CC BY
266
УДК 81.00 ББК 81.00
С.Н. Плотникова
холистичность языковой картины мира
Статья продолжает собой теоретическую дискуссию по проблеме языковой картины мира. Рассматриваются ведущие подходы к этому понятию и его базовые определения. Анализируются истоки разграничения языковой и научной картин мира, на основе чего проводится различение научного понятия и культурного концепта. Доказывается, что главным свойством языковой картины мира является ее холистичность - полная содержательная и формальная целостность и завершенность, которая не должна упускаться из виду при анализе отдельных фрагментов языковой картины мира.
Ключевые слова: мир; языковая картина мира; холистичность; научная картина мира; понятие; концепт; концептуализация; категоризация; лексическая и грамматическая семантика; языковые формы
S.N. Plotnikova
the holistic nature of language world view
This article aims to enrich the current theoretical discussion of language world view which is a central notion in cognitive linguistics addressing the relation between «objective content» (situation in the real world) and its representation by language forms governed by universal and culture-specific factors. The author documents some major developments in the theory of linguistic relativity and by further articulating the framework substantiates the claim that language world view has a holistic nature.
Key words: world; language world view; holism; scientific world view; scientific concept; cultural concept; conceptualization; categorization; lexical and grammatical semantics; language forms
Языковой картине мира посвящено огромное множество исследований; с каждым годом их число увеличивается. В рамках этого направления работают многочисленные отечественные школы, однако до сих пор центральное понятие языковой картины мира остается размытым, недоопределенным. Не до конца прояснено соотношение языковой и концептуальной картин мира: одни исследователи их отождествляют, другие разводят. В случае их различения языковая картина мира трактуется как более узкая по отношению к концептуальной и входящая в нее как ее часть [Кубря-кова, 2003]. Все чаще применяемое в последнее время понятие концептосферы [Лихачев, 1993] добавляет еще больше путаницы в вопрос разграничения этих понятий.
Размытость и туманность определений языковой картины мира в современной отечественной лингвистике проистекает из того, что исторически это понятие возводится не к единой, а к разным, независимым друг
от друга концепциям. Сам термин «языковая картина мира» является переводом термина Л. Вайсгербера «Weltbild der Sprache». Вайс-гербер определяет его в свете идей В. Гумбольдта - как формирование каждым языком для говорящего на нем народа особого уникального мировидения. По Гумбольдту, язык не представляет собой прямого отражения мира, в нем осуществляются акты интерпретации мира человеком, т.е. различные языки создают для их носителей различные образы мира.
Как же, конкретно, это происходит? Л. Вайсгербер не дает однозначного ответа на данный вопрос. В своих рассуждениях он указывает на главенствующую роль понятий, передаваемых словарным составом языка, в создании языковой картины мира. Изучая слова своего языка, ребенок овладевает стоящими за ними понятиями; именно в своих понятиях язык содержит определенную картину мира.
Становится понятным отождествление языковой и концептуальной картин мира в ряде современных исследований - оно проистекает из положения Л. Вайсгербера о том, что языковая картина мира есть совокупность понятий (в современной терминологии - концептов), которыми располагает языковое сообщество. Понятия представляют собой духовное содержание, сокровище знаний, которое, как пишет Вайсгербер, и является картиной мира конкретного языка. Она влияет на восприятие человеком окружающего внешнего мира: «язык позволяет человеку объединить весь опыт в единую картину мира и заставляет его забыть о том, как раньше, до того, как он изучил язык, он воспринимал окружающий мир» [Вайсгербер, 1993, с. 51].
Однако, следует помнить, что Вайсгербер, в отличие от современных концептологов, подвергал анализу не концепты, а слова. Он применял методику Й. Трира и строил словесные (лексические) поля. Согласно Вайсгер-беру, лексическое поле (Wortfeld) существует как единое целое, поэтому и значения входящих в него отдельных слов определяются структурой поля и местом каждого его компонента в этой структуре. Структура же самого поля зависит от конкретного языка, имеющего свою точку зрения на мир. Внимания заслуживают те лексические поля, которые заполнены в данном языке наиболее богато и разнообразно; они в наибольшей степени репрезентируют языковую картину данного языка, которую Вайсгербер называет даже отдельным
- промежуточным - миром (Zwischenwelt). Люди воспринимают внешний мир на основе структуры промежуточного мира родного языка, т.е. на основе структуры того или иного лексического поля.
Вайсгербер строит лексические поля на частеречной основе - поля существительных, прилагательных, глаголов. Но при этом возникают неизбежные ограничения в языковом представлении мира, например, он классифицирует немецкие глаголы со значением «умирать», размещая их внутри поля, состоящего из четырех кругов, но в этом поле не находится места для существительных, прилагательных и конструкций с подобным же значением.
Итак, языковая картина мира, по Вайсгер-беру, мыслится в первую очередь как система лексических полей.
В своих последующих рассуждениях о языковой картине мира Вайсгербер дает собственное толкование понятию В. Гумбольдта «внутренняя форма языка». Он считает, что она охватывает в том числе и синтаксический уровень конкретного языка, являясь ключом к оценке всего, что мыслится и высказывается в данном языке. Таким образом, языковая картина мира, согласно Вайсгерберу, начинает охватывать собой не только лексическую, но и грамматическую семантику.
Такое расширение понимания языковой картины мира предполагает изменение методики ее исследования - в дополнение к анализу словесных полей, который преимущественно применяет Вайсгербер, теперь мыслится необходимым также анализ грамматических категорий и синтаксических структур.
Еще одна идея Вайсгербера состоит в том, что языковая картина мира представляет собой единый живой организм и что она в языковом выражении является многоуровневой, включающей в себя особый набор звуков, просодических характеристик, словарный состав, морфологические и синтаксические формы. Таким образом, у Вайсгербера понятие языковой картины мира постепенно расширяется и, в конце концов, ему придается всеобъемлющий характер.
О.А. Радченко очень точно вскрывает философский стержень этой концепции: Вайс-гербер оставляет в стороне объективную основу языковой картины мира, ее объективный источник - внешний мир, и отдает приоритет над объективно-универсальным внешним миром субъективно-национальной точке зрения на него. Языковая картина мира в этой трактовке довлеет не только над обычными людьми, но и над наукой и учеными. Хотя Вайсгербер и признает универсальность научного познания в том смысле, что его результаты адекватны структуре человеческого духа и что все люди вынуждены признавать определенный ход научного размышления, но все же он непреклонен в том, что связанность ученых узами родного языка влечет за собой соответствующие ограничения в истинности их выводов [Радченко, 2006].
Таким образом, Вайсгербер признает мировоззренческую зависимость человека от его родного языка и непреодолимое влияние языковой картины мира на сознание ее носителей.
Вторым научным источником, к которому исторически восходит современное понимание языковой картины мира, является концепция Э. Сепира и его ученика Б.Уорфа.
Э. Сепир сформулировал глубинную сущность языковой картины мира, хотя он и не употреблял данный термин. Его заслугой является то, что он, в отличие от Л. Вайсгербера, не убирает из рассмотрения внешний мир. Он первым делом указывает, что окружающий мир, подлежащий выражению, один и тот же для любого языка. Существует некий единый опыт - некое восприятие, впечатление, наблюдение, т.е. некое «реальное содержание», которое нужно выразить. Например, падает камень, и этот опыт, это реальное восприятие, реальное содержание нужно выразить на каком-либо языке. Почти все люди на земле - объясняет Сепир, - наблюдающие за падением камня, непроизвольно осмысливают это явление посредством двух понятий -понятия камня и понятия акта падения.
Необходимо обратить внимание на то, что Сепир совершенно не считает эти понятия (концепты) этноспецифичными, а, наоборот, он мыслит их такими же объективно заданными и универсальными, как и сама ситуация во внешнем мире. Специфика разных языков появляется, по его мнению, не на уровне понятий, как это утверждает Вайсгербер, а на уровне языковых форм. Сепир доказывает это положение, сравнивая языковые формы выражения ситуации падения камня в разных языках.
Он пишет: «Соотнося эти два понятия с помощью определенных формальных средств, свойственных английскому языку, мы говорим: the stone falls «камень падает». Мы полагаем - впрочем, достаточно наивно, - что подобный анализ ситуации является едва ли не единственно возможным. Однако, если обратиться к другим языкам и посмотреть, какими способами они выражают это очень простое впечатление, то довольно скоро станет понятно, сколь многое может быть добавлено к нашей форме выражения, изъято из нее или перегруппировано в ней без существенного из-
менения реального содержания нашего сообщения об этом физическом факте. В немецком и французском языках мы вынуждены присвоить «камню» категорию рода - возможно, фрейдисты смогут объяснить нам, почему этот объект относится к мужскому роду в одном языке, а в другом - к женскому; в языке чиппева мы не можем выразить соответствующую мысль без указания того внешне несущественного для нас факта, что камень является неодушевленным объектом. Если мы считаем род несущественным, то русские могут удивляться тому, почему мы полагаем необходимым каждый раз указывать, воспринимается камень или любой другой объект сходного рода как определенный или неопределенный, т.е. почему имеет значение различие между the stone и a stone. Stone falls звучит вполне хорошо для Ленина [русского]. <...> Китаец спокойно обходится минимумом эксплицитных формальных средств и довольствуется экономным утверждением stone fall «камень падать» [Сепир, 2003, с. 153-154].
Таким образом, по Сепиру, каждый конкретный язык производит анализ ситуации, объективно заданной во внешнем мире, и без существенного изменения реального содержания сообщения о физическом факте (падении камня) присваивает ему дополнительные специфические содержания, заключенные в языковых формах.
Кроме того, Сепир устанавливает и факт различия в понятиях - когда «подрывается общая необходимость конкретного разложения ситуации на два компонента - «камень» и то, что с камнем происходит, в данном конкретном случае «падение». <.> В языке нут-ка впечатление от падения камня членится совершенно по-другому: специально обозначать камень нет необходимости. <...> Наше предложение The stone falls «Камень падает» может быть передано посредством чего-то вроде It stones down «Камнит вниз». При таком способе выражения предметное качество камня имплицируется обобщенным глагольным элементом» [Сепир, 2003, с. 154-155].
Сепир усматривает причину отсутствия эксплицитного выражения концепта «камень» в том, что в языке нутка данный опыт членится (в современной терминологии - категори-зуется и концептуализируется) иначе, чем в вышеуказанных языках. Он пишет: «Здесь мы
имеем дело с относительностью понятий или, как ее можно назвать по-другому, с относительностью формы нашего мышления» [Сепир, 2003, с. 155].
Когда современные исследователи ведут речь о «гипотезе лингвистической относительности», то они зачастую считают все до единого концепты того или иного языка совершено уникальными, самобытными - этно-специфичными, забывая при этом, что сам автор этой гипотезы выделяет также и концепты полностью тождественные во многих или даже во всех языках.
Уникальность языковой картины мира, по Сепиру (напомню, что сам он этого термина не употреблял), заключается не столько в понятийной, сколько в формальной области, т.е. в области конкретных языковых средств, конкретных словоупотреблений; в этом основное отличие его теории от теории Л. Вайсгербера.
Сепир постоянно использует термины «форма» и «формальный»; эти термины пронизывают всю его концепцию, которая является своеобразным «гимном» форме. Так, он пишет: «Замечательным свойством любого языка является его формальная завершенность. Это одинаково верно в отношении таких «примитивных» языков, как, скажем, эскимосский или готтентотский, так и в отношении тщательно документированных и нормализованных языков наших великих культур. Под формальной завершенностью я понимаю некое глубоко своеобразное свойство языка, которое часто упускается из виду. Каждый язык обладает четко определенной и единственной в своем роде фонетической системой, с помощью которой он и выполняет свою функцию; более того, все выражения языка, от самых привычных и стандартных до чисто потенциальных, укладываются в искусный узор готовых форм, избежать которых невозможно. На основе этих форм в сознании носителей языка складывается определенное ощущение или понимание всех возможных смыслов, передаваемых посредством языковых выражений, и
- через эти смыслы - всего возможного содержания нашего опыта, в той мере, разумеется, в какой опыт вообще поддается выражению языковыми средствами. Если пытаться выразить это свойство формальной завершенности речи иными словами, то можно сказать, что язык устроен таким образом, что, какую
бы мысль говорящий ни желал сообщить, какой бы оригинальной или причудливой ни была его идея или фантазия, язык вполне готов выполнить любую его задачу» [Сепир, 2003, с. 144-145].
Сепир подчеркивает, что формальная завершенность языка не имеет ничего общего с богатством или бедностью словаря. Например, «Критику чистого разума» И. Канта нельзя сходу изложить на эскимосском или готентоттском языке, однако только лишь из-за отсутствия в них необходимых философских терминов. Если заимствовать эти термины из других языков, то в формальных структурах этих языков нет ничего такого, что затемнило бы ясность или скрыло бы глубину кантовской мысли.
Мы опять видим, что Сепир, в отличие от Вайсгербера, не отдает приоритета лексике при обсуждении уникальности различных языков; он мыслит эту уникальность как полную формальную завершенность - наподобие завершенности геометрического пространства относительно всех его координат и заданных параметров. «Мир языковых форм, взятый в пределах данного языка, есть завершенная система обозначения - точно так же, как система чисел есть завершенная система задания количественных отношений или как множество геометрических осей координат есть завершенная система задания всех точек данного пространства. Математическая аналогия здесь вовсе не столь случайна, как это может показаться. Переход от одного языка к другому психологически подобен переходу от одной геометрической системы отсчета к другой» [Сепир, 2003, с. 145].
В современных терминах, подход Сепира можно назвать холистичным и делающим упор на когнитивное бессознательное и на пространственный фактор (полное наложение пространства языка на пространство мира). Такой подход обусловлен признанием приоритета внешнего мира - того, что внешний мир, подлежащий выражению, один и тот же для всех языков. У Сепира отсутствует тезис о миросозидании посредством языка, отстаиваемый Вайсгербером. Вместо этого присутствует тезис о пересоздании, переструктури-ровании мира посредством языка. На один и тот же мир накладываются разные языки, во всей их уникальной формальной целостно-
сти; эта функция формальной ориентации по отношению к миру залегает глубоко в бессознательном носителей языка - реально они ее не осознают. «Формальная техника выполнения этой функции есть сокровенная тайна каждого языка» [Сепир 2003, с. 148].
Сепир сравнивает лингвистику с математикой и музыкой, поскольку лингвистика раскрывает созидание из простых исходных элементов некоторого самобытного мира форм. И этот самобытный мир форм пересоздает, переструктурирует внешний мир, вот почему миры, в которых живут различные общества,
- это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками.
Таким образом, по Сепиру, языковую картину мира следует мыслить как уникальное, холистичное, осуществляемое на уровне когнитивного бессознательного представление и переструктурирование внешнего мира в формах языка. Именно из этого понимания вытекает современное понимание языковой картины мира как особой категоризации и концептуализации действительности при помощи языка, а также понимание языковой картины мира как продукта языкового сознания, привносящего в действительность структурносемантическое членение, уникальное для каждого языка.
Б. Уорф так же, как и Э. Сепир, поначалу, в целях анализа, отделяет внешний мир от языка. Он дополняет трактовку Сепира, добавляя к ней понятия говорящего (отправителя) и слушающего (получателя), т.е. он фактически одним из первых, еще до появления теории коммуникации, рассматривает соотношение языка с миром с позиций коммуникативного акта, передачи средствами языка сообщения о мире. Например, пишет Уорф, во внешнем мире имеется объективная картина/ситуация/ поле наблюдения «Бежит человек». Об этой объективной картине говорит наблюдатель на английском языке (He is running) и на языке индейцев хопи (Warl). В английском языке употребляется видо-временная форма Present Continuous, т.е. выражается действие, время действия (настоящий момент) и его протяженность: действие представлено как длящееся, непрекращающееся. В языке хопи употребляется причастие (Warl - бегущий), т.е. выражается качество человека, а понятие време-
ни вообще не представлено, о чем свидетельствует то, что ситуация в прошлом «Он бежал» (He ran) выражается в хопи той же формой (Warl).
Уорф утверждает, что время, скорость, материя не являются существенными для хопи. Так, специфическими особенностями понятия времени в языке хопи является то, что время варьируется от человека к человеку, не допускает одновременности, количественно не может превышать единицу. Индеец хопи говорит не «я оставался пять дней», но «я уехал на пятый день». Поэтому в языке хопи нет оснований для создания абстрактного понятия, подобного английскому «time». Из этого Уорф делает вывод об относительности понятий, их культурной обусловленности [Уорф, 2003 а, б, с. 173, 214].
Уорф так же, как и Сепир, доказывает, что каждый язык пересоздает, переструктурирует внешний мир и тоже подчеркивает большую роль в этом грамматики. Он пишет: «Основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивида, средством анализа его впечатлений и их синтеза. Формирование мыслей - это не независимый процесс, строго рациональный в старом смысле этого слова, но часть грамматики того или иного языка и различается у различных народов в одних случаях незначительно, в других - весьма существенно, так же, как грамматический строй соответствующих языков. Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном -языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы - участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и
закреплено в системе моделей нашего языка» [Уорф, 20036, с. 209].
Мы видим фактическое повторение Уор-фом идеи Сепира о языке как особом узоре готовых форм, о формальной завершенности языка, который своими грамматическими значениями особым образом категоризует мир для своих носителей. Поэтому Уорф и называет грамматические модели «истолкователями действительности».
Следует подчеркнуть, что Уорф так же, как и Сепир, не примитивизирует различия в языковых картинах мира, не считает, что в языках абсолютно все этноспецифично. Он пишет, что при анализе языка хопи те категории, которые подвергаются сравнению, имеют в английском, немецком, французском, а также в других европейских языках лишь незначительные различия, поэтому он объединяет все эти языки в одну группу, называет ее Standard Average European (среднеевропейский стандарт), с категориями которого и производит сравнение категорий хопи.
Сравнивает Уорф самые базовые понятия и делает вывод, что многие из них созданы скорее языком, чем научной мыслью. «Ньютоновские понятия пространства, времени и материи не суть данные интуиции. Они даны культурой и языком. Именно из этих источников и взял их Ньютон. Наше объективизированное представление о времени соответствует историчности и всему, что связано с регистрацией фактов, тогда как представление хо-пи о времени противоречит этому. Представление хопи о времени слишком тонко, сложно и постоянно развивается, оно не дает готового ответа на вопрос о том, когда «одно» событие кончается и «другое» начинается. <...> Трудно сказать, возможна была бы или нет цивилизация, подобная нашей, с иным лингвистическим пониманием времени» [Уорф, 2003 а, с. 190-192].
В отличие от Вайсгербера, Уорф не преувеличивает того воздействия, которое язык оказывает на науку, напротив, он, по сути, закладывает понятия научной картины мира и научного языка, считая, что наука все-таки когда-нибудь выйдет за пределы спирали язык
- культура. «Наука начинает находить во Вселенной нечто, не соответствующее представлениям, которые мы выработали в пределах данной спирали. Она пытается создать но-
вый язык, чтобы с его помощью установить связь с расширившимся миром» [Уорф, 2003 а, с. 192].
Итак, то новое, что привносит Б. Уорф в сепировское понятие пересоздания мира посредством языка, это - перенесение акцента с анализа языковых форм на анализ концептов. Его можно считать основоположником концептуального метода изучения языковой картины мира, потому что он исследует уже не слова и не лексические поля, как Л. Вайсгер-бер, а собственно концепты, например, концепт «время» и специфику его структуры в разных языках, выявляемую через анализ различных языковых средств его выражения, к числу которых он относит и метафорические средства, предвосхитив тем самым современное понятие концептуальной метафоры.
Кроме того, именно к Уорфу восходит разрабатываемая в современной отечественной лингвистике идея разграничения понятия и концепта на базе разведения научной и языковой картин мира. Наличие в русском языке двух слов «понятие» и «концепт» (по сравнению с английским языком, где наличествует одно слово «concept») позволяет употреблять «понятие» для обозначения смысла как научного конструкта (например, «Солнце», «звезда» как астрономические понятия, «вода» -как химическое понятие), а «концепт» - для обозначения смысла как культурного продукта определенного языкового сообщества, т.е. наивного смысла (например, «солнце», «звезда», «вода» в их обыденном понимании).
Третьим источником современного понимания языковой картины мира является концепция Л. Витгенштейна. Во-первых, он рассматривает «особую картину действия человеческого языка. Она такова: слова языка именуют предметы - предложения суть связь таких наименований. В этой картине языка мы усматриваем корни такого представления: каждое слово имеет какое-то значение. Это значение соотнесено с данным словом. Оно - соответствующий данному слову объект» [Витгенштейн, 2003, с. 223-224]. Можно дать следующую интерпретацию данной цитаты: картина языка представляет - воссоздает - внешнюю по отношению к ней картину: слова указывают на внешние объекты, предложения -на связи таких объектов; в этом представлении/воссоздании заключается действие чело-
веческого языка. Мы видим здесь некое соотношение с положением Сепира-Уорфа о выражении языком объективной картины внешнего мира.
Далее Витгенштейн пишет, что язык воссоздает не только то, что реально происходит, но и то, что не происходит; при этом он имеет в виду не создание при помощи языка воображаемых миров, но, в унисон с идеями Вайс-гербера, создание самого реального мира, ми-росозидание при помощи языка. «Мышление должно быть чем-то уникальным. Говоря, полагая, что происходит то-то, мы с этим нашим полаганием не останавливаемся где-то перед фактом, но имеем в виду: это - происходит - так. А этот парадокс, конечно же, имеющий форму трюизма, можно выразить и так: мыслимо и то, что не происходит. К своеобразной иллюзии, о которой идет речь, с разных сторон примыкают и другие. Мышление, язык кажутся нам теперь единственным в своем роде коррелятом, картиной мира. Понятия «предложение», «язык», «мышление», «мир» представляются рядоположенными и эквивалентными» [Витгенштейн, 2003, с. 283].
Витгенштейн так же, как и Вайсгербер, признавая что язык эквивалентен миру, указывает, что язык своими формами подчиняет себе научное познание: «ученые полагают, будто вновь и вновь исследуют природу. На самом же деле очерчивается форма, через которую мы воспринимаем ее. Нас берет в плен картина. И мы не можем выйти за ее пределы, ибо она заключена в нашем языке и тот как бы нещадно повторяет ее нам» [Витгенштейн, 2003, с. 288].
Однако в отличие от Вайсгербера и в унисон с Уорфом, Витгенштейн считает, что, хотя проблемы, возникающие в результате превратного толкования форм нашего языка, носят глубокий характер, ученый должен преодолевать влияние языка, говорить себе: «Это же не так!» Научные проблемы решаются через преодоление влияния языка. «Философия есть борьба против зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка. Утверждение «Язык (или мышление) есть нечто уникальное» оказывается неким суеверием (а не ошибкой!), порождаемым грамматическими иллюзиями. Его патетика - отсвет именно этих иллюзий, этой проблемы» [Витгенштейн, 2003, с. 288].
Таким образом, согласно Витгенштейну, картина языка, это, во-первых, действие языка по отражению/представлению/воссозданию внешней картины, в современных терминах - оязычивание мира; во-вторых, это миро-созидание при помощи языка, создание языком картины, берущей в плен ее носителей; выход из этого плена необходим для ученых, задачей которых является преодоление влияния языковых смыслов на научное мышление, в современных терминах - преодоление влияния языковой картины мира на научную картину миру.
Обзор трудов основоположников понятия языковой картины мира показывает, что они заложили два основных метода исследования этого феномена. Оба эти метода активно применяются в современной лингвистике: анализ от формы к содержанию и от содержания к форме.
В первом случае исследователь анализирует определенные формы (слова, словосочетания, фразеологические единицы, грамматические конструкции и т.д.) и выявляет, каким образом их семантика репрезентирует мир, как она истолковывает мир и какой образ мира возникает в результате подобного истолкования в сознании носителей данного языка.
Во втором случае исследователь выделяет для анализа определенный семантический конструкт, чаще всего определенный концепт, как его принято сейчас называть, «квант знания», и далее проводит семантический анализ всех возможных языковых форм выражения данного концепта, выявляя тем самым образ мира, возникающий в сознании носителей данного языка в пределах выбранного для анализа фрагмента языковой картины мира.
Итак, сущность понятия языковой картины мира проясняется из ответа на вопрос: что делает язык с внешним миром? Язык встает между миром и человеком как промежуточный мир, как берущая человека в плен картина, как наложенная на внешний мир завершенная система обозначений - мир языковых форм. Язык производит действие по отношению к миру - выражает мир (опыт), оязычива-ет его. При этом язык производит анализ мира: концептуализирует и категоризует его посредством своих вербализованных концептов и грамматических категорий. В результате анализа и интерпретации мира язык при-
сваивает ему дополнительные характеристики, пересоздает и переструктурирует мир для своих носителей - формирует для них языковую картину мира, главным свойством которой является ее холистичность, т.е. полная содержательная и формальная целостность и завершенность.
Язык содержит определенную картину мира и в своих концептах, и в их совокупностях, и в концептосфере языка в целом, и в словарном составе языка, и в системе лексических полей, и в грамматических категориях, и в синтаксических конструкциях. Однако в подлинном смысле говорить об особой языковой картине мира того или иного языка можно лишь в свете идеи ее тотальности, объединения множественности ее частей в единое целое. Отношение этого целого к своим частям не механическое, т.е. не по принципу «часть равна сумме частей», а интегративное и эмер-джентное - по принципу «из целого выводятся такие свойства, какими отдельные части не обладают». Поэтому, даже если на отдельных участках разных языковых картин мира между ними наблюдается полная симметрия и отсутствие этноспецифичности, тем не менее, взгляд с позиций нередуцированного целого может все-таки обнаружить асимметрию и этноспецифичность. Например, концепты «власть» и «power» в русском и английском языках, будучи полностью симметричными по основному составу своих концептос-фер, являются асимметричными на более обширных участках этих двух языковых картин мира: знак power, в отличие от знака власть, соотносится не с одним, а с тремя концептами («power» - «власть», «great power» - «мировая держава», «power» - «энергия», «мощность»).
В качестве еще одного примера можно привести концепты «гордость» и «pride», которые симметричны по составу своих концептуальных признаков, однако асимметричны по аксиологической значимости, в частности, в американской культуре принято открыто выражать гордость собой, своими успехами, своей семьей, что не типично для российской культуры. Кроме того, так же, как и в предыдущем примере, английскую языковую картину мира отличает этноспецифичная совместность субконцептов, выраженных одним и тем же означающим: знак pride соотно-
сится также с концептом «company of lions» («стая львов»).
Таким образом, во всех языках все возможное означаемое - как тотальность - является/ может быть означенным, однако состав концептуальных континуумов и совместность/ связанность субконцептов, а также их аксиологическая значимость различаются. Языковая картина мира носит всеобъемлющий и пронизывающий характер; холистичность языковой картины мира не должна упускаться из виду при анализе ее отдельных фрагментов.
Библиографический список
1. Вайсгербер, Л. Родной язык и формирование духа / Л. Вайсгербер. - М.: Едиториал УРСС, 1993.
2. Витгенштейн, Л.Философские исследования / Л. Витгенштейн // Языки как образ мира. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2003. - С. 220-546.
3. Кубрякова, Е.С. Языковая картина мира как особый способ репрезентации образа мира в сознании человека / Е.С. Кубрякова // Вестник ЧГПУ - 2003. - № 4 (38). - С. 2-12.
4. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С. Лихачев // Известия РАН. Сер. лит-ры и языка, 1993. - Т. 52. - № 1. - С. 3-9.
5. Радченко, О.А. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства / О.А. Радченко. - М. : Едиториал УРСС, 2006.
6. Сепир, Э. Грамматист и его язык / Э. Сепир // Языки как образ мира. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2003. - С. 139-156.
7. Уорф, Б. Отношение норм поведения и мышления к языку / Б. Уорф // Языки как образ мира. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2003а. - С. 157-201.
8. Уорф, Б. Наука и языкознание: о двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики, и о том, как слова и обычаи влияют на мышление / Б. Уорф // Языки как образ мира. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2003б. - С. 202-219.
