CC BY
24
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 6
Г у р е в и ч А. М. Сокровенные смыслы. Статьи о Пушкине (1984-2011). М.: Совпадение, 2011. 208 с.
Книга известного пушкиниста и историка русской литературы А.М. Гуревича подытоживает его работы последних лет. Статьи, написанные с 1984 по 2011 г., объединяются понятием «сокровенные смыслы». Речь идет о таких произведениях Пушкина 1825-1834 гг., как «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Полтава», «Медный всадник», «Пиковая дама», «Сказка о золотом петушке».
Стремление ученых расшифровать «тайнопись» творчества Пушкина не раз оборачивалось подлинными научными открытиями. О присутствии таящегося в пушкинском произведении современного подтекста писала А. Ахматова, раскрыв намеки и аллюзии автобиографического характера в «Сказке о золотом петушке». В современной пушкинистике к традиции освоения глубинного смыслового пространства «Египетских ночей» обратился В.С. Непомнящий. Работа А.М. Гуревича открывает новые грани традиционной темы: «скрытые» в смысловом пространстве художественных произведений оригинальные социально-политические идеи. На этом пути у автора книги тоже немало именитых предшественников. Например, С. Франк считал Пушкина «величайшим русским политическим мыслителем XIX века», своего рода либеральным консерватором, чьи взгляды не совпадали с программами различных обществ, течений, движений XIX в.1
В открывающем работу концептуальном разделе «Мифология пушкинистики» названы основные мифы, ставшие препятствием к непредвзятому освоению темы: «артистический», в духе «чистого искусства», — о чистом художнике, чье творчество лишено значимого общественного содержания; религиозно-монархический — о поэте как стороннике самодержавия; полярный ему советский — о Пушкине как непримиримом враге самодержавия, пламенном революционере, единомышленнике декабристов. А.М. Гуревич, комментируя мифологизирующие тенденции, настойчиво выступает против упрощения, однолинейности, схематизма: «В этом мифологизме кроется драма непонимания, так как миф фиксирует одну грань явления за счет
1 См.: Франк С. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX — первая половина XX в. М., 1990. С. 398.
других. Нужно выявить их внутреннюю, глубинную связь и заложить основы синтеза» (с. 21).
Опираясь на работы Ап. Григорьева, П. Анненкова, С. Франка и Г. Федотова, исследователь так формулирует общественный идеал Пушкина: «Его привлекала государственность допетровской Руси, в судьбах которой важную роль играло старинное дворянство. К потомкам этих древних родов Пушкин относил самого себя и своих друзей-декабристов <...> Истинная аристократия, материально и политически независимая (в отличие от полностью зависимого от царской милости нового дворянства), призвана служить представительницей и защитницей народа перед лицом верховной власти. А ее постепенное уничтожение, все большая утрата ею политического значения (к чему приложили руку Романовы) чреваты социальной катастрофой — русским бунтом, "бессмысленным и беспощадным"» (с. 23-24).
Глубинные социально-политические смыслы, будучи «сокровенными», «потаенными», вместе с тем и обнаруживают себя в художественных текстах великого русского поэта. Поэтика пушкинских произведений, убежден А.М. Гуревич, — это «поэтика подразумеваний». Она предполагает наличие смысловых лейтмотивов, ключевых слов, понятий-интуиций, воспроизведение определенных типов сознания и нравственно-психологических комплексов — своего рода проводников «сокровенного». Убедиться в достоверности открытых подтекстов помогает соотнесенность художественных образов с высказываниями поэта «от первого лица» в публицистике, литературно-критических статьях, переписке, Дневнике 1833-1835 гг.
Пожалуй, самые яркие и полные неожиданных наблюдений страницы посвящены «Борису Годунову». От краткого обсуждения сказанного предшественниками А.М. Гуревич идет к формулировке нерешенных вопросов. О Борисе говорится как о типичном представителе «новой знати», стремящейся к власти любой ценой, в противовес истинному герою — «древнему русскому боярству», «исконному врагу самодержавного произвола» и в то же время его «жертве». Как далеко не случайное рассматривается и внимание поэта к «мятежному роду» Пушкиных и трем его представителям — Афанасию и Гавриле, боярину Рожнову. По воле поэта они произносят весьма значимые политические речи (о первостепенной значимости «мнения народного», например) и принимают самое активное участие в событиях Смуты. Исторические факты используются поэтом достаточно свободно вплоть до героизации Пушкиным своих предков, преувеличения знатности своего рода, занижения социального ста-
туса Годуновых, усиления деспотических черт в Борисе и наделения Самозванца «прямо-таки моцартовской легкостью» (с. 69).
Решительно уходя от упрощенного понимания и трактовки знаменитой трагедии, А.М. Гуревич находит в ней и «прямой вызов Романовым», продолжившим политику на ослабление старой аристократии. Гипотеза ученого об острозлободневном звучании трагедии получает свое подтверждение в сопоставлении «летописец Пимен — Александр Пушкин», основанном на уподоблении изгнанника политического монастырскому затворнику. К сожалению, в книге не оговорены границы этого сходства. Все-таки беспристрастие и объективность Пимена, каким он изображен в трагедии, отличны от пушкинского тяготения к злобе дня, на которой настаивает А.М. Гуревич.
Глубокий социально-политический символизм раскрывается и в разделе «Поэма без героев (К истолкованию "Медного всадника")». Загадочное соединение в Евгении нищеты и знатности видится ученому частью пушкинских размышлений о дальнейшей судьбе родовитого русского дворянства, его социальной деградации. Слово «негерои» указывает на символический характер главных действующих лиц, лишенных неповторимой индивидуальности и скрывающих в себе множество аллюзий: Евгений — Пушкин, Петр — Николай. Художественный текст поэмы и, в частности, жест Евгения «Ужо тебе, строитель чудотворный!» в интерпретации А.М. Гуревича соотносится с первично-жизненной реальностью: «Своего рода реализацией этой угрозы — дерзким вызовом царю и всему его окружению стала последняя дуэль Пушкина» (с. 128).
Существенно дополняют эту часть работы замечания, касающиеся полемики Пушкина с Мицкевичем. Если польский поэт в борьбе с тиранией в России возлагал надежды на помощь извне, то Пушкин считал разрешение конфликта внутренним делом страны, где должен быть восстановлен союз власти и старинного дворянства.
«Сказка о золотом петушке», по мысли А.М. Гуревича, во многом родственна «Медному всаднику». Здесь преломилась кульминация в конфликте поэта и царя. Обратившись к одной из самых загадочных линий повести — противостоянию мудреца и царя, автор показывает, что образ звездочета-скопца таит в себе политический подтекст, обозначая отверженную личность «мудреца-пророка, творящего возмездие злому царю» (с. 175).
Вместе с тем книга не дает ясного ответа на вопрос, какой же образ государственного устройства и политического правления виделся Пушкину оптимальным. Ясно, что поэт был противником самовластья, деспотизма, тирании, но во имя чего — монархии, конститу-
ционной монархии, республики? Каким виделся ему союз старинного родового боярства и царя в новых исторических условиях?
В книге неоднократно говорится об устойчивом интересе Пушкина к эпохам смуты и ее деятелям. Обратившись к «Полтаве», исследователь выделил в сюжете поэмы два разнокачественных бунта, вызывающих сложную авторскую оценку. Так, бунт Мазепы, еще одного представителя «новой знати», сурово осужден, а бунт Кочубея против Мазепы подается в ореоле сочувствия. Злободневный подтекст поэмы проявился в сходстве поведения Петра, поверившего Мазепе, и Николая I, казнившего декабристов и совершившего непростительную политическую ошибку.
Веками складывавшийся конфликт старинной аристократии и «новой знати» своеобразно преломился и в «Пиковой даме», где герои-аристократы (Томский, графиня) противостоят стихии своеволия и индивидуализма, безоглядному стремлению к возвышению и самоутверждению Германна.
В ходе своих рассуждений А.М. Гуревич упоминает еще один миф о Пушкине, истоком которого можно считать фрейдистские интеллектуальные и психологические увлечения. В русле этого подхода рассуждают об эротической семантике «Золотого петушка», особой символике «оскопленности» мудреца-звездочета. О новых мифах говорится и в приложении книге. Оно построена на полемике с теми, кто, во-первых, относит Пушкина к сторонникам абсолютной монархии (Л.М. Аринштейн, И.Ю. Юрьева), а во-вторых, с теми, кто игнорирует политический смысл произведений поэта (С.Г. Бочаров, И.З. Сурат). Получается, что с течением времени число мифов не уменьшается, и нередко мы все больше удаляемся от подлинного смысла пушкинского творчества. Значение рецензируемой книги определяется тем, что она содержит серьезнейший теоретический и методологический вопрос — как защитить литературоведение от мифов, мешающих непредвзятому изучению произведения?
Обращает на себя внимание и тот факт, что в заключительной части книги (с. 179) круг обозначенных мифов сужается до одного «православно-самодержавного», не без пристрастия истолкованного в духе «официальной народности». Разграничение православия как религии и самодержавия как одной из исторических форм правления напрашивается само собой. Заметим, однако, что ошибки сторонников «православно-самодержавного» мифа не в силах устранить факта личной религиозности поэта и его «пути к православию», феномен которого по-прежнему достоин исследовательского внимания. Соотношение религиозности и определенной общественно-политической
позиции также нуждаются в пристальном изучении и как никогда актуальны в наше время. Вызывает сомнения и намеченная в книге родословная «православно-самодержавного» мифа, у истоков которой почему-то находится Пушкинская речь Достоевского, а приверженцами являются философы и видные публицисты начала XX в., придерживавшиеся различных политических взглядов — П. Струве, И. Ильин и др. (с. 12-17)
Отмеченные недочеты ни в коей мере не снижают достоинств книги, где на каждой странице чувствуется испытанная временем любовь к уникальному миру пушкинского творчества. Отметим также, что в приложении автор развернуто полемизирует с новыми интерпретациями последней дуэльной истории и взаимоотношений с Дантесом. А.М. Гуревич аргументированно утверждает, что роман Дантеса и Натали также имел политическую подоплеку — месть «владык мира» строптивому поэту. В таком случае и дуэль выходит за рамки обыкновенного поединка: «... дуэль с Дантесом — больше, чем дуэль. Это поединок со светом, двором, властью, со всеми сплотившимися против него силами» (с. 200-201).
Новая книга А.М. Гуревича позволяет яснее увидеть в пушкинском творчестве не одну сокровищницу художественных ценностей, но и самобытную историческую и социально-политическую мысль, отличную от карамзинской, славянофильской, западнической, уваров-ской и многих других. Хорошо известные и, казалось бы, досконально изученные произведения полнее обнаруживают свою уникальность, злободневное звучание и немало новых загадок, требующих непредвзятых решений.
С.А. Мартьянова
Сведения об авторе: Мартьянова Светлана Алексеевна, канд. филол. наук, доцент, зав. кафедрой русской и зарубежной литературы Владимирского государственного университета им. А.Г. и Н.Г. Столетовых. E-mail: martyanova62@list.ru
