умении по двум, трем высмотренным чертам воспроизвести всю внутреннюю жизнь лица, наконец, в художественной, всегда умеренной идеализации действительного явления. Это великий дар, которого никто не ценит лучше меня именно потому, что я безусловно им обделен. Ты, конечно, понимаешь, что я отнюдь не противопоставляю идеализацию точности. Возводим ли мы факт в понятие или в образ, мы перерабатываем его, а всякая переработка непременно сводится на идеализацию или на уродование. Кто неспособен идеализировать, тот неизбежно, как бы он ни смотрел за собой, впадает, в большей или меньшей степени, в карикатурность. Я это знаю по опыту. — Все, что ты узнал
и высмотрел в Отраде, было для меня почти так же ново и неожиданно, как и для тебя»14.
Успех практики христианского просвещения в Отраде Самарин связывает прежде всего с лютеранскими традициями миссионерства (мать хозяйки имения графини О. И. Орловой-Давыдовой «была Немка ... и набожная протестантка, известная своею ревностью в делах благотворения»); при этом он отталкивается от слов Аксакова: «Вот этот-то закал Германского и протестантского духа на Православной и мягкой нашей национальной почве и отразился в Графине Орловой-Давыдовой; он дал ей некоторую суровость, настойчивость в достижении цели, непреоборимую преданность идее долга, вообще ригоризм». Самарин подхватывает эту мысль: «Что значит, однако, протестантская прививка! Наши каноны, акафисты и кондаки никогда не создадут ничего подобного. Кстати об них: по мере того как я подвигаюсь в толковании литургии крестьянам, меня более и более поражает полное отсутствие всякой сознательности в их отношениях к церкви. Духовенство у нас священнодействует и совершает таинства, но оно не поучает. Оно даже не понимает, что такое поучение, и смешивает его с проповедью. Писание для безграмотного люда не существует; остается богослужение. Но оказывается, что крестьяне, по крайней мере в здешних местах, не понимают в нем ни полслова; мало того, они так глубоко убеждены, что богослужебный язык им не по силам, что даже не стараются понять его. Из тридцати человек, очень усердных к церкви и вовсе не глупых крестьян, ни один не знал, что значит паки, чаю, вечеря, вопием и т. д. Выходит, что все, что в церкви читается и поется, действует на них, как колокольный звон; но как слово голос церкви не доходит до них ни с какой стороны, а стоит в душе каждого, как в Афинах неизвестно когда и кем поставленный алтарь неведомому богу15. Ждать ли, пока весь народ пройдет полный курс церковной археологии и символики, без которых нельзя понимать богослужения, или готовиться исподволь к упрощению и преобразованию обрядовой стороны церкви? И как тут быть с
14 Самарин Ю. Ф. Статьи. Воспоминания. Письма. 1840—1876. М., 1997. С. 232.
15 Евангельская реминисценция (Деян 17. 22).
языком? Нечего себя обманывать: для простых людей наш славянский — почти то же, что латинский; с другой стороны, нельзя себе представить богослужения на языке не кристаллизованном, не отрешенном от развития и колебаний живого, разговорного языка, который, особенно у нас, изменяется так быстро, что книга, писанная тому назад лет двадцать и в то же время казавшаяся образцовой по слогу, теперь кажется почти смешной»16.
Как видим, Самарин, описывая удручающее, на его взгляд, положение дел в своем сельском приходе, фактически говорит о назревшей потребности в реформировании церковной жизни в России, в решении проблем богослужебного языка и духовного учительства. Но о том же (также не прямо, а между строк) пишет и Аксаков, только не беря пример «от противного», а давая образец и не удерживаясь от его невольной идеализации.
В этом ключе выдержано и окончание письма — восторженный отзыв о «молитве Митрополита Филарета», известной как «Ежедневная молитва Господу Иисусу Христу»17. Аксакова восхищает, что молитвенное прошение составлено Филаретом не в подражание святоотеческим образцам, а с глубоким пониманием душевной смуты, которой мучается современный человек. Он восклицает: «Не правда ли, что эта молитва уже человека нашего, XIX века? Ни Златоуст, ни Григорий, ни Василий, ни другие молитвенники (если не ошибаюсь) не сказали бы: не знаю, чего мне просить, не знаю, чего мне нужно, безмолвствую, — но практически относящегося к собственным движениям души, обессиленного анализом себя самого и своих потребностей». При этом Аксаков модернизирует молитву Филарета, предлагая свой вариант, укороченный до «одного простого вопля»: «Господи, отыщи во мне правду мою!»
Таким образом, чуткость святителя к потребностям времени была с благодарностью встречена славянофилами. Самарин даже с удивлением отметил, что в сочиненной им самим молитве оказалась сходная строка: «Молитва Филарета была мне совершенно не-
16 Самарин Ю. Ф. Статьи. Воспоминания. Письма... С. 232—233.
17 См.: Филарета, митрополита Московского и Коломенского, Творения. М., 1994. С. 471; а также: Хондзинский П., свящ. Восток и Запад в «русском синтезе» святителя Филарета, митрополита Московского // Филаретовский альманах. Вып. 4. М., 2008. С. 9—39.
известна. Я тебе очень за нее благодарен. Все, что ты о ней пишешь, совершенно верно. Для меня она имеет особенное значение. В ней есть одна строка, в которой почти слово в слово повторяется молитва, которую я много лет тому назад сложил себе для собственного употребления и никогда никому не читал»18.
Для Аксакова же молитва Филарета и первые впечатления от нее были почему-то важны еще и в другом отношении, — возможно, они дали толчок к какому-то его творческому замыслу, вероятно так и не воплощенному в жизнь. Судить об этом можно по тому, что Аксаков полностью переписал соответствующий фрагмент из своего письма к Самарину в записную книжку19.
При публикации текстов орфография и пунктуация автографов максимально сохраняются, если только кардинально не противоречат современной норме.
Неизданная передовая статья И. С. Аксакова для газеты «День» о «стеснительных мерах», предлагаемых святителем Филаретом для борьбы с «общей ложью» (вторая половина января 1862 г.)20
В № Душ<еполезного> Чтения прочли мы выписку из письма.
С некоторых пор в Москве стали в церквах возглашать известную молитву; все недоумевали сначала, народ толковал по-своему и вскоре привык, объяснивши себе таким или другим способом, привык и усердно молился и молится в настоящее время, присоединяя ее к покаянной молитве.
18 Самарин Ю. Ф. Статьи. Воспоминания. Письма. С. 233.
19 РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 1. Ед. хр. 60. Л. 70 об. (Выписка из моего письма к Ю. Самарину 1872 Окт. 12-го).
20 Печатается по: РО ИРЛИ. Ф. 3 (С. Т., К. С. и И. С. Аксаковы). Оп. 1. Ед. хр. 83. Л. 12—17 об. Рукопись представляет собой черновой набросок статьи рукой И. С. Аксакова (л. 14—17 об.), аккуратно переписанный его старшей сестрой В. С. Аксаковой (л. 12—13 об.). Возможно, статья предполагалась к публикации в № 17 «Дня» от 3 февраля 1862 г., оставшейся «по независящим обстоятельствам» без передовицы, вместо которой было помещено редакторское оправдание: «Москва 3-го февраля. Заготовленная для этого № статья не могла быть напечатана; приготовленная в замену ее другая также не может быть напечатана. Редактор».
Что в наше время, когда общая ложь усилилась больше обыкновенного, когда настоящая переходная эпоха потрясла до основ строй полутора<сто>летнего мира21, замешала все понятия и отношения, не лишнее усугубленная покаянная молитва и призывание помилования Божия, в этом мы не спорим и только о том жалели, что приступлено к этому было так неожиданно, украдкой, и что молитвой православных хотели воспользоваться бессознательно для них самих.
Мы думали, почему бы не объявить заранее в проповедях прямо и просто, что в настоящую трудную минуту, когда в сознании народа совершился видимый переворот и народ сам в смущении на него смотрит и с сомнением говорит, будет ли лучше, много неправды и нечестия в народе и т. д., почему бы не сказать ему, что теперь особенно требуется молитва о помиловании Божием22, о грехах наших, нечестии, которое даже в народ проникает, и что потому считается нужным призвать их к углублению покаяния и молитвы. Поверьте, что народ как нельзя лучше понял и принял бы такое обращение к нему и уже вполне сознательно, с сокрушенным сердцем присоединялся к такой молитве. — Во время Севаст<опольской> войны23 не раз ходили упорные слухи о назначении дней поста и молитвы24, но это внутреннее требование народа не было тогда понято.
Но во всяком случае, так или иначе вошла молитва в наши храмы, не в этом дело. — Но вот что грустно, так это объяснение ее появления, которое мы находим в письме и вдоб<авок> священнослужителя.
21 Аксаков имеет в виду так называемый петербургский период русской истории, начавшийся Петровским временем. О «полуторастолетии» именно в этом смысле он неоднократно упоминал в своих статьях.
22 Далее зачеркнуто: «милосердии».
23 Подразумевается оборона Севастополя в ходе Крымской (Восточной) войны 1853—1856 гг.
24 Об этом 19 мая 1855 г. Вера Аксакова писала из Абрамцева в Петербург своей кузине Марии Карташевской: «Что-то делается теперь в Севастополе; по всем слухам, там должно было происходить на днях страшное сражение ... Что из этого будет, страшно подумать, сердце сжимается, да поможет Господь нашему воинству, в Москве, пишут нам, многие служили в эти дни особенные молебны, народ все ждал общественных молитв и поста» (РО ИРЛИ. Сигн. 10622. Л. 89—89 об.).
Всю причину подобной молитвы он находит в статьях Совр<еменника>25, Светоча26 и Сев<ерной> Пчелы27; признаюсь, это слишком много придавать значение подобным статьям. Автор письма видит в них свидетельство о сочувствии многих, и это отчасти справедливо, но мы скажем более — не из этих статей и не из того, что проявляется чем-нибудь видимым и осязательным, известно всем теперь, что все, что есть почти молодое и, может быть, во всей России, заражено теми же идеями и направлением. Отчего это и отчего так мало вызывают противодействия подобные выходки? Еще в сфере науки решаются у нас на полемику благородные деятели, но выразить свое негодование по поводу выходок указываемых статей Сев<ерной> Пчелы и т. п. никто не решается. Что же этому причиной? Именно те самые стеснительные меры, которых
25 Митрополит Филарет, имея в виду известную полемику Н. Г. Чернышевского и М. А. Антоновича с П. Д. Юркевичем, писал: «В "Современнике" была напечатана статья, в которой излагался и доказывался материализм — учение, конечно, не дружное с религиею и нравственностию. Бакалавр Киевской академии написал на сию статью опровержение, которому отдали справедливость основательные ученые. Проповедник материализма не показал, что он в силах защищать свое учение, но не уступил, а отвечал насмешками и оскорблениями» (Душеполезное чтение. 1862. Ч. I. Янв. С. 5—6).
26 В журнале «Светоч» внимание владыки привлекло историческое исследование М. И. Семевского «Петр Великий как юморист (Новые материалы для характеристики Петра)» (1861. Кн. IX. Отд. II. С. 1—50), где описывался так называемый «Всепьянейший собор». Процитировав ряд мест из статьи, Филарет констатировал: «Во всем этом явно пародируется чин православной архиерейской присяги и посвящения, и выражения из него взяты и изуродованы. Так, литература вдруг оскорбляет и религию, и нравственность, и царский род. <...> Нечистоты существуют; но их выносить на улицу и показывать народу может решиться только нездравомыслящий или потерявший чувство приличия» (Душеполезное чтение. 1862. Ч. I. Янв. С. 7).
27 Рецензент газеты «Северная пчела» (1861. 15 нояб. № 256. С. 1063) в статье «Книги для образования народа» выписал из «Русской духовно-нравственной хрестоматии», составленной А. А. Невским (2-е изд. М., 1861), слова Христа (Мф 5. 13, 14), которые у него в рецензии «по местам с особенною целию напечатаны курсивом, с знаками вопроса, удивления и с критическими замечаниями в скобках». Митрополит Филарет заключает: «. критик полагает, что в точных словах Христа Спасителя нет логичности мысли и что они подлежат тем порицательным знакам недоумения и удивления, которые он расставил между словами евангельского текста» (Душеполезное чтение. 1862. Ч. I. Янв. С. 7).
ожидает от мудрости Правительства автор письма; где вмешивается власть, там нет уже места борьбе свободного слова, и истина молчит, потому что она действует только путем внутреннего убеждения, а не внешнего стеснения. И к чему привели эти стеснительные меры, к чему привела эта вера в могущество и силу материальную и недоверие к силе истины?
Хорошо еще, что заявляет себя печатно подобное направление и дает право более положительно возражать себе, но если б не заявило оно, не менее того нашло бы пути и выхода; все то, что видим мы в печати, ничто с тем, что знает всякой о факте, и точно, грустное явление представляет теперь молодое поколение, может быть, во всех краях России; как же вы остановите мысль, которая незримо и неуклонно сообщается в затворенные двери? И у нас есть щели, которыми она к нам проходит.
Письмо И. С. Аксакова к Ю. Ф. Самарину о цензурных гонениях, «православном демократизме» и молитве митрополита Филарета (12 октября 1872 г.)28
Уж очень давно не писал я к тебе, любезный друг Самарин. Но, впрочем, имел постоянно о тебе сведения, и о твоем здоровье, и о твоей работе. Ты счастлив тем, что создал себе определенную задачу и несешь ярмо обязательного труда. Твой брат29 говорит, что ты дописываешь уж другой том30. Не знаю, долго ли ты будешь безнаказанно
28 Печатается впервые полностью по автографу: РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 2. Ед. хр. 48. Л. 129—132. Фрагменты письма опубликованы в изд.: Православный путь: Церковно-богословско-философский ежегодник на 1987 год / Публ. М. А. Пашковой, урожд. Волконской. Джорданвилль, 1988. С. 77—84; Симоненко Н. Тайны графской усадьбы: Записки о российском дворянском роде Орловых и Орловых-Давыдовых: Исторический очерк. М., 2010. С. 64—66; Она же. Частная жизнь графа Орлова-Давыдова, или Одно удивительное лето: Письма, дневники. М., 2012. С. 50—51.
29 Имеется в виду Дмитрий Федорович Самарин (1831—1901), общественный деятель, гласный московского земства; публицист, издатель. Ю. Ф. Самарин в тот период жил в имении отца, в с. Васильевское Самарской губернии, близ Сызрани.
30 Подразумевается работа Ю. Ф. Самарина над исследованием «Окраины России». К 1872 г. в Праге и Берлине были опубликованы первые три выпуска (в 1874—1876 гг. в Берлине увидели свет еще три).
печатать за границей, но достоверно то, что после Берлинского свидания31 обращение цензурной полиции с литературою превратилось в самое бесцеремонное, наглое гонение. На основании нового закона, расторгшего брак Цензурного ведомства с судом, т. е. дозволившего конфисковать издания, еще даже до выпуска их в свет из типографии, не прибегая к суду32, — Петербургское Главное Управление Цензуры возжгло, в буквальном смысле, костер, на котором сожжено уже более 200 книг! (т. е. изданий, а не то что экземпляров!). Лонгинов33 недавно официально сообщил повеление о недозволении никаких новых газет и журналов, — а из существующих недавно же запрещены два34. Я видел на днях Гилярова: Лонгинов прислал ему письменную угрозу, от которой он очень смущен, так как на нем уже тяготеют два предостереже-ния35; Арапов притянул его к мировому суду за напечатание какой-то
31 Речь идет о свидании в сентябре 1872 г. в Берлине трех императоров: Австро-Венгрии, Германии и России.
32 Об этом законе («О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати»), утвержденном Государственным советом 7 июня 1872 г., см.: Арсеньев К. К. Законодательство о печати. СПб., 1903. С. 87—88. Согласно новому распоряжению, Комитет министров мог без суда присяжных приговаривать к уничтожению книги, наполненные «опасными лжеучениями, стремящиеся ниспровергнуть священные истины религии, извратить понятия о нравственности и поколебать коренные основы государственного и общественного порядка». В либеральных кругах этот закон вызвал реакцию, граничащую с полным отчаянием. Цензор А. В. Никитенко 4 июля 1872 г. записал в своем «Дневнике»: «Новый закон о цензуре. Finis печати. Все решается произволом министра внутренних дел. Какого бы специального содержания ни была книга, он ее конфискует. При этом законе, если он будет исполняться, решительно становятся невозможными в России наука и литература. Да, правду сказать, давно бы следовало покончить с ними. К чему они нам? Они только сеют разврат и заставляют усомняться в здравомыслии начальства» (Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. М., 2005. Т. III. С. 244).
33 Библиограф и литератор Михаил Николаевич Лонгинов (1823—1875), близкий к славянофилам на рубеже 1850-60-х гг., в тот период, с 1871 по 1875 г., занимал пост начальника Главного управления по делам печати. Смелый либерал и защитник свободы печати в молодости, он в это время снискал печальную славу ретрограда и фанатичного стеснителя книгоиздания.
34 6 августа 1872 г. «по доказанному крайне вредному направлению» было прекращено издание журнала «Всемирный труд» и приложения к нему, «Домашней библиотеки».
35 Речь идет о ежедневной московской газете «Современные известия», издававшейся с 1867 г. славянофилом Никитой Петровичем Гиляровым-
публикации, Араповым же подписанной36, на днях будет он судиться в Окружном Суде за напечатание речи Орлова-Давыдова37 (по поводу твоего предложения на дворянском Собрании), и недавно же призывал его к себе Генерал-Губернатор и намылил ему жестоко голову за то, что Гиляров напечатанную в Моск<овских> Ведомостях телеграмму А. П. Шипова38 (дурацкую телеграмму в «Русском стиле»: «Матушка Москва, до земли кланяемся за присылку пожарных труб в Нижний!») перепечатал в своей газете мелким шрифтом, петитом39. В этом петите Долгоруков, гордящийся и веселящийся телеграммой, увидел для себя личную обиду и сказал Гилярову, что считает этот поступок за «объявление себе войны»40. Очевидно, что стыд пред печатью, обуздывавший
Платоновым (1824—1887). Она получила два предостережения — 10 марта 1870 г. и 18 мая 1872 г. При третьем предостережении по закону издание приостанавливалось на некоторое время (это и случилось позднее, 11 апреля 1874 г.).
36 Генерал-майор Николай Устинович Арапов (1825—1884) занимал пост московского обер-полицмейстера в 1866—1876 гг. Н. П. Гиляров-Платонов жаловался К. П. Победоносцеву в письме от 6 октября 1872 г.: «Меня полиция потянула к суду за напечатание объявления якобы без полицмейстерского дозволения, и мировой судья приговаривает меня, как виноватого, тогда как объявление подписано обер-полицмейстером!» (Разумевающие верой: Переписка Н. П. Гилярова-Платонова и К. П. Победоносцева (1860—1887). СПб., 2011. С. 97).
37 Граф Владимир Петрович Орлов-Давыдов (до 1856 г. Давыдов; 1809—1882) — тайный советник, камергер; внук В. Г. Орлова. Известный общественный деятель, англоман, меценат и библиофил.
38 Публицист и экономист Александр Павлович Шипов (1800—1878) в то время занимал пост председателя ярмарочного Биржевого комитета Нижегородской ярмарки.
39 Телеграмма А. П. Шипова, отправленная им «по поручению ярмарочного купечества» в «Московские ведомости» и перепечатанная в «Современных известиях» без комментариев, опубликована петитом, поскольку именно так принято было давать в газете дословные большие цитаты из документов, в том числе распоряжений министров и великих князей, и помещена под рубрикой «Заметки и известия» под особым названием «Благодарственная телеграмма». Приведенное Аксаковым место буквально звучит так: «Родная матушка Москва! <...> Передай, матушка, наш низкий поклон князю Владимиру Андреевичу. Родные попечения о нас в настоящей тревоге — залог верных надежд, что не будем забыты в будущем.» (Современные известия. 1872. 1 авг. № 209. С. 2).
40 Об этой истории Н. П. Гиляров-Платонов сообщал К. П. Победоносцеву в письме от 6 октября 1872 г.: «Генерал-губернатор вызывает меня, а за моим
прежде власти, признан стыдом ложным, от которого они и поспешили избавиться, смекнув, что теперь некого и нечего стыдиться. В самом деле замечательно то, что в прежние времена цензурного блуда все подобные проделки начальства становились анекдотами, повторявшимися во всех гостиных, проникавшими во все слои общества: теперь же никто о том и не говорит, да и для речей подобного рода нет резонанса; никто и не знает, и не интересуется знать про участь книг, газет и журналов; интересы экономические — банки, дороги, акции, облигации — вытеснили все другие. Купцам — а они составляют господствующий теперь элемент в русском обществе и в самом деле в известном отношении представляют силу, с которой приходится Правительству иногда и считаться, — купцам нет положительно никакого дела до судьбы литературы и литераторов. Впрочем, если теперь не существует даже подобия общественного мнения в России, — то нет его и в Европе. Спрашивается, что такое теперь Европа, где та нравственная сила ее, которой побаивалось даже русское Правительство? На Францию, на говор ее газет — наплевать; Англия изолирована41, да и язык ее не общедоступен; Италия, Испания, Голландия — не идут в счет. Остается Германия — военный и политический лагерь, поставивший в строй и обмундировавший науку, искусство, религию, подчинивший соображениям политики и стратегии всякое движение духа человеческого, — Германия, которая может только радоваться всякому стеснению Русской мысли. Вчера я видел одного из здешних цензоров и он мне рассказал следующее: VII книгу Беседы конфисковали в типографии за маленькую статейку о классических гимназиях42. По представлению
отсутствием — управляющего редакциею и объявляет выговор. За что? А за то, что глупейшая телеграмма Шипова из Нижнего Новгорода, в которой этот выживший из ума просит Москву "поклониться его сиятельству Владимиру Андреевичу (т. е. генерал-губернатору)", — зачем эта телеграмма напечатана на второй странице, а не на первой и петитом, то есть мелким шрифтом, а не крупным. "Так это мне на смех? Это нарочно, чтоб никто не прочел? Так вы мне объявляете войну? Хорошо, я ее принимаю. Так объявляйте ее прямо!" И так далее. И вот лица, от которых, однако, зависит, между прочим, на большую долю судьба нашего брата!» (Разумевающие верой. С. 97).
41 В тот период Англия конфликтовала с Россией из-за Хивы.
42 Издававшийся С. А. Юрьевым на средства А. И. Кошелева журнал «Беседа» пострадал из-за заметки «Учебные испытания гимназистов в 1872 году», опубликованной в июльской книжке.
здешнего Комитета, следовало бы только вырезать эту статью, но в Петербурге велено было всю ее сжечь, несмотря на то что все прочие статьи были признаны безвредными. «Это уже в виде мщения, — объяснял мне цензор, — чтобы наказать редактора убытком». Затем на днях арестовали IX книгу той же Беседы за ничтожную статейку против системы закрытых женских заведений, и также велели, взяв все экземпляры из типографии, истребить их огнем. Сожжение происходит частию на Генерал-Губернаторском дворе, частью в Басманной Части.
Но не об этом, собственно, собирался я уже давно к тебе писать. Мне просто хотелось тебе порассказать о моем знакомстве с Орловыми-Давыдовыми и передать тебе мои впечатления. Они были очень сильны и, главное, совершенно неожиданны. Разумеется, они вызваны были не великолепием Отрады43, не ее парками и копаными озерами, не аристократическою обстановкою à l'anglaise среди русской деревни, обстановкою, тщательно устро-иваемою, поддерживаемою и объясняемою простодушным чудаком — Графом44, — а разными учреждениями его жены45 и, так сказать, православным демократизмом ее и ее дочерей46. Это, брат, такие отношения к крестьянам и вообще к простому народу, отношения Христианского равенства до того простые и естественные, что мы с тобою стать в них едва ли можем, хотя всю жизнь служили идее сближения с народом. Под внешней аристократической, полурусской, полуанглийской оболочкой дома, о бок с Владимиром Петровичем, лелеющим в себе образ английского лорда, — на женской половине звучит такой высокий молитвенный строй, совершается непрестанно такая «работа Господеви», живет такой живой союз с церковью, и не менее живой союз с русским народом,
43 Отрада — родовое имение Орловых в селе Семеновское (ныне в Ступинском районе Московской области); оно было пожаловано фавориту Екатерины Григорию Орлову, а тот передал его младшему брату Владимиру, который и возвел дворцовый ансамбль.
44 Граф В. П. Орлов-Давыдов. См. примеч. 37.
45 В июне 1832 г. Владимир Петрович женился на княжне Ольге Ивановне Барятинской (1814—1876).
46 У Орловых-Давыдовых было три сына и три дочери. Старшая — княгиня Наталья Владимировна Долгорукова (1833-1885) - с 1856 г. замужем за князем Дмитрием Николаевичем Долгоруковым (1827-1910). О Марии и Евгении Владимировнах см. примеч. 54 и 47.
что я долго не мог прийти в себя от изумления. Я был в Отраде три раза — два раза до кончины Е. В. Васильчиковой47 и один раз после — и довольно близко познакомился с внутренней стороной жизни в этой семье, той стороной, которую многие не замечают и которая едва ли вполне сознается самой семьей. Старуха Графиня отнеслась ко мне48 довольно благосклонно, и благодаря именно ей я и мог видеть то, что видел. От нее идет весь этот нравственный строй, и она действительно любопытное явление и замечательный характер. Аристократка по рождению, она до 15 лет, почти до замужества, не выезжала из Курского имения своего отца49, следовательно, всю первую свою молодость провела в Русской деревне, и Русская деревня вошла в нравственный состав ее существа. Поэтому-то вполне у себя дома она только в деревне; это ее прирожденная стихия. Мать ее50 была чрезвычайно благотворительная женщина, и дочь, с детства помогая ей, постоянно обращалась с крестьянами, так что никто лучше Графини Орловой-Давыдовой не знаком с крестьянским бытом, с нуждами и потребностями народа, и не в общих чертах, а в самых практических и технических потребностях. Она не ошибется в названиях, она назовет каждую вещь ее русским именем; она и крестьяне понимают друг друга на полуслове; ей и в голову не взойдет навязывать крестьянам что-нибудь на основании иностранной или отвлеченной теории, особенно при ее практическом уме, чуждом мечтательности. Я видел ее вместе с крестьянскими женщинами и девушками и их взаимные отношения. Это не снмз-хождение знатной барыни, исполненной приторного сострадания к бедному простолюдину; это просто
47 Евгения Владимировна Васильчикова (урожд. графиня Орлова-Давыдова; 1841—1872) — жена Петра Алексеевича Васильчикова (1829—1898), младшая дочь В. П. Орлова-Давыдова.
48 Далее зачеркнуто: «как-то особенно сочувственно».
49 Князь Иван Иванович Барятинский (1772—1825). Был посланником при дворе короля Баварии в Мюнхене (1806—1812), позднее занимался агротехникой. Речь идет о его знаменитой усадьбе Марьино под Рыльском (ныне санаторий Управления делами Президента России близ села Ивановское Рыльского района Курской области).
50 Княгиня Мария Федоровна Барятинская (урожд. графиня Келлер; 1792— 1858) — дочь прусского дипломата, основательница Мариинского приюта для бедных женщин.
свои, друг друга вполне разумеющие, без всякой приторности и нежности, друг в друге твердо уверенные. — Итак, Православие и Русская деревня — вот две стихии, которые легли с самого начала в душу Княжны Барятинской, принадлежавшей по рождению и по связям к тому аристократическому кругу, которому наиболее чужда русская народность. Но это еще не все. Мать ее была Немка (Графиня Келлер) и набожная протестантка, известная своею ревностью в делах благотворения. Дочь — русская и православная до фанатизма, исполнительница церковных правил «до узкости» — как мне об ней выражались. Вот этот-то закал Германского и протестантского духа на Православной и мягкой нашей национальной почве и отразился в Графине Орловой-Давыдовой; он дал ей некоторую суровость, настойчивость в достижении цели, непреоборимую преданность идее долга, вообще ригоризм. Видишь, какое сочетание: Православие, как пламенная вера и строгая церковность, Русская деревня, протестантский ригоризм и немецкая51 нравственная отчетливость — все это в обстановке большого света, рядом с английскими затеями и предрассудками мужа! Не правда ли, что все это, по крайней мере, интересно.
Русская деревня сказалась во всех учреждениях Графини. Она одна разрешила задачу о русских «сестрах милосердия». Зная, что в крестьянском быту, преимущественно между раскольниками, существуют так называемые вековые девушки, вековушки, т. е. такие девицы, которые отказываются от замужества, садятся на девичество навек, посвящают себя богомольству и вообще богоугодным делам, оставаясь в то же время при доме, участвуя во всех работах, — зная это, Графиня постаралась сблизиться с ними, — сначала с раскольницами, а потом и православными. Она сама мне рассказывала, как началось это постепенное сближение, как, вскоре после замужества, поселившись в Усолье52, она однажды, взяв Евангелие и Псалтирь, отправилась храбро в одну из крестьянских изб, как сначала была встречена с грубою недоверчивостью и как, наконец, мало-помалу дошло до того, что
51 Далее зачеркнуто: «твердость».
52 Усолье — село в Самарской губернии; центр крепостной вотчины В. П. Орлова-Давыдова в 1831—1861 гг., здесь находилась его усадьба с трехэтажным дворцом.
на ее чтения в избах сходилось слушать множество народа. Постепенно она стала притягательным центром всех благочестивых баб и девиц в своих деревнях, между которыми и распределяла подвиги: хождение за больными, учительство и т. п. Здесь не могло быть притворства, как потому, что Графиня не легко разнеживается и не расточительна, т. е. не дает денег попусту, не удостоверившись в нужде, так и потому, что всякая приходившая к ней подвергалась нелегкому испытанию. Ученицы ее школ, пропитываясь большею частью тем же миссионерским духом, составили потом постоянный контингент учительниц, сиделок, фельдшериц и т. п. Так, в Отрадинской больнице ходят за больными, перевязывают раны (и как мастерски!) простые бабы, в сарафанах, как есть крестьянки; я и сам их видел, да от меня и мужик один с карбункулом был помещен в эту больницу; он мне рассказывал, как ему делали операцию в присутствии Графини и как ходила за ним крестьянка Авдотья Федорова. В женских школах, из которых в одной я был, учат крестьянки же, в своей крестьянской одежде, и только они одни, под руководством Графини и ее дочери. Разумеется, они ничему другому не учат, как чтению и письму, может быть, счету, но главное — молитвам, пению53, церковному богослужению. Графиня даже не вдруг согласилась на обучение гражданской азбуке. Девочки сколько учатся, столько же или гораздо более воспитываются в строгом православном направлении, — может быть, несколько узком, но зато придающем им силы для всякого житейского подвига. Некоторые из этих женщин и девиц образовали из себя, при содействии Графини, род общины, т. е. живут вместе, в помещении, им данном; впрочем, летом ходят помогать своим родным в сельских работах, — да никто и не удерживается, так как тут нет обета, ни иного обязательства. Они учительствуют, ходят за больными в больнице и по избам и в то же время содержатся, т. е. кормятся, своими трудами, возделывая огород, приготовляя пищу, хлебы и т. д. Устава нет, а просто есть приходо-расходная книжка, с которой я взял себе копию: так баснословно дешево все это устройство, что оно доступно для каждого помещика. Эта дешевизна входит в систему
53 Далее зачеркнуто: «объяснен<ию>».
Графини Орловой-Давыдовой. Опасаясь корыстных побуждений со стороны всех этих женщин, она держит их на самом простом, чуть-чуть не бедном крестьянском положении и тщательно заботится, чтоб они не выходили из крестьянского быта, — для чего они и находятся в постоянном общении с своими однодеревен-цами. Я был у них и познакомился почти со всеми лично; на всех на них печать бодрости и одушевления. Надо видеть между ними старуху Графиню; она говорит, что они составляют для нее самое приятное общество, и я ей верю.
Это я рассказывал про старую Графиню. Но тут есть Графиня Марья Владимировна54. Некрасивая, рыжеволосая девушка, тихая, скромная, молчаливая, но в то же время как бы озаренная каким-то внутренним светом. Она напоминает мне Мадонну Гольбейна55. В этой тихости и скромности чувствуется присутствие какой-то сосредоточенной нравственной силы, видится горение неугасаемого пламени. Вот она вдруг исчезла из гостиной. Это значит, что она поспешила в лес, версты за три от дома, куда также со всех сторон стекаются молодые крестьянские девушки, ее бывшие и настоящие ученицы, — разумеется, кто свободен и кто хочет. Там, собравшись, они или ходят вместе по берегу56 реки, так красиво протекающей глухим лесом, широко раздвинув по сторонам вековые деревья, — или же усаживаются на траве и на пнях и поют хором церковные песни. Графиня Марья, обладающая прекрасным голосом, — запевало, — прочие, ею же выученные петь, так, с голоса, не по нотам, дружно
54 Мария Владимировна Орлова-Давыдова (1840-1931) - фрейлина, средняя дочь В. П. Орлова-Давыдова; впоследствии игуменья Магдалина, настоятельница общины «Отрада и Утешение» в подмосковном селе Добрыниха. В июне 1894 г. она написала письмо митрополиту Московскому Сергию (Ляпидевскому) о своем желании, «чтобы община в Добрынихе не имела внешних знаков монашества, а именно чтобы сестры продолжали носить одежду крестьянского покроя для сохранения простоты и свободы служения ближнему» и чтобы послушницы были «готовы во всякое время дня и ночи на служение многоразличным нуждам больных и бедных и сирот окрестного крестьянского населения» (цит. по: URL: http://krotov.info/ history/19/1890_10_2/1840orlo.html).
55 Скорее всего, имеется в виду «Мадонна бургомистра Мейера» (1526) Ганса Гольбейна Младшего.
56 Далее зачеркнуто: «широкой». Имеется в виду река Лопасня.
вторят. И это продолжается иногда целые часы. Потом нередко читается вслух житие какого-либо Святого, или проповедь, или иная назидательная книга, ведется беседа, Марья Влад<имировна> толкует и наставляет. Иногда же под праздник, летом, тут же в лесу, на пчельнике, где молодая Графиня устроила себе род приюта, служится всенощная, за которой она и ее крестьянские подруги оглашают лесной сумрак молитвенным пением. — Все это производит на душу не только благочестивое, но и сильное поэтическое впечатление... А возвращаясь из леса, встречает самого Графа, который уже дожидается семьи с новым № Times в руке, чтоб прочесть речь Дизраэли, «главы ториев»57, или что-нибудь в этом роде!
Разница между Графиней-матерью и ее дочерьми, впрочем, большая. Графиня-мать — то, что называется по-французски une âme altière 58. Ей постоянно надо смирять в себе гордость духа; она в постоянной борьбе с собою; ее силы, требующие подвига, ее врожденная протестантская суровость — все это лишает ее того мира, той гармонии, той Христианской непосредственности, в которой пребывают ее дочери, и в особенности пребывала покойная Евгения Владимировна. Конечно, они не столько, как мать, удручены избытком духовных сил, — но тем не менее они в Христианском смысле зрелее ее и выше. В них нет тревоги, больше простоты и доброты, смирения, младенчества, больше ясности, какая-то беззаветность упования, — они какие-то свои Богу, тогда как их мать все еще силится себе Его усвоить. Когда скончалась Васильчикова, мать, которой она была любимою дочерью, прошла чрез припадок отчаяния; она металась по полу, неистово59 вопила, оглашала весь дом криками: «Я не отдам, не отдам ее Богу, Ты уже взял у меня лучшего сына» и пр. Это было поздно вечером. Потом она опомнилась, боролась с собой всю ночь и решила говеть — одновременно с панихидами. Перед самым отпеванием она приобщилась Св. Таин, для чего оделась в светлое платье, и присутствовала уже при отпевании с просветленным лицом. — Когда я увидел ее в первый раз после
57 Бенджамин Дизраэли (с 1876 г. граф Биконсфильд; 1804-1881) -английский государственный деятель, глава консервативной партии (тори), премьер-министр Великобритании (1868, 1874-1880), романист.
58 Надменность (фр.).
59 Далее зачеркнуто: «кричала».
кончины ее дочери, — уже на 20-й день, она сказала мне, что дочь ее скончалась — «как спелый плод сваливается сам собою с дерева», что она не чувствует себя в разлуке ни с ней, ни с сыном, потому что она и эти дети ее едино с нею — по убеждениям, чаяниям и вере, что они представляются ей только «верно пристроенными, помещенными вне опасности колебания, падения или какой-либо измены духа». Не знаю наверное, но кажется иначе60 встретила смерть сестры Графиня Марья; по крайней мере, на ее лице я не заметил какой-либо перемены, смутившей ее внутренний мир и омрачившей тихой свет ее лица. Чтоб судить о степени того высокого молитвенного строя, на который налажены души в женской половине этой семьи, представь себе эту Марью Владимировну, приводящую каждое утро детей Васильчиковой к ее гробу: там, вместе с ней, все эти красавицы-девочки своими детскими прелестными голосами (в этой семье все наделены даром голоса) поют пред гробом матери: «Со Святыми упокой».
Я не видал этого, и рад, что не видал, потому что такое пение слишком сильно пробирает нервы; мне рассказывал о том Александр Ва-сильчиков61. По мне, есть что-то противоестественное в этом молитвенном вознесении туда, где нет «ни печали, ни воздыхания», в том детском возрасте, которому единственно на земле дано не знать ни печали, ни воздыхания. Но, впрочем, со стороны Марьи Владимировны здесь нет никакой аффектации; вероятно, у нее и у детей все это выходит несравненно проще, обыкновеннее, чем кажется, да и дети приучаются относиться к смерти светло, мирно, молитвенно, — как относилась и их покойная мать. — На днях Графиня Орлова-Давыдова прислала мне письмо к ней одного мужика, в том предположении, что я по званию Славянофила обязан интересоваться всяким проявлением смысла и чувства в простом народе. Но письмо интересно по-другому — именно по тому, что характеризует покойную Васильчикову и ее мать и показывает, какие отношения могли устанавливаться у них с крестьянами. Этот мужик, — лет 17 тому назад учившийся в одной из их школ, — потерял, года с два, жену и старших детей и получил по
60 Далее зачеркнуто: «отнеслась».
61 Александр Алексеевич Васильчиков (1832—1890) — историк и искусствовед, действительный тайный советник (1879), гофмейстер (1879), в 1879—1888 гг. директор Императорского Эрмитажа.
этому поводу целое письмо от Евгении Владимировны с словами утешения и назидания. Теперь, узнав об ее кончине, он пишет письмо к ее матери, утешая и назидая ее теми самыми словами, которыми поддержала его в скорби покойная Васильчикова, — «обращая на мать» дар духовный, когда-то полученный ею от дочери. Письмо точно очень хорошо, но возможность подобной переписки крестьянина с женщинами, принадлежащими к такой семье, которая, по мнению света и по убеждению самого главы, есть по преимуществу носительница аристократического принципа в России, — такая возможность еще лучше.
Право, я думаю, что у нас, в людях, по-видимому наиболее про-питанных62 раболепством пред Европою, отчужденных от народа своим воспитанием и убеждениями, — в этих людях, если их поскоблить хорошенько, всегда отыщется народный, под воздействием Православия сложившийся тип. В этой православной подпочве и лежит еще, может быть, залог нашего спасения как общества и как народа. Не только на женской половине этой семьи, — но и на самом Орлове-Давыдове оправдывается это мнение. Как ни старается он разыгрывать роль Английского Лорда, из него высовывается подчас такой добряк Славянин, в котором больше непосредственной Славянской доброты, чем даже в его жене и, может быть, в нас с тобою. Он очень забавен, а подчас и умилителен. Нельзя было без сердечной боли и в то же время без улыбки смотреть, как этот старик, еще более поседевший от горя, с опухшими от слез глазами, в то же время старался пред гостями сохранить приличие самое чопорно-английское и до щепетильности исполнять обязанности гостеприимства. Относясь ко мне с величайшею вежливостью, но холодно и сдержанно, как к «демократу», — с очевидным злорадством обличая мое незнание греческого языка (который он, учившись в Англии63, знает отлично и на котором расставил он разные надписи в своем саду!), — он и не подозревает, этот добродушный чудак, как серьезно я ценю его подспудные свойства, — ну хоть это его восклицание, когда, узнав о кончине дочери, он возвратился в свою пышную Отраду: «j'ai trop aimé la propriété64, я слишком дорожил всем этим, слишком много души положил во все это».
62 Далее зачеркнуто: «влиянием».
63 В. П. Орлов-Давыдов окончил Эдинбургский университет со степенью доктора прав, после чего служил в Лондоне в русском посольстве.
64 Я очень любил имение (фр.).
Ты, может быть, удивишься, что я так длинно расписался о семье Орловых-Давыдовых, с которой, впрочем, у меня лично нет, по-прежнему, никаких иных отношений, кроме обычного светского знакомства. Может быть, все, что я тебе рассказал, было уже давно тебе известно. Но мне оно известно не было, никто мне не дал о том никакого понятия, и все виденное мною поразило меня, как резкая противоположность тому представлению, какое я имел об этом доме, как противоречие всей внешней обстановке, как аномалия. Оно и поразило, и, признаюсь, утешило меня за нашу Русь. Вот этими-то противоречиями и аномалиями она и жива. Под сором и хламом большого света, иностранного воспитания, подражания чужеземцам, не признаваемый и не замечаемый, пробирается, течет себе тот ключ, о котором говорит Хомяков в своих чудесных стихах65.
Кстати, так как я заговорил о религиозной материи. Знакома ли тебе «молитва Митрополита Филарета»? Недавно в какой-то духовной газетке она была напечатана66; я прочел ее в первый раз, но она оказалась уже давно известною некоторым в рукописи. Эта молитва, конечно, может занять место и, вероятно, займет, в молитвен-
65 Стихотворение А. С. Хомякова «Ключ» («Сокрыт в глуши, в тени древесной.», 1835).
66 Имеется в виду публикация под названием «Молитва Господу Иисусу Христу (Митрополита Филарета)» (приводим ее, поскольку ее текст несколько отличается от печатавшихся позднее): «Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты Один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Отче! даждь рабу Твоему, чего сам я и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою, сердце мое Тебе отверсто: Ты зришь нужды, которых я не знаю, зри и сотвори по милости Твоей, порази и исцели, низложи и подними меня, благоговею и безмолвствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами, приношу себя в жертву Тебе, предаюсь Тебе; нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою; научи меня молиться, — Сам во мне молись. Аминь» // Московские епархиальные ведомости. 1872. 30 апр. № 18. С. 124). В подстрочном редакционном примечании говорилось: «Сия молитва дана была Митрополитом Филаретом генеральше Анне Борисовне Нейгардт; редакциею получена от А. А. Невского» (Там же). Анна Борисовна Нейдгард (урожд. княжна. Черкасская; 1800—1863) — жена генерала от инфантерии Александра Ивановича фон Нейдгарда (1784—1845), в 1841 г. московского генерал-губернатора. Александр Алексеевич Невский (1818—1895) — духовный писатель, смотритель Заиконоспасского духовного училища.
никах, рядом с молитвами Иоанна Златоуста, Василия Великого и других Отцов Церкви, но она отделяется от них своею оригинальностью. Она очень коротка. Вот она:
«Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты меня любишь паче, нежели умею любить себя самого, Отче, — даждь рабу Твоему, чего он сам просить не умеет. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения; только предстою пред Тобою, сердце мое Тебе отверзаю. Ты зришь нужды мои, которых я не знаю: зри и сотвори по милости Твоей. Порази или исцели, низложи или подними меня: благоговею пред изволениями Твоими, не зная их, безмолвствую, приношу себя в жертву Тебе, предаюсь Тебе: нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молиться, Сам во мне молись».
Кажется, в рукописи, с которой я списал, есть какая-то неточность, но во всяком случае неважная. Не правда ли, что эта молитва уже человека нашего, XIX века? Ни Златоуст, ни Григорий, ни Василий, ни другие молитвенники (если не ошибаюсь) не сказали бы: не знаю, чего мне просить, не знаю, чего мне нужно, безмолвствую, не умею молиться, Сам во мне молись. Это молитва человека верующего, но критически относящегося к собственным движениям души, обессиленного анализом себя самого и своих потребностей. Впрочем, мне казалось бы, что молитва современного человека, у которого сознание, так сказать, заступило место совести, а размышление заглушило ее простой голос, — у которого сознание, отражая в себе, как в зеркале, все движения души, заставило усомниться в их искренности и в собственной правдивости, — молитва такого человека, устающего от борьбы и возни с самим собой, могла бы выразиться иногда в одном простом вопле: Господи, отыщи во мне правду мою!
Нынешнее лето я рылся постоянно в своем домашнем архиве, рылся, так сказать, в могилах, жил на кладбище. Впрочем, я вполне наслаждался летом.
Конец67.
67 В этом автографе отсутствуют подпись автора, этикетные прощальные слова и дата (она устанавливается по другим спискам) — очевидно, что Аксаков, отправляя письмо Самарину, скопировал текст для своего архива или пересылки друзьям.
