CC BY
192
Л.В. Овчинникова
«СКАЗКА - ЭТО ВЫХОД ИЗ ТРАГЕДИИ»?
(ОСОБЕННОСТИ ТВОРЧЕСКИХ ПОИСКОВ М.М. ПРИШВИНА 1940-1950-х гг.)
Рассматриваются творческие искания М.М. Пришвина 19401950-х гг., когда у писателя сложилась целостная концепция сказ-котворчества, построенная на индивидуально-авторском переосмыслении нравственно-философских основ, образной системы и стиля традиционной народной сказки. Анализ романа «Осударева дорога» и повести «Корабельная чаща» проведен с привлечением материалов опубликованных дневников Пришвина и исследований творчества писателя последних лет. Выявлены стремления писателя понять советское время и одновременно найти в современности «высший смысл», возможности для борьбы со злом на «путях добра», своеобразие художественного мира писателя и возможности использования сказочных идейно-художественных принципов в философской прозе.
Ключевые слова: русская литература, советская литература, Пришвин, литература и фольклор, философская проза, авторская сказка
Сказка - одна из доминант художественного мира М.М. Пришвина: все «сказочные» находки, определения, суждения, открытия накапливались на протяжении многих лет, и к своим итоговым произведениям (роману «Осударева дорога» и повести «Корабельная чаща») писатель пришел с целостной концепцией «сказкотворчества». Символически это может быть объяснено при помощи пришвинского образа торфа: «Процесс осмысливания замеченного у меня иногда растягивается на десятки лет. И оттого из прошлого к старости накопился огромный запас замеченного, подлежащего пересмотру и выводу: смысл же является посредством догадок и облекается в форму сказок. Все похоже на образование торфа из растений, не до конца разложившихся. Мои сказки - это и есть торф» [6, запись 19.01.1931]. Подобное восприятие своего творчества, по всей видимости, было свойственно Пришвину всегда. Так, например, Н.В. Реформатская,
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
знавшая писателя много лет, вспоминала, что незадолго до своей кончины он сказал ей: «Я хочу, чтобы вы сами знали и сказали всем, что всю жизнь я только о торфе и писал. Запомните» [4, 164].
Природу, общество, человека Пришвин видел в единстве противоположностей, и для воспроизведения гармонии мира ему необходимы были нравственно-философские основы, образность и стиль сказки, прежде всего волшебной: «Сказка - это момент устойчивости в равновесии духа и тела. Сказка - это связь с приходящим и уходящим» [18, V, 491]. Сказка «вошла в состав души» [14, 171], стала одним из способов понимания и изображения смысла бытия, «сущностью и оправданием жизни», повлияла на «творческое поведение» писателя. «Я всегда ищу в жизни сказку, я ее чувствую. Это не каждый может. Ботаник, изучающий структуру растения, не видит этого растения как художник. То ли это любовь к жизни, то ли еще что-то неуловимое. Это красота жизни - сказка», - говорил Пришвин о своем «чувстве сказки» [13, 189-190].
Несмотря на то, что Пришвин неоднократно подчеркивал сказочные истоки и приемы своего творчества, «самого неизученного русского писателя ХХ века» [2, 399] еще предстоит «открыть» и как «сказочника». Свои произведения он мог метафорически называть сказками, но в 1940-1950-е гг. слово «сказка» вошло в жанровые определения «Кладовой солнца» (сказка-быль), «Осударевой дороги» (роман-сказка) и «Корабельной чащи» (повесть-сказка). Это не стилизация или обработка фольклорных сюжетов: «Он извлек из народной художественной культуры не внешние формы, не стилистические приемы, а то живое и вечное, что приобщает ее создателей ко всему человечеству, и на этой основе, как художник, нашел свой «корень жизни», свою линию «творческого поведения» и стал благодаря этому крупнейшим представителем народного философского направления в русской литературе» [13, 303].
Пришвин считал себя «неисправимым оптимистом», а свое писательство - порождением «неоскорбленной» части личности [5, 157], верил в «радость жизни»: «Вероятно, и я вышел в люди (в писатели) благодаря смелости пользования простотой чувства радости жизни. Я скорей всего прост и глуп, как Иван Дурак» [ 18, VIII, 563]. Поэтому сказка - это творческая сверхцель писателя: она дает радость даже во время трагедии, потому что в мире много хороших людей, жизнь все равно продолжится и добро окажется сильнее зла. В книге «Незабудки» есть и такие слова:
«Что такое творчество? Борьба со злом в первую очередь, но именно не борьба как отрицание, а борьба как переключение направления действующей силы зла, вследствие чего зло превращается в добро» [15, 339].
Сказка - это память детства и тайна жизни, концентрированное выражение «первоматерии» народного нравственного сознания [11, 81]. Поэтому понятия счастья, красоты, искусства на протяжении всего творческого пути Пришвина формировались на основе волшебно-сказочной философии и образности.
Сороковые годы, когда Пришвин нашел форму сказки-были, стали для него временем осмысления сказки в целом, подведения некоторых итогов и определения перспектив. Поздние произведения писателя - повесть-сказка «Корабельная чаща» и роман-сказка «Осударева дорога» - объединяют многие сказочные «начала» очерков-путешествий, лирических миниатюр, повестей и рассказов, а также то художественное соединение сказки и жизни, которое было найдено в «Кладовой солнца» («Сказка тем сказка, что она подчинена ритму, не как рассказ, механическому, а песенному. Я это понял по «Кладовой солнца» [19, V, 718]). Важно и то, что сказка-быль «Кладовая солнца» как бы вклинилась (а скорее, органично вошла) в многолетний поиск Пришвиным форм сказки о новом времени - «Осударевой дороги». «И в «Осударе-вой дороге», и в «Корабельной чаще» Пришвин творит свою сказку о сказке человеческой мечты, свою легенду о правде высшего стремления» [21, 391].
Поиск Пришвиным соединения сказки с былью (действительностью 1930-1950-х гг.) был очень сложным и не всегда венчался успехом, но писатель стремился остаться честным художником, понять и возлюбить ближних, в том числе и врагов. Опубликованные дневники писателя более глубоко и полно показывают мучительное противоречие вечного «надо - хочется», то есть, в понимании Пришвина, «социального заказа» и искренности художника. Кроме того, дневники свидетельствуют о том, что одним из наиболее устойчивых ориентиров («указующих перстов», говоря словами Пришвина) в художественном мире писателя стала сказка.
Итоговая повесть Пришвина «Корабельная чаща» явилась воплощением его заветной мечты - «написать для всех классов, образований и для всех возрастов на одном языке понятную вещь» [18, VIII, 521]. «Я все сделал, всего себя, какой я есть, вложил в эту повесть, и если выйдет плохо, то это будет значить, что я сам плох», - это оценка Пришвина [18, VIII, 648]. «Корабельная
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
чаща», по справедливому суждению К. Федина, «стала в своем роде кристаллизованной пришвинской прозой еще небывалой насыщенности» [18, VI, 429].
Путь Пришвина к «Корабельной чаще» был долгим и сложным (хотя обдумывание сюжета началось в конце 1940-х гг.), и повесть, как в фокусе, собрала все направления многолетних исканий писателя. Если проследить историю «сказки о лесе с простым сюжетом», окажется, что все, что когда-либо писал Пришвин, вело к ней, начиная с первого замысла (сказка о мальчике, заблудившемся в лесу) и «знакового» пожелания В.В. Розанова: «Поближе к лесам, подальше от редакций» (1909). Картина заповедного леса с часовней впервые возникла в дневнике писателя в 1912-1913 гг.: «На крыше ее зеленой стоит небольшой темный крест, а сосны вокруг прямые и чистые, словно свечи. Так и кажется, что с незапамятных времен и собрались они сюда (к часовне) помолиться, привыкли и стали свечами стоять. Но это только кажется: заповедная роща старше человека» [17, 465]. «В краю непуганых птиц», «Родники Берендея», «Берендеева чаща», «Повесть нашего времени», «Кладовая солнца», «Осударева дорога», «Глаза земли» -это не «леса» к итоговому произведению, а, пользуясь пришвин-ской аналогией, годовые кольца на дереве.
Образ-символ леса-храма был сквозным в творчестве Пришвина, порождая множество аналогий и ассоциаций. От «зеленого покрова» земли, по мнению писателя, исходит благодать [18, VIII, 474]. «Я чувствовал в бору, что каждое дерево поднимается вверх, как свеча в храме, и каждое дерево - отдельная жизнь. Я был счастлив этим охватившим меня чувством, и я понимал это счастье как удовлетворение творчеством и продолжал его: не только деревья, но и вся природа тоже ведь так: так все, и у меня в душе все плюс мысль, т.е. способность эта все организовать в отношении к Богу», - записал Пришвин в 1942 г. [7, № 5, 145]. Лес, как образ мира, связан со «сказкотворчеством» Пришвина: «Вы знаете, как это удивительно и чудесно бывает в лесу, когда через такое раздумье станешь понимать себя самого как дерево, а вокруг все будто люди. И знаешь тогда твердо, что все это: деревья, мох, грибы - как люди. Это сказка, но почему же тогда, если выглянешь из себя, то показывается такое, чего никак не заметишь, когда себя считаешь человеком, а лес - просто дровами?» [15, 514].
Летом 1951 г. писатель так видел свой замысел: «Надо сделать так, чтобы эта работа была независимая, спокойная, неспешная и современная, то есть в самый серьез собирала и выводила совре-
менность в ее высшем смысле» [18, VIII, 557-558]. А современность для Пришвина - это прежде всего человек, его место в мире. «Теперь я уже не дурак: "Лесная повесть” затаит в себе трагедию правды и покажет ее в географии. А то разве не так оно бывает в нашей природе: доберись-ка в ней до правды (самого человека). Так и в «Лесной повести» будет все: география, реки, леса, дети, а сам человек затаится» [18, VIII, 606].
Чрезвычайно важна для Пришвина была и идея «сохранения» сказки, впервые возникшая у него в 1920-х гг.: «Несмотря на все, мир прекрасный существует тут, на земле: движение мысли, совести, чувства красоты (творчество). И все это сохраняет в своей личности инженер и художник Михаил Алпатов, называя все "сказкой". Его задача консервативная: во время разгрома сохранить людям сказку» [9, 76]. «Спасение» сказки возможно при сохранении детско-поэтического взгляда на мир: «Сказка питается детством и детство здоровьем, и здоровье дается землею и солнцем. Человеку надо вернуть себе детство и тогда ему вернется удивление и с удивлением вернется и сказка» [19, VIII, 320].
Особенно долго Пришвин искал возможности соединения сказки (как чуда, мечты) с действительностью, работая над романом «Осударева дорога» (1933-1952). За это время изменилась страна, сам Пришвин обрел Любовь, Дом, возвратился к Богу, пережил творческие победы («Кладовая солнца») и поражения («Повесть нашего времени»). Роман однозначно был признан «нецензурным», несмотря на то, что Пришвин все-таки пытался его переработать, «перекроить» и донести до читателя. У писателя при этом осталось впечатление «несовладания» с материалом и, кроме того, ощущение, что его не поняли, причем не поняли партийные руководители литературы, в то время как он именно идеальный коммунизм и хотел изобразить.
Он искал выход в «сказку», пытаясь соединить «надо» и «хочется», Евгения и Медного Всадника, чекистов и каналоармей-цев, добро и зло (об этом свидетельствуют дневниковые «леса» к роману). И не нашел, но «ошибки» и открытия романа много значили для понимания основного «сказочного» вектора творческих поисков Пришвина 1940-1950-х гг.
Противоречия идейно-философской концепции «Осударевой дороги» были предсказаны автором задолго до ее оформления. Так, в середине 30-х гг. Пришвин пришел к тому, что не может писать о советском социализме: «Я люблю свою родную страну Россию, но социализм я любить не могу, и никто это не может
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
любить... Вообще все "измы" находятся вне сферы наших привязанностей». И далее: «Молча движется история. Молча движется страна в ту сторону, куда надо, и никакие слова об этом не выходят. Фальшивые слова сейчас у нас» [8, 14].
Серьезные сомнения в нравственной «состоятельности» романа («порочность» чувства примирения, оправдание преступления) были высказаны В.Д. Пришвиной. Пришвин же рассуждал так: «Если искать постоянно гадость в человеке и этому учиться, то, конечно, везде ее будешь находить. И если станешь искать лучшее, то научишься находить в человеке добро. <.> Я хотел найти доброе в нашем советском строительстве. Вот отчего начиналась борьба: добро мое боролось с наличием зла» [10, 77].
Кроме того, к «ошибкам сказочника», им самим осознанным, видимо, должны быть отнесены и «реверансы принудительной добродетели» (запись 22.05.51) [10, 75], и, самое главное, внутренние противоречия самого замысла и его воплощения, например, вечное «надо» или «хочется»: хотелось «раскрыть эту победу личности (Зуйка), но надо было сделать победу общества» (08.07.51). А взявшись опять за «вечную» «Осудареву дорогу» в 1952 г. и одновременно понимая, что «дело не вышло», Пришвин записал, в частности, и такое: «Фактом и упованием на рождение физического человека ("массы") не может быть оправдана его смерть. Такое оправдание с человеческой точки зрения безнравственно. А между тем такое оправдание торчит в нашем времени» [10, 82].
Несмотря на многолетний труд писателя, сказка в романе не стала «выходом из трагедии» [15, 351], потому что, даже в индивидуально-авторском варианте, она не может оправдывать зло или быть «по ту сторону добра и зла». Ни «детский» взгляд на мир, ни стремление дать людям радость, ни поиски будущего добра в бесчеловечном настоящем не являются истинным творчеством. Жанр противоречил материалу и замыслу писателя [2, 355—371]. Ситуацию, в которой оказался Пришвин, можно проиллюстрировать его же словами, сказанными им в начале творческого пути, до революции, до крупных произведений, до открытия «своего приема»: «Есть такое положение идейного истощения, когда вдруг окажется, что вокруг нет идеи, а деревянная подстройка для дома и что всю жизнь трудился не для дома, а для подстроек. Вот тогда охватывает чувства страха за все; кажется, я весь не такой, как все, и в прошлом где-то я осужден, шевелится прошлое, как болото черное, вздымается пучина, трясется, и вот сейчас полетят вниз в пучину деревянные подстройки. И падают под-
стройки ненужные, и падает с ними гордый строитель. Зато открываются двери дома и начинается "жизнь"» [16, 167]. Безусловно, мысли эти и слова, написанные в феврале 1914 г., не имеют прямого отношения к творчеству Пришвина 1940-1950-х гг. (они были сказаны о Розанове и его влиянии на литературу 1900-1910-х гг.), но впечатление такое, что писатель описывает «крушение» «Осу-даревой дороги» и выход к новым творческим замыслам.
На пути создания романа-сказки были и открытия, и победы. Во-первых, «новая сказка» не должна украшать реальность. «Так вот полезно людям иногда поглядеть на веревку, по которой придется идти, этот взгляд себе под ноги, если только не свалишься, вызывает к созданию новой, более увлекательной сказки», - записал Пришвин в дневнике 1937 г. [10, 82].
Кроме того, сказка-быль была осмыслена Пришвиным как жанровая форма, дающая целостную картину мира как Божьего творения (15.06.47): «"Канал" как путь единства природы и человека, и Бога (образ дерева: листья - как творческие личности, ствол - как единство всех, рост - как движение к Богу» [10, 75]. Еще одно «открытие» («меня осенило», запись в дневнике 1949 г.) -правда вечна, не зависит от времени и власти: «... там боятся, что правда выставляется не как этическая норма, исходящая от партии Ленина-Сталина, а как начало, присущее вообще душе человека, и в особенности ребенка» [10, 75].
Главным итогом освоения «новой» сказки стало для писателя понимание «высшего смысла» современности - как вечных нравственных ценностей народа: «Моя задача была во все советское время приспособиться к новой среде и остаться самим собой. <.> В «Государевой дороге» дело не вышло, я думаю, не так из-за описания лагерников, как из внутреннего противоречия. Моя задача была утвердить рождение нового лучшего мира. Но в человеческом плане новое рождается для спасения старого, а не для его потоп-тания» [10, 81]. В «Корабельной чаще» Пришвин нашел выход, который был связан во многом с идеями русского православия, и, завершая свою сказку о правде и лесе, записал: «"Слово правды" вышла повесть чистая, вроде храма, остается написать какую-нибудь страничку, которая будет значить как крест на здании» [18, VIII, 646].
Размышляя о переработке «Осударевой дороги», Пришвин сделал ряд наблюдений, касающихся религиозно-философского содержания будущей «лесной повести». Так, в 1950 г. появился образ бабочки-таланта, которая не должна питаться сладостью
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
надежды на «доброго вельможу» (Фадеева): «.я воскрешу свою бабочку на вечную жизнь, и она войдет в сердца моих любимых людей и одна у всех соединит их сердца в одно сердце, и с неотразимой силой станет во весь рост на земле человек единого сердца и разума. Но еще выше этого человека на земле будет гора, и выше горы на ней дерево, подпирающее облака. Тогда станет мой человек на гору, с сучка на сучок подниматься к небу, и смертные люди увидят Грядущего в облаках» [10, 81]. И еще одна важная запись о творчестве периода работы над повестью (1952): «Творчество в том и есть, чтобы правда на стороне и мой вымысел слились в одно. Это чудесное в жизни человека бывает, когда чувствуешь себя самого вне себя, а где-то там вместе с ними со всеми. В этом чудо и счастье творчества, и для того оно совершается, чтобы создать нечто новое и живое, преодолевающее время и смерть. В таком творческом процессе ("любви") и человек создается, и рождается Бог в человеке» [19, VI, 605].
Философско-идеологическое содержание повести «Корабельная чаща» складывалось на основе сказочных элементов: «Итак, я беру лес и создаю свою сказку о борьбе света и тени» [18, VIII, 597]. В.Д. Пришвина рассматривала «Корабельную чащу», опираясь на мнение писателя, через призму «вечных» противоречий человека и человечества: «Два противоположных начала выступают на поиски своего единства - без этого не может быть движения жизни на земле: происходит борьба, или, точнее, взаимодействие сказки и правды, образа и формулы, искусства и науки, случая и закона, света и тени, Дон-Кихота и Ивана-дурака» [12, 29]. Сейчас можно дополнить: коммунизма и православия.
Соединение правды и сказки придает повести «философичность» [1, 103]. «Веселкин Вася через учителя Фокина правдолюбец. Мануйло - жизнелюбец со своим путиком. А Михаил Иванович -мудрец, дает синтез», - считал Пришвин (19, VI, 605). Не сразу пришел он к счастливой сказочной концовке: его волновала проблема жертвы вечной красоты во имя сегодняшнего дня (реликтовый лес -фанера на военные нужды). То есть не жертвы личного в пользу общего, а общего «вечного» в пользу общего «необходимого».
Хронотоп повести построен на поиске правды и счастья, символически связанных с образом волшебно-реальной чащи, «складывается» как сказка. В начале повести бытие природы, людей (взросление, брачная пора, дети, старость и т.д.) представлено по сказочным «законам»: долгий период изложен кратко, что подчеркивает вечность жизни в постоянной смене поколений
и времен года. К основному мотиву (путь Веселкина) присоединяется сюжетная линия Насти и Митраши, идущих через всю страну искать отца; а затем и история Мануйлы, сказочного правдоискателя и волшебного помощника. В конце все сюжетные линии чудесным образом сходятся (как в сказке). Чаща, на которой уже появляются «смертные» зарубки Веселкина, спасена благодаря правде «истинной» (за ней Мануйло ходил к Калинину), дети находят отца, полесник со своим «путиком» принят людьми, то есть правда соединилась с истиной. Сказочная символика в повести имеет «двойную» мотивировку: «детское» познающее начало, ищущее чудо и сказку во всем, и «вечные» ценности, объединяющие людей. На протяжении всего повествования «выдержан» сказочный ритм и стиль.
Усложнение сказочной основы обусловлено тем, что это - «современная сказка». Автор действительно, как в сказке, объединил и народную наивно-мудрую веру («Живые помочи»), и древние языческие обычаи (например, о знамени-знаке Волчьего зуба), и всесоюзного старосту в роли «доброго царя», и «правду» советского строя. Но в ней нет ничего волшебного, действие происходит в реальном историческом времени и «географическом» месте. Нет и традиционной победы добра над злом, а есть преодоление добра (правды «необходимой», временной) - добром (правдой «истинной»).
Волшебно-сказочная структура усложнена также «сквозным» диалогом о правде «истинной» и правде «необходимой». Впервые противопоставление сказки и правды возникает в разговорах мальчика Васи и старика Антипыча. Затем о сказке и правде корабельной чащи слышит сержант Василий от «пинжака» Мануйлы в госпитале. Следующий этап - спор с канадцем, знающим «всю правду» о лесах и о том, как их рубить. Ему «притчами» отвечает Иван Назарыч, считающий, что в лесах «наша сила совершается»: «Полюбилась людям эта роща, и решили они ее хранить. Старики молодым передавали завет свой хранить Корабельную чащу: сила в этой роще хранится и правда. Так триста лет эту Чащу укрывали от пилы и топора.» И далее: «Умел сказать простой солдатик, люди задумались и порешили свою священную рощу отдать. Триста лет берегли и, услыхав слово о правде, нашли в себе силу расстаться» [18, VI, 349]. И наконец - в разговоре между Мануйлой и Калининым: «Мне же самому больше всех туда хочется, в эту Чащу. А как я услыхал Веселкина, так и Чаща стала мне вроде сказки. И я свою Чащу за правду отдал, и вы бы, Михаил Иванович, тоже отдали» [18, VI, 393—394]. В общую структуру вошли также и разговоры хранителя Онисима с Мануйлой и с Веселкиным.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
В повести выделяются сюжетные сказочные модели путешествия, трансформированные в соответствии с авторским замыслом: «путь Мануйло к правде» и «дети ищут отца» [1, 102]. Такова, например, мотивировка детей, отправляющихся «куда глаза глядят» искать отца («его, больного, нельзя так оставить» [16, 245]), хотя исчезновения отца в традиционном смысле не было, наоборот, пришло известие, что он жив. Вторая «сказка» включает «путешествие» Мануйлы за правдой. Описание встречи с Калининым основано на личных впечатлениях писателя. В.Д. Пришвина склонна была видеть в Мануйле самого автора, хотя можно соотнести с ним и образ хранителя Онисима. В изображении Калинина использованы также авторские воспоминания о «мужицком царе», «с которым народ живет так просто, будто бы это и не царь, а лишь счастливый, имеющий власть мужик» [18, I, 104]. О нем почти пятьдесят лет назад «сказывал» Пришвину реальный Мануйло Петров в краю «непуганых птиц». Именно таким царем кажется Калинин простому человеку: «Свой человек, а не какой-нибудь царь. свой-то свой, но с какой-то стороны тоже все-таки раз есть государство, то есть и государь» [1, VI, 389—390].
Еще одна видоизмененная сказочная схема в художественном мире «Корабельной чащи» связана с мотивом «запрет-нарушение». Нарушение запрета (обычно положительным героем, из любопытства или с добрыми намерениями) влечет за собой различные беды и несчастья. Чаща - тайна, и с ней связаны запреты: не показывать никому из начальства и хранить: «...эту сосновую чащу в немереных лесах мы и таим, и весь народ наш таит. И вас я прошу - не показывайте этот лес никому из начальства: мы в Коми с этой тайной все растем» [18, VI, 270]. Мануйло нарушает запреты ради «правды» Веселкина: «открывает» чащу людям и Калинину, а также готов отдать ее на фанеру. Однако результат прямо противоположен традиционной сказке.
Нравственно-философский вывод, к которому Пришвин приводит своих героев и читателей, таков: чудо происходит тогда, когда люди готовы к жертве, но все же хотят сохранить красоту и радость (таковы и Онисим, и Мануйло, и Калинин, и Веселкин). А спасенная Корабельная чаща из «древесины», «фанеры» для общего дела становится сказочным чудом, символом любви, единства, умения видеть красоту не только в пользе: «Так мысле-образ, развиваясь на глазах читателя, обогащается по законам сотворчества с читателем, вырастает в поэтико-философскую картину, а картина становится темой. Тема же, в свою очередь, раз-
виваясь и углубляясь, переходя из одного произведения в другое, составляет в конечном итоге целую поэтическую философию мира, пришвинскую "сказку о правде"» [20, 224]. Народные в своей основе образы Пути и Правды, как и образ Леса, строятся именно по этому принципу за счет диалогической (даже полифонической) организации повествования.
«Корабельную чащу» приняли в «Новом мире» (напечатана она была уже после кончины автора), повесть подробно прокомментирована в книгах и очерках В.Д. Пришвиной, исследована в специальных трудах. Дневники писателя тех лет (и дневниковые книги «Глаза земли» и «Незабудки»), несмотря на купюры и правку, все же издавались, в том числе, в собраниях его сочинений. Таким образом, не должно вроде бы оставаться серьезных сомнений в том, что писатель «хотел сказать». Но время помогает глубже понять то, что «сказалось».
Распад связи поколений, гибель красоты и мудрости, к которым привел «путь правды», могут быть остановлены только чудом, как в сказке. Но смысл счастливого волшебно-сказочного финала не только в том, что можно строить коммунизм, новую жизнь «с человеческим лицом». Истоки веры писателя в добро - во «внутреннем чувстве вечности» [18, VIII, 477], «сверхсмысле» современной сказки. Религиозно-философский подтекст повести не только связывает ее со своим временем, но и обращает в будущее: в ней причудливо соединились признаки времени и «знаки вечности».
В «Корабельной чаще», как видно по некоторым деталям, заложено представление о трагедии времени. Во-первых, с ним связан повторяющийся мотив света «великого», но и страшного. Так, Веселкин, прочитав Белинского, подумал и о своей елочке, и о своей правде, и «о всем русском угнетенном народе, и о том, что на всех нас бросился свет правды безмерной, могучей и страшной.» [18, VI, 254]. Нет необходимости говорить о «знаках» времени и в словах «хранителя»: «...только неужели же негде фанеры достать, как только из нашего леса? Так, пожалуй, и нас с тобой на дубинки возьмут» [18, VI, 266]. Сложность выбора (чаща или фанера) обусловлена именно военным временем.
«Знаки вечности» связаны с образом чащи. Так, например, «природный» человек Мануйло объясняет Калинину, чем хороша чаща и зачем ее хранить: «В народе говорят, что в еловом лесу надо трудиться, в березовом лесу - веселиться, а в сосновом бору -Богу молиться» [18, VI, 393]. Важными в этой связи представляются и «загадочные» слова «мирского старосты»: «Есть такие леса,
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
откуда вытекает великая река. Начало такой реки вот и надо хранить» [18, VI, 414]. В сцене встречи Калинина и Мануйлы этих слов Калинин не произносит, а возникают они лишь в пересказе Мануйлы. Онисим его даже переспрашивает, действительно ли так было сказано, а уже затем говорит о «правде истинной».
Итоговые произведения Пришвина воплотили своеобразную систему этико-политических взглядов писателя, которые сложились у него как итог раздумий над правдой, ограниченной временем. А.Н. Варламов считает, например, что «"Корабельная чаща" есть самое советское, самое идеологически выдержанное, самое "правильное" произведение Пришвина, обходившее все острые углы своего времени и сочетавшее русский советский патриотизм с идеей коммунистической и мессианской» [2, 381]. Суждения о коммунизме у Пришвина действительно своеобразны и недвусмысленны: «Итак, делать нечего, я - коммунист, и как все мы: солдат красной армии, выступающей на бой за мир» [19, V, 476-477]. По-разному можно относиться к попыткам писателя «помирить» коммунизм с православием, но подобное объединение представлялось ему вполне возможным в образах храма и двора. Совершенно прав А.Н. Варламов в том, что коммунизм для Пришвина был «промежуточной стадией» пути, по которому шла страна, а высшая цель его - это построение мира-храма. Исследователь приводит следующие слова писателя: «Большевизм показал нам очертанья необходимого для нас внешнего двора нашего храма (всеобщую грамотность, индустриализацию, быть может, даже парламентаризм с его внешней стороны). Дальнейший процесс - это внутренняя переработка поставленных извне задач. Возвращение к православию неминуемо, потому что православие у нас - все» [2, 383384]. В опубликованном тексте повести есть и более значимые слова, которые позволяют иначе взглянуть не только на «коммунизм и мессианство», и не только на спасение заповедного леса, но и на смысл жизни человека: «Так широка, велика, так огромна и часто пустынна бывает наша дорога к отцу!» [18, VI, 246] - восклицает автор перед описанием сказочного путешествия детей.
«Приметы» советского времени, даже упоминания о «всей правде», о Ленине, о службе Советскому Союзу, о коммунизме и т.д., не сделали мудрую сказку Пришвина советской. Время показало, что сказка не может быть «советской» или «антисоветской», даже если она - «повесть», «роман» или «быль». Главные вопросы человеческой жизни об истинной правде, о милосердии и счастье, о красоте составляют суть народной волшебной сказки, что все-
гда привлекало в ней писателя. Писатель верил в возможность сближения людей для мира и спасения правды, а в сказке нашел способ сказать больше, чем позволяли условия существования: «Может быть, всякая настоящая хорошая и всем нужная сказка является попыткой каждого из нас по-своему сказать правду, найти свое собственное слово правды?» [18, VI, 271].
Советская сказка-быль, то есть, говоря словами Пришвина, «заключенная в категории пространства и времени», осталась сказкой в своих нравственных основах, безгранично расширив свое время до вечности и свой мир до всемирности. Таким образом, синтез традиций национальной духовности и непростых поисков своего места в советской современности определили центральное место сказки в художественном мире итоговых произведений М.М. Пришвина.
Литература
1. Агеносов В.В. Творчество М. Пришвина и советский философский роман. М., 1988.
2. Варламов А.Н. Жизнь как творчество в Дневнике и художественной прозе М.М. Пришвина: Дис. ... д. филол. н. М., 2003.
3. Варламов А.Н. Пришвин. М., 2008.
4. Личное дело Михаила Михайловича Пришвина: Воспоминания современников. Война. Наш дом. СПб., 2005.
5. Михаил Пришвин. Дневник 1937 года. Часть вторая // Октябрь. 1995. №9.
6. Михаил Пришвин. Дневник 1939 года // Октябрь. 1998. № 2.
7. Михаил Пришвин. Дневники 1942 года // Человек. №2-5.
8. Михаил Пришвин. Из дневника 1936 года // Октябрь. 1993. №10.
9. Михаил Пришвин. Леса к «Осударевой дороге». 1909-1930. Из дневников // Наше наследие. 1990. № 1(13).
10. Михаил Пришвин. Леса к «Осударевой дороге». 1931-1952. Из дневников // Наше наследие. 1990. № 2(14).
11. Ольховская Ю.Н. Жанровые процессы в прозе М.М. Пришвина: от миниатюры к контекстовым лирическим формам: Дис. ... к. филол. н. Омск, 2006.
12. Пришвина В.Д. Круг жизни. М., 1981.
13. Пришвин и современность. М., 1978.
14. Пришвин М.М. Дневники. 1914-1917. СПб., 2007.
15. Пришвин М.М. Дневниковая проза: В 2 т. Т. 2: Из дневников последних лет. 1940; Незабудки. М., 2007.
16. Пришвин о Розанове // Контекст-90. М., 1990.
17. Пришвин М.М. Ранний дневник. 1905-1913. СПб., 2007.
18. Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1982-1986.
19. Пришвин М.М. Собр. соч.: В 6 т. М., 1956-1957.
20. Рудашевская Т.М. М.М. Пришвин и русская классика. Фацелия. Осуда-рева дорога. СПб., 2005.
21. Семенова С.Г. Преодоление трагедии. М., 1989.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
