CC BY
147"Культурная жизнь Юга России" № 4 (38), 2010
Ю. М.ПАВЛОВ
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КОНцЕПцИЯ ЛИЧНОСТИ В ПОВЕСТИ Л. БОРОДИНА «ТРЕТЬЯ ПРАВДА»
Статья посвящена анализу художественной концепции личности в творчестве Л. Бородина. Соотнося духовно-нравственный мир героев его повести «Третья правда» с традиционной системой ценностей, исследователь выявляет «правду» героев и «правду» автора.
Ключевые слова: художественная концепция личности, позиция героя, позиция автора, воля, вера, любовь.
«Третья правда» - пожалуй, самое известное произведение Л. Бородина. Часть критиков называет Андриана Селиванова носителем «третьей правды» в этой повести. Закономерно, что сам герой ведет родословную своей «правды» с Гражданской войны: «Батя-то мой и от красных, и от белых отмахался и меня уберег. Пущай они бьются промеж собой, а наша правда - третья» [1]. Казалось бы, есть все основания отнести Селиванова к выразителям идеалов третьей - крестьянской - силы, которая в Гражданскую воевала, когда вынудят. Воевала и против белых, и - еще чаще -против красных.
Для Селиванова «белая» правда оказалась предпочтительнее «красной», потому что «никак не касалась его самого, на жизнь не замахивалась, пролетела гордым словом где-то много выше его головы» (с. 27). В этом случае главным критерием оценки событий явилась личная выгода, «я» героя. На традиционный для русской литературы вопрос: как соотносится это «я» с народным «мы», Селиванов отвечает в беседе с Оболенским. На реплику белого офицера («Народ <...> он не сам по себе») Андриан отреагировал: «А я все равно сам по себе» (с. 27). Здесь, думается, речь идет не только о «самости» по отношению к красным и белым, но и по отношению к народу вообще; поэтому в конце концов «третья правда» Андриана Селиванова - правда Юрия Живаго, правда самоценной личности.
Естественно, что и вопрос о сопротивлении злу силою герой решает следующим образом: «Пусть моя правда нечистая! Я тоже имею право войну объявлять! И каждый имеет, если жизни нету. Убиец тот, кто жизни лишает, чтоб чужое иметь! А я за свое!» (с. 41). В отличие от Романа Гуля («Ледяной поход»), изначально осознающего грех убийства, который все же нужно взять на себя ради России; в отличие от Григория Мелехова (М. Шолохов. «Тихий Дон»), убивающего на фронтах мировой и Гражданской и страдающего от этого, Андриан Селиванов разрешает себе кровь по совести, защищая свое. Оно, как и периодически возникающее наше, соотносится не с соборной правдой, а с правдой природного человека (дохристианской).
Одно из ключевых слов, чаще других произносимое героем и выражающее его идеал, - воля. Однако воля в понимании Андриана есть не традиционная безбрежная свобода, а свобода, вве-
денная в рамки законов природной жизни. В тайге Селиванов находит или просто приписывает ей то, чего не достает ему в обществе и в людях. Во-первых, это постоянство, предсказуемость. Во-вторых, наличие закона, который не позволяет перешагнуть грань, за которой начинается убийство себе подобных (сравнивая зверей с людьми, Селиванов, как и лирический герой «Кобыльих кораблей» С. Есенина, отдает предпочтение зверям из-за их меньшей жестокости). В-третьих, отличие мира природы от мира людей, где закон и человек существуют сами по себе и каждый стремится установить свой закон (среди зверей главенствует неизменный, непреодолимый закон «нутра» - закон для всех).
В силу названных причин только в тайге Селиванов реализует себя как личность, обретает «право вольного голоса и свободы». Л. Бородин, автор, в частности, блестящего эссе «Сотворение смысла, или Страсти по Бердяеву» [2], всерьез изучавший русскую религиозную философию, не случайно сводит в характеристике Селиванова традиционно антиномичные в русском мире понятия «воля» и «свобода».
Через критику общества раскрывается смысл жизненной философии Селиванова. Право жить «сам по себе», «по своему пониманию и прихоти», по своей воле он отстаивает по-разному: где хитростью, где вооруженным сопротивлением власти. Высказывания Андриана (его теория о том, что «людишек» убивать легко, а «человеков» убивать страшно), его действия вроде бы дают основания поставить Селиванова в один ряд с Родионом Раскольниковым и другими приверженцами идеи «разрешить кровь по совести». Однако в глубине души Селиванова - и это понимает Рябинин только перед смертью - живет образ Божий. Отсюда и оправдание (оговорки в разговоре с Иваном), и данный самому себе приговор: «Убиец я».
Убивает Андриан, в отличие от Юрия Живаго, по идейным соображениям. Чехардак для него -это символ земли, не завоеванной «нынешней властью». Не столь уж часто, но довольно последовательно Селиванов позиционирует себя как противник советской власти. Чего стоит его выходка в местном КГБ! Это происходящее в конце повести событие на нетрезвость героя не спишешь. Естественно, что не может понять Андриан мужиков-«хомутников» и Рябинина, трижды совершавшего побег из лагеря и вновь
№ 4 (38), 2010
жизнь Юга России"
туда попадавшего из-за нежелания взять на себя кровь.
Однако тоска, подтачивающая «природную правду» Селиванова, свидетельствует о несовершенстве, ущербности. Тоска по праведно-человеческому сводит Андриана с Иваном, что лишь после смерти Рябинина понимает Селиванов. Это тоска по идеалу - еще одно доказательство внутреннего здоровья героя (пусть и подорванного, с различными наслоениями грязи, греха), свидетельство наличия в нем того «золота народной души», о котором писал Ф. М. Достоевский и которое он научился видеть в падших каторжанах, народе, человеке вообще.
Еще одна не менее важная причина тоски - потребность Селиванова в отцовстве. Об этом всего лишь дважды мимоходом говорит Л. Бородин, но говорит так проникновенно, что становится очевидным, насколько отцовство важно для Андриана. В запоздалой отцовско-дочерней любви Оболенских Селиванов находит ту правду, которая сильнее смерти. Показательно, что политические страсти в повести побеждаются родительским началом. Именно Селиванов открывает Людмиле Оболенской иную перспективу - «детей рожать»; одна из главных составляющих «третьей правды» - правда материнства-отцовства. Эту «абсолютную правду» через духовное отцовство обретает в конце концов и Селиванов, она противостоит бездетной по сути «третьей правде» героев «Доктора Живаго».
Л. Бородин следует давней традиции русской литературы, согласно которой людей при человеческом - высоком, духовном - начале в вечности удерживает не столько «гений мужчины», сколько «гений женщины». Об этом Л. Бородин высказывается вполне определенно в одном из своих эссе:
«Женщина же, собой продолжающая жизнь, может ли быть не призвана к иному - к духовному сопротивлению Смерти, к отвращению к Смерти, к страданию при виде ее?! Разве не этими свойствами ее природы она всегда ближе к Богу, чем мужчина?
Да не осудят меня ортодоксы, рискну сказать, что всякая женщина, впервые взявшая в руки только что родившегося ребенка, одним мгновением, возможно, секундой времени, то есть еще до всякой мысли о нем, - бывает равноприродна Божьей Матери» [3].
Эта отцовско-материнская правда героев, динамика растворения «я» индивида в другом, как правило, не замечаются. Интерпретаторы делают акцент на «самости» героев писателя как на некой правде свободной личности, либо предпочитают
говорить о христианской правде Ивана Рябини-на. Не учитывается то, о чем сам Бородин сказал вполне определенно в интервью: «По большому счету, правда одна. И когда я писал эту повесть, слова "третья правда" у меня стояли в кавычках, это потом уже в издательстве их сняли. Да, Селиванов не находит правды, и правда Рябинина тоже неполна <...> Тут скорее важны поиски правды, неуверенность в правде господствующей, попытка отойти от нее» [4].
Отталкиваясь от многочисленных суждений писателя, следует уточнить главное: правда одна - Божья. И можно без преувеличения сказать, что все творчество Бородина направлено к постижению этой Правды.
Л. Бородин прекрасно понимает, что своя «третья правда», свои «правила игры» для любого русского человека, для писателя, не утратившего представления о национальном идеале соборной личности, всегда должны быть сопряжены с народной правдой. В очерке «Полюс верности» он говорит о необходимости национального мироощущения, важности осознания того, «что я сам не противопоставлен судьбой этому народу, не выделен из него собственными качествами и заслугами, но лишь отмечен обязанностью в силу данного мне знания и понимания соотносить личный поиск истины с ее идеальным образом, который несомненно присутствует в народном сознании, который я должен и обязан понять, а не конструировать его из социальной конъюнктуры <...> Как это желательно: видеть линию своей судьбы штрихом на плане судьбы народной» [5].
Думается, эти слова могут восприниматься как национальная формула решения проблемы личности, как авторское кредо Л. Бородина и всех русских прозаиков ХХ века от И. Шмелева и Б. Зайцева до В. Белова и В. Личутина.
Литература и примечания
1. Бородин Л. Третья правда // Наш современник. 1990. № 1. С. 25. Далее повесть цитируется по этому изданию. Страницы указываются в тексте.
2. Бородин Л. Сотворение смысла, или Страсти по Бердяеву // Москва. 1993. № 8. С. 11.
3. Бородин Л. Женщина и «скорбный ангел» // Москва. 1994. № 3. С. 7.
4. Бородин Л. «Делай свое дело, и жизнь все расставит по местам»: интервью К. Кокшеневой // http://www.hrono.ru/text/2003/borod_koksh.html
5. Бородин Л. Полюс верности // Грани. 1991. № 159. С. 49.
yu. m. pavlov. artistic conception of a person in l. borodin's narrative «the third truth»
The article is dedicated to the analysis of the artistic conception of a person in l. Borodin's works. The investigator reveals heroes' «truth» and author's «truth», comparing spiritual and moral world of the heroes of his narrative «The third truth» with traditional system of values.
Key words: artistic conception of a person, character's position, author's posotion, will, faith, love.
