CC BY
0Границы времени в славянских говорах
Михаил Михайлович Кондратенко
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия Доцент, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник
ORCID: 0000-0002-8777-541X
Отдел диалектной лексикографии и лингвогеографии русского языка
Института лингвистических исследований РАН
199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., д. 9
Тел.: +7(910)976-18-42
E-mail: [email protected]
DOI: 10.31168/2658-3356.2024.16
Аннотация. Одна из актуальных задач лингвистики - выявление способов интерпретации времени, запечатленных в языке. Для настоящего исследования была поставлена цель - установить, существуют ли границы между сегментируемыми языком временными периодами: то есть границы между настоящим, прошлым и будущим, а также между временами года и суток, между различными периодами жизни человека.
Обозначения времени являются традиционным объектом лингвистического анализа, однако материалом, как правило, служат лексемы и устойчивые сочетания слов литературного языка. Поэтому была предпринята попытка изучения границ между отрезками времени на лексическом материале отдельных славянских диалектных микрозон.
В ходе исследования удалось установить, что в лексике народных говоров не фиксируются границы между настоящим, прошлым и будущим. На основании анализа диалектного материла также можно констатировать, что в народном сознании не существует установленных границ между временами года и суток. Одной из семантических сфер, в которой границы между отдельными периодами присутствуют, является время жизни человека. Таким образом, наличие или отсутствие границ времени соотносится с системой важных событий и явлений в жизни носителей диалекта. Эти события и явления чаще всего не имеют четко выраженных границ, что передается в лексике народных говоров.
Ключевые слова: славянская диалектология, принципы номинации, лексика, обозначающая время, семантические параллели
Ссылка для цитирования: Кондратенко М. М. Границы времени в славянских говорах // Культура славян и культура евреев: диалог, сходства, различия. 2024: Концепт границы в славянской и еврейской культурной традиции. С. 320-333. 001: 10.31168/2658-3356.2024.16
Понятие времени наряду с понятием пространства представляется одним из важнейших в системе восприятия мира человеком, а также в комплексе наук, связанных с изучением этого феномена. Большой интерес вызывает философская трактовка времени. Согласно И. Канту, время - это «форма внутреннего чувства, т.е. созерцания нас самих и нашего внутреннего состояния» [Кант 2015, 39-40]. Для Г. Рейхенбаха время представляется таким образом, как будто бы его поток, который упорядочивает события физического мира, протекает через человеческое сознание и вынуждает его приспосабливаться к этому порядку [Рейхенбах 1962, 11]. Таким образом, время, несмотря на различия в его интерпретации, -это глобальная категория, организующая, синтезирующая события мира, в котором находится человек, в единую систему. Г. Рейхенбах предполагает также исчисляемость времени и определяет два основных метода его измерения: подсчет периодических процессов и измерение пространственных расстояний, соответствующих определенным непериодическим процессам [Рейхенбах 1985, 135].
Для лингвистики в этом отношении необходим ответ на вопрос, каким образом время представлено в языковом выражении (в частности, в особенностях его номинации), а именно: обладают ли четкими границами временные периоды при субъективном характере их восприятия и исчисляемости, о которых писали философы?
Во временной последовательности наблюдаются те или иные периоды, определяемые различными видами деятельности человека и его наблюдениями за окружающим миром: например, в северозападных белорусских говорах: жтва(о) 'время уборки урожая' (жтва прыйшло; жтво наступае, у хаця тчога не робш) [СБГ 2, 150] или ават в северо-западных белорусских говорах 'овод' и 'летний период, когда оводы, слепни особенно кусают скотину' (у самы
ават авадш вельмi кусаюцца) [СБГ 1, 46]. Маркерами и границами таких периодов выступают особые даты народного календаря, обозначающие предел одного периода и наступление другого. В частности, такие даты передаются в ярославских говорах лексемами замолот, замолотки, замолотное 'первый день молотьбы, начало которого сопровождается званым обедом' [ЯОС 4, 86].
В связи с этим возникает вопрос о существовании иных границ, кроме календарных дат, разделяющих в сознании говорящих этапы их жизни и другие временные периоды. Человек пребывает в вечном «теперь». Поэтому необходимо установить, существует ли граница в восприятии, с одной стороны, актуального состояния (настоящего), с другой стороны - прошлого и будущего; существуют ли четко выраженные в языке (диалекте) границы между временами года, временами суток? Насколько эта сегментация времени соответствует тому членению времени и определению периодов, которое соответствует данным естественных и точных наук?
Для ответа на эти вопросы было проведено исследование одной из граней номинации времени, а именно: наличия границ между его периодами - на диалектном славянском материале. Полученные данные не представляют собой целостной картины восприятия отрезков времени и границ между ними тем или иным этносом или этнографической группой, поскольку речь носителей диалекта не складывается исключительно из диалектизмов. Тем не менее подобные наблюдения позволили отметить некоторые закономерности.
Проблема границ времени во многом осложняется тем, что существует множество народных магических текстов, передающих практику воздействия человека на время с помощью его компрессии или растягивания, изменяющих границы [Толстая 2010, 176-178].
Кроме того, человек воспринимает время как способное менять границы: в северо-западных белорусских говорах сцё(я)гцка 'показаться очень длинным, удлиниться' (сёт мне дзень сцёгса: думала вечар, а яшчэ тры часы; вам сцяглоса урэм'я) [СБГ 5; 47].
Одним из уже известных феноменов в обозначении времени является отсутствие ментальных границ в интерпретации понятий «всегда» и «никогда» (об этом см. [Белова 2023]). Так, в северо-западных белорусских говорах этими значениями обладает лексема
век: 'никогда' (я век не думала, што за яго пайду; цябе век т найдзш дома) и 'всегда, постоянно' (яму не прывыкаць, ён век крадзець) [СБГ 2, 520]. Реализация первого или второго значения зависит от наличия или отсутствия частицы «не»: при отрицании манифестируется значение 'никогда', без отрицания - 'всегда'. Оба употребления зафиксированы в одном диалектном микроузле, то есть относятся к одной микросистеме.
Даже формально определенный длительностью в сто лет период времени оказывается неопределенно-длительным: в северо-западных белорусских говорах в этой функции используется оборот сто гадоу (гдзе ж ён умираць будзщь - ён будзщь сто гадоу жыць) [СБГ 4, 439]. В данном случае числительное сто обозначает значительный по протяженности, воспринимаемый не рационально, а эмоционально период, не обязательно равный именно ста астрономическим годам, то есть не обладающий строго определенной длительностью и границами.
Неопределенность временных границ наблюдается и в других группах темпоральной лексики. Значение существительного пора непосредственно связано с трудовой деятельностью человека: между порам в севернорусских говорах обозначает период 'между утренней и послеобеденной работой' (я между порам самовар люблю) [СРГК 3, 213]. Период, когда информант делает перерыв в работе и его пределы нельзя точно стратифицировать, поскольку такая стратификация не представляется необходимой.
Некоторые грани оценочного восприятия времени раскрываются при анализе внутренней формы его обозначения. Так, в северозападных белорусских говорах короткий промежуток времени именуется стiх, при стiхамi 'иногда, временами' (стiхамi мте голова болт) [СБГ 4, 587]. Авторы «Этимологического словаря белорусского языка» в качестве наиболее вероятной версии предполагают происхождение этой лексемы как девербатива от сщхаць с развитием значения 'внезапная тишина' > 'неожиданность, момент' [ЭСБМ 13, 102]. Подобный принцип номинации кратковременного промежутка исключает возможность точного определения его длительности и границ.
В северо-западных белорусских говорах для обозначения минуты, краткого интервала времени используется лексема макулшка (не заснула ш на макулiнку) [СБГ 3, 17], обладающая, кроме того,
значениями с семантическим ядром 'нечто незначительное, малое'. Достаточно убедительной, согласно ЭСБМ, представляется связь с лексемой мак, которая обозначает в своих производных малое количество чего-либо, например, макава расшка 'совсем мало' [ЭСБМ 7, 176]. Сходный принцип номинации наблюдается в севернорусских говорах: во-первых, капина 'капля' (три капины пали, а так нет дождя), 'небольшое количество чего-нибудь' (дров-то ка-пину в печь положи) и, во-вторых, 'небольшой отрезок времени' (еще одна капина осталась работать) [СРГК 2, 325], а также пося-чок 'небольшой промежуток времени' (схожу к Машке да посижу иной раз посячок) и 'маленький пирожок с начинкой' (посячки-то к обеду толоконны, картофельны делали из ржаного теста) [СРГК 5, 106]. Метафорическая номинация, скрытое сравнение с физическим объектом, не обладающим четко выраженными пространственными параметрами, исключает и определенные временные параметры, такие как начало и конец.
Не существует также четко проведенных границ между настоящим, прошлым и будущим. Обычно во временной последовательности выделяются периоды, отражающие совпадение с моментом речи, следованием или предшествованием ему, определяемые как настоящее (происходящее в данный выбранный для исчисления период), прошлое (произошедшее ранее, до этого периода) и будущее (то, что должно произойти впоследствии).
Характерной особенностью восприятия времени, запечатленного в народных говорах, является отсутствие прерывности и декларируемой выше линейной последовательности между прошлым, настоящим и будущим. На всей славянской языковой территории распространены полисемичные лексемы, демонстрирующие, как в народном сознании прошлое переходит в настоящее, а из настоящего рождается будущее. Между прошлым, настоящим и будущим существует тесная связь, реализуемая в семантической сфере словарного состава и устойчивых выражений. В этом отношении особый интерес вызывают лексемы, семантика которых синтезирует в себе представление о времени как о едином «пространстве», фрагменты которого, скорее, дополняют друг друга, а не противопоставляются и, соответственно, не разграничиваются.
В севернорусских говорах у лексемы нынче выделяются значения 'сегодня' и 'недавно' (нынче - это у нас не сегодня, а недавно)
[СРГК 4, 56]. Лексемы лони и лонись в этом диалектном ареале имеют широкий спектр значений, дифференцирующих нахождение во времени от текущего момента, то есть настоящего, до прошлого: 'сейчас, теперь' (лони нету; в эти годы совсем мало рыжиков), 'раньше, прежде' (лонись-то плохо жили, а сейчас-то дивья жить), 'недавно' (я от лонись-то напугалась, когда хорек-то зорил), 'вчера' (лонись-то, вчерась значит, прошлый день) [СРГК 3, 146]. Вероятно, причина данного семантического феномена заключается в том, что и 'теперь', и 'недавно', и 'раньше' - это переживаемое или пережитое время, которое сливается в сознании говорящего, теряя границы.
Подобный синтез в обозначении времен в рамках значения одной лексемы является, по-видимому, ономасиологической константой: ее можно наблюдать и в немецком диалектном материале: в восточнофранконских говорах allweil 'всегда' и наряду с этим -'ныне, в настоящее время' [WMF 2000, 36], здесь мы видим абсолютизацию реально переживаемого времени до уровня всего временного «пространства».
Выделение четырех времен года, естественное для современного европейского человека, также не всегда опирается на четкие границы. Проявляется это не в последнюю очередь в том, что весна и осень именуются как производные от зимы и лета (например, роегШк 'конец весны, ее вторая половина' [Ramult 1893, 159], nozimk 'начало весны, ее первая половина' в кашубских говорах [Ramult 1893, 122]).
Кроме того, в славянских говорах номинации могут подвергаться переходные периоды, которые нельзя однозначно отнести к зиме или к весне: например, период между зимой и весной (в северозападных белорусских говорах - правесня 'время, предшествующее весне': корень -весн-, но значение связано с зимой) [СБГ 4, 67]. В северо-западных белорусских говорах выделяются разные фазы времен года, например, на згон 3iMbi 'исход, окончание зимы': на згон 3iMbi кутла, на згон зiмы басыя хадзл [СБГ 2, 293-294]; напрадвест 'период перед наступлением весны': напрадвест, калi вада вялкая, пускаюць дзерава па вадзе, то есть весна отсчитывается не от даты официального календаря, а относительно половодья [СБГ 3, 168].
В качестве источника семантической мотивации лексем с темпоральным значением можно отметить наблюдения за животным
миром: в севернорусских говорах: овадчина, оводница, оводовщина 'летнее время, обычно в июле, когда много оводов' (ну, овадцина нацалась, теперь скот бегать будет; как много оводов, так овадчина зовут), оводницы 'дневные часы, когда много оводов' (шли на сенокос по росе и до оводниц работали) [СРГК 4, 131], пармачное время 'изобилующее оводами' (пармачное время, жаркое, пармаки летают) [СРГК 4, 397].
При этом появление оводов является своеобразной вехой народного календаря: засеватель 'об оводе, появляющемся в период, когда надо начинать сев' (овод к обидни сходит, после Ильина дня умирают, потом засеватели, красный, крупный овод, - значит, сеять надо) [СРГК 2, 197]. Таким образом, в диалекте сегментируется важный для хозяйственной деятельности период времени года и суток, не имеющий точных границ. В качестве мотивационной основы может выступать также название другого насекомого: комар-щина 'период, когда очень много комаров' (вот время-то сейчас, самая комарщина). Примечательно, что обилие комаров предвещает урожайный год, это важная примета: пусть будетлетушко <...> комарно, хлеба нарастет и ягод [СРГК 2, 409]. Эта семантическая мотивация не является эксклюзивной славянской. В немецких си-лезских говорах зафиксирована лексема Fliegenmond 'месяц август' (буквально «месяц мух») [Мйгка 1963-1965, 323]).
Еще одним аспектом обозначений месяцев в говорах, характерным не только для славянского материала, является несовпадение или частичное совпадение промежутка времени, обозначаемого в качестве месяца, и месяца как периода в 30 (31) день. В славянской диалектной лексике зафиксированы такие наименования, отсутствующие в официальном календаре, как полуавгуст 'середина августа' (желудком заболела, в полууавгусте, замаялась) [СРГК 5, 62], полузима 'середина зимы, конец января' (полузима была холодная, а потом и тёплее стало), в том же значении полузимница, полузимь и полузимье [СРГК 5, 63], а также полулетница 'середина лета' (как середина лета - полулетница), полулето (полулето прошло уж, а тёпла сейгод и не было) [СРГК 5, 64]. Это семантическое явление представлено и на неславянском материале: долганское киШ^ак катак ката, обозначает вторую половину декабря (буквально «дни, связанные с Рождеством»), а не весь календарный месяц ^аеЬсдазЫ 2000, 297].
Не существует в народном сознании установленных границ между ночью и днем. В лексике славянских говоров наступление утра может быть мотивировано в названии как белым цветом (бело 'рассвет' в ярославских говорах), так и серым (шаранька в северо-западных белорусских). Это позволяет говорить о двух семантических архетипах: один раскрывает образ утра как наступление дня (светлого времени суток), другой - как окончание ночи.
Здесь стоит обратить внимание на обозначения утра, мотивированные тем же корнем, что и обозначения дня. Зафиксированное у лужичан выражение dodna в значении 'рано утром' [Muka 1, 179] содержит косвенное указание на промежуточный характер такого времени суток, как утро, и одновременно на более значимую роль дня. Аналогично в северо-западных белорусских говорах: додня 'на рассвете' (летам пасуць кароу додня) [СБГ 2, 78]; доднж 'рассвет' (увесь додтк малацiлi, увесь додтк матка прала) [СБГ 2, 77], надод-тк 'до рассвета» [СБГ 3, 179]; паддзень 'на рассвете' (за мухамi пад-дзень не адпачыняш) [СБГ 3, 305].
Каким же образом определяются границы окончания утра и начала дня? Важнейшим фактором здесь оказываются не астрономические часы, а периоды работы, приема пищи и некоторые другие аспекты хозяйственной деятельности людей.
В лексике ярославских говоров выделяются периоды утром, обозначаемые как белые; обычно это раннее утро: бело сущ. 'рассвет' [ЯОС 1, 49]; добела 'до рассвета' [ЯОС 4, 7]; забела 'в течение дня, до наступления темноты' [ЯОС 4, 53]; в польских говорах: do dnia bialego 'до восхода солнца' [Szadura 2017, 155]; в закарпатских говорах быа днина (вже быа днина) [Сабадош 2008, 413]; в болгарских говорах бело, забела, забелява [Koseska-Toszewa 1972, 69]. К таким номинациям следует отнести также лужицкое srjedz beleho dnja [Pfuhl 1866, 14], belodny 'светлым днем', belodn(j)e ' рассвет' [Pfuhl 1866, 12], bely dzen 'светлый день' [Pfuhl 1866, 13-14].
В северо-западных белорусских говорах присутствует «цветовая» мотивация утреннего времени серым цветом: шарая/шэрая гадзта, шаранька (шчэ шаранька), шараць (пара уставаць, ужо шарэе) [СБГ 5, 462]. Таким же образом обозначаются сумерки: шэ-рая гадзша, калi шшарэя, яшче агню не паляць, а ужо сцямнея [СБГ 5, 461]. Лексемы с подобной внутренней формой отмечены в польских говорах, например szarowka, szarota, szara godzina 'исчезнове-
ния дневного света вечером' [Szadura 2017, 160]; и в нижнелужицких: zen se seri 'светает' (буквально «день становится серым») [Muka 2, 630].
Нижней границей наступления утра может быть пение петуха: в петухи 'на рассвете' в ярославских говорах [ЯОС 2, 38]; в других севернорусских говорах вставать по петунам 'просыпаться очень рано' (надо было по петунам вставать) [СРГК 4, 493]; в северо-западных белорусских говорах да пеуня [СБГ 4, 127] с пояснением як пятух першы раз запяець - будуць малацщь [СБГ 2, 238]; в болгарских говорах - петлено време 'время перед рассветом' [Стойчев 1965, 234]; мотивация названия времени перехода ночи в раннее утро пением петухов представлена и в польских говорах - podkurek [Szadura 2017, 162], здесь стадии ночи и наступления утра могут интерпретироваться как последовательность пения петухов, то есть первое, второе и третье пение: pierwsze, drugie, trzecie pianie [Szadura 2017, 162]; аналогично в северо-западных белорусских говорах: первыя петухi - рано, другiя - папожжа, трещя пятухi - пад дзень [СБГ 4, 225].
В говорах наблюдается градация вечернего времени: так, в ярославских говорах наступление вечера, его начало обозначается как скупые сумерки [ЯОС 9, 43]; а его окончание, то есть 'до позднего вечера' - до потух зари, до потухи [ЯОС 4, 7]; 'время поздно вечером' (после возвращения скота с пастбища) - после скотины [ЯОС 8, 71].
Понятие вечера не является абсолютным. В севернорусских говорах манифестация семемы 'поздно вечером, к ночи' осуществляется за счет указания на следующее время суток - ночь: обночком, обночьем 'поздно вечером, к ночи' (может быть, сама обночком приедет: чует, что калитки будут печь; я обночьем приду домой) [СРГК 4, 95]; вночесь 'вечером' (они вночесь-та на автобусе приехали) [СРГК 1, 208].
Таким образом, выделение четырех времен суток не передает интерпретацию этих периодов и их границ, которую демонстрирует диалектная лексика.
В славянских говорах семантической сферой, устанавливающей более четкие границы между периодами, является время жизни человека. Подобной границей может выступать дата крещения: ло-патник 'новорожденный ребенок до крещения' в севернорусских говорах Карелии [СРГК 3, 148].
Но и здесь границы времени испытывают определенные метаморфозы. Граница времени жизни может отсчитываться от Рождества Христова: от рождения господня 'за всю жизнь' (от рождения господня не особо грамотен, щетыре класса от рождения господня) [СРГК 5, 550].
Определенная метрическая система в лексике с темпоральным значением все-таки существует: в закарпатских говорах фиксируется своеобразное пространственное членение весны и выделение в нем центра: два тыжнЧ до Йур'а, два тыжнЧ по Йур'у - ото была сама щентра весны (при наличии собственно пространственной характеристики: ото была центра села) [Сабадош 2008, 407]. По-видимому, в восприятии времени можно констатировать аналогию с восприятием пространства, в частности его начала и конца. Так, в севернорусских говорах лексема край обозначает как начало, так и конец, то есть передает собирательный образ границы: 'конец, предел чего-нибудь' (уж ночи край, придет край жизни скоро) и 'начало чего-нибудь' (кино с краю не видела, дак не знаю, про что) [СРГК 3, 7].
Во временном «пространстве» существуют границы (межи) определенных жизненных циклов, за которые человек заходит, перемещаясь в другое состояние, например из бытия в небытие: в северо-западных белорусских говорах за восьмую дзесятку зашла { памёрла [СБГ 2, 212-213].
В бойковских говорах выделяется такой период, как шестьдесят прожитых лет: копа (по кот - i вже по хлот) с основным значением 'связанные вместе шестьдесят горстей (жмень) тертого льна', а также 'сложенные в виде креста для просушки пятнадцать снопов' и 'большое количество чего-нибудь' [Матив 2013, 232]. Аналогичный срок жизни манифестируется в северо-западных белорусских говорах (с пометой «ирон.»): капа 'возраст, равный шестидесяти годам' (мне ш зарас капа) при основном значении 'старая единица счета, равная шестидесяти' (у капе шэсдзисят кулёу лёну). Наряду с существительным капа 'возраст шестьдесят лет' в том же районе зафиксирован глагол капаваць 'быть шестидесятилетним, прожить шестьдесят лет': ужо, мабыць, я капавала, як да Дзвнска хадзыа [СБГ 2, 402].
Существуют определенные периоды времени и его границы, маркирующие стадии развития человека: в севернорусских говорах
грудной ребенок называется пелюшина (пелюшина - который не ходит, маленьких так величают) [СРГК 4, 423]. В северо-западных белорусских говорах 'ребенок, которого носят на руках' - ручтк (ён ручтк вялт) [СБГ 4, 320].
Ребенок в возрасте до двенадцати-тринадцати лет - пашонок (пашонки - это совсем дети, а хорики - это кто постарше, но еще не большие; усы, однако, есть; хорики играют, а пашонки смотрят) [СРГК 4, 418]; лопарь, лопатник 'новорожденный ребенок до наречения имени, до крещения' (когда ребенок родится, матка да батька пока имя не дадут, лопарь да лопарка называют; лопатник, пока не крещен ребенок, называется), лопка, лопень, другое значение лексемы лопка - 'женщина народа саами' [СРГК 3, 147-148].
Таким образом, в сознании носителей славянских диалектов границы между временными периодами отличаются своеобразной трактовкой, выражающейся в особенностях их языковой сегментации и семантической мотивации наименований. Чаще всего основой для выделения периодов и определения их границ является не официальный календарь и не периодизация, основанная на данных естественных и точных наук, а система значимых событий, явлений в материальной и духовной жизни людей. Эти события и явления не стратифицируются с большой точностью во временной последовательности и цикличности и чаще всего не имеют четко выраженных границ.
Литература и источники
Белова 2023 - Белова О. В. «Формулы времени» в восточнославянских этиологических легендах: лексика и языковые клише // Славяноведение. 2023. № 2. С. 19-30. Кант 2015 - Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо, 2015. 880 с. Матпв 2013 - Матив М. Д. Словник говiрок центрально! Бойювщини.
Кшв; Омферополь: Ната, 2013. 602 с. Рейхенбах 1962 - Рейхенбах Г. Направление времени. М.: Издательство
иностранной литературы, 1962. 395 с. Рейхенбах 1985 - Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. М.:
Прогресс, 1985. 344 с. Сабадош 2008 - Сабадош I. В. Словник закарпатсько! говiрки села Сокир-ниця Хустського району. Ужгород: Лiра, 2008. 480 с.
СБГ - Слоушк беларусюх гаворак пауночна-заходняй Беларуа i яе па-гран1чча: в 5 т. Мшск: Вышэйшая школа, 1981-1986.
СРГК - Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 вып. / гл. ред. А. С. Герд. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1994-2005.
Стойчев 1965 - Стойчев Т. Родопски речник. Българска диалектология. Проучвания и материали. Кн. 2. София: Институт за български език БАН, 1965. С. 119-314.
Толстая 2010 - Толстая С. М. Семантические категории языка культуры. Очерки по славянской этнолингвистике. М.: Книжный дом «ЛИБРО-КОМ», 2010. 368 с.
ЭСБМ - Этымалапчны слоушк беларускай мовы. Т. 1-14. Мшск: Белару-ская навука, 1978-2017.
ЯОС - Ярославский областной словарь: в 10 т. Ярославль: Издательство ЯГПУ им. К. Д. Ушинского, 1981-1991.
Koseska-Toszewa 1972 - Koseska-Toszewa V. Bulgarskie slownictwo meteoro-logiczne na tle ogolnoslowianskim. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk: Zaklad Narodowy im. Ossolinskich, 1972. 131 s.
Mitzka 1963-1965 - Mitzka W. Schlesisches Wörterbuch. B. I-III. Berlin: De Gruyter, 1963-1965.
Muka - Muka A. Slownik dolnoserbskeje recy a jeje narecow. Вып. I. Петроград, 1921. Вып. II, III. Praha, 1928.
Pfuhl 1866 - Pfuhl C. T. Lausitzisch Wendisches Wörterbuch. Budysin: Macica Serbska, 1866. 1210 s.
Ramult 1893 - Ramult S. Slownik j^zyka pomorskiego czyli kaszubskiego. Krakow: Akademia Umiej^tnosci, 1893. 298 s.
Stachowski 2000 - Stachowski M. Dolganische Monatsnamen // Central Asiatic Journal / ed. by G. Stary. 2000. 44/2. S. 293-300.
Szadura 2017 - Szadura J. Czas jako kategoria jezykowo-kulturowa w polszczyznie. Lublin: Wydawnictwo Uniwersytetu Marii Curie-Sklodows-kiej, 2017. 438 s.
WMF 2000 - Wörterbuch von Mittelfranken. Eine Bestandsaufnahme aus den Erhebungen des Sprachatlas von Mittelfranken. Würzburg: Königshau-sen&Neumann, 2000. 218 s.
The Boundaries of Time in the Slavic Dialects Mikhail Kondratenko
Institute of Linguistic Studies, Russian Academy
of Sciences, St. Petersburg, Russia
PhD in Philology, Senior Researcher Fellow
ORCID: 0000-0002-8777-541X
Department of Dialect Lexicography and Linguistic Geography
of the Russian language, Institute of Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences
199053, St. Petersburg, Tuchkov per., 9
Tel.: +7 (910) 976-18-42
E-mail: [email protected]
DOI: 10.31168/2658-3356.2024.16
Abstract. One of the pressing issues in linguistics is understanding how time is represented in language. This study aims to explore whether distinct temporal boundaries exist across different languages, specifically between the present, past, and future, as well as between seasons, times of day, and various life stages. While time indicators have traditionally been a focus of linguistic analysis, previous research has primarily examined lexemes and fixed expressions from literary language. In this study, we attempted to investigate the boundaries between temporal segments using the lexical-semantic material from individual Slavic dialect microzones. As a result of the study, it was found that the boundaries between the present, past, and future do not exist in the vocabulary of folk speech. Additionally, our analysis of dialectal material reveals that there are no well-defined boundaries between seasons and times of day in popular consciousness. However, one semantic area where boundaries do exist is in the context of the human lifespan. The presence or absence of temporal boundaries correlates with significant events and phenomena in the lives of dialect speakers. These events and phenomena are most often not clearly delineated, which is conveyed in the vocabulary of folk speech.
Keywords: Slavic dialectology, principles of nomination, designation of time periods, semantic parallels
Reference for citation: Kondratenko, M. M., 2024, Granitsy vreme-ni v slavianskikh govorakh [The Boundaries of Time in the Slavic Dialects]. Kul'tura Slavan i Kul'tura Evreev: Dialog, Shodstva, Razlicia [Slavic & Jewish Cultures: Dialogue, Similarities, Differences], 320-333. DOI: 10.31168/26583356.2024.16
References
Belova, O. V., 2023. "Formuly vremeni" v vostochnoslavianskikh etiologicheski-kh legendakh: leksika i yazykovye klishe ["Formulas of Time" in East Slavic Etiological legends: vocabulary and language cliches]. Slavianovedenie, 2, 19-30.
Koseska-Toszewa, V., 1972, Bulgarskie slownictwo meteorologiczne na tle ogolnoslowianskim [Bulgarian Meteorological vocabulary on the general Slavic background]. Wroclaw, Warszawa, Krakow, Gdansk, Zaklad Narodowy im. Ossolinskich, 131.
Stachowski, M., 2000, Dolganische Monatsnamen [Dolgan month names]. Central Asiatic Journal, G. Stary (ed.), 44/2, 293-300.
Szadura, J., 2017, Czas jako kategoria jezykowo-kulturowa w polszczyznie [Time as a linguistic and cultural category in Polish]. Lublin, Wydawnictwo Uni-wersytetu Marii Curie-Sklodowskiej, 438.
Tolstaya, S. M., 2010, Semanticheskie kategorii iazyka kul'tury. Ocherki po slavi-anskoi etnolingvistike [Semantic categories of the cultural language. Essays on Slavic ethnolinguistics]. Moscow, Izdatel'stvo Knizhnyi dom «LIBRO-KOM», 368.
