CC BY
120
41. Ососков А. В. Начальное образование в дореволюционной России (1861-1917). М., 1982.
42. Полный православный богословский энциклопедический словарь. М., 1992. Т. 1.
43. Путеводитель по Великой Сибирской железной дороге. 1901-1902 годы. СПб.; М., 1902.
44. Титов В. Е. Православие. М., 1989.
45. Филимонов А. В Чикойский монастырь (историко-археологическое исследование) // Иннокен-тьевские чтения. Чита, 1998.
46. Церковно-приходские школы. Киев, ноябрь 1901. Кн. 4.
УДК 89 ББК Ш 5(5Мо)
Т. М. Дугаржапова, Э. С. Александрова
художественно-философская картина мира поэзии монголоязычных авторов (на материале стихотворных произведений д. улзытуева)
Дондок Улзытуев — великий поэт монгольских народов России. Склонность к философским обобщениям, стремление вникнуть в тайны высшего смысла бытия придает поэтическим произведениям Улзытуева широту и масштабность. Именно великий талант «одушевить» художественный слог вдумчивостью философской мысли и создало ему самостоятельно выраженный стиль в бурятской поэзии.
ключевые слова: лирико-философское
осмысление Вселенной, поэт-мыслитель, чувство удивления, образ света.
T. M. Dugarzhapova, E. S. Aleksandrova
LITERARY AND PHILosoPHICAL WoRLD
picture of the mongolian-speaking authors' poetry (on the material of d. ulzytuevs poetry)
Dondok Ulzytuev is the great poet of Mongolian peoples of Russia. The tendency to philosophical generalizations, the aspiration to penetrate into the secrets of the meaning of life make the works written by Ulzutuev larger and wider in scale. His ability to make the literary lines alive and to fill them with philosophical ideas created his own distinctive style in Buryat poetry.
Key words: lyrical and philosophicalunderstanding of the universe, poet — philosopher, excitement, the image of Light.
В литературу Дондок Улзытуев вошел как выдающийся лирик. Именно в лирике выражено все, что составляет силу улзытуевского таланта. Как отмечал бурятский литературовед Г. О. Туденов, поэзия Улзытуева «удивительно богата и многокрасочна по своему душевному
выражению, искренности чувств и драматизму, сердечной взволнованности, лаконичности и живописности образов» [5]. А. Б. Соктоев, писал об одном из стихотворений из цикла «Пятнадцать Песен», что «стихотворение виртуозно и легко передает глубину человеческого чувства, тончайшие его нюансы, переходы и оттенки. Оно умеет вобрать в себя аромат степей, типичные картины народной жизни и быта и через них выразить строй души современного человека, его сокровенные чувства и настроение... Лирика эта не теряет своих связей с древними народными эпическими традициями» [5]. Основное качество поэзии Д. Улзытуева, на наш взгляд, тонко подметил и В. Ц. Найдаков, когда утверждал: «О чем бы не писал Улзытуев, какую бы форму он ни избрал, существенейшей, характернейшей чертой его творчества всегда остается проникновенный и яркий лиризм»[3]. Как лирик — Дондок Улзытуев-тонкий и проникновенный поэт природы:
Ползал я, ползал,
по селу с серебряной оковкой я ползал...
Плакал я, плакал,
обжегшись зеленой крапивой,
я плакал... Думал я, думал,
почему крапива - трава, а жжется так
больно, - долго я думал...
Вырос я, вырос
среди полевых цветов, на земле каменистой я вырос...
Я удивился, глядя на синее небо, на белые горы, на быстрые реки...
И до сих пор я живу тем удивленьем.
(«Ползал я, ползал...». Перевод Ст. Куняева). Крапива — трава, полевые цветы, синее небо, белые горы, быстрые реки... Во всем дух красоты и внутреннего очарования души поэта... Именно это глубокое очарование души... Сначала любопытство и вопрос: «почему крапива — трава, а жжется так больно», — а далее размышление, раздумье... «долго я думал», а в результате размышлений возникает удивление: «И до сих пор я живу тем удивленьем». С удивления, действительно, все и начинается. «В груди человека не живет никакого иного благородного чувства, — писал Карлейль,
— нежели чувство удивления...» [7].
Об удивлении пишут много, в частности поэт Е. Винокуров:
Что может быть на свете лучше,
Чем быть удивленным?
(«Удивление»).
Именно это чувство «удивления» помогло Улзытуеву увидеть и ощутить необычность того, что нас окружает. Искреннее желание проникнуть в тайны мироздания, постичь самую суть Вселенной, а главное — его раздумье, размышление, а точнее «философия удивленья» стала не только важной особенностью, но и источником его поэзии.
Природа — это важный путь лирикофилософского осмысления «Тайн» Вселенной. На первый взгляд, казалось бы, самая простая и не очень заметная деталь в стихах Улзытуева может иметь глубокий философский смысл. «Мир
— тайна, жизнь-тайна, — писал Карлейль, но это тайна, лежащая открытой для всех. Глядите открытыми глазами на действительность, и вы проникнете глубже в эту тайну...»[7].
Главное в стихах Улзытуева — особая душевная отзывчивость ко всему красивому, образность, огромный накал эмоциональных чувств. Как бы не сама природа, а огромное впечатление от ее таинственной красоты является важным поэту:
О цветы, -
пурпурные,
синие,
как мне тайну вашу открыть?
Где вы взяли такую силу -грусть рождать и радость будить?
(«О цветы...». Перевод Евг. Евтушенко). Описывая природу, в то же время поэт пытается «войти» в нее, чувствуя ее настроение, понимая ее язык...
Я окунулся
в прозрачные чащи Туглы...
слышу напев глухариный токующий,
слышу дождя
благодатные струи,
тихо звенящие,
будто струны...
И утром,
встречаясь глазами с солнцем, я радуюсь травам, радуюсь соснам, и с птицами здесь от всего вдалеке я говорю на их языке...
(«Я окунулся...». Перевод Евг. Евтушенко). Поддаваясь очарованию цветов — голубых подснежников, «бамбагаа» и «линхуа», ощущая ароматный запах степей, душистого багуль-
ника — алого «первенца степей» и благовоние «безымянного» маленького цветка, травы голубой ая-ганги и зеленых веток черемухи, слушая «закат» и «рассвет», теплое «дыхание» земли и журчанье «серебряного» ручья в таежной глуши, дуновение синего байкальского ветра и дождя «благодатные» струи, звон уздечки вороного коня и клич каурого, трель поющего жаворонка и кукование кукушки, радуясь травам и соснам, голубизне горных озер, синеве бескрайних бурятских степей... мы проникаем в стихах Улзытуева в сущность единого бытия величавой и таинственной природы. А в центре этого «живого» мира природы — трава голубая ая-ганга, яркий образ и символ родного края... Вы слыхали когда-нибудь о траве голубой ая-ганга?
Ее имя -
как отзвук старинного медного гонга.
У нее суховатые колкие стебли.
От нее синеватые наши бурятские степи...
Есть обычай такой — обживая жилище свое, скотовод зажигает у входа в жилище ее.
И пока он сидит, с гостями беседуя,
ая-ганга курится дымом бессмертия.
Дым и горек до слез.
Дым и сладок до слез.
Посмотрите -ая-ганга я вам принес.
По страницам рассыпал я эту траву.
В этом запахе — то, чем дышу и живу...
(«Вы слыхали когда-нибудь...»
Перевод Евг. Евтушенко). Стихи эти удивительно музыкальны и по образам, и по поэтическому языку. Описание травы ая-ганги — тоже музыка, сначала плавная и спокойная, а затем все более захватывающая. Поэт как бы тихо мелодично открывает глубины человеческого бытия, которые не увидишь, обычным взором. Он заставляет думать читателя... Голубыми камнями Покрыты твои берега,
И поэтому ты кажешься голубою, река.
А начало твое —
В синем небе и вечных снегах.
Может быть, это небо Струится в твоих берегах.
(«Песня о реке» Перевод Евг. Евтушенко). Природа для Улзытуева — олицетворение истины и красоты жизни. Именно «красота» развила способность поэта видеть в природе душу
живую. Цветы для Улзытуева не только путь к созерцанию они для него живые существа. Цветы полны загадок, полны света.
О цветы,-
Голубые подснежники,
Бамбагаа и линхуа,
Где вы взяли свет,
Чтоб подсвечивать на подножьях из трав и мха?
О цветы-пурпурные, синие, как мне тайну вашу открыть?
Где вы взяли такую силу — грусть рождать и радость будить?
(«О цветы...». Перевод Евг. Евтушенко). Поэт вводит в ткань стиха символику света... «Где вы взяли свет, чтоб подсвечивать?..» Казалось бы, этот свет близок к концептуальной идее света Ф. Шеллинга, что «Свет есть идеальное, сияющее в природе. Свет бесконечная душа всех телесных вещей» [6]. Вероятно, именно в данном символе света и заключается основной смысл «философии удивленья» Улзытуева.
Для поэта и цветовая палитра — это не столько описание пейзажной гаммы цвета словом, сколько путь к постижению величайшей реальности, «таинственной» и «вечной». Поэтому каждый цвет и оттенок имеют для него эмоционально-символическое значение. Прилагательные «голубые», «пурпурные», «синие» будто бы, ассоциируясь с голубизной бездонносинего неба, особо выделяют глубоко символическое значение «бездонно-голубых» цветов. Для Улзытуева палитра цвета — это не столько цветовое описание, сколько выражение душевного состояния человека...
Почему мне усталость видится в облике этих трав пожелтевших...
(«Почему мне усталость...».
Перевод Евг. Евтушенко). «Усталость» поэт видит в зримом образе «трав пожелтевших». Эмоциональный настрой образов Улзытуева определяется тем, что ассоциативное использование цветов у него встречается чаще: оно всегда связано с излиянием чувств человека.
Улзытуеву удается не только искусно живописать словом, но и талантливо передавать ощущение запаха, прикосновения. Такое редко кому удается. В этом мы видим одно из специфических свойств поэтического мастерства талантливого поэта. Например, изображение словом полностью может быть передано через ощущение.
Запах навоза и теплой земли ветры с полей принесли.
Женщине, дремлющей во дворе, снятся горькие сны.
Ветер приносит с южных холмов запах степных цветов.
Женщине снится сон о любви, лучший из горьких снов.
(«Спящая». Перевод Ст. Куняева). Сон женщины, «дремлющей» во дворе, сначала воссоздается как-будто с ощущением запахов «навоза» и «теплой земли», что приносят с полей, а другой «сон о любви»», лучший из «горьких снов», воссоздается с запахом «степных цветов», что ветер приносит с «южных холмов». В другом стихотворении художественный образ — символ травы ая-ганга создается не только из зрительного ощущения, но и из и ощущения запахов:
...Ая-ганга курится дымом бессмертия.
Дым и горек до слез, дым и сладок до слез...
Если хочешь, мой друг, привезу я с собой
много-много пахучей травы голубой...
(«Вы слыхали когда-нибудь».
Перевод Евг. Евтушенко).
Или:
В эту падь забреду, горсть травы разыщу, ароматной и голубоватой.
(«Напев». Перевод Ст. Куняева). Трава «голубая», «голубоватая» (цвет) одновременно пахнет- пахучая, ароматная (запах). Ая-ганга представляется поэту внешне видимой «бессмертной» — «курится дымом бессмертия», хотя дым горек до слез», «дым и сладок до слез».
Стиль Улзытуева лиричен и совмещает в себе эмоциональную содержательность с глубиной размышлений. Вернее, пейзажные зарисовки поэта даются не сами по себе, они как бы являются основой философских размышлений о Вселенной, о судьбе человека...
Род продолжив,
Живу в раздумье,
Что такое судьба земная,
О Вселенной,
О Шибертуе,
Что-то нужное сочиняя,
Жить бы мне,
Как живет равнина От зазимков до ледохода,
Чтобы жизнь была сравнима С четырьмя временами года.
(«Жизнеописание».. Перевод Ст. Куняева). В основе философской лирики Улзытуева лежит раздумье, размышление, «напряженная работа мысли», стремление к постижению зага-
док мироздания. А великая сила художественноэстетической мысли поэта определяется ее четкой заданностью в отношениях Человек — Природа — Земля — Вселенная и главное — ее неумолимым движением к глубокой нравственности самого человека и космичности «живой» Природы, иначе говоря Земли, населенной человечеством. Вопросы без ответов (неужели погаснет золотое светило?, тайны природы, загадки мироздания в форме «напряженного» философского раздумья — вот что занимает в первую очередь творческое воображение поэта...
Я спросил,
обращаясь к весенним цветам,
над которыми красное солнце всходило:
- О цветы бамбагаа, известно ли вам, неужели погаснет золотое светило?
Неужели отец тридцати трех планет превратится в холодный, безжизненный камень? Неужели исчезнут закат и рассвет и земля в темноту и безмолвие канет? -иБамбагаа, в молчанье склонясь до земли, головами под ветром спокойно качали, подтверждали, но все-таки не отвечали.
(«Я спросил...». Перевод Ст. Куняева).. Склонность к философским обобщениям, стремление вникнуть в тайны высшего смысла бытия придают поэтическим произведениям Улзытуева широту и масштабность.Стержень глубины и мудрости философской мысли Улзы-туева в основном отражен в программном цикле стихов «Хунэй наhан» (Человеческая жизнь), а также в программном стихотворении «Уершье, туймэршье...» (И половодье, и пожар...). В первом поэт, размышляя о судьбе человека, пытается мысленно проникнуть в тайны Вселенной, вынашивая свое мнение...
Ьулэмхихэн дэлхэйЬээ hуудэр болоод ошоходомной Удэр hуниин hэлгэлдээн
Уноохил зандаа улэхэ hэмнэй. («Хунэй наhан») Когда с тусклого земного [пространства]
Мы уйдем, превратившись в тень,
Смена дня и ночи
Все также продолжаться будет.
Философия здесь неотъемлема от религии. С традиционными буддийскими вероучениями, связанными с понятиями чередования, перерождения или, вернее, смены «процветания» и «угасания», о вечном круговороте жизни человеческих судеб сливаются стихи Улзытуева: люди приходят и уходят, «превратившись в тень», а земля, смена дня и ночи на земле останутся вовеки.
Стихотворение, «Уершье, туймэршье...» (И половодье, и пожар..,) можно назвать вершиной поэтического мастерства Улзытуева. Сопоставляя разные виды понятий вечного и бренного,
поэту удается достигнуть сильнейшей экспрессии, а также максимальной одухотворенности художественных образов...
Уершье, туймэршье, уймооншье хадаа Ухэлшье, зоболоншье, жаргалшье хадаа Улгэн замбиин ургэhэн болоод лэ,
Уедоо нэгэтэл унгэрдэг юм даа.
Нажаршье, намаршье, нараншье хадаа, Наhаншье, дураншье, хабаршье хадаа Намжаа замбиин наадан болоод лэ,
Наяран дуулаhаар унгэрдэг юм даа.
Унэншье, худалшье, нугэлшье хадаа, Удэршье, Ьунишье, убэлшье хадаа Убгэн замбиин ульгэр болоод лэ,
Угын долгеор унгэрдэг юм даа.
Унгэрhэн юумэн унгэроо гээд лэ,
Унэнhoo энээндэнь бу этигэ Унгэроод heeprоо бусадаг юм даа,
Уедоо нэгэтэл эрьедэг юм даа.
(«Уершье, туймэршье...»)
И половодье, и пожар, и смута [людей],
И смерть, и страдание, и счастье, Обернувшись сном Земли и Вселенной, Однажды навек соберутся уйти.
И лето, и осень, и солнце,
И жизнь, и любовь, и весна,
Превратившись в игры необъятной Вселенной, Песни свои распевая, уходят [от нас].
И правда, и ложь, и грех,
И день, и ночь, и зима,
Обернувшись легендой мудрой Вселенной, На волне молвы исчезая, [бесследно] уйдут. Что прошло, то вроде прошло.
Но не верь тому, что миновало.
Оно возвратится обратно,
Однажды вернется опять.
В стихотворении поэт добивается удивительной стройности композиции путем параллельных сопоставлений и взаимодействия художественных образов. В то же время эта вдумчивая связь между образами своевременно снимает возможную монотонность, освобождая нас без всякого нажима от излишней навязчивости впечатлений.
Отметим как итог мастерство Улзытуева, его искусство композиционного «обустройства» структуры всего художественного целого, в полном соответствии с принципом «Алтан хэ-блиг», известного еще и нашим сказителям. В самом деле, строки говорят как будто обо всем «Уершье, туймэршье, уймооншье» (И половодье, и пожар); «Ухэлшье зоболоншье, жаргал-шье» (И смерть, и страдание, и счастье); «На-жаршье, намаршье, нараншье» (И лето, и осень и солнце); «Наhаншье, дураншье, хабаршье» (И жизнь, и любовь, и весна); «Унэншье, худалшье, нугэлшье» (И правда, и ложь, и грех); «Удэршье,
hунишье, убэлшье» (И день, и ночь, и зима). Казалось бы, тут наплыв всего и вся без всякого порядка. Однако нет! Все продумано от начала и до конца: каждая строка первого четверостишия содержит параллели природных явлений и судьбы человека людских взаимосвязей); во втором четверостишии эти параллели уточняются, нарастая конкретикой; в третьем же четверостишии, кульминационном с точки зрения образного наполнения, все обретает окраску сугубо философского обобщения. Дело ведь в том, что параллелям этим свойственны и черты доброго, положительного начала, и черты злого, отрицательного начала. Летом и осенью природа связана не только с деятельностью солнца, его влияния на нее, но и с плодами труда человека. И все это связано с добром. А вот зимой, в отличие от остальных времен года, зла побольше тут и ложь, и грех», «и ночь, и зима». Если в первом четверостишии все мирское только собирается уходить от нас, то во втором — уже уходит; а в третьем - исчезая, уходит бесследно! И постепенно нарастающее художественное событие, достигшее своей кульминации в третьем четверостишии, в четвертом приходит к результату, к развязке, к новой встрече со своей противоположной стороной, что и соответствует требованиям принципа «Алтан хэблиг».
Все эти противоположности переходят друг в друга: «Ухэлшье, зоболоншье, жаргалшье» (И смерть, и страдание, и счастье), и четыре времени года: и осень, и зима, и весна, и лето. Детали пейзажа служат для понимания сути мироздания. Отсюда как бы вытекает противоположное и в то же время непротивоположное. «Единство противоположностей в природе вещей: река, «изменяясь, покоится (мы существуем и не существуем, — пишет Т. П. Григорьева, — единое и единичное одно, единый Логос пронизывает все вещи; из всего однои из одного — все»; «Путь вверх и вниз один и тот же» [1].
Мудрым взором философа и прорицателя поэт сумел увидеть красоту жизни на земле именно в непостоянстве, а точнее, в перемене или перевоплощении одного понятия в другое, что и делает жизнь интересной:
Унгэроод heeprоо бусадаг юм даа,
Уедоо нэгэтэл эрьедэг юм даа.
Что прошло, возвратится обратно,
Однажды вернется опять.
Талант мудро мыслить беспредельными временными категориями составляет драгоценное свойство лирики поэта. Именно эти качества как бы создают единый, лирико-философский диапазон поэзии Улзытуева. Достаточно назвать сборники стихов: «Ая-ганга», «Хайранга», «Сагай сууряан» (Эхо времени), <Лолонго» (Радуга), «Эрьесэ» (Круговорот).
Природа в лирике Улзытуева — это олицетворение самой жизни, земной и космической... Поэт не только знает и любит природу, но и находит свежие, яркие краски для того, чтобы эмоционально: образно, передать красоту родной Бурятии...
Родная степь!
Цветочною метелью Осыпала ты всех детей своих.
Ты мне была большою колыбелью И колыбелью родичей моих!
Поклон земле таинственной и милой!
Поклон коням, которых в детстве пас, Поклон реке, где мать меня обмыла От самой первой пыли в первый раз.
(«Светает». Перевод Евг. Евтушенко). Здесь мысль о связи природы и человека воплощена в художественном образе света. Этот образ является единством всех начал света детства, света души и мысли, света лиры и музы. В богатой талантами литературе монгольских народов трудно найти другого поэта, так прекрасно создавшего «живой» мир поэзии пейзажа, связи времен прошедшего, настоящего и будущего, лирико-философских размышлений. В поэтическом мире Улзытуева довлеет мысль, что все явления в мире находятся в тайной связи. Отсюда и мудрость мысли, отсюда и нравственное величие улзытуевской философской лирики...
Голубое созвездье И камень в степи,
Нежность чувства И шум полуночной реки,
Рукоятка меча и движенье руки, день и ночь, мысль и действие, правда и ложь...
Поразмысли и древние связи найдешь.
(«Связь». Перевод Ст. Куняева).
Детали пейзажа, подчиняясь закономерностям связи мышления, служат для воспевания единства мироздания. Для Улзытуева «сам факт сопоставления мига с вечностью... создает структурность времени, включенность мига в более крупную структуру, расширяет временной диапазон, соотносит настоящее с прошлым» [2].
Идею о всебщей связи в природе ярко иллюстрирует философия Улзытуева. Эту мысль как бы продолжает талантливый японский поэт Ки-тамура Тококу в своей статье «Голоса природы и поэт»: «Кто видит единство и не замечает множества неединств, тот поэт. Кто видит великое равенство вещей, великую неделимость, на лучшее и худшее и не замечает множества случаев неравенства и деления, тот поэт» [4].
Дондок Улзытуев был поэтом-мыслителем. Именно великий талант «одушевлять» художественный слог вдумчивостью философской мысли и создало ему самостоятельно выраженный стиль поэзии монгольских народов. Художественное слово, «вырывающееся неудержимо из кратера сердца», оживляет лирику поэта, придает ей силу и свежесть звучания...
Поэты нашей эпохи —
Действующие вулканы!
Цветы рождают слово,
Металл рождает слово
новое слово собирает поэт.
Он в сердце их накопляет.
Но, когда им становится тесно,
Они из кратера сердца Вырываются неудержимо И одухотворяют природу.
(«Не время писать эпопеи». Перевод М. Светлова)
Поэт — это вулкан своей эпохи. Цветы — это рождение слова, Слово поэта — это голос. Голос его сердца рождает новое слово. А новое слово — это новая и «одухотворенная» мысль поэта.
ЛИТЕРАТУРА
1. Григорьева Т. П. Дао и логос. М.: Наука, 1992. С. 43.
2. Егоров Б. Ф. Категория времени в русской поэзии XIX в. // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л., 1974.
3. Найдаков В. Ц. Традиции и новаторство в бурятской советской литературе. Улан-Удэ: Бурятское кн. из-во, 1976. 16 с.
4. Полное собрание произведений современной японской литературы. Токио,1927. Т. 9. 238 с.
5. Туденов Г. О. Об основных направлениях бурятской советской поэзии // Советская литература и фольклор Бурятию Улан-Удэ: БКНИИ СО АН СССР, 1959. С.16, 24.
6. Шеллинг Ф. В. Философия искусства. М.: Наука, 1966. С. 212-213.
7. Яковленко В. И. Томас Карлейль, его жизнь и литературная деятельность. М., СПб., 1831. С. 59, 60.
УДК 89
ББК Ш 164.2
Р. С. Дылыкова
система теогонических образов в эпосе «гэсэр»
В статье представлена система теогонических образов в эпических произведениях бурят. Данные образы являются свидетельством попыток древнего человека гармонизировать предметы окружающей природы, ассоциативной природы мифо-эпического сознания, иррационального способа освоения мира на всех уровнях восприятия. Система образов описана по соответствующей схеме, разработанной в свое время для символики животных в славянской традиции. Представленная схема позволяет выявить этнические особенности характеристики мировиде-ния в эпическом повествовании.
ключевые слова: эпические произведения бурятского народа, мифы бурят, теогонические образы в эпосе, отражение этнического миро-видения, описание теогонических образов.
R. S. Dylykova
the system of theogonic images IN «GESER» epos
The given article presents the system of theogonic images in Buryat epic works. These
images are the evidence of ancient man's efforts to harmonize the matters of the surrounding nature, associative nature of myth and epic consciousness, irrational way of the world cognition on all levels. The system of images is described according to the scheme developed for animals symbolization in Slavic tradition. The given scheme helps to determine the ethnic peculiarities of worldview characteristics in epic narration.
Key words: epic works of Buryat people, myths of the Buryats, theogonic images in epos, reflection of ethnic worldview, description of theogonic images.
Эпос «Гэсэр» как памятник культуры бурятского народа имеет ярко выраженную мифологическую, историческую основы. Мифологическая составляющая является доминирующей. Ученые считают, что образы бурятской мифологии являют собой синкретическое единство ранних, шаманских, буддийских верований. Инвариантным по отношению к другим являются ранние мифы (представления и рассказы), а шаманские и буддийские выступают по отношению к ним эволюционными вариантами. Ко времени сложения эпического произведения эти образы дошли как в первом, так и эволюционном вариантах. В бурятском эпосе «Гэсэр» в системе его образов доминирующее место занимают теогонические. О них и пойдет речь ниже. Теогонические образы в бурятских ми-
