CC BY
0
Ученые записки Новгородского государственного университета. 2024. № 2 (53). С. 259-267. ' -1
ЭО!: 10.34680/2411-7951.2024.2(53).259-267 Специальность ВАК: 5.9.1
УДК 821.161.1 ГРНТИ 17.07.65
Моторин А. В.
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ АНТРОПОСОФИЯ ЛЬВА ТОЛСТОГО: ДУХ, ДУША И ТЕЛО
Аннотация. В статье рассматривается художественная антропософия Л. Толстого, ставшая синтезом основных пантеистических учений и магических верований, выработанных человечеством. Трагическое противоречие между нежеланием смерти и желанием стать богом, то есть всем, писатель пытается разрешить помощью веры в возможность вечного безликого существования в составе беспредельного божественного всеединства. Однако эта вера лишь отчасти приглушает ужас смерти как неизбежного конца для частного личного существования в перспективе бесконечного расширения человеческого сознания. Сумасшествие, самоубийство и, конечно же, просто смерть в разнообразных ее видах, о чем Толстой размышлял всю жизнь и что непрестанно отображал в творчестве, становятся в его понимании типичными проявлениями пантеистических экстазов («выходов из себя»), ведущих человека к самобожению. Эту магическую антихристианскую устремленность антропософии Толстого следует учитывать при изучении его творчества в школе и вузе.
Ключевые слова: Лев Толстой, антропология, антропософия, магия, пантеизм, дух, душа, тело
Для цитирования: Моторин А. В. Антропософия Льва Толстого: дух, душа и тело // Ученые записки НовГУ. 2024. 2(53). С. 259-267. ЭО!: 10.34680/2411-7951.2024.2(53).259-267
Художественная антропология Льва Толстого по сути является магической антропософией, причем в такой степени, что основатель антропософии Р. Штайнер увидел в русском писателе своего единомышленника, описывая суть его воззрений так: «Пока человек не научится стать безличным, позволить безличной жизни господствовать в нем, он не вырастет из культуры формы в культуру жизни -несмотря на продолжающееся развитие внешней формы. Человек учится правильно жить в будущем, когда его существо пропитано вечным, нетленным. Культура, основанная на интеллекте, должна быть заменена Буддхи, культурой, основанной на мудрости» [Штайнер, 1904].
Эту пантеистическую направленность творческой антропософии Толстого впоследствии отмечали многие исследователи, стараясь показать ее внутреннюю логику и как правило увлекаясь ею. А. В. Старков в статье «Лев Толстой и наука» вслед за писателем утверждает, что «человек - это прекрасный храм, полный святости, любви и разума, что тля и лягушка - тоже храмики <...>, что в душе человека живет ясное сознание разумности своего существования, и что это разумное сознание не может быть понимаемо иначе, как связь с бесконечным началом» [Старков, 1924, 102].
Д. Ю. Квитко подмечает, что Толстой предлагает человеку путь магического самообожествления: «<...> индивидуальность, как завеса, скрывает в нем бога, когда же он отбрасывает эту завесу, бог в нем начинает проявлять себя. <...> Как же Толстой себе представляет сущность смерти? Она есть достижение такого состояния, при котором нет ни желаний, ни отдельного существования, а только слияние части с целым. <...> Такой взгляд на бессмертие и индивидуальность со держит в себе очень мало христианского. Он, как мы увидим ниже, гораздо ближе к буддизму, чем к христианству» [Квитко, 1928, с. 58].
Н. А. Бердяев в «Русской идее» (1946) заметил, что Толстой «не хотел допустить никакого компромисса между Богом и миром» [Бердяев, 1990, с. 176]. В мире Толстого
259
всё частное, возникая из недр божества, должно вернуться в божественную всеобщность.
В. В. Зеньковский в работе «Л. Толстой как мыслитель [Зеньковский, 1960] рассуждает о безликости духовного бытия в зрелом творчестве писателя: «Начало личности в глазах Толстого становилось постепенно источником духовного ослабления, освобождение от чего дает нам, по Толстому (как думал он во второй период его жизни), так наз<ываемое> «разумное сознание», которое уже безлично и внелично, которое зовет нас к служению безличному Добру. Так постепенно слагалась у Толстого система имперсонализма, перешедшая затем в отрицание начала личности и в Боге» [Зеньковский, 2008, т. 2].
О том, как по Толстому возможно бытие сознания вне личности рассуждает М. Л. Гельфонд: «То есть сущностным свойством человеческого сознания Толстой считает его устремленность к расширению за пределы личности, в высшей точке которого оно неизбежно оказывается чистым созерцанием вне созерцателя, свободным от всего личного или индивидуального» [Гельфонд, 2014 с. 24].
Особенности толстовской антропософии рассматривают С. В. Алябьева и С. Я. Ягубова: «И сознание, и самосознание, и разум, по Толстому, - это модификации духовности человека, выполняющие различные функции в обеспечении жизнедеятельности человека, его совершенствовании и связанности с внешним миром, Духом (Богом)» [Алябьева, 2012, с. 92; Алябьева, Ягубова, 2015, с. 39].
Исследователи стараются уйти от описания коренной сущности толстовского учения - от его смертоносной, в частности, самоубийственной направленности, стараясь вслед за писателем прикрыть эту пугающую особенность туманными рассуждениями о благе обезличенного всеобщего существования в некоем проникнутом любовью всеединстве безликого божества.
Л. И. Шестов лишь намекнул, в чем суть веры Толстого: «Платон <...> не побоялся открыть людям ту великую и вечно скрытую истину, что философия есть не что иное, как приготовление к смерти и умирание. <...> И если прав Платон <...>, то в последние десятилетия своей жизни Толстой дает нам образец истинно философского творчества» [Шестов, 1993, с. 112] Но в итоге Шестов сам испугался открывшейся бездны и постарался прикрыть страшную правду об исходе толстовской веры, предположив, что после смерти начинается не полное уничтожение или бесконечное умирание, но некая новая благая жизнь, пусть и безликая, но по видимости даже почти христианская: «Бежим в дорогое отечество! Отечество же наше там, откуда мы пришли, там же и отец наш» [Шестов, 1993, с. 148].
Сходно рассуждает и М. Л. Гельфонд (ссылаясь на трактат Толстого «В чем моя вера?»): «Осознание физической конечности как неопровержимого факта пространственно-временного существования человека в мире провоцирует у Толстого периодически повторяющиеся болезненно-пугающие "остановки жизни" и оказывается для него источником крайне мучительных в своей навязчивости и безысходности переживаний неизбежности финала, который для всех без исключения есть ни что иное, как "страшный мрак смерти после бессмысленных страданий и зла жизни"» [Гельфонд, 2016 с. 50]. Однако далее, как и Шестов, вслед за Толстым исследовательница переводит вполне ясное узрение смертоносной сути толстовства в утешительную проповедь жизни как некоего неопределенного и
260
неопределимого «блага»: «Толстовская вера есть абсолютное жизнеутверждение и жизнеоправдание: она, одновременно, тождественна и жизни, и благу. Именно вера как непосредственное "сознание жизни" объединяет людей в их естественном стремлении к благу, ибо человеческая жизнь возможна и оправданна только как благо, и это ее единственно разумная форма» [Гельфонд, 2016, с. 59].
Между тем, исток и конец человеческой жизни для писателя - смерть, то есть тот божественный мрак и хаос, который признается первоосновой бытия в магической мифологии многих народов.
На эту коренную смертоносную, самоубийственную, «бесовскую» особенность пантеистической магии как пути к самообожению указал противник Толстого на писательском поприще - Достоевский: «Кто смеет убить себя, тот бог», - вещает бесноватый Кириллов в «Бесах» [Достоевский, 1972-1990, т. 10, с. 94].
На протяжении своего долгого и многословного сочинительства Толстой, по сути, учил тому же, хотя и прикрывал голую Правду красивыми рассуждениями о всеобщей любви и благе. Однако Правда всегда проявлялась, особенно когда писатель рассуждал о строении и внутренней жизни человека. Как и всегда у него, уже в начале творчества он явил зерно всех своих будущих представлений о душе, духе и теле как составных частях человеческого существа. Именно сущность, строение человека по отношению к божественному вечному бытию и сама природа божества волновали его больше всего и всегда. Раннее проявление этого изначального духовного развития описано в художественной автобиографии: <...> я вел уединенную, сосредоточенную в самом себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему («Отрочество», 1852 - 1854) [Толстой, 1928-1958, т. 2, с. 56]. Писатель верит, что все мысли, учения, выработанные человечеством, заложены в каждую юную человеческую душу как возможности развития и что, таким образом все человеческие души представляют собой однородное единство, а личностные различия между ними несущественны: Мне кажется, что ум человеческий в каждом отдельном лице проходит в своем развитии по тому же пути, по которому он развивается и в целых поколениях, что мысли, служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части ума; но что каждый человек более или менее ясно сознавал их еще прежде, чем знал о существовании философских теорий [Толстой, 1928-1958, т. 2, с. 56]. Между прочим находил он в своей отроческой душе и столь милые ему впоследствии восточные пантеистические учения о переселении душ: Когда я подошел к окну, внимание мое обратила водовозка, которую запрягал в это время кучер, и все мысли мои сосредоточились на решении вопроса: в какое животное или человека перейдет душа этой водовозки, когда она околеет? [Толстой, 1928-1958, т. 2, с. 57]. Под «душой» лошади здесь разумеется не столько некая сознательная оболочка - личность, в которой заключено безликое божественное начало (дух), рассредоточенное во всем и во всех, - сколько сам этот дух, принимающий при переселении в другое тело новые сознательные очертания. Спустя много лет Толстой напишет целую повесть
261
«Холстомер» (1886), посвященную экстатическому погружению своего писательского сознания, точнее, божественного духа, выходящего из оболочки этого сознания - в лошадиную душу, качественно не отличимую в своем духовном недре от его собственной, человеческой души. Оболочка личности-сознания при таком переселении, конечно, меняется, но коренные духовные свойства, сближающие Толстого с его мерином Холстомером, сохраняются. Потому мерин оказывается гораздо более нравственным, мудрым, чем любой из людей в этой повести. Венцом повествования естественно становится миг околевания, исхода лошадиной души, которой предстоит либо окончательно раствориться в божественном духовном всебытии, либо же перевоплотиться в какое-то иное «животное или человека». А эпилогом служит описание посмертного разложения оставшегося по исходе души трупа лошади.
Ранние представления писателя о сущности человека, о душе и теле выражались под влиянием немецкой классической философии, которую он тщательно изучал. Не обошлось, конечно, и без его кумира Руссо.
В наброске «О рассуждениях касательно будущей жизни» (1847-1852) говорится: Душа существует, следовательно перестать существовать она не может без причины, но что же составляет существо души? Сознание Я <...>. Какая же способность представляет Я существующим <...>? Память. Мы видим, что память зависит совершенно от тела, так как повреждения в одной части человека уничтожают эту способность, следовательно смерть должна совершенно ее уничтожить»; что же касается «гипотез» о «будущей жизни, эти гипотезы всегда останутся бредом [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 230]. Этот вывод был навеян между прочим чтением «Исповедания веры савойского викария» - части в составе романа «Эмиль, или о воспитании» Руссо: Всё, что я почерпнул из нея, это убеждение в небезсмертии души, - признался Толстой в дневнике 29 июня 1852 года [Толстой, 1928-1958, т. 46, с. 128].
Тогда же, рассуждая о «желаниях», «воле», «чувствах», «уме» и «разуме», юный философ различает низшую и высшую части души (или духа), представляя низшую обреченной на смерть вместе с телом, через которое она врастает в природу и вместе с которым она в природе растворяется, а высшая часть видится ему способной к самообожествлению через самоубийственное слияние с безликим, вечным и вездесущим божественным духом.
Низшая часть души - это личностное сознание, то есть «все то, что называют чувствами или страстями» [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 235], «деятельность» ее называют «умом», то есть здравым смыслом, простейшим пониманием бытия, которое присуще не только человеку, но и «большей части животных» [Толстой, 19281958, т. 1, с. 235]. Деятельность этой части души «страдательная», подчиненная законам естественной, природной жизни. На этом уровне осуществляются «желания», связанные с жизнью тела, как части «мира внешнего», и на этом уровне «дух умирает вместе с телом» [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 234]. Эта животно-растительная часть души у некоторых людей еще до естественной смерти погрязает в телесной плоти и там пропадает. А высшая часть души им вообще не дана. Таких писатель позже назвал «живыми трупами».
Высшая часть души совершает «деятельность свободную», основанную на
262
«воле»: «я желаю желать» [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 235]. Эту деятельность называют «разумом» [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 235], то есть умом, который экстатически выходит из себя, из своей телесной и чувственно-страстной душевной ограниченности и произвольно растворяется в духовной бесконечности безликого божественного Ума и Блага. «Желание» на этом уровне имеет причиной само себя, а не природно-телесную жизнь, и оно «бесконечно само себя определяющее, само себя удовлетворяющее» [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 234]. Этот путь воли Толстой отдельно прописывает в отрывке «о воле»: воля неограниченная, самоопределяющаяся и сама себя удовлетворяющая [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 234] влечет человека к экстатическому самоуничтожению, стирающему границы тела и чувственно-рассудочной части души, то есть личности, самосознания или «Я». Пока человек жив и не убивает себя, он не может вполне преодолеть оковы личности и телесной природы, коих потребности преобладают над волею, и верх совершенства, которого может достигнуть человек, есть совершенное преобладание воли, чего никогда нельзя достигнуть и что есть цель постоянного достижения [Толстой, 1928-1958, т. 1, с. 234].
В зрелые годы Толстой пробовал научиться прижизненному экстазу самоубийственного самообожествления у китайцев с их даосизмом. Так 17 марта 1884 года он пишет Черткову: Китайская мудрость, которою я занимаюсь, говорит: Возобновляй сам себя каждый день сначала и опять сначала и всегда сначала. Мне это очень нравится [Толстой, 1928-1958, т. 85, с. 39]. «Каждый день» здесь рассматривается как целая жизнь с рождением и умиранием, и каждый новый день дает возможность нового воплощения безликого божественного духа в теле и
Л V» V»
личности. А в итоге по истечении всех дней человека ждет окончательный выход из себя через смерть в божественное всебытие.
Подобное верование он находил и в буддизме, о чем писал в предисловии «О Карме» (1894), сочиненном к своему переводу «буддийской сказочки» «Карма» [Толстой, 1928-1958, т. 31, с. 47]. В этом предисловии он признает сходное верование и в христианстве, истолкованном им в пантеистическом духе: Две основные открытые христианством истины: о том, что жизнь только в отречении от личности - кто погубит душу, тот обретет ее - и что благо людей только в их единении с Богом и через Бога между собою <...> (Ин. 17:21) [Толстой, 1928-1958, т. 31, с. 47]. В понимании Толстого это именно духовное растворяющее личности-души слияние всех со всеми и с божеством, как в нирване у буддистов.
Уже в юности Толстой понимал, что все пути обожения себя, то есть возвращения в божественное всебытие, приводят к смерти. А смерть страшна, сколько ни рассуждай о ее благости и неизбежности. Тогда он попробовал древний магический способ бесконечного расширения и обожествления своего «Я» без самоубийства - это путь представления всего мироздания плодом своего воображения, путь солипсизма. Такое направление на краткое время увлекло его более всего: Но ни одним из всех философских направлений я не увлекался так, как скептицизмом, который одно время довел меня до состояния близкого сумасшествия. Я воображал, что, кроме меня, никого и ничего не существует во всем мире, что предметы не предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них обращаю внимание, и что, как скоро я перестаю думать о них,
263
Ученые записки Новгородского государственного университета. 2024. № 2 (53). С. 259-267. ' -»
образы эти тотчас же исчезают. Одним словом, я сошелся с Шеллингом в убеждении, что существуют не предметы, а мое отношение к ним. Были минуты, что я, под влиянием этой постоянной идеи, доходил до такой степени сумасбродства, что иногда быстро оглядывался в противоположную сторону, надеясь, врасплох, застать пустоту (néant) там, где меня не было («Отрочество») [Толстой, 1928-1958, т. 2, с. 57]. Однако он вскоре понял, что такое настроение души также влечет ее к самоубийству в виде сумасшествия, то есть разрушительного выхождения за пределы своего ума, личности. Впрочем, эта склонность к обожествлению своего художественного воображения еще долгие годы удерживалась в творческом сознании писателя, оставаясь одной из главных причин его необыкновенной плодовитости и многословия.
Вместе с тем уже в юности Толстой начал разочаровываться в бесконечных и бесплодных рассуждениях о смысле жизни и сущности человека: Склонность моя к отвлеченным размышлениям до такой степени неестественно развила во мне сознание, что часто, начиная думать о самой простой вещи, я впадал в безвыходный круг анализа своих мыслей, я не думал уже о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем я думал. Спрашивая себя: о чем я думаю? я отвечал: я думаю, о чем я думаю. А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я думаю, и так далее. Ум за разум заходил.... [Толстой, 1928-1958, т. 2, с. 58].
В зрелые годы он старался избегать рассудочных умствований и предпочитал простые мысли, настаивая на самом главном - на гностическом разделении души (духа) и тела (плоти). В письме к Н. Моргенштерну от 22 июля 1909 года он пишет о своей вере: Вы говорите, что существо человека слагается из духовного и телесного начала. И это совершенно справедливо, но не справедливо то ваше предположение, что благо предназначено и духовному и телесному началу. Несправедливо это по одному тому, что телесное начало не только не может получить блага, но по самому свойству своему обречено на то, что для тела не может не быть злом: болезни, страдания, старость, смерть. Так что ваше предположение о том, что оба начала одинаково должны быть удовлетворяемы в своем стремлении к счастью, совершенно произвольно и несправедливо. Благо свойственно только духовному началу и состоит не в чем ином, как в всё большем и большем освобождении от тела, обреченного на зло, которое одно препятствует достижению блага духовного начала [Толстой, 1928-1958, т. 80, с. 30]. Здесь нет речи о душе как личности с ее умом и чувствами, а дух, подлежащий высвобождению из оков души и тела, благостно неопределенен, безличен. На склоне лет писатель упрощает учение и низший уровень душевно-духовной жизни, то есть уровень сознания-личности просто уже не принимает в расчет как нечто по-буддийски призрачное, несуществующее.
Душа и дух становятся для него равнозначными, и когда он говорит о душе, то подразумевает все тот же безликий божественный дух, составляющий ее глубинную сущность. В письме ученикам школы в селе Ключицах от 18 апреля - 1 мая 1910 года простыми словами подводит итог: Жить, я думаю, всем нам надо так, чтобы было и себе и другим хорошо. А для того, чтобы себе и другим было хорошо, надо больше жить для души, а меньше для тела. <...> в каждом из нас есть два человека: один телесный, другой духовный, <...> можно жить для телесного человека и можно
264
жить для духовного [Толстой, 1928-1958, т. 82, с. 9-10].
Через смерть человеку вполне открывается суть бесконечного духовного бытия - открывается путем растворения в нем. Свою частную ограниченную личностью душевную жизнь человек должен посвятить достижению этой цели: Совершенствоваться значит всё более и более переносить свое я из жизни телесной в жизнь духовную, для которой нет времени, нет смерти и для которой всё благо («Круг чтения», 1886-1910) [Толстой, 1928-1958, т. 42, с. 151]. Смерти после смерти действительно уже нет.
Прожив достаточно долгую жизнь, обобщив пережитое в бесконечных сочинениях и не желая перечеркнуть наработанный опыт, писатель отвергает искусственное приближение смерти - самоубийство, хотя и сам им не раз соблазнялся, и свою Анну Каренину привел к нему: Если есть что в моих писаниях доброго и нужного людям, то они найдут себе путь. У бога времени много. Вообще это дело не настоящее, а такое, к[отор]ое может только отвлекать всех, кто будут этим заниматься, от настоящего дела, — того самого, к[отор]ое мне, да и всем нам надо делать до смерти, не желая ее ускорения (письмо В. Г. Черткову от 24 октября 1909) [Толстой, 1928-1958, т. 89, с. 152].
Тут он больше сторонник восточных пантеистических учений, позволяющих постигать в себе божественное начало уже при этой временной жизни и убивать в душе личное ограниченное самосознание без одновременного уничтожения тела. Свое неправославное христианство он перетолковывает именно как путь к самообожению, стирающему личную ограниченность: Сознание в себе бога возможно для каждого человека. Пробуждение этого сознания и есть то, что в Евангелии называется воскресением («Круг чтения») [Толстой, 1928-1958, т. 42, с. 153]. И в подтверждение своей мнимо христианской мысли он сразу же приводит пантеистическую «браминскую мудрость»: Хотя бы в продолжение тысячелетий мрак наполнял пространство, оно становится тотчас же светло, когда свет проникает в него. Так и твоя душа: как бы долго она ни была поглощена мраком, она тотчас вся осветится, как только бог откроет в ней глаза свои [Толстой, 1928-1958, т. 42, с. 153. И вот тогда человек перестает быть собой и становится «богом», который во всем и везде. Эту антихристианскую и сокровенно самоубийственную устремленность всего творчества Толстого следует учитывать при изучении его наследия в народном просвещении.
Литература
Алябьева С. В. (2012). Философия души и тела. Известия Международной академии аграрного образования, 15-3, 89-95.
Алябьева С. В., Ягубова С. Я. (2015). Феноменология души: Л. Н. Толстой и С. Л. Франк. Вестник
Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина, 1, 39-47. Бердяев Н. А. (1990). Русская идея. О России и русской философской культуре. Москва. Гельфонд М. Л. (2014). Антропология Л.Н. Толстого. Известия Тульского государственного
университета. Гуманитарные науки, 2, 21-32. Гельфонд М. Л. (2016). Проблема смысла жизни в нравственно-религиозной философии Л.Н.
Толстого. Этическая мысль, 16 (1), 46-65. DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-46-65 Достоевский Ф. М. (1972-1990). Полн. собр. соч.: в 30 т. Ленинград.
Зеньковский В. В. (2008). Л. Толстой как мыслитель (К диалектике его идейных исканий).
265
Зеньковский В. В. Собрание сочинений: 2 т. Т. 1: О русской философии и литературе: Статьи, очерки и рецензии (1912-1961), Т. 2: О православии и религиозной культуре: статьи и очерки (1916-1957) / Сост., подгот. текста, вступ. ст., и примеч. О. Т. Ермишина. 528. URL: https://www.rp-net.ru/book/articles/bogoslovie/zn-tolstov.php (Дата обращения: 29.01.2024). Квитко Д. Ю. (1928). Философия Толстого. Москва: Коммунистическая академия, 307. Толстой Л. Н. (1928-1958). Полн. собр. соч: в 90 т. Москва.
Старков А. В. (1924). Лев Толстой и наука: (Несказанная речь в день 90-летия со дня рождения Л. Н. Толстого). Толстой и о Толстом: Новые материалы / Толстовский музей. Москва, [Сб. 1]. С. 97-103. URL: http://feb-web.ru/feb/tolstov/serial/tt1/tt1-097-.htm (Дата обращения: 29.01.2024). Шестов Л. И. (1993). На Страшном суде (Последние произведения Л.Н. Толстого). Шестов Л.
Сочинения: в 2 т. Т. 2. Москва. Штайнер Р. (1904). Теософия и Толстой. URL: https://rsarchive.org/Lectures/Tolstv index.html (Дата обращения: 29.01.2024).
References
Alyab'yeva S. V. (2012). Filosofiya dushi i tela [Philosophy of soul and body]. Izvestiya Mezhdunarodnoy akademii agrarnogo obrazovaniya, 15-3, 89-95.
Alyab'yeva S. V., Yagubova S. YA. (2015). Fenomenologiya dushi: L. N. Tolstoy i S. L. Frank [Phenomenology of the soul: L. N. Tolstoy and S. L. Frank.]. Vestnik Leningradskogo gosudarstvennogo universiteta im. A. S. Pushkina, 1, 39-47.
Berdyayev N. A. (1990). Russkaya ideya [Russian idea]. O Rossii i russkoy filosofskoy kul'ture. Moscow.
Dostoyevskiy F. M. (1972 - 1990). Poln. sobr. soch.: v 30 t. [Full collection Op.: in 30 volumes]. Leningrad.
Gel'fond M. L. (2014). Antropologiya L.N. Tolstogo [Anthropology of L. N. Tolstoy]. Izvestiya Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnyye nauki, 2, 21-32.
Gel'fond M. L. (2016). Problema smysla zhizni v nravstvenno-religioznoy filosofii L. N. Tolstogo [The problem of the meaning of life in the moral and religious philosophy of L.N. Tolstoy]. Eticheskaya mysl', 16 (1), 46-65. DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-1-46-65
Kvitko D. Yu. (1928). Filosofiya Tolstogo [Philosophy of Tolstoy]. Moscow: Kommunisticheskaya akademiya, 307.
Shestov L. I. (1993). Na Strashnom sude (Posledniye proizvedeniya L. N. Tolstogo) [At the Last Judgment (Last works of L. N. Tolstoy)]. Shestov L. Sochineniya: v 21. V. 2. Moscow.
Shtayner R. (1904). Teosofiya i Tolstoy [Theosophy and Tolstoy]. Available at: https://rsarchive.org/Lectures/Tolsty index.html (Accessed: 29.01.2024).
Starkov A. V. (1924). Lev Tolstoy i nauka: (Neskazannaya rech' v den' 90-letiya so dnya rozhdeniya L. N. Tolstogo) [Leo Tolstoy and science: (An untold speech on the day of the 90th anniversary of the birth of L.N. Tolstoy)]. Tolstoy i o Tolstom: Novyye materialy / Tolstovskiy muzey. Moscow. [Sb. 1]. P. 97-103. URL: http://feb-web.ru/feb/tolstoy/serial/tt1/tt1-097-.htm (Accessed: 29.01.2024).
Tolstoy L. N. (1928 - 1958). Poln. sobr. soch: v 90 t. [Full collection op: in 90 volumes]. Moscow.
Zen'kovskiy V. V. (2008). L. Tolstoy kak myslitel' (K dialektike yego ideynykh iskaniy). Zen'kovskiy V. V. Sobraniye sochineniy: 2 t. [Collected works: 2 vols.]. T. 1: O russkoy filosofii i literature: Stat'i, ocherki i retsenzii (19121961), T. 2: O pravoslavii i religioznoy kul'ture: stat'i i ocherki (1916-1957) / Sost., podgot. teksta, vstup. st., i primech. O. T. Yermishina. 528. URL: https://www.rp-net.ru/book/articles/bogoslovie/zn-tolstoy.php (Accessed: 29.01.2024).
Статья публикуется впервые. Поступила в редакцию 30.01.2024. Принята к публикации 24.04.2024.
Об авторе
Моторин Александр Васильевич — доктор филологических наук, профессор; Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого; ORCID: 0000-0001-6368-4647; amotorin@yandex.ru
Motorin A.V.
ANTHROPOSOPY OF LEO TOLSTOY: SPIRIT, SOUL AND BODY
Abstract. The article examines the artistic anthroposophy of L. Tolstoy, which became a synthesis of the main pantheistic teachings and magical believes developed by humanity. The writer tries to resolve the tragic contradiction between the reluctance to die and the desire to become God, that is, everyone, with the help of faith in the possibility of eternal faceless existence as part of the boundless divine unity. However, this belief only partially muffles the horror of death as the inevitable end for private personal existence in the perspective of the endless expansion of human consciousness. Madness, suicide and, of course, simply death in its various forms, which Tolstoy thought about all his life and which he constantly reflected in his work, become, in his understanding, typical manifestations of pantheistic ecstasies ("losses of temper"), leading a person to self-deification. This magical anti-Christian aspiration of Tolstoy's anthroposophy should be taken into account when studying his works in school and university.
Keywords: Leo Tolstoy, anthropology, anthroposophy, magic, pantheism, spirit, soul, body
For citation: Motorin A.V. Anthroposophy of Leo Tolstoy: spirit, soul and body. Memoirs of NovSU, 2024, 2(53), 259267. DOI: 10.34680/2411-7951.2024.2(53).259-267
