CC BY
101
которую не так-то легко заглянуть даже чрезвычайно тонкому исследователю художественного процесса. Политика конъюнктурна, а Слово Божие - вечно. Не нами сказано.
Говоря о благотворном воздействии православного сознания на литературу и искусство, я далек от намерения подменить анализ литературоведческий поиском религиозной подосновы, ибо, как известно, эстетика носит самодовлеющий, а не прикладной характер, и потому речь следует вести о наиболее оптимальном варианте эстетического познания, одухотворенного влиянием возвышающего и облагораживающего учения Христа, о гармоническом сочетании искусства с Православной верой, максимально отвечающей, по моему убеждению, как тому учили Ф. Достоевский, Л. Толстой, И. Ильин и другие, на-
шему, русскому менталитету. Без определения религиозно-философских корней нам никогда не удастся понять дивное волшебство национального гения Пушкина, Толстого, Достоевского, всей нашей русской культуры, искусства, в том числе и писателей современной эпохи - М. Шолохова, других крупнейших самобытных светочей, наследников традиций отечественной литературы.
1. Прот. Фома Хопко. Основы православия. Вильнюс, 1991. С. 331.
2. Прот. Константин Ровенский. Беседы старого священника. М., 1995. С. 34.
Поступила в редакцию 15.05.2005 г.
ХАРАКТЕР ГРИГОРИЯ МЕЛЕХОВА В ПАРАДИГМАТИКЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ АКСИОЛОГИИ ВОЛИ И СВОБОДЫ
Н.Ю. Желтова
Zheltova N.Y. Grigory Melekhov’s character in the paradigm of the national values of will and freedom. The article develops the view, according to which, the main character of M.A. Sholokhov’s novel ‘And Quiet Flows the Don’ is guided in his actions and deeds exclusively by the ethics of Russian will and unequivocally repudiates the liberal values of West-European freedom.
Роман М.А. Шолохова «Тихий Дон» стал во многом квинтэссенцией итоговых поисков литературой первой половины XX века в изображении русского характера и обозначил качественно новый этап в осмыслении аксиологической топики национального пространства. В романе художник изобразил личность из народа, равную масштабу эпохи, национальной истории, философии бытия. Впервые в русской литературе недворянин стал в центре романа-эпопеи. Национальнопсихологический тип героя, выраженный в образе Григория Мелехова, осмысливается в произведении через равнинно-ландшафтную детерминированность русского характера.
В романе топос «русское пространство» имеет уникальное духовно-эстетическое наполнение, выражаясь в оригинальном комплексе национальных культурных концеп-
тов: мать сыра земля, поле, простор, даль, воля, удаль, правда, тоска, дорога, песня. Все они сфокусированы в характере Григория Мелехова, отражая нравственно-этическую состоятельность образа в художественном пространстве романа и топосе национальной культуры.
Концепт воля относится к числу русских концептов и может быть рассмотрен в рамках концептосферы русского пространства. В отличие от концепта тоска, которому в русском языке нет антиномичной пары, концепт воля часто сопоставляется или противопоставляется русскому концепту свобода. Причем понятие воля является более национально маркированным, чем свобода, которое приближается к своему западноевропейскому эквиваленту, хотя вовсе не тождественно ему.
В «Тихом Доне» присутствуют оба концепта, причем слово свобода более соотносится с природными стихиями романа, его космософией, а слово воля - полностью ан-тропософично, отражает черты национального характера.
Остановимся подробнее на концепте воля, ибо именно с ним, а не с концептом свобода, связано представление о безграничности и бескрайности русских пространств, породившее как авто-, так и гетеростереотип о «широте русской души». Французский славист Ж. Нива прямо объединяет эти понятия: «Русскость - это чувство пространства и воля» [1].
По наблюдению польской исследовательницы А. Вежбицкой, именно в слове «воля» содержится особый «пространственный» компонент», напрямую связанный с русской историей и русской культурой [2]. Она ссылается на точку зрения русского философа Г.П. Федотова, высказанную им в статье «Россия и свобода» (1945): «...воля» -это то, о чем «мечтает и поет народ», на что «откликается каждое русское сердце. Слово свобода до сих пор кажется переводом французского ИЬвНё. Но никто не может оспаривать русскости воли. Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха» [3].
Суть этого различия полнее выразил другой русский философ В.В. Вейдле в книге «Задача России»: «Русские просторы зовут странствовать, бродить, растворяться в них, а не искать новых дел у неведомых народов; отсюда непреодолимость самого слова простор, окрашенного чувством, мало понятным иностранцу, и объясняющим, почему русскому человеку может показаться тесным расчлененный и перегороженный западный мир; отсюда и русское, столь отличного от западного, понимание свободы, не как права строить свое и утверждать себя, а как права уйти, ничего не утверждая и ничего не строя» [4].
Современный исследователь А. Ахиезер выдвигает интересную версию формирования «пространственного» компонента воли: «Колонизация как уход из, казалось бы, обжитой территории опиралась на представления о возможности дома и производства везде, что открывало весьма специфическое отношение к пространству, связывающие его с
реализацией ценности воли, т. е. с возможностью безответственного существования, постоянной возможности ухода от проблем в мифологическое допроблемное состояние» [5].
Тот же Г.П. Федотов на примере московского типа русского характера - «сплава северного великоросса с кочевым степняком» -развивает сущность русского концепта воли: «Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная не мыслима без уважения к чужой свободе; воля - всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран тоже есть вольное существо. Разбойник - это идеал московской воли, как Грозный - идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культе пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвения страсти, - разбойничества, бунта и тирании» [3].
Как видим, концепт воля в русской духовно-исторической традиции носит анти-личностный характер и имеет тенденцию к замещению понятия свобода и ее либеральных ценностей. Именно в контексте специфически русского понятия воля была воспринята народом и русская революция, что и было отражено в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Наличие огромного количества банд, самоуправство и самосуды в них, отрицающие ценность человеческой личности вообще, безудержная жестокость к побежденным - есть следствие воли для себя в отсутствии свободы для всех. Именно это понимание воли имел в виду Григорий Мелехов, когда говорил, что ее-то казакам достаточно, если дать больше - будут резать друг друга на улицах.
Однако не всё так печально в русской воле. Может быть, она и антиличностна, но не античеловечна. Григория Мелехова нельзя назвать свободным человеком, а вольным -можно. Дело здесь заключается в нравственной детерминированности воли, ее близости внутреннему убеждению человека, на котором базируется и русская правда. Убеждение же Мелехова, выработанное им в условиях
ограниченного пространства - маленького островка посреди Дона - гласит: «Плохая воля все-таки лучше хорошей тюрьмы. Знаете, как говорят в народе: крепка тюрьма, да черт ей рад» [6].
Характер Мелехова органичным образом вписывается в бескрайние степные просторы, он является их частью и порождением. «Казацкая слава и честь», которыми он так дорожит, невозможны без воли, поскольку «казацкая свобода» - лингвистический и духовный нонсенс. Реализация ценностей воли, как ни странно, может быть осуществлена только в коллективе, где необходима согласованность действий, порождающая взаимозависимость и ответственность. Мелехов часто изображается Шолоховым как всадник, вольно летящий по степи в окружении верящих в него людей, ответственность за судьбу которых он постоянно ощущает.
Внутренне одиночество для Григория смерти подобно, и оно совершенно ему не присуще. Мелехов почти не показывается писателем на фоне городских ландшафтов, которые в большей степени ассоциируются с понятием свободы. В городе нет воли, а значит меньше коллективизма, больше одиночества, меньше пространства, но больше безответственности.
Аксиология свободы не принимается и не понимается внутренним нравственным законом Григория. В знаменательном разговоре с Иваном Алексеевичем он прекрасное в глазах коммуниста понятие свободы толкует как самое негативное выражение и проявление русской воли:
«... - А власть твоя, - уж как хочешь - а поганая власть. Ты мне скажи прямо, и мы разговор кончим: чего она дает нам, казакам?
- .Свободу, права. Да ты погоди!.. Постой, ты чего-то...
- .Земли дает? Воли? Сравняет?.. Земли у нас - хоть заглонись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают. Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал? Казакам эта власть, окромя разору, ничего не дает! Мужичья власть, им она и нужна. Но нам генералы не нужны. Что коммунисты, что генералы - одно ярмо» (II, с. 126). Последние слова Григория точно отражают народное представление о воле и свободе. Воля всегда выражается через при-
частность человека к общине, через его при-нятость в ней. По оценке Мелехова, народ не принял большевиков в свой коллектив, и значит, прямо отвергает искусственно навязываемые ценности. Свобода связывается в народном сознании со слабостью, индивидуалистической отторгнутостью, самоволь-ничеством и самоуправством.
В русской воле, безусловно, присутствует сема отсутствия любых ограничений и запретов, но в то же время в ней есть стремление к их преодолению. Григорий всегда был против легкой расправы над людьми - беззащитными, пленными, безоружными. (I, с. 550-551).
Мелехов чрезвычайно органичен в ценностях воли, поскольку по слову Д.С. Лихачева: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная - это свобода, соединенная с простором, ничем не огражденным пространством.» [7].
Григорий Мелехов, являющийся в «Тихом Доне» носителем национального характера, всегда стремится к внутреннему взаимодействию с национальной бытийной средой, к духовной рефлексии на свершающиеся события, к осознанию своей личностной принадлежности к неписанному кодексу национального поведения, образу мыслей, поступкам, к этнической норме, эстетической традиции.
1. Нива Ж. Возвращение в Европу: Статьи о русской литературе. М., 1999. С. 17.
2. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999. С. 457.
3. Федотов Г.П. Судьба и грехи России: в 2 т. СПб., 1992. Т. 2. С. 283.
4. Цит. по: Замятин Д.Н. // География в шк. 1994. № 5. С. 29.
5. Ахиезер А. // Отечественные записки. 2002. № 6. С. 45.
6. Шолохов М.А. Тихий Дон: в 2 т. М., 1980. Т. I. С. 690. Далее в тексте статьи цит. это издание с указанием страниц и тома.
7. Лихачев Д.С. Заметки о русском. М., 1984. С. 26.
Поступила в редакцию 26.05 2005 г.
