CC BY
212
УДК 821.161.1.09"20"
Холодова Зинаида Яковлевна
доктор филологических наук, профессор Ивановский государственный университет kholodova_z@rambler.ru
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ МЫШЛЕНИЕ М.М. ПРИШВИНА: ФОЛЬКЛОРНЫЙ АСПЕКТ
В статье исследуется фольклорный аспект художественного мышления М.М. Пришвина: рассматриваются собственно фольклорная деятельность писателя (собирание сказок, осмысление фольклора в статье «Плагиатор ли Ремизов?» и в дневнике), а также пути и способы освоения устного народного творчества в художественных произведениях. Самобытность Пришвина как писателя определило его восприятие мира как сказки. Содержание и проблематика пришвинских литературных сказок типичны для жанра романа (рождение «нового сознания», духовное и нравственное созревание героя, взаимоотношения личности и общества и т. д.), но они обогащены «памятью жанра» сказки, заключающего в себе народную философию. Развитие темы в сказке-были «Кладовая солнца», повести-сказке «Корабельная чаща» и романе-сказке «Осударева дорога» определяется фольклорными принципами: рассказывается о борьбе добрых и злых сил, поисках истины, сказочное начало формирует категории пространства и времени, используются мотивы и образы народной сказки. Сочетанием реальности, философии и сказки отмечен и автобиографический роман «Кащеева цепь». Пришвина, по его признанию, увлекало создание «правдивой сказки, народной в существе своем, но без традиционного народного мифа». Не мысливший литературное творчество вне творчества народа, Пришвин с гордостью называл себя писателем, прошедшим школу фольклора, тем самым обозначив истоки и существенные особенности своего творчества.
Ключевые слова: художественное сознание, дневник, художественное творчество, фольклорные традиции, сказка-быль, повесть-сказка, роман-сказка.
М.М. Пришвин как писатель сформировался в Серебряном веке, особенно сблизившись, по его признанию, с «теми, кого называли декадентами, потом модернистами и, наконец, символистами» [3, с. 186]. В русле модернизма в основном сложились его эстетика и поэтика. Пришвин был восхищен широтой интересов, вниманием к глобальным общекультурным, религиозным, этическим проблемам, эстетизмом Д.С. Мережковского, В.В. Розанова, В.И. Иванова, А.А. Блока, А.М. Ремизова. Особенно привлекало к ним начинающего писателя их стремление приобщиться к национальной фольклорной стихии.
Фольклор играл важную роль и в творчестве модернистов, и в теории. Они искали в устном народном творчестве поэзию мировых стихий, двойных намеков, мистические и религиозные мотивы, и поэтому в первую очередь их интересовали языческие мифы, волшебные сказки, заклинания, духовные стихи. Так, сказка, легенда, заклинания лежат в основе творчества Ф. Сологуба; заговоры и былины отразились в поэзии К. Бальмонта; сказочно-демонологический фольклор как органичная «стихийная» струя вошел в творчество А. Блока, С. Городецкого. Как исследователи фольклора в своих статьях выступали Вяч. Иванов, А. Блок, К. Бальмонт, С. Городецкий. Пришвину импонировал интерес модернистов к народным началам творчества, к глубинным, онтологическим корням фольклора. Начинающий писатель видел в фольклоре общечеловеческое начало: «Все эти сказки и былины говорят о какой-то неведомой общечеловеческой душе. В создании их участвовал не один только русский народ. Нет, я имею перед собою не национальную душу, а всемирную, стихийную, такую, какою она вышла из рук творца» [10, с. 201]. Но не менее зна-
чимы были для Пришвина и исследования Н.Е. Он-чукова, братьев Ю. и Б. Соколовых, - ученых, стремившихся через устное народное творчество понять жизнь народа. Едва ли случайно, что именно по совету Н.Е. Ончукова Пришвин поехал на Север собирать сказки и былины. Записанные им тексты фольклорных произведений Н.Е. Ончуков включил в сборник «Северные сказки».
Собственно фольклорная деятельность Пришвина не исчерпывается записями произведений устного народного творчества. В статье «Плагиатор ли Ремизов?» (Слово. 1909. 21 июня), поддержав ремизовские принципы обработки фольклорного материала, Пришвин сказал о двух способах «сделать худож[ественный] пересказ произведений народной поэзии: 1) развитием подробностей (амплификация), 2) прибавлением к тексту», о важности не только текста, но и сопутствующего ему «особого... интимного поэтического настроения». Можно обнаружить несомненную близость к ре-мизовскому взгляду на воспроизведение фольклорного материала. Пришвин в своих книгах так же, как и Ремизов, стремился передать поэтическое настроение, возникающее при слушании сказок, былин, рассказов северных крестьян. Однако была и существенная разница: если для Ремизова важно воссоздание народного мифа, то Пришвина увлекало создание «правдивой сказки, народной в существе своем, но без традиционного народного мифа» [9, с. 663].
Понимание фольклора и принципов его художественного освоения высказано писателем не только в статье, но и в дневниковых записях, и в художественных произведениях. В литературу Пришвин вошел как автор путевых очерков о жизни Севера: «В краю непуганых птиц» и «За волшеб-
© Холодова З.Я., 2016
Вестник КГУ ^ № 6. 2016
79
ным колобком», в которых проявилась оригинальность его таланта. Ежегодно до начала мировой войны выходят очерки-романы, написанные на основе впечатлений от путешествий: после поездки в Керженские леса - «У стен града невидимого», впечатления от поездки в Среднюю Азию отразились в очерке-поэме «Черный араб»; результатом путешествия в Крым явилась книга «Славны бубны». Яркостью и образностью языка, художественностью описаний восхищались Блок, Ремизов, З. Гиппиус, Горький, имеющие противоположные взгляды по многим вопросам искусства. Критики обратили внимание на то, что пришвинские книги - лишь внешне этнографические очерки, в них большую роль играет сказочность, по мнению Е. Елачича, чрезмерно большую: книга «За волшебным колобком», считает критик, «совсем испорчена именно этим сказочным элементом» [1, с. 127]; по словам В. Львова-Рогачевского, Пришвин, поэт-сказочник, принес в «темную келью... свою нежную сказку» [2, с. 335].
Необычными были не соотношение героев произведений со сказочными персонажами и использование элементов сказочной композиции (в частности, не характерный для сказки зачин, как в книге «За волшебным колобком»: «В некотором царстве, в некотором государстве жить стало людям плохо, и они стали разбегаться в разные стороны. Меня тоже потянуло куда-то» [10, с. 184]) и т. п. Подобное можно увидеть и в книгах других писателей ХХ века (особенно ярко эти особенности проявились в произведениях наиболее близкого Пришвину А.М. Ремизова). Главное, что в первую очередь определило самобытность Пришвина, - восприятие им мира как сказки.
Мысль о возможности «рассказать. действительность как сказку» возникла у него во время работы над книгой «Славны бубны» в Крыму. Тогда, в 1913 году, он размышлял: «Сказка, основанная на факте, чудеснее факта. В старину любили рассказывать сказку как действительность, почему бы не рассказать теперь действительность как сказку...» [12, с. 677]. Пришвин осознал, что его «призвание - вбирать в себя, как губка, жизнь момента времени и места и сказочно или притчами воспроизводить» [3, с. 115]. Не случайно, считал он, именно «сказочные рассказы "Крутоярский зверь" и "Птичье кладбище", написанные по впечатлению от летний охоты в Брыни, впустили. в область искусства, художественные журналы раскрылись...» [5, с. 158]. Известно, что в творческие планы Пришвина в 1910-е годы входило создание книги сказок: «...том сказок: весенние, летние, осенние, зимние. Летняя: "Бабья лужа", осенняя: "Птичье кладбище"» [4, с. 164]. Возникли идеи: «"Черного араба" превратить в целую "экзотическую" книгу, "Птичье кладбище" - в книгу земли русских сказок...» [4, с. 151].
Размышления писателя о действительности и сказке, которая «может быть реальнее самой жизни», о связи литературы и фольклора раскрывают его понимание природы художественного творчества. «В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место (в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе), сближает все части жизни одна с другой, так что показывается в общем как бы одно лицо и одно дело творчества, преображения материи, - писал Пришвин. - При таком понимании сказка может быть реальнее самой жизни. Это один процесс творчества, который приводит к ясности, а другой процесс строительства самой жизни, когда нужно в добытую сказку вдвинуть время и место. Есть ли это дело художника? Нет, это дело человека, но труд художника, поскольку он тоже человеческий труд, дает прекрасный пример воплощения, потому что, делая свое любимое дело, он посредством этой любви преодолевает скуку труда и в то же время трудится, как и все» [3, с. 157].
Исследователи часто приводят слова Пришвина о его понимании сказки «в широком смысле как явление ритма» [13, с. 718], но не разъясняют, что писатель имел в виду под ритмом. Вопрос этот не так прост, как кажется. Из записи от 7 января 1932 года узнаем, что Пришвин различал два вида ритма: линейный и движение по кругу. «Революция движется линейно, события и лица проходят в это время без ритма, а время общей жизни мира (солнце всходит и заходит) идет ритмически: сколько раз солнце взойдет и закатится, пока вырастет и кончится человек. Поэзия есть светлая атмосфера, заря сознания человека. Пусть рушится быт, но ритм жизни и без быта может питать поэзию, конечно, опираясь на то же солнце (всходит и заходит). Но это понимание («моё», - указывает он в скобках. -З. Х.) не "революционно" - это биологизм - все революционное движется по линии (не по кругу). Ритм движения по кругу с уходом и возвращением, восходом и закатом - здравствуй и прощай, дедушка внуку сказку рассказывает про Ивана-царевича. А то вот предполагается линейный ритм, положим, едем в поезде, и колеса мерно отщелкивают: "По-гуляй-погуляй!" Вот именно, что все является и пропадает без возвращения: усвоили и бросили, как выжатый лимон. И дедушки нет. Движение по линии на луну, теснота внутри.: умерших и больных выбрасывают без слез. Личность за шиворот и в чан. Тут тоже стихия. <.> Родину, мать, отца, друга - все ради движения вперед без возвращения» [6, с. 12]. По Пришвину, «питать» поэзию может лишь ритм жизни как движение по кругу, или, в его терминологии, поэтический ритм. «Сказку, не подчиненную поэтическому ритму, я исключаю» [цит. по: 13, с. 718], - признавался он.
Пришвин с юности до конца жизни признавал счастье «единственным, необходимым условием
бытия» [4, с. 178], а несчастье считал небытием. Остаться художником в трудные годы «мировой катастрофы», а затем и годы «строительства» социализма ему помогла вера в «неиспорченность жизни», его восприятие жизни как сказки, то есть поэтическое видение мира. Пришвин писал в дневнике в 1925 году: «Люди живут не по сказкам, но непременно у живого человека из жизни складывается сказка, и если, пережив, оглянуться на прошлое, то покажется, будто жизнь складывалась сказкою. Вот я свою сказку уже начинаю замечать» [6, с. 158].
Вполне убедительна трактовка направления мысли писателя В.Д. Пришвиной: «Сказка как произведение, вытекающее из поэтического видения мира, как бы предвосхищает действительность и прокладывает путь, по терминологии Пришвина, в "небывалое". Иными словами, каждому делу предшествует мечта, и каждая сказка превращается человеком в правду» [13, с. 717]. Следовательно, сказка является созидательной силой мечты. Стремление сказку обратить в правду определило творческие поиски Пришвина. Так, причину невысокого уровня литературы для детей в 1930-е годы Пришвин видел в том, что «писатель плохо сознает себя строителем будущего, создателем радости», и предложил свой путь: «сказка, путешествие, секрет вечной молодости» [3, с. 286].
Пришвин стремился «осуществлять мечту: создать сказку жизни, чтобы читали... детский рассказ, как сказку, все возрасты. Это единственно возможная теперь литература. В такой форме единственно художник может служить будущему» [3, с. 315]. В своих детских рассказах и произведениях для взрослых Пришвин хотел достичь «прелести фольклора», его выразительности, простоты, сжатости, и ему это удавалось. Когда «Новый мир» отверг публикацию цикла «Рассказы о прекрасной маме» (впоследствии названного «Рассказы о ленинградских детях»), считая их неактуальными по теме, Пришвин ринулся на защиту произведения от «погромной цензуры», подчеркивая его художественные достоинства: «Серия этих рассказов, предложенная "Новому миру", имеет внешний вид чрезвычайно простых очерковых миниатюр, лишь тематически связанных между собою. На самом деле "простота" эта и есть труднейшее достижение и содержит в себе огромную работу автора, прошедшего школу фольклора. Если всмотреться в вещь, то каждая миниатюра является одной из необходимых граней, создающих цельное впечатление у бойца на фронте о любовном отношении к детям, оставленным им в глубоком тылу» [8, с. 663].
Особое место в творчестве Пришвина занимает сказка-быль «Кладовая солнца» с главной мыслью - «правда есть правда вековечной суровой борьбы людей за любовь» [11, с. 250]. Основной конфликт - борьба добрых и злых сил, света
и тени - заимствован из сказки, и в композиции обнаруживается связь с народной сказкой, где тра-диционна троекратность ситуаций и обращений: три порыва ветра (первый заставляет стонать сросшиеся деревья - ель и сосну, второй доносит волку жалобный вой собаки, третий уносит крик Мит-раши в сторону от Насти), три раза прокричали журавли. Особенно отчетливо ритмический строй сказки проступает в 4-й, 5-й и 6-й главках, заканчивающихся воем деревьев, воем собаки и волчьим воем, причем вой собаки и волчий вой противопоставлены так же отчетливо, как на протяжении всей сказки добрые силы природы противопоставлены злым силам. Для передачи нерасторжимой связи человека и природы Пришвин пользуется олицетворением, родившимся из анимистических представлений древних людей: и олицетворение растений, и очеловечивание птиц и животных придают сказочный характер изображаемой реальности, и в то же время глубокий лирико-философский подтекст раскрывает мысли писателя о жизни, правде, взаимоотношениях человека и природы.
Возможно, натолкнул Пришвина на полемическую мысль создать современную сказку М. Горький, редактор сборника, посвященного строительству Беломорско-Балтийского канала, воспевавшего «небывалую сказочную действительность». Пришвину, в отличие от «пролетарского сказочника», жизнь 1930-х годов не казалась «небывалой» и «сказочной». Он избрал путь изображения действительности через иносказание, что позволило ему выразить свои мысли. Конечно, проявилась и оригинальность таланта Пришвина-художника, но дало себя знать и постоянно испытываемое давление социума.
«Свою сказку писатель сочетает с усилием сохранить в ней правду, то есть сохранить в сказке правдивость очерка, или, как он сам говорил, он стремится создать современную правдивую сказку» [13, с. 718]. В основе «Осударевой дороги» и «Корабельной чащи» находится действительность, но преображенная, пронизанная светом мечты. Содержание и проблематика этих произведений типичны для жанра романа (поиски человеком своего места в жизни, взаимоотношения личности и общества, рождение «нового сознания», духовное и нравственное созревание героя и т. д.), но они обогащены «памятью жанра» сказки, заключающего в себе народную философию, сконцентрировавшего вечные, нетленные ценности, «интимно-вечное человечества», как говорил Пришвин. Не только используются мотивы и образы народной сказки, но и развитие темы определяется фольклорными принципами: рассказывается о борьбе добрых и злых сил, поисках истины, справедливости, добра, сказочное начало формирует категории пространства и времени, легендарное прошлое вводится в современную действительность, «под-
свечивает» ее, образует подтекст. В то же время как бы специально жанровыми определениями «роман-сказка», «повесть-сказка» подчеркнуто, что изображаемое отличается от реальности. Избранный путь изображения действительности через иносказание позволил писателю выразить свои «потаенные» мысли.
В повести-сказке «Корабельная чаща», задуманной как продолжение «Кладовой солнца», писатель сначала хотел соединить повествование о путешествии детей с рассказом о жизни леса, что нисколько не умалило бы значимость в произведении сказочного начала. Пришвин писал: «Наука в моем деле служит проверкой и укреплением моей сказки, благодаря записи я смею со сказкой своей подходить к самым обыкновенным существам, как Иван Царевич подходил к заколдованным кладбищам и во внутреннем содержании вещей находить и будить спящую Марью Моревну [3, с. 286]. Писатель планировал назвать повесть «Правда истинная» (в «Новом мире» она получила нейтральное название). Пришвин разделял понятия «правда» и «истина», «правду истинную» у него воплощает человек из народа - Мануйло: «Сколько раз из ума в дело должна перейти правда, чтобы умереть и сделаться сказкой? И можно так сказать, что вся наша сказка начинается правдой, и сам, кто ее рассказывает, думает только о правде. Так и Мануйло по-своему говорил только правду» [3, с. 601]. В «Корабельной чаще» сильнее, чем в «Кладовой солнца», акцентировано социальное звучание мотива поисков правды. Представляя мир людей в зеркале природы, Пришвин рисует прошлое в образе девственного леса, где деревья разобщены, сильное угнетает слабое, а настоящее - в образе Корабельной чащи, где одно дерево держится за другое, и только вместе они величественны и прекрасны. Высказана мысль, что не нужно гнаться за счастьем в одиночку, оно возможно только в том случае, когда счастливы и другие: потому необходимо заботиться о тех, кто придет после - об этом напоминает чуткий «сузем», символ общей человеческой тропы. Более широкий и глубокий смысл, чем просто участок леса, имеет образ «путика»: он соотнесен с жизненным путем. Счастье человека, по Пришвину, лежит на его особом пути к правде, и каждый должен войти в коллектив со своим «пу-тиком» (талантом). Корабельная чаща - не только символ красоты, богатства и силы русского леса, но и олицетворение мечты, воплощение счастья, свободолюбивого народного духа, правды, которую ищут и находят все герои повести. Правда и в том, что человек - часть природы, а она для людей -общая родина, и не должно быть никаких целей, ради которых ее можно уничтожить. Корабельная чаща - достояние всех, каждый может ее найти, если будет верить, что она существует, но найти ее сможет лишь человек с чистой совестью. Книга за-
канчивается счастливо, как и подобает сказке. Пришвин изменил первоначальную концовку повести (чащу использовали в самолетостроении), придав произведению новый смысл: чаща спасена, а значит, остается надежда на перемены в жизни людей.
Сочетанием реальности, философии и сказки отмечен и автобиографический роман «Кащеева цепь», в котором Пришвин, по его признанию, «из своего детства, отрочества и раннего юношества... сделал сказку» [см.: 15, с. 640]. В романе отчетливо проявилось тяготение к художественному символу преимущественно из народных сказок. В системе образов-символов образ Кащея - центральный; другие образы группируются вокруг него: одни -его слуги, другие - недруги. «Второй Адам, Марья Моревна - это и конкретные образы романа, и ипостаси мифа. Им и противостоит Кащей. Одновременно он противостоит и всему "миру света", -у Пришвина это мир русского леса, весны ("весна света"), родины. Но и этот мир противостоит Ка-щею...» [14, с. 80]. Прочитав в августе 1948 года в журнале «Америка» статью Ньютона Арвина, Пришвин получил подтверждение правильности своего пути. Он выписал в дневник слова из статьи: «Итак, неонатурализм, очеловеченный и опоэтизированный натурализм, основой которого будет не документальная точность, а мифичность - вот что, весьма вероятно, даст нам литература ближайшего будущего» - и заключил: «А между тем я этим занимаюсь уже полстолетия, и никто не хочет этого понимать» [3, с. 512-513].
Пришвин был убежден в благотворном влиянии фольклора на людей: не случайно даже во время Гражданской войны считал необходимым приобщение народа к национальной культуре и планировал в Елецком народном университете «читать: как собираются цветы народной жизни: былины, духовные стихи, сказки, песни, причитания, частушки» [3, с. 122], а в 1937 году сокрушался, что «кино и радио сняли с народа одежды религиозных легенд и фольклора» [7, с. 858]. Художник не только пронес через всю жизнь исключительную влюбленность в народную поэзию, но и не мыслил литературное творчество вне творчества народа. Значимость и своеобразие собственного вклада в русскую литературу он связывал с фольклоризмом как особенностью своего художественного мышления, утверждая: «Если ты выбросишь из меня фольклор, ты выбросишь половину меня самого» [8, с. 662].
Библиографический список
1. Елачич Е. М. Пришвин. За волшебным колобком: Из записок на Крайнем Севере России и Норвегии. Изд-во Девриена. СПБ., 1908 // Современный мир. - 1909. - № 9. - Отд. 2. - С. 126-127.
2. Львов-Рогачевский В. М. Пришвин. Рассказы. Т. 1. СПб., Изд.: Знание, 1912 // Современный мир. - 1912. - № 2. - С. 335.
3. Пришвин М.М. Дневники 1905-1954 // Собр. соч.: в 8 т. - М.: Худож. лит., 1986. - Т. 8. - 759 с.
4. Пришвин М.М. Дневники, 1914-1917. - М.: Моск. рабочий, 1991. - Кн. 1. - 432 с.
5. Пришвин М.М. Дневники, 1920-1922. - М.: Моск. рабочий, 1995. - Кн. 3. - 334 с.
6. ПришвинМ.М. Дневники, 1932-1935. - СПб.: Росток, 2009. - Кн. 8. - 1008 с.
7. ПришвинМ.М. Дневники. 1936-1937. - СПб.: Росток, 2010. - Кн. 9. - 992 с.
8. Пришвин М.М. Дневники. 1942-1943. - М.: РОССПЭН, 2012. - Кн. 12. - 813 с.
9. Пришвин М.М. Дневники. 1944-1945. - М.: Новый хронограф, 2013. - Кн. 13. - 944 с.
10. Пришвин М.М. За волшебным колобком // Собр. соч.: в 8 т. - М.: Худож. лит., 1982-1986. -
Т. 1. - С. 181-386.
11. Пришвин М.М. Кладовая солнца // Собр. соч.: в 8 т. - М.: Худож. лит., 1982-1986. - Т. 5. -С. 216-252.
12. Пришвин ММ.Ранний дневник. 19051913. - СПб.: Росток, 2007. - 796 с.
13. Пришвина В.Д. [Примеч.] // Пришвин М.М. Собр. соч.: в 6 т. - М.: ГИХЛ, 1956-1957. - Т. 5. -С. 715-734.
14. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры: Опыт исследования. - М.: Школа «Языки рус. культуры», 1997. - 824 с.
15. Чуваков В.Н. [Коммент.] // Пришвин М.М. Собрание сочинений: в 8 т. - М. : Худож. лит., 1982-1986. - Т. 2. - С. 638-678.
