CC BY
393
М. РАНЕВА-ИВАНОВА*
Гётеборг, Швеция
ХРИСТИАНСКИЙ МОТИВ И ПОЗДНИЙ РАССКАЗ А. П. ЧЕХОВА: ЖАНР И ПОВЕСТВОВАНИЕ
У вас сказано: "И она готова была благодарить судьбу, бедная девочка, за испытание, посланное ей". А надо, чтобы читатель, прочитав, что она за испытание благодарит судьбу, сам сказал бы: "бедная девочка"...
А. П. Чехов
Чехов ничего не объяснял: смотрел и видел.
Андрей Белый
Реплика в чеховском духе: "Я к этому случаю решительно не деепричастен".
С. Довлатов
В настоящей статье обобщаются результаты анализов ряда рассказов А. П. Чехова, которые написаны, начиная с 1886 года, и в которых христианский мотив выступает как главный. Это такие рассказы, как "Мечты", "Казак", "Мороз", "Спать хочется", "На страстной неделе", "Студент", "Рассказ старшего садовника", "Крыжовник", "Архиерей".
Какие характеристики отличают те поздние рассказы Чехова, в которых использованы христианские мотивы? Что и как выражает Чехов в своих текстах с помощью христианских мотивов?
Христианские мотивы в чеховских рассказах эксплицитно экспонируются на повествовательном уровне текста в виде различного типа христианских
элементов, которые при взаимодействии с остальными компонентами произведения создают дополнительный смысл. Поэтому, а также из-за вездесущности повествователя, функции христианских мотивов очень тесно связаны с повествованием. Нетрудно
* Ранева-Иванова М., 2005
1 Поездка автора статьи в Петрозаводск и участие в конференции финансированы Шведским институтом.
417
заметить, что в одних рассказах христианские мотивы вводятся в речь повествователя, а в других — героя. В рассказах "Мечты", "Казак", "Спать хочется", "На страстной неделе", "Архиерей" они появляются в речи повествователя. В "Морозе", "Студенте", "Рассказе старшего садовника", "Крыжовнике" христианские элементы выступают в виде аллюзии в речи персонажей. Случайно ли это различие? Если нет, то с чем оно связано? Возможно, с переменами, которые происходят в повествовательной технике писателя? Как оно влияет на функции мотивов?
Факт, что само появление христианских мотивов совпадает с периодом радикальных изменений повествовательной системы А. П. Чехова, не может быть случайным. Эти перемены заключались главным образом в увеличении доли речи персонажей за счет уменьшения доли речи повествователя, вплоть до полного "вытеснения" повествователя путем превращения и его тоже в одного из героев. Таково было развитие повествования, которое привело к утверждению объективного метода, ставшего характерной и важнейшей чертой художественной системы позднего Чехова.
Именно в таком типе повествования употребление христианских мотивов становится необходимым и
возможным для А. П. Чехова. Сам Чехов формулирует этот основной художественный принцип — принцип объективности в одном из писем Суворину 1890 года следующим образом:
Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте же, что это не нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. Конечно, было бы приятно сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техники. Ведь чтобы изобразить конокрадов в 700 строках, я все время должен говорить и думать в их тоне и чувствовать в их духе, иначе, если я добавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пишу, я вполне рассчитываю
418
на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он добавит сам2.
В приведенной цитате, объясняя объективность своей манеры письма, Чехов, в сущности, пишет о трех типах субъективности: читателя, героя и автора. Характерно для Чехова как раз то, что объективное повествование в своих рассказах он создает специальным использованием этих трех субъективностей.
Это специальное использование заключается в применении различных приемов, при помощи которых субъекты читателя и героя вовлекаются, а субъект автора — вытесняется. В качестве одного из таких литературных приемов в некоторых случаях выступает
христианский мотив.
Христианский мотив рассматривается как единица содержательно-значимой формы, т. е. христианский мотив формально проявляется на поверхности текста в виде различного типа христианских элементов, которые при взаимодействии с остальными компонентами произведения создают дополнительный смысл в сознании читателя. Содержательная и формальная стороны мотива неотделимы друг от друга, но для удобства изложения необходимо остановится на них последовательно.
Итак, каким образом христианский мотив способствует объективизации повествования?
Объективное повествование появляется в рассказах А. П. Чехова с середины 1880-х годов3. Так как христианский репертуар до А. Чехова традиционно использовался в литературе чаще всего в качестве указывающего авторского перста, сочетание объективного повествования с использованием христианских мотивов кажется на первый взгляд необычным. Поэтому тот факт, что христианские мотивы встречаются у А. П. Чехова в рассказах с объективным повествованием, делает вопрос об их роли еще более интересным.
Чтобы выяснить роль христианских мотивов в рассказах с объективным повествованием, нужно проверить, существует ли связь между способом введения мотивов на поверхности текста и субъектной организацией в рассказах.
2 Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. Т. 4. М., 1976. С. 54.
3 О развитии чеховского повествования см.: Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М., 1974.
419
Для этого необходимо сначала проследить, где в тексте эксплицитно появляется христианский мотив4.
В рассказе "Мечты" христианский мотив — "притча о блудном сыне" — принадлежит речи повествователя и представляет собой евангельскую реминисценцию, которая развертывается до целого сюжета. В начале рассказа, при представлении героя, повествователь указывает на параллель его образа с образом блудного сына. Затем история героя, представленная в его собственных воспоминаниях и мечтах, поддерживает эту параллель.
В "Казаке" (1887), "Спать хочется" (1888) и "Архиерее" (1902) христианские элементы тоже вводятся повествователем, но они доступны и героям, так как являются частью окружающего их мира. Такой способ введения мотивов вполне соответствует установленному у Чехова данного периода творчества объективному повествованию. В рассказах Чехова, в которых христианские элементы доступны чеховскому персонажу, аналогии с библейским героем или библейской ситуацией могут быть обнаружены и самим персонажем. Это приводит героев к новому видению своей ситуации. Аналогии могут являться результатом веры героя, как в "Казаке", или болезненного состояния, как в "Спать хочется", или бреда умирающего, как в "Архиерее".
В большинстве рассказов христианский мотив не только доступен, но и вводится в речь героев. Так это в "Морозе" (1887), "На страстной неделе"5 (1887) "Студенте" (1894), "Рассказе старшего садовника" (1894) и "Крыжовнике" (1898). В случаях, когда христианские элементы, выражающие мотив, являются в речи героев, герои сами осознают сходство ситуации из мирской жизни с библейской, и, кроме того, они еще используют ее в риторических целях. Чем более сознательно и эксплицитно выражен христианский репертуар в речи чеховских героев, тем более усиливается их роль
рассказчика, ритора. В тех рассказах, где эксплицитно выражено, что аналогии осознаются главными героями, они сами выступают рассказчиками.
Текст в рассматриваемых рассказах строится так, что, наряду с точкой зрения главного героя, присутствуют еще
4 Как уже было отмечено в начале статьи, активаторы мотива выступают в ткани текста как то, что у Риффатерра называется "ungrammaticalities". См.: Riffaterre M. Semiotics of Poetry.
5 Сюда можно причислить рассказ "На страстной неделе", т. к. главный герой одновременно является и повествователем.
419
и другие — читателя, второстепенных героев или новая перспектива развития образа самого главного героя. Таким образом, в рассказах Чехова с христианскими мотивами всегда присутствует полифония (многоголосие). Функция христианского мотива тесно связана с присутствием различных перспектив в тексте, с соотношением разных точек зрения.
Присутствие различных перспектив создает дистанцию по отношению к перспективе героя с минимальным участием прямых пояснений автора. Чаще всего участие Чехова выражается словами типа "кажется", "как будто", "почему-то" и т. п. В результате перспектива развития образа главного героя предстает субъективной — чем-то ограниченной и иллюзорной, переходной или относительной.
Если сопоставить рассказы хронологически, то можно заметить среди них такую же тенденцию демократизации повествования, как и в творчестве Чехова в целом. В позднем своем творчестве писатель все чаще использует рассказ в рассказе, или обрамленный рассказ. Эта тенденция видна на примере таких рассказов с христианскими мотивами, как "Студент", "Рассказ
старшего садовника", "Крыжовник". Но следует заметить, что в текстах без христианских мотивов автор обычно отмечает в заглавии или подзаголовке, что речь идет о чужом рассказе. Вот несколько таких примеров: "Страх. Рассказ моего приятеля" (1892), "Рассказ неизвестного человека" (1893), "Дом с мезонином. Рассказ художника" (1896), "Моя жизнь. Рассказ провинциала" (1896). Внутренние рассказчики в этих произведениях прямо выступают с прокламацией какой-то определенной истины или с изложением своей житейской философии. В рассказе "Страх. Рассказ моего приятеля" герой А. П. Чехова Силин прямо говорит:
Я вижу, что мы мало знаем и поэтому каждый день ошибаемся, бываем несправедливы, клевещем, заедаем чужой век, расходуем все свои силы на вздор, который нам не нужен и мешает нам жить, и это мне страшно, потому что я не понимаю, для чего и кому это нужно6.
В отличие от этих рассказов, в рассказах с христианскими мотивами подобные мысли не высказываются прямо, а угадываются читателями, функция мотива здесь майевтическая (порождающая).
6 Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. Т. 8. М., 1977. С. 131.
421
В текстах с христианскими мотивами прямо излагают свою жизненную философию герои, которые выступают внутренними рассказчиками. Христианский мотив в этих рассказах выполняет двойную функцию: одну — в чеховском рассказе и другую — во внутреннем рассказе. Во внутреннем рассказе функция мотива риторическая, иногда, как в "Студенте", "Рассказе старшего садовника" и "Крыжовнике", может быть и в различной степени дидактическая. Во всех же рассказах Чехова функция мотива и в этих случаях майевтическая. Перспектива
героя и в них противопоставлена другим перспективам или сопоставлена с ними.
Тема этих рассказов обычно раскрывается путем выявления взаимодействия мотива с композицией произведения. В рассказах чаще всего выдвигается проблема, ставится вопрос, нет утверждения. Значение фабулы в них значительно ослабевает и свертывается до встречи и беседы, как в "Студенте" или в "Рассказе старшего садовника".
Таким образом, тенденция, которая намечается среди рассказов Чехова с христианскими мотивами, состоит в следующем: в более поздних рассказах христианский репертуар выражается явственнее и занимает большее место в тексте, в то время как субъект автора все сильнее вытесняется за счет субъектов читателя и героя. Посредничество внутренних рассказчиков еще более увеличивает дистанцию между автором и тем, о чем он рассказывает. В этом процессе видно движение прозы Чехова от рассказа к драматургии.
До сих пор мы говорили о формальной стороне мотива. Теперь обратимся к его содержательной стороне. Что А. Чехов хочет выразить так, чтобы это не было дидактично?
Чехов писал Плещееву в 1889 году:
...цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы'.
То, что Чехов изображает уклонение жизни от нормы таким образом, что при этом чувствуется неудовлетворенность от этого состояния, впервые заметил и подчеркнул религиозный философ С. Н. Булгаков. Он писал:
7 Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма. Т. 3. М., 1976. С. 186.
... основным мотивом творчества Чехова является скорбь о бессилии человека воплотить в своей жизни смутно или ясно осознаваемый идеал; разлад между должным и существующим, идеалом и действительностью.. ,8
Булгаков связывает это с интересом писателя к теме человеческого несовершенства, ограниченности и слабости человеческой природы, мешающих достичь "смутно или ясно осознаваемый идеал".
Когда в текстах Чехова, в которых актуализируется человеческое несовершенство, присутствуют
христианские мотивы, то в них активируется потенциальная возможность другого развития художественного мира произведения. Эта возможность часто выражена темой милосердия и сострадания в качестве альтернативы человеческой слабости и страданию.
При помощи христианского мотива на семиотическом уровне рассказов актуализируется альтернатива той жизни, которая изображается на поверхности. Альтернатива жизни героев, их поведения выражается по-разному. Нами выделены четыре различных способа. Один из них — это выражение альтернативы, отсутствующей в изображаемой действительности, но возникающей как потенциальная возможность в семиозисе рассказа. На миметическом уровне альтернатива иногда выражается в мечтах, желаниях, надеждах героев или возникает в их воображении. У Чехова рассказов с таким типом выражения альтернативы больше всего. Например, "Мечты", "Казак", "Спать хочется", "На мельнице", "Палата № 6", "Убийство", "Мужики". Такие рассказы Чехова обычно воспринимаются как самые пессимистические.
Другой способ выражения альтернативы — это
изображение предпосылок ее осуществления. В рассказах этого типа альтернатива, актуализированная на семиотическом уровне, выражена и на миметическом уровне, но изображена в перспективе читателя как временная или кажущаяся. Альтернатива выступает во многих случаях в связи с положительной переменой во внутреннем мире героя.
Рассказы с таким типом изображения альтернативы воспринимаются как самые оптимистические. Примерами рассказов такого типа являются "На страстной неделе", "Нищий", "Мороз", "Студент".
8 Булгаков С. Н. Чехов как мыслитель. С. 25—26.
423
Третий способ выражения альтернативы — призыв к ее реализации — встречается у Чехова реже всего. Призыв поступать или жить по-другому во всех случаях исходит только от героев, никогда — от автора. Поэтому самыми яркими примерами текстов такого типа являются рассказы в рассказах, как "Рассказ старшего садовника" и "Крыжовник".
Четвертый способ выражения альтернативы — это выдвижение ее проблематичности. Сюда относятся, например, рассказы "Скрипка Ротшильда" и "Архиерей". Альтернатива в этих текстах раскрывается перед персонажами с опозданием, когда уже упущен момент. Так как раскрытие альтернативы происходит непосредственно перед смертью героев, она дает новую оценку и понимание прожитой ими жизни.
Альтернатива той жизни, которая изображается в чеховских рассказах с христианскими мотивами, — не жизнь в другом месте, а жизнь по-другому. Альтернатива христоцентрична и вносит новозаветные ценности, которые не выражены в текстах эксплицитно дидактически. Она часто представляет собой такой образ
жизни, который в современной писателю России воспринимался как утопический. Эта альтернатива порождается сходствами или контрастами, проявившимся благодаря использованию христианских мотивов, между библейскими текстами и описываемой в рассказах жизнью. Другими словами, возникновение альтернативы в семиозисе рассказов является результатом майевтической функции христианских мотивов.
При этом использование христианских мотивов тесно связано с краткостью текстов Чехова. Все рассказы, содержащие христианские мотивы в качестве главного мотива, за исключением одного, являются короткими, в 4 —8 страниц. В наиболее длинном рассказе "Архиерей", благодаря применению христианского мотива, достигнута необычайная для текста такой величины компактность. В начальной сцене произведения расставлена густая сеть христианских элементов, активирующих мотив. На этом держится единство всего текста.
Активирование христианских мотивов создает в чеховских текстах сеть интертекстуальных эквивалентностей — сходств и контрастов, касающихся различных тематических единиц: персонажей, ситуаций и действий. Мотив, таким образом, принимает участие в смыслопорождении. Напомним, например, что случаи сходства ситуаций и персонажей
424
между текстом рассказа и библейской историей об отречении Петра устанавливаются в рассказе "Студент". Сходства и контрасты между фигурой Христа и героями Чехова вводятся в "Рассказ старшего садовника" и "Архиерей". Устанавливая интертекстуальные
эквивалентности, христианские мотивы создают в текстах не временные или причинные смысловые связи, а
ассоциативные по сходству и контрасту. Это означает, что в рассказах христианские мотивы участвуют в установлении не порядка синтагматического, характерного для прозы, а парадигматического, преобладающего в поэзии. Такое использование христианских мотивов, какое наблюдается в поздних чеховских рассказах, говорит об их поэтической функции в том смысле, как она толкуется Р. Якобсоном9.
Использованные в коротких рассказах Чехова христианские мотивы способствуют своей поэтической функцией сжатию и уплотнению текста. Таким образом, краткость рассмотренных нами рассказов компенсируется поэтической функцией мотива, благодаря которой в образование смысла включается и читатель. Тем самым христианские мотивы являются одним из художественных приемов, пробуждающих активность читателя.
Активность читателя проявляется в восприятии эквивалентностей в тексте. Не выраженные эксплицитно временные или причинно-следственные связи заменяются ассоциативными, устанавливаемыми посредством христианского мотива. Например, в "Казаке", "Морозе" и "Студенте" причины перемен в сознании героев не объясняются эксплицитно в тексте, а извлекаются читателем на основе тематических и композиционных эквивалентностей — сходств и контрастов, высвечиваемых христианским мотивом. Такой способ выражения смысла характеризует форму рассказов с христианскими мотивами как пространственную, по понятиям И. Франка и Д. Лоджа.
Пространственная форма отвечала интересам А. Чехова в период зрелого творчества: изображению действительности через конкретное воспринимающее сознание с сохранением в то же время объективности и нейтральности повествования. События происходят во внутреннем мире героев. В этих рассказах, как правило,
слабая сюжетная динамика.
9 См. подробнее о поэтической функции: Jakobson R. Closing Statement: Linguistics and Poetics. Style in Language / Ed. T. A. Sebeok. Massachuses; Cambridge, 1960. P. 350—377.
425
Вероятно, в противовес слабой событийности, во все анализируемые рассказы, без исключения, введен хронотоп случайной встречи. Хронотоп встречи использован и в других рассказах с христианскими мотивами, таких как "Встреча", "Нищий", "Святою ночью", "На пути", "Крыжовник" и др. Специфика этого хронотопа состоит в том, что он заключает в себе динамику. Случайная встреча как момент неожиданного контакта содержит большой потенциал возможных сюжетных поворотов, вызывающих перемену. Встреча сама по себе содержит разделение пути на момент до и после нее. Хронотоп встречи сочетается с христианским мотивом и часто с эпифанией, приемом, очень характерным для текстов пространственной формы. Взаимодействие этих трех компонентов способствует осуществлению события специфического чеховского типа — редуцированного переходного или кажущегося.
Эпифания занимает центральное место в поворотных пунктах многих рассказов, содержащих христианский мотив. При этом случайные внешние импульсы окружающей жизни вызывают в сознании главных героев внезапные моменты открытия какой-то истины, в осмыслении которой существенную роль выполняет христоцентричное и соборное мироощущение героев. Сюда относятся рассказы "Мечты", "Казак", "Кошмар", "Мороз", "На пути", "Студент", "Архиерей". Эпифании чеховских рассказов отличаются тем, что истины, которые они раскрывают, обычно ошибочные, иллюзорные, потенциальные, переходные или
относительные, иногда утопичные. Такими эти истины представлены читателю. Герои, наоборот, обычно не сознают несовершенство своих прозрений. В текстах, где герою и читателю доступен один и тот же христианский репертуар, но перспективы их расходятся, налицо драматическая ирония. Примерами таких рассказов являются "Спать хочется", "Мороз", "Студент".
Изучение христианских мотивов раскрыло неожиданное у чуждого сентиментальности Чехова внимание к слезам. В интересующих нас рассказах часто встречаются слезы, которые являют сочувствие, солидарность и сострадание с другим человеком. Совместный плач занимает центральное место в таких произведениях, как "На пути", "Скрипка Ротшильда", "Студент" и "Архиерей". Плач в этих рассказах сочетается с соборным переживанием героев и иногда связан с эпифанией и прозрением. Во всех случаях наблюдается взаимосвязь слез и соборности с надеждой и оптимизмом.
426
Общий плач во время всенощной, вызванный появлением матери перед больным архиереем, представляет собой манифестацию соборности в переживании сопричастия и любви к ближнему. Тема сопереживания была близка А. Чехову и ранее, до появления рассказа "Архиерей".
Плачет Ротшильд вместе с умирающим Бронзой в рассказе "Скрипке Ротшильда", плачет в рождественскую ночь с Анной Акимовной и горничная Маша в рассказе "Бабье царство", плачет Василиса с апостолом Петром в "Студенте". В "Студенте", как и в "Архиерее", встречаем сочетание слез, эпифании и соборности. Отождествление со страдающим — в плаче с ним — часто является выражением достижения соборности.
В моменты сострадания, совместного плача,
соборности чеховские герои, далеко не совершенные люди, достигают моментного человеческого совершенства. Осуществление соборности неизменно связано с верой в человечность и отсюда с оптимистическим зарядом в рассказах Чехова. В таком изображении человека можно разглядеть кардинальное для Православия понимание церкви как "церкви раскаявшихся грешников", как видимое реальное присутствие небесного на земле10.
В рассказах А. Чехова есть как такие примеры, где слезы выражают сострадание и милосердие, так и другие, где, наоборот, маркировка сомнения наличия слез указывает на отсутствие сострадания и неосуществление милосердия. Например, в рассказе "Кошмар" описывается, как глаза священника Якова блестят слезливо, когда он с состраданием и отчаянием раскрывает богатому Кунину свою и своих прихожан крайнюю бедность. До этого, не замечая бедности отца Якова и принимая ее за невнимание и несолидность, Кунин написал донос на священника. Когда он узнает, что за странностями отца Якова скрываются его бедность, забота о других и милосердие, Кунин испытывает моментное сострадание, которое не приводит ни к какому благородному действию. Мимолетное сочувствие и пассивное желание "чересчур сытого" Кунина помочь священнику тоже сопровождается слезами, но их наличие подвергается сомнению:
10 Такое понимание церкви по отношению к человеку специально подчеркивается и разъясняется Хомяковым (Хомяков А. С. Церковь одна // Работы по богословию. Т. 2. М., 1994. С. 2—25).
427
Кунин провел рукой по глазам, и ему показалось (курсив мой. — М. Р.-И.), что рука его от этого стала мокрой11.
Таким образом, слезы сопереживания и сострадания в чеховских рассказах являются выражением самого человеческого в человеке и поэтому веры в человека лучшего типа. Чехов воссоздает в своих произведениях одну из самых характерных сторон русского Православия.
В итоге нужно сказать, что христианский мотив, выполняя поэтическую функцию, порождает дополнительный смысл в рассказах Чехова и, таким образом, компенсирует их краткость. Христианский мотив также является частью механизма повествовательной перспективы. Этот механизм делает присутствие автора в тексте незаметным, включая одновременно с этим мировосприятие героя и читателя. Посредством этих своих функций христианский мотив выступает частью феноменологического способа изображения мира, являющегося основой импрессионистических и модернистских сторон прозы Чехова. Такое использование христианских мотивов способствовало становлению определенного типа рассказа Чехова, который сегодня считается одним из прототипов современного рассказа.
11 Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т.: Сочинения. Т. 5. М., 1977. С. 72.
