CC BY
421
Вестник ПСТГУ
IV: Педагогика. Психология
2010. Вып. 4 (19). С. 26-42
Христианские ценности в «Кладовой солнца» М. М. Пришвина
Е. Р. Боровская, С. А. Пошина
Произведение особого жанра — сказка-быль — рассматривается в свете христианских ценностей. Исследуются основные символические образы через путь человека к единству с миром и к преображенному «себе лучшему». Статья адресована учащимся и студентам, преподавателям-филологам, а также широкому кругу интересующихся русской литературой и православной культурой.
Какими мы будем в следующие десятилетия нового века? Какими будут наши дети? Как обеспечить будущее России для ее дальнейшего плодотворного развития?
В настоящее время человек стоит на распутье, сегодня необходимо говорить о пути человеческом, о смысле жизни, о том, что есть человек.
Российское государство озабочено состоянием подрастающего поколения, сформулирована концепция духовно-нравственного развития общества, специально обозначены национальные приоритеты и ценности1. В числе прочего указываются религиозные ценности как ориентиры для организации процесса духовно-нравственного оздоровления нации.
При выборе ориентиров воспитания разумно учитывать опыт прошлого. Например, в трудах русских религиозных философов Н. А. Бердяева, Н. О. Лосско-го, П. А. Флоренского, И. А. Ильина рассматриваются духовно-нравственные основы воспитания человека2. Педагогические аспекты проблемы освещены в работах К. Д. Ушинского, П. Ф. Каптерева, В. В. Зеньковского, Н. Д. Никандро-ва, Б. В. Ничипорова, А. Зеленко, А. В. Сидоренко и др.3
1 Данилюк А. Я., Кондаков А. М., Тишков В. А. Концепция духовно-нравственного развития и воспитания личности гражданина России. М., 2009.
2 Бердяев Н. А. О человеке, его свободе и духовности // Избранные труды. М., 1999; Ильин И. А. Основы христианской культуры: Выдержки из глав. Псков, 1998; Лосский Н. О. Ценность и бытие: Бог и Царство Божие как основа ценностей. М.; Харьков, 2000; Флоренский П. А. Христианство и культура // Кризис цивилизации. 1991. № 3.
3 Ушинский К. Д. Человек как предмет воспитания (Опыт педагогической антропологии). В 2 т. Б. м., 1867—1869; Ушинский К. Д. О нравственном элементе в русском воспитании. М., 1998; Каптерев П. Ф. Избранные педагогические сочинения. М., 1982; Зеленко А., прот. Важнейшие принципы христианской педагогики и утрата их современной школой // Традиции образования в Карелии. Петрозаводск, 1995; Зеньковский В. В. Проблемы воспитания в све-
Размышляя о сегодняшней ситуации, о процессе выхода из кризиса, протоиерей А. Зеленко говорит: «Целостное оздоровление общества и выход его из кризисного состояния возможны лишь при обращении к духовным ценностям русского народа и историко-культурному наследию Православной Руси. Сама история российского государства, письменности, культуры, искусства, экономики, общественного уклада жизни и воспитания формировалась под сенью Православия. Без всякого преувеличения можно сказать, что Православное Христианство явилось для России исторической первоосновой, этнообразую-щим, культурообразующим и государствообразующим стержнем»4.
Духовным ориентиром могут стать ценности Православия, при этом сама категория «христианские ценности» требует отдельного рассмотрения в научном аспекте. Так, священник и богослов В. В. Симонов формулирует систему христианских ценностей, разделяя их на две категории: фундаментальные и инструментальные5. Концепция В. В. Симонова представляет несомненный интерес, однако вопрос дальнейшего применения этого материала (впрочем, как и в работах других авторов) затруднен сложностью семантического поля самого понятия христианских ценностей из-за соединения в нем теологического, антропологического, педагогического планов.
В ряде работ христианские ценности соотносятся или с Заповедями Божии-ми, или с Заповедями Блаженства.
В то же время, если речь идет о педагогическом процессе светской школы и вуза, необходимо согласовать христианские ценности и ценности, традиционные для России6. Традиционными ценностями могут быть названы следующие: любовь ко всем членам семьи, милосердие, любовь ко всем живым существам, нравственное поведение, послушание родителям, служение людям и Отечеству7.
те христианской антропологии. М., 1996; Никандров Н. Д. Духовные ценности и воспитание человека // Педагогика. 1998. № 4; Ничипоров Б. В. Введение в христианскую психологию: размышления священника-психолога. М., 1994; Сидоренко А. В. Христианские ценности и социализация молодежи в современной России // Вопросы психологии. 2000. № 5.
4 Зеленко А., прот. Указ. соч. С. 105—109.
5 Симонов В. В. Христианская цивилизация: система основных ценностей // Христианская цивилизация: система основных ценностей. Мировой опыт и российская ситуация. Материалы постоянно действующего семинара. Вып. 3. М., 2007.
6 Например, Е. И. Аринин в своей статье приходит к выводу: «С этих позиций деление на “светское” и “религиозное” не определяется принадлежностью к конфессионально идентифицированному и кодифицированному “исповеданию”, она предполагает глубокое и целостное преображение и самопреобразование личности, ее отношения с миром, смену образа жизни. Здесь уже можно говорить не о религиозном мировоззрении как о чем-то доктринально устойчивом, консервативном... но о непрерывном и открытом религиозно-философском поиске истинного бытия человека и путей обретения таинственной и ускользающей от однозначных определений Подлинности, единства Правды, Красоты и Истины» (Аринин Е. И. Понятие «светскости» в контекстах христианских и общечеловеческих ценностей // Современная православная теология: проблема соотношения христианских и общечеловеческих ценностей: Сб. научных трудов. Орел, 2007. С. 20).
7 Бородина А. В. Мы и наша культура. Пособие для учителей. М., 2007. С. 168 (Приложение 4. Традиционные ценности в России).
Итак, в рамках настоящей работы в качестве христианских ценностей мы определяем следующие: любовь к Богу;
любовь к этому миру как к храму Божьему, любовь ко всему живому в мире как к творению Божию;
любовь к людям и к самому себе как к Искре (образу Божию) Божией; милосердие; сострадание, забота;
любовь без действия мертва, и забота должна быть действенной. Это служение, посвящение времени и сил служению ближним своим или даже незнакомым людям;
устремленность человека к небесам, поиск Божией правды и образа Божия в себе;
мир как состояние гармонии и согласия между людьми; смирение как следование воле Божией, как радостное подчинение руководству вне зависимости от проводника этой воли; милость как способность к прощению; внутреннее духовное зрение, ясное видение правды Божией; пасхальная радость, сорадование миру.
Еще раз подчеркнем, что традиционные ценности базируются на ценностях христианских, что позволяет рассматривать их в едином русле.
Духовно-нравственное воспитание является неотъемлемой частью уроков литературы и литературного чтения в школе, занятий в вузе. Обращаясь к произведениям русской литературы на уроках в начальной школе или на занятиях в вузе, мы имеем в виду наличие особого духовного плана в русской литературе вообще. Достаточно вспомнить утверждение русскими писателями Православия как основы мировоззрения русского человека (в таком смысле высказывался, например, Ф. М. Достоевский) или специальные исследования историков литературы, позволяющие увидеть всю линию развития русской литературы через призму христианской идеи8.
Рассмотрение творчества М. М. Пришвина с точки зрения реализации православных взглядов представляется довольно сложным делом. Это связано с детским опытом будущего писателя (его мать была из семьи староверов), с увлечением в разные периоды жизни и коммунистическими идеями, и сектантством. Писатель, ученый-исследователь жизни и творчества М. М. Пришвина, автор докторской диссертации о нем Алексей Николаевич Варламов пишет о детстве М. М. Пришвина: «Рядом со старообрядцами, на том же материнском русском корню подвизались самые настоящие революционеры. Именно старообрядцы, казалось бы, далекие от революции и революционеров, снабжали русских экстремистов деньгами, и два эти духа — раскольничий и революционный — слились воедино в пришвинском семействе»9.
8 См., например: Дунаев М. М. Православие и русская литература. М., 2009 (многотомный труд начала ХХ1 в., изданный Московской Духовной Академией); Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995; Пасхальность русской словесности. М., 2004; и др.
9 Варламов А. Н. Михаил Пришвин: Биография. М., 2010. С. 12.
Для разговора о христианских ценностях мы выбрали произведение М. М. Пришвина для детей — сказку-быль «Кладовая солнца» (1945). «Кладовая солнца» была написана в особых жизненных условиях: в конце войны, в связи с объявленным конкурсом на лучшую детскую книгу. Вот что о создании сказки-были написано у А. Н. Варламова в книге о писателе: «Пришвин работал в очень приподнятом настроении духа, и радость победы в войне, радость труда мешались в душе с радостью Пасхи, пришедшейся в 1945 году на май. В тесной толпе возле храма Иоанна Воина (войти внутрь возможности не было) стоял не так давно еще не признававший церковных служб и противопоставлявший им свои зеленые леса писатель, в пасхальной радости видел он корни победы: “Нет, не только одним холодным расчетом была создана победа: корни победы надо искать здесь, в этой радости сомкнутых дыханий”, — и именно с этой точки зрения глядел на пройденный страной путь»10. Проживание вместе со всей страной радости победы в Великой Отечественной войне, особенная радость Пасхи 1945 г. — все это, думается, отразилось в «Кладовой солнца», стоит хотя бы вспомнить произносимое с особенным акцентом в сказке-были слово «победа» для обозначения торжества света и жизни в мире.
Часто бывает, что у читателей произведений М. М. Пришвина складывается мнение о нем как о писателе, изображающем мир природы, а сами книги рассматриваются как природоведческие. Этот план присутствует, но значение его книг много больше11. Расширение поля зрения позволяет называть его книги философско-лирическими12.
Отсюда будет следовать особенная нагруженность слова в произведениях Пришвина.
И все-таки начнем с природоведческого компонента в книгах. Как известно, в основе «Кладовой солнца» — сюжет о путешествии двух сирот, Насти и Митраши, за клюквой на Блудово болото, когда жизни обоих детей подвергаются смертельной опасности. После размолвки, по какой тропе идти, дети расходятся в разные стороны, Настя заблудилась и рисковала остаться навсегда в болоте рядом с собранной корзиной клюквы (такой пример приводится в тексте), а Митраша провалился в Слепую елань, особую незаметную «прорубь» в болоте. Конец у сказки счастливый, детям помогает спастись одичавшая собака Травка, и они благополучно возвращаются домой. Это реалистический план сказки.
Но есть и иное, как раз философско-лирическое содержание. Мы утверждаем, что в этом тексте присутствует философский план, который проявляется на совершенно разных уровнях художественного текста. Его рассмотрение необхо-
10 Варламов А. Н. Указ. соч. С. 554.
11 Например, Г. П. Климова пишет, что сказка М. М. Пришвина перекликается с идейнофилософскими исканиями ХХ в., идея единства человека и природы «перекликается с теориями “теокосмического единства” (В. Соловьев, П. Флоренский), “интуиции целостного бытия” (С. Франк), “мира как органического целого” (Н. Лосский), “новой этики творчества” (Н. Бердяев), “концепции абсолюта как всеединства” (Л. Карсавин), ноосферы (В. Вернадский)». См.: Климова Г. П. Творчество И. А. Бунина и М. М. Пришвина в контексте христианской культуры. Автореферат дисс. ... д-ра филол. наук. М., 1993. С. 38.
12 Овчинникова Л. В. Русская литературная сказка ХХ века (история, классификация, поэтика). М., 2001. С. 165.
димо не только для исследователя литературы, но и для учителя, который планирует урок в школе. Понимание философского плана текста делает восприятие текста иным, более объемным и рельефным.
Указание на особый жанр сказки-были «подсказывает» исследователям необходимость обращения к мифологической основе и архетипам, присутствие которых в жанре сказки заранее предполагается. Исследователь отмечает: «Именно миф является у Пришвина универсальным художественным способом познания мира, а семантическая глубина и полнота мифа создает предпосылки для возникновения сказочного повествования»13. Л. Е. Тагильцева утверждает, что «мир, изображенный в “Кладовой солнца”, символичен, т. к. в тексте есть указание, что построенный в нем мир значим, что это не просто мир, а мир — текст, т. е. чье-то сообщение»14, Н. Н. Иванов замечает, что исследователи, рассуждая о жанре сказки у Пришвина, упускают «главное в сказках, их “почву” — архетип и миф»15. Интересно, что архетипическое и мифологическое позволило писателю особенным образом представить христианские ценности.
Неприятности детей в этой сказке-были начинаются с распри, которой придается звучание общечеловеческое и даже общемировое. Так, в IV части описываются события, которые привели к тому, что Настя и Митраша оказываются на разных тропинках в болоте.
Мир как христианская ценность попирается. Контекст этой ссоры выводит представление о распре на уровень обобщения. В создании образа мировой распри «задействованы» (кроме людей, т. е. кроме системы образов) птицы, звери и пейзаж. Митраша «резко повернул» и «пошел. не подумав ни о корзине для клюквы, ни о пище»16 (с. 227). «Насте бы надо было об этом напомнить ему, но она сама так рассердилась, что, вся красная, как кумач, плюнула вслед ему и пошла за клюквой по общей тропе» (с. 227). Параллельно с этой ссорой мы видим «поединок» двух птиц, вороны-самца и Косача (в тексте так и различаются написания птиц: с прописной и строчной буквы): самец вороны «спустился и сел на тот же мостик, возле елки, у самого гнезда, где Косач токовал, только поближе к сосне, и стал выжидать» (с. 226). Далее разворачивается ссора Насти и Митраши, дети расстаются, а описание птиц продолжается: «И самец быстро перебежал по мостику остальной путь до Косача и со всей силой долбанул его. Как ошпаренный метнулся Косач к улетающим тетеревам, но разгневанный самец догнал его, вырвал, пустил по воздуху пучок белых и радужных перышек и погнал и погнал далеко» (с. 227).
Человеческая распря продолжается в описании птиц, сцены разворачиваются в непосредственном взаимодействии, а «вписывается» это в пейзаж с той же смысловой нагруженностью. В «Кладовой солнца» отражается фольклорное представление о деревьях. У А. Н. Афанасьева есть такие строки: «В жизни растительного царства они (младенческие племена. — Прим. авт.) созерцали ту
13 Борисова Н. В. Мифопоэтика всеединства в философской прозе М. Пришвина. Елец, 2004. С. 10.
14 Тагильцева Л. Е. «Кладовая солнца» М. М. Пришвина: прочтение символа // Мировая словесность для детей о детях. Вып. 8. М., 2003. С. 70—71.
15 Иванов Н. Н. Мир Михаила Пришвина. Ярославль, 2001. С. 24.
16 Здесь и далее в статье текст «Кладовой солнца» цитируется по изданию (номер страницы указывается в скобках): Пришвин М. М. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1983. Т. 5.
же вечную борьбу божественных сил, какую замечали и в стихийных явлениях природы», «древний человек почти не знал неодушевленных предметов; <...> в треске сломленной ветки, в скрипе расколотого дерева он узнавал болезненные стоны»17. На уровне мифопоэтическом эта одушевленность растительного мира присутствует и у М. М. Пришвина.
Заметим, скачут птицы по мостику, образованному двумя ветками, от сосны и от ели, которые по воле ветра оказались растущими рядом: «...деревья разных пород боролись между собой корнями за питание, сучьями — за воздух и свет. Поднимаясь все выше, они впивались сухими сучьями в живые стволы и местами насквозь прокололи друг друга» (с. 224). Эта распря — борьба деревьев за выживание, — в свою очередь, получает высокий уровень обобщения; кажется, и сама пара деревьев подобрана не случайно. Обращение писателя к фольклорным образам позволяет понимать борьбу двух деревьев как реализацию вечной антиномии жизни и смерти: ель понимается как «дерево мертвых», связанное с мраком в прямом и в переносном смысле, а сосна — дерево более светлое, связанное с жизнью. Ель — «древо мертвых»18 (В. П. Ершов), у А. Н. Афанасьева и
B. И. Даля приводится поговорка «венчали вокруг ели, а черти пели»19, т. е. это обряд, при котором вместо ангелов присутствуют силы тьмы.
Сама пара деревьев «ель-сосна» воспринимается народным сознанием как ан-тиномичная, что сохраняется в речи. Так, В. И. Даль приводит следующий вопрос: «Ель, аль сосна?», когда нужно выразить согласие или отказ («да или нет?»)20.
Интересно, что птицы — ворона-самец и тетерев Косач — понимаются в этом контексте тоже как противостояние жизни и смерти. Токующий в брачный период Косач деятельно участвует в воспевании жизни, весны, мира, он и сидит на ветке ближе к сосне, дереву жизни; а ворона-самец, чье гнездо с самкой и птенцами находится на ели, дереве мертвых, в фольклоре сам связан с миром мертвых. «Как трупная птица черного цвета с зловещим криком ворон хтони-чен, демоничен, связан с царством мертвых и со смертью, с кровавой битвой. выступает вестником зла»21.
Таким образом, деревья и птицы, кажется, взаимно отражают антиномию жизни и смерти и одновременно подтверждают ее.
Распря деревьев, птиц, людей находит отражение в мироздании: при первом разногласии, тогда еще разногласии птиц, на небе появляется «одно облачко», «оно явилось, как холодная синяя стрелка, и пересекло собой пополам восходящее солнце. <...> Вдруг ветер рванул, елка нажала на сосну, и сосна простонала. Ветер рванул еще раз, и тогда нажала сосна, и ель зарычала» (с. 226).
17 Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1995. Т. 2. С. 165. Подчеркивание в цитатах здесь и далее принадлежит авторам статьи.
18 Ершов В. П. Ель — древо мертвых // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера // Материалы IV научной конференции «Рябининские чтения — 2003»: Сб. научных докладов. Петрозаводск, 2003. [Электронный ресурс]. URL: http://kizhi.karelia.ru/specialist/ риЬ/НЬгагу/г|аЫшп2003/05_02.Ыш
19 Афанасьев А. Н. Указ. соч. С. 168.
20Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1999. Т. 1: А—З.
C. 519.
21 Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. М., 1998. Т. 1. С. 245.
Дети ссорятся, Насте «обидно было подчиниться младшему Митраше», самец вороны «перебежал ближе к Косачу на полмостика», и тогда «вторая крутосиняя стрелка пересекла солнце, и сверху стала надвигаться серая хмарь» (с. 227). Теперь даже солнце оказывается разделенным на несколько частей. В конце этой части после разлучения детей и стычки вороны с Косачем небо меняется совершенно, причем абзац начинается со слова «тогда»: «Тогда серая хмарь плотно надвинулась и закрыла все солнце с его живительными лучами. Злой ветер резко рванул. Сплетенные корнями деревья, прокалывая друг друга сучьями, на все Блу-дово болото зарычали, завыли, застонали» (с. 228). Представляется, что первая и вторая синие стрелки соотносятся с другими «стрелками» из этой IV части: а) со стрелкой компаса, которая показывает единственно верный путь для Митраши («мы должны идти по стрелке» (с. 227)); б) с расходящимися в разные стороны тропинками («у самого камня. тропа расходилась вилкой: одна. шла направо, другая. — прямо» (с. 227); наконец, в) с прокалывающими соседнее дерево сучьями. Все вместе эти стрелки оказываются «стрелами распри», ранящими живые существа в прямом и переносном смысле, противопоставленными «живительным лучам» солнца. Здесь эти стрелки, как нам представляется, выполняют роль деталей с поэтизирующей функцией, объединяя своим повтором элементы словесной картины в единое целое.
Итак, распря понимается как попрание мировой гармонии.
Обретение мира оказывается делом сложным, для этого люди прежде всего должны найти в себе силы для преодоления распри, обиды, гнева. Насте и Митра-ше предстоит трудный путь обретения себя22. Только в конце этого пути они смогут достичь примирения. До христианского смирения еще предстоит «дорасти».
Примечательно, что происходила рассматриваемая выше сцена у Лежачего камня, напоминающего сказочную границу условного мира «иного царства». Герой должен выбрать дальнейший путь, который ведет к испытаниям, потерям, но и обойтись без этого пути невозможно. В контексте «Кладовой солнца»23 этот путь понимается как сюжет мистерии: нисхождение героев, а затем восхождение. Дети подходят к болоту, их «нисхождение» описано так: «Но солнце еще не взошло, когда охотники за сладкой клюквой спустились в большое болото. Тут еще совсем и не начиналось торжество встречи солнца. Над маленькими корявыми елочками и березками серой мглой висело ночное одеяло и глушило все чудесные звуки Звонкой борины. Только слышался тут тягостный, щемящий и нерадостный вой» (с. 223). Спуск вниз в буквальном смысле, отсутствие солнечного света, мрак, беззвучие, в котором раздается только волчий нерадостный вой, — все это помимо пейзажной зарисовки имеет и символический смысл нисхождения героя мистерии.
22 Мифологическое (но не христианское) понимание пути героев рассмотрено в статье: Ковыршина О. А. Путь духовного роста героев М. Пришвина (на материале сказки-были «Кладовая солнца») // Мировая словесность для детей о детях. Вып. 9. В 2 ч. М., 2004. Ч. 1. С. 141-144.
23 Мы не останавливаемся на смысле названия сказки-были, т. к. сочетание «кладовая солнца» рассмотрено в статье: Король Л. И. Ключевые и знаковые слова в сказке-были М. М. Пришвина «Кладовая солнца» // Мировая словесность для детей о детях. Вып. 9. В 2 ч. М., 2004. Ч. 1. С. 144-149.
Этот путь понимается одновременно и в фольклорной традиции инициации — путь, который приводит героя к рождению в новом качестве. Известно, что герои сказки уходят из дома, чтобы обязательно вернуться снова домой, но уже иными.
Блудово болото понимается в этом контексте как раз как это «иное царство»: герои входят в него и не могут покинуть его границ. Это касается как людей, так и животных. Волк Серый помещик и собака Травка живут на Сухой речке, но не перебираются через нее; заяц мечется от Лежачего камня по дуге вдоль Сухой речки к Слепой елани и палестинке, затем обратно, и так снова и снова; тропы человеческие описаны так, как будто тоже находятся в замкнутом пространстве: тропа разделяется на «Настину» и «Митрашину», при этом все равно они сходятся на палестинке, «Настина» тропа при этом описывает тоже дугу, как и заячий путь, но в зеркальном отражении «справа по суходолу».
Изменения героев понимаются в контексте христианских ценностей. В самом начале герои представлены положительными. Подчеркивается главное: дети дружны и участвуют в общем деле. «И какие это были умные детишки! Если только возможно было, они присоединялись к общественной работе. Их носики можно было видеть на колхозных полях, на лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковых рвах. <...> Не было ни одного дома, где бы жили и работали так дружно, как жили наши любимцы» (с. 217). С самого начала ясно, что дети тем и «умненькие», что умеют жить для других: не для себя, друг для друга и для общего дела. Эта тема «жизни для других» будет развернута автором в рассуждениях о Травке и о волке Сером помещике. Это образы-антиподы, противопоставленные по главным признакам: служение человеку, жизнь не для себя, а для человека, друг (это Травка) и жизнь для себя врага человека, злоба, которая «обрекает» на гибель (волк Серый помещик). Ключевые слова для изображения собаки и волка — те же, что и при описании людей: друг или враг, жизнь «для других» или «для себя».
«Только очень трудно было Травке привыкать к дикой жизни. Она гоняла зверей для Антипыча, своего великого и милостивого хозяина, но не для себя. Много раз случалось ей на гону поймать зайца. <...> Так она и работала на Антипыча, но не на себя: хозяин любил ее, кормил и берег от волков. А теперь, когда умер Антипыч, ей нужно было, как и всякому дикому зверю, жить для себя. <...> До того забывалась Травка на такой охоте, что, поймав зайца, тащила его к Анти-пычу и тут иногда, услыхав стон деревьев, взбиралась на холм, бывший когда-то избушкой, и выла и выла...» (с. 230).
«Ты, прохожий, побереги свою жалость не для того, кто о себе воет, как волк, а для того, кто, как собака, потерявшая хозяина, воет, не зная, кому же теперь, после него, ей послужить» (с. 232).
Тема жизни как служения, жизни для себя или для других получает дополнительное развитие в изображении сил природы, например, ветра: «Сухая речка большим полукругом огибает Блудово болото. На одной стороне полукруга воет собака, на другой — воет волк. А ветер нажимает на деревья и разносит их вой и стон, вовсе не зная, кому он служит. Ему все равно, кто воет, дерево, собака — друг человека, или волк — злейший враг его, — лишь бы он выл. Ветер предательски доносит волку жалобный вой покинутой человеком собаки» (с. 232).
Нам кажется важным включение рассуждений о том, кому ветер служит, в контекст изображенной пары антиподов «собака—волк».
Однако применительно к детям о служении и дружбе сказано в начале, до похода за клюквой, а затем начинается их путь испытаний.
Блудово болото готовит детям множество искушений, понимаемых как сказочные и христианские одновременно. О детях сказано, что Митраша оказывается на краю гибели «от своей отчаянной и бессмысленной смелости», т. е. от гордыни, а Настя «забывает брата от жадности», т. е. от алчности.
Что касается Насти, то здесь писатель дает необходимое ему обобщение: «То ли что клюква — ягода дорогая весной, то ли что полезная и целебная и что чай с ней хорошо пить, только жадность при сборе ее развивается страшная. Одна старушка у нас раз набрала такую корзину, что и поднять не могла. И отсыпать ягоду или вовсе бросить корзину тоже не посмела. Да так чуть и не померла возле полной корзины. А то бывает, одна женщина нападет на ягоду и, оглядев кругом — не видит ли кто, — приляжет к земле на мокрое болото и ползает и уж не видит, что к ней ползет другая, не похожая вовсе даже и на человека. Так встретятся одна с другой — и ну, цапаться!» (с. 240). В этом фрагменте очевидна ориентация на сказочную стилистику, когда герой, охваченный алчностью (жадностью в сказке), изображается гротесково, часто герой превращается в какого-нибудь зверя (например, «Жадная старуха»). И как в сказке, Настя поддается искушению и тоже теряет человеческий облик. Девочка уже ползет по болоту, даже «лось, обирая осинку, с высоты своей спокойно глядит на ползущую девочку, как на всякую ползущую тварь» (с. 242), лось «ее и за человека не считает: у нее повадки обычных зверей, на каких он смотрит равнодушно, как мы на бездушные камни» (с. 243).
Примечательны слова «ползущая тварь», «повадки обычных зверей», «бездушные камни». Последнее сравнение («смотрит. как мы на бездушные камни») делает акцент на том, что алчность, как и другие грехи, уничтожает человеческое в человеке, фигурально выражаясь, человек теряет свою душу как искру Божию. Таким образом, охраняя свою душу от воздействия грехов, человек ориентирован на христианскую ценность любви к себе как к созданию Божиему, как носителю искры Божией в душе своей.
То же касается и Митраши. Гордыня как самый страшный из грехов человеческих приводит мальчика в буквальном смысле в бездну: на подходе к Слепой елани «земля под ногой стала как гамак, подвешенный над тенистой бездной» (с. 236).
И далее Митраша оказывается в Слепой елани, которая была «то же самое, что зимой в пруду прорубь», «за то елань называлась Слепою, что по виду ее было невозможно узнать» (с. 238). Устойчивое сочетание слов «бездна грехов» и слепота елани превращают торфяное болото в топкое место, опасное для души человеческой и в конечном итоге для жизни.
Понимание смысла жизни как служения в конце сказки-были раскрывается применительно к людям. Митраша, обретший вновь человеческое, превращается из «мужичка в мешочке» в героя: «Был мужичок. да сплыл, кто смел, тот два съел: не мужичок, а герой» (с. 251). Само именование «мужичок в мешочке» кроме сказочного плана и портретной характеристики дает еще один смысловой уровень: неизвестно, кем будет этот «мужичок»; он пока «кот в мешке».
«И тогда незаметно для всех прежний “Мужичок в мешочке” правда стал переменяться и за следующие два года войны вытянулся, и какой из него парень вышел — высокий, стройный. И стать бы ему непременно героем Отечественной войны, да вот только война-то кончилась» (с. 252). Из детишек-помощни-ков дети превращаются во взрослых участников общего дела, Митраша теперь может служить Родине, сомнений у автора нет, вместо этого — уверенность, что проявит себя этот мальчик героем.
А Настя тоже нашла служение как жизнь для других и тем спасла душу свою: «.когда из детдома эвакуированных ленинградских детей обратились в село за посильной помощью больным детям, Настя отдала им всю свою целебную ягоду. Тут-то вот мы, войдя в доверие девочки, узнали от нее, как мучилась она про себя за свою жадность» (с. 252). Сочетание «целебная ягода» можно понимать двояко: во-первых, богатая витаминами клюква поможет поправить здоровье вывезенным из блокадного Ленинграда детям, во-вторых, ягода оказывается целебной для души Насти, помогает ей выбраться из бездны алчности и преодолеть угрызения совести, дает возможность душе Насти воскреснуть (Анастасия — «воскресение»). Напомним, что потеря Настей человеческого облика понимается как «забвение» себя и своей любви к брату, как «слепота» и как состояние, от которого следует «пробудиться»: Настя «не помнит. что любимый брат там где-то в тяжелом болоте голодный идет», «да она и о себе самой забыла», «теперь, следуя ощупью за клюквой, куда клюква ведет», Настя «незаметно сошла с набитой тропы», «было только один раз вроде пробуждения от жадности: она вдруг поняла, что где-то сошла с тропы» (с. 241). Подчеркнутые слова акцентируют понимание писателем следования грехам как гибели души человеческой.
Возвращаясь к Митраше и его восхождению к человеческому облику, отметим важные, на наш взгляд, детали. Митраша оказывается в бедственном положении, когда сходит с тропы, которая давала ему ощущение безопасности: услышав перекличку ворон и стрекот сорок, Митраша «ничуть не струсил, — что ему было трусить, если под его ногами тропа человеческая: шел такой же человек, как и он, — значит, и он сам, Митраша, мог по ней смело идти. И, услыхав ворона, он даже запел:
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой.
Пение подбодрило его еще больше, и он даже смекнул, как ему сократить трудный путь по тропе» (с. 237). Отметим, что тропа человеческая и народная песня (!) дают ему основание чувствовать себя в цепи поколений. Не случаен, как нам представляется, выбор песни, повествующей о погибающем воине. В этой песне ворон понимается и как вестник скорой смерти (иногда говорят, что смерть принимает образ птицы — черного ворона), и как посланник умирающего к остающимся на земле родным.
В сказке-были тропа и песня понимаются как материальная и нематериальная связь поколений.
Находясь у Слепой елани, он возгордился и решил сделать по-своему, перескочить болото: «Оглядев местность, Митраша увидел прямо перед собой чис-
тую, хорошую поляну, где кочки, постепенно снижаясь, переходили в совершенно ровное место. Но самое главное: он увидел, что совсем близко, по той стороне поляны, змеилась высокая трава белоус — неизменный спутник тропы человеческой. Узнавая по направлению белоуса тропу, идущую прямо на север, Митраша подумал: “Зачем же я буду повертывать налево, на кочки, если тропа вон рукой подать — виднеется там, за полянкой?” И он смело пошел вперед, пересекая чистую полянку» (с. 238). Повествователь сокрушается: «Нет! Не знавши броду, оставил выбитую тропу человеческую и прямо полез в Слепую елань» (с. 238). И вот он, тот самый вестник смерти, черный ворон из песни: ворон-самец «мгновенно остановив шумный помах своих крыльев, резко бросил себя вниз и опять раскрыл крылья почти над самой головой человечка. Маленький человек не решился даже показать ружье черному вестнику своей гибели» (с. 239).
И в речи повествователя — новая отсылка к тексту песни «Ты не вейся, черный ворон.»: «Ах, ворон, ворон, вещая птица! <.> Сколько же ты, ворон, видел и знаешь, и отчего ты хоть один раз не выйдешь из своего вороньего круга и не перенесешь на своих могучих крыльях весточку о брате, погибающем в болоте от своей отчаянной и бессмысленной смелости, к сестре, любящей и забывающей брата от жадности?! Ты бы, ворон, сказал им...» (с. 242).
В песне своеобразные «поручения» умирающего воина ворону перекликаются с тем обращением, тем словом, которое повествователь обращает к вестнику смерти.
Что же позволяет детям, Насте и Митраше, вновь обрести облик человеческий, душу свою, в широком смысле богоподобие? Настя «пробудилась», очнулась, когда в самом центре палестинки подобралась к «большому черному пню», который за день «собирает в себя лучи солнца и сильно нагревается», «сохраняет тепло», а затем отдает это собранное тепло всему окружающему (с. 243). Интересно, что пень изображен живым существом с наличием воли: вместо пришвинских слов «собирает», «сохраняет» можно было бы придумать «солнце греет», «солнечная энергия собирается» в виде тепла в пне и т. п. В наших вариантах обозначены действия, совершенные без участия пня. А у Пришвина пень как будто сам «собирает» и «сохраняет» тепло, а потом отдает. Не в этом ли служение даже обгоревшего пня всему окружающему, не это ли жизнь «не для себя», рассмотренная и на примере людей, и на примере волка и собаки, а теперь и неживой, кажется, природы?
Настю на палестинке приводит к этому пню «длинная клюквенная плеть». Вообще в тексте постоянно подчеркивается цвет клюквы, напоминающий повествователю цвет крови. Еще в самом начале Митраша вспоминает слова отца, который «завещал»: «.там придет вам палестинка, вся красная, как кровь, от одной только клюквы. На этой палестинке никто не бывал!» (с. 220). Палестинка, клюква, красная, «как кровь», — все это заставляет читателя на уровне ассоциаций увидеть связь с христианским текстом. Речь идет не только о заповедном местечке, но о мечте человека, о своеобразной «земле обетованной», райском уголке, где нет ограничений этим богатствам. Да, на пути к палестинке детям выпало множество искушений, но важнее то, что они обрели там сокровища душевные, спасение жизни в прямом и переносном смысле.
Настю заставляет «пробудиться» то, что лежащая на пне ядовитая змея-гадюка «подняла голову и зашипела. И Настя тоже подняла голову» (с. 243). И тогда «Насте представилось, будто это она сама осталась там, на пне, и теперь вышла из шкуры змеиной и стоит, не понимая, где она» (с. 243). Думается, появление змеи, в христианской традиции понимаемой как обозначение греховной сущности человека, не случайно. Так, алчностью «уязвленная», доведенная до звериного состояния Настя оказывается на краю гибели духовной или гибели физической от укуса ядовитой змеи-гадюки.
И вот тогда-то, при «пробуждении» Насти, и появится снова солнце, «выбросит» из толстого облака «на землю золотые ножки своего трона» (с. 244).
Митраша спасется иначе. Когда Травка его видит, он, кажется, уже за гранью жизни: «...глаза у маленького человека были сначала тусклые, мертвые» (с. 247). Во многих исследованиях сказано, что Митрашу спасает собака Травка24. Формально можно согласиться с этим утверждением. Но суть этого спасения, кажется, значительно глубже и понимание его связано с христианским планом текста.
Удивительные по силе воздействия на душу читателя слова сказаны Пришвиным об узнавании Травкой своего хозяина, которому она будет служить, узнавании своего Антипыча: «И вдруг... Ни гром, ни молния, ни солнечный восход со всеми победными звуками, ни закат с журавлиным обещанием нового прекрасного дня — ничто, никакое чудо природы не могло быть больше того, что случилось сейчас для Травки в болоте: она услышала слово человеческое — и какое слово! <.> И когда загорелся огонек в глазах маленького человека, это значило, что Митраша вспомнил имя собаки» (с. 248). Заметим, огонек в глазах зажегся не от того, что пришла надежда на спасение, а от того, что пришло имя, Слово!
«Потом омертвелые, синеющие губы маленького человека стали наливаться кровью, краснеть, зашевелились. Вот это движение губ Травка заметила и второй раз чуть-чуть вильнула хвостом. И тогда произошло настоящее чудо в понимании Травки. Точно так же, как старый Антипыч в самое старое время, новый молодой и маленький Антипыч сказал: “Затравка!”» (с. 248). Здесь нам представляется важным ряд: Слово — «настоящее чудо». И дальше уже Митраша выстраивает план своего спасения, но он «не мог сделать себя для нее понятным и должен был обманывать ее ласковым словом» [с. 249]. К словам, которые возможно или невозможно выговорить, мы еще вернемся.
Рассуждая о христианском понимании Слова и спасения человеческого, позволим себе обратиться к соответствующему толкованию. Приведенный выше фрагмент о возвращении жизни к Митраше припоминанием Слова можно соотнести с высказыванием преп. Иустина (Поповича) о спасении человека: «Вочеловечившись, Господь Христос исцелил человеческую природу от обеих болезней и от двойной смерти. Кто совоплощается Ему, тот исцеляется от всех болезней и от всех смертей. Это совоплощение совершается Духом Святым. Раз-
24 Например: Скоробогач Т. Л. Сказочные формы повествования и реализм в сказке-были М. М. Пришвина «Кладовая солнца» // Мировая словесность для детей о детях. Вып. 3. М., 1998. С. 114-118.
ливая свои благодатные силы по человеческом существу, Дух Святой исцеляет его от всех духовных и телесных болезней»25.
В «Кладовой солнца»: «...глаза у маленького человека были сначала тусклые, мертвые» (с. 247); «...и когда загорелся огонек в глазах маленького человека, это значило, что Митраша вспомнил имя собаки»; «...потом омертвелые, синеющие губы маленького человека стали наливаться кровью, краснеть, зашевелились» (с. 248). Как будто от Слова происходит то самое духовное и телесное исцеление, исцеление от гордыни прежде всего.
И далее в «Кладовой солнца» художественными деталями расставлены акценты в тексте таким образом, что позволяет понять спасение Митраши как спасение человека для жизни вечной.
Вновь обратимся к преп. Иустину (Поповичу), который о спасении говорит следующее: «Бог нас создал для безгрешности, для бессмертия, для жизни вечной в Боге. <.> Спасение должно объяснить нам, для чего мы созданы. <.> Спасение, на самом деле, есть не что иное, как осуществление цели творения. Спасение — это второе сотворение, восстановление (апокатастасис). безгрешного и бессмертного Адама, Адама, каким он был до падения, райского, боголикого»26.
У М. М. Пришвина «прозвучит» и спасение как второе сотворение, и бого-ликость первого человека Адама (лицо Антипыча для Травки). После спасения из болота Митраша «поднялся, тут он отер последние слезы с лица, отряхнул грязь с лохмотьев своих и, как настоящий большой человек, властно приказал.» (с. 250). Эти слова напоминают наставление Христа двенадцати апостолам, которые должны нести мир: А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, оттрясите прах от ног ваших (Мф 10. 14) — здесь мы видим смысловое и синтаксическое соответствие фрагментов «отряхнул грязь с лохмотьев своих» — «оттрясите прах от ног ваших». Думается, отряхивание праха понимается здесь как избавление от различного рода грехов, заблуждений и т. п.
Может быть, все-таки на первом месте здесь будет отсылка к новому сотворению человека из праха, из «грязи», почему и появляются в тексте «лохмотья» «ветхого человека». Господь говорит Адаму: В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься (Быт 3. 19).
Одновременно мы видим здесь рождение «настоящего большого человека» (с. 250), который отныне достоин властвовать («властно приказал»).
И наконец, в тексте прозвучат слова, которые были чрезвычайно важны для писателя, это слова о том, что же есть та правда, которую Антипыч «перешепнул» перед своей смертью своему другу Травке: «Мы думаем [говорит повествователь], Антипыч не совсем в шутку об этом сказал. Очень может быть, тот Анти-пыч, как Травка его понимает, или, по-нашему, весь человек в древнем прошлом его, перешепнул своему другу-собаке какую-то свою большую человеческую правду, и мы думаем: эта правда вековечной суровой борьбы людей за любовь»
25 Иустин (Попович), преп. Догматика Православной Церкви: Пневматология. М., 2007. С. 57.
26 Там же. С. 70-71.
(с. 250). В дном из изданий слово «любовь» было заменено на «справедливость», но пришвинское «борьба людей за любовь» имеет куда более явно выраженную отсылку к христианским ценностям, к любви в широком смысле этого слова.
Мы уже рассмотрели в ходе исследования любовь к себе как к образу Бо-жию. Скажем о любви к Богу и к миру.
Здесь нам видятся программными две сцены: утреннее приветствие солнца в лесу и описание повествователем отражения в лесной воде.
При описании утра в Звонкой борине снова встает вопрос о слове, хотя и в несколько ином аспекте, чем было рассмотрено выше.
Об особом отношении к слову, которое возможно или невозможно выговорить, шла речь в начале сказки-были при описании утра этого дня: «Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя и Митра-ша, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное» (с. 222). Слово это было «Здравствуй!» как торжество жизни, как причастность к этому миру: «.мы, когда придем в лес ранней весной на рассвете и услышим, так и скажем им, как людям, это слово: ’’Здравствуйте!” И как будто они тогда тоже обрадуются, как будто они тогда тоже подхватят чудесное слово, слетевшее с языка человеческого» (с. 222).
Жизнь природы, в которой человек может занимать лишь место созерцателя, есть великое богослужение. В описании утра на болоте оказываются важными следующие слова: «И вдруг стало свежо и бодро, как будто вся земля сразу умылась, и небо засветилось, и все деревья запахли корой своей и почками. Вот тогда как будто над всеми звуками вырвался, вылетел и все покрыл особый, торжествующий крик, похожий, как если бы все люди радостно в стройном согласии могли закричать:
— Победа, победа!
— Что это? — спросила обрадованная Настя.
— Отец говорил: это так журавли солнце встречают. Это значит, что скоро солнце взойдет» (с. 222). Представляется, что этот отрывок отсылает читателя к пасхальной службе, «когда все люди радостно в стройном согласии могли закричать: “Победа, победа!” В произведении 1945 года это могло быть отголоском недавней победы в Великой Отечественной войне, но это не мешает видеть в этой фразе пасхальный смысл, когда празднуется победа жизни над смертью согласной фразой “Христос воскресе!”»27. Божественное начало, выраженное в солнце, делает встречу рассвета соотносимой с пасхальной радостью. С радостью, «сора-дованием» миру соотносима даже фамилия детей, они Веселкины. Примечательно в этой связи запись, сделанная М. М. Пришвиным в 1945 г.: «Как много в прошлом люди жили, страдали, думали, и сколько чудес на земле совершилось, пока не пришло чудо из чудес и человек, униженный, заброшенный, измученный, мог так высоко подняться, чтобы воскликнуть: Христос воскрес из мертвых!»28.
27 Напомним слова из книги А. Н. Варламова о М. М. Пришвине: «Радость победы в войне, радость труда мешались в душе с радостью Пасхи, пришедшейся в 1945 году на май» (Варламов А. Н. Указ. соч. С. 554).
28 Цит. по: Варламов А. Н. Указ. соч. С. 554.
Встреча рассвета как богослужение в храме природы изображено и далее: «Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучи солнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками, осветили Звонкую борину, и могучие стволы соснового бора стали как зажженные свечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где сели отдохнуть дети, слабо долетело пение птиц, посвященное восходу великого солнца. И светлые лучи, пролетающие над головами детей, еще не грели. Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, что тетерев-косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху, где сук сосны и сук ели сложились как мостик между двумя деревьями. Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, косач как будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешок загорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его стала переливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный, раскинутый лирой хвост» (с. 225). В сказке-были эта сцена не названа богослужением, однако вспомним следующее. М. М. Пришвин отмечал, что как будто всю жизнь в творчестве своем шел к «Кладовой солнца». В другом произведении, значительно более раннем, подробно описана встреча человеком рассвета на Мараловой гати. Это очерк «Заутреня» (1928). Примечательно название «заутреня», в котором очевидно называние церковной службы, в то же время есть буквальные совпадения с «Кладовой солнца» в описании восхода солнца, тетерева, журавлей, журавлиного крика, понимаемого как возглас: «Победа!» Иным будет здесь участие человека, пытающегося встроить свой голос в единый хор звуков живой природы, вспоминающего молитву, обращенную ко Пресвятой Богородице («пытаюсь прочесть “Богородицу”29). В «Заутрене» более явно выражено авторское понимание жизни в природе как богослужения, здесь мы увидим, как тетерев «священнодействует», услышим «звуки молящихся птиц», узнаем, что «по-своему любит и молится выпь».
А потом повествователь начинает «повторять» «молитву вкратце за птицами» и приводится цитата: «И благословен.» И наконец «все журавли хором ударили: “Победа!”»30, как «ударили» бы колокола.
В «Кладовой солнца» сказано еще об одной молитве, что в данном контексте представляется нам принципиально важным. Это молится Травка. Собака отрицает саму категорию смерти: «...может быть, для нее, в ее собачьем понимании, Антипыч вовсе даже не умирал, а только отвернул от нее лицо свое» (с. 232). «Может быть, она даже и так понимала, что весь человек — это и есть один Ан-типыч со множеством лиц. И если одно лицо его отвернулось, то, может быть, скоро ее позовет к себе опять Антипыч, только с другим лицом, и она этому лицу будет так же верно служить, как тому» (с. 233). Травка «призывала к себе Анти-пыча», и это была «молитва» о человеке (с. 233).
Апофеозом развития этой темы будет изображение, как нам представляется, самого Бога как Того, Кому следует служить в жизни своей: «Что думала Травка, глядя на маленького человечка в елани, можно легко догадаться. Ведь
29 Пришвин М. М. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1982. Т. 3. С. 445.
30 Там же. С. 446.
это для нас все мы разные. Для Травки все люди были как два человека: один — Антипыч с разными лицами и другой человек — это враг Антипыча. И вот почему хорошая, умная собака не подходит сразу к человеку, а остановится и узнает, ее это хозяин или враг его. Так вот и стояла Травка и глядела в лицо маленького человека, освещенного последним лучом заходящего солнца» (с. 247). «Мы, конечно, не можем знать, как думала Травка, узнавая своего Антипыча, но догадываться, конечно, можно». И вот дальше следует обобщение: «Вы помните, бывало ли с вами так? Бывает, наклонишься в лесу к тихой заводи ручья и там, как в зеркале, увидишь — весь-то, весь человек, большой, прекрасный, как для Травки Антипыч, из-за твоей спины наклонился и тоже смотрится в заводь, как в зеркало. И так он прекрасен там, в зеркале, со всею природой, с облаками, лесами, и солнышко там внизу тоже садится, и молодой месяц показывается, и частые звездочки. Так вот точно, наверно, и Травке, в каждом лице человека, как в зеркале, виделся весь человек Антипыч, и к каждому стремилась она броситься на шею, но по опыту своему она знала: есть враг Антипыча с точно таким же лицом» (с. 248).
Заметим важное: «узнавание» Антипыча Травкой сравнивается с «узнаванием» правды Божией, «узнаванием» Бога человеком. В приведенном отрывке можно усмотреть христианское представление о невозможности видеть и изобразить непосредственно Бога (вот почему речь идет об «отражении»). Мы не стали бы видеть в этой фразе воплощение пантеизма, потому что Бог изображен не растворенным в природе, а на фоне природы. «Весь-то, весь человек, большой, прекрасный, как для Травки Антипыч» — в этих словах утверждение, что общее в разных людях («человеках») — это богоподобие. Напомним слова преп. Иустина (Поповича): «Спасение — это второе сотворение, восстановление (апокатастасис). безгрешного и бессмертного Адама, Адама, каким он был до падения, райского, боголикого»31. Видимо, это есть богоподобие обобщенного образа человека Антипыча-Адама, человек этот богоподобный важен, ему и служить необходимо, живя «не для себя». А что это значит? Жить для других людей, жить для всех живых существ в мире, служить этому миру, созданному Богом. И в этом будет и любовь к Богу.
Подведем некоторые итоги. В «Кладовой солнца» М. М. Пришвину удалось воплотить христианские ценности, с которым работает педагог начального, основного и высшего образования. Это, прежде всего, любовь к людям и ко всему миру, понимание смысла жизни как служения, наконец, смирение как добровольное и согласное поведение в повседневной жизни.
Понятие смирения наиболее трудно для осмысления учащимися, поскольку его трудно соотнести с такой гуманистической ценностью, как свобода. Современная молодежь считает категорию свободы базовой, мировоззренческой, трактуя ее как свободу от правил и ориентиров. В то же время смирение понимается как «подчинение», «покорность», «слабость»32. В определенной степени
31 Иустин (Попович), преп. Указ. соч. С. 70-71.
32 К данной проблеме обратился В. Н. Лексин при обсуждении доклада В. В. Симонова о христианских ценностях. В. Н. Лексин отмечает: «Невосприятие и даже агрессивное не-
это противоречит неуемной энергии и активности детей на разных возрастных этапах. Вот почему смирение воспринимается негативно, но этот негативизм связан с недопониманием того, что смирение может быть радостным в случае добровольного принятия. М. М. Пришвин в «Кладовой солнца» дает пример, к чему приводит самоутверждение человека. Понимание свободы как независимого выбора пути приводит героев в полосу испытаний, к распре. Только осознание необходимости согласия, заботы друг о друге позволило героям прийти к взаимопониманию вместо возможных упреков. Герои нашли в себе силы к смирению, и к концу пути как награду они обретают радость, гармонию и любовь. Мир понимается как торжество любви.
Работа с «Кладовой солнца» на разных этапах обучения позволяет педагогу подсказать детям путь к «себе лучшему», к преображению души.
Рассмотрение христианских ценностей на уроках при изучении классики русской литературы позволяет формировать необходимые ценностные установки личности школьника для его успешной социализации.
Ключевые слова: жанр, стиль, символ, миф, христианские ценности, преображение, смысл жизни, сказка-быль, «Кладовая солнца».
Christian Values in «Wealth of the Sun» by M. M. Prishvin
E. R. Borovskaya S. A. Poshina
The masterpiece of a specific literary genre — a true story — is observed in the light of Christian values. The main symbolic characters and scenery features are discussed through man’s journey to harmony with the universe and with the enlightened «better-self». The article is addressed to students, philology teachers and nursery school teachers, a wide circle of those interested in Russian literature and Orthodox culture.
Keywords: genre, style, symbol, myth, Christian values, transfiguration, meaning of life, a true story, «Wealth of the sun».
приятие христианских ценностей (особенно в их. инструментальном аспекте) часто связано со спецификой их языкового воплощения. Крайнее выражение эта ситуация находит тогда, когда наш обыденный язык возлагает на ключевые понятия христианства (например, на слова: любовь, страх, гордость, смирение) прямо противоположную смысловую нагрузку, делая высокое низким, и наоборот. Христиане и нехристиане все более становятся двумя разными лингвистическими сообществами». См.: Лексин В. Н. Христианские ценности и христианская цивилизация: проблемы восприятия // Христианская цивилизация: система основных ценностей. Мировой опыт и российская ситуация. Материалы постоянно действующего семинара. Вып. 3. М., 2007. С. 95.
