CC BY
221
циям. Количество жалоб в Конституционный Суд РФ растет с каждым годом.
В связи с этим мы считаем, что идеальная модель НК страны обязательно должна содержать отдельную главу, детально регламентирующую основания и порядок компенсация ущерба, причиненного физическим и юридическим лицам в результате неправомерных действий (бездействия) фискальных органов и их должностных лиц.
Таким образом, идеальная модель НК РФ должна всесторонне воспроизводить общие принципы права, адекватно отражать правовую действительность (под которой мы понимаем сложившиеся в обществе представления о мере свободы, справедливости, равенства и ответственности), закреплять гармоничное соотношение публичных и частных интересов.
На наш взгляд, идеальная модель НК характеризуется:
- четким законодательным закреплением социальной и нравственной направленности кодифицированного налогового закона (создание условий для всестороннего развития личности),
- оптимальным сочетанием таких правовых средств, как правовые дозволения и правовые запреты, правовые стимулы и правовые ограничения, правовые поощрения и правовые наказания, распространяющих свою юридическую силу в равной мере как на государство в лице компетентных государственных органов, так и на налогоплательщиков (иных подчиненных субъектов),
УДК 343.32
- научной разработанностью (что находит выражение, в частности, в повышении роли налоговой доктрины, внедрении практики разработки теоретических моделей взимания налогов),
- системной взаимосвязью с иными источниками права,
- легитимностью (поддержка со стороны большинства населения, признание необходимости принятия данного налогового закона, признание справедливости его положений),
- высоким технико-юридическим качеством содержащихся норм, отсутствием отсылочных норм,
- простыми механизмами реализации, позволяющими Налоговому кодексу действовать достаточно длительное время,
- предсказуемостью законодателя, обеспечивающей необходимую динамику развития налоговых правоотношений.
Литература
1. Мы исходим из разграничения права и закона, возможности существования как правовых, так и неправовых нормативных актов.
2. Законодательная техника: Научно-практическое пособие. М., 2000.
3. Проблемы юридической техники: Сборник статей / Под ред. доктора юридических наук, профессора, академика РАЕН и ПАНИ, заслуженного деятеля науки РФ В.М.Баранова. Н.Новгород, 2000.
4. Законодательная техника: Научно-практическое пособие. М., 2000.
Краковский К.П.
Доцент Южного федерального университета, к.ю.н.
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ (К ВОПРОСУ О ПОНЯТИЯХ)
Статья посвящена разграничению и историко-правовому анализу содержания категорий «государственные преступления» и «политические преступления» применительно к уголовно-правовой теории и правоприменительной практике в России в конце 19-начале 20 вв.
The article is devoted to the separation and to historical and legal analysis of the essence of the following categories "State crimes" and "Political crimes", relating to the criminal legal theory and to law-applying practice in Russia at the end of 19th-beginning of 20th centuries.
Ключевые слова: государственные преступления, политические преступления, политические процессы, политическая юстиция.
Key words: state crimes, political crimes, political trials, political justice.
Предметом данной статьи является определение понятий «государственные преступления» и «политические преступления» применительно к законодательству и правоприменительной практике в царской России во второй половине XIX - начале XX вв. [1].
Традицией русского юридического языка, берущей свое начало от Уложения 1649г. и Артикула Воинского 1715 г., было использование для обозначения особо тяжких преступлений против государства терминов, производных от титула монарха: «О государьской чести и как его государьское здоровье оберегать» (гл. 2 СУ), ряд преступлений против «его величества» (арт. 19-20 АВ). К этому же ряду основополагающих актов следует отнести указ Петра I от 25 января 1715 г., определивший порядок доносов [2], а также указ Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 г.[3].
Соборному Уложению принадлежит и первая классификация подобного рода деликтов, по сути сохранившаяся до начала XX в. Уложение устанавливало три вида деяний такого рода: 1) посягательства на личность государя (гл. 3); 2) бунт как посягательство на государство «изнутри» (гл. 2, ст. 2, 18) и 3) измену как посягательство на государство в его отношениях с другими государствами (гл. 2, ст. 2; гл. 7, ст. 20).
При Петре I этот перечень был лишь дополнен еще одним составом - «оскорблением царя словами» (Артикул Воинский и Морской устав, попавшие в Свод Законов 1832 г. [т. 15, кн. 1]).
В дальнейшем в уголовном законодательстве был закреплен термин «государственные преступления» (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., раздел третий «О преступлениях государственных»: гл. 1 «О преступлениях против Священной особы...» и гл. 2 «О бунте против власти верховной и о государственной измене»). Таким образом, закон провел четкий водораздел между государственными и общеуголовными преступлениями.
Уголовное уложение 1903г. не сохранило термин «государственные преступления», но оставило по сути нетронутым классификацию этих преступлений: «бунт» [4], «измена» [5], и лишь дополнила их новым понятием - «смута» [6], отвечающим новым реалиям политической борьбы. К деяниям, подпадающим под родовое понятие «смута», были отнесены те, что, по мнению законодателя, «лишь колеблют государственное бытие», в отличие от «бунта» и «измены», которые «разрушают или пытаются разрушить бытие государства» [7, с. 129].
Именно такого рода «смутные» деяния можно назвать «политическими преступлениями в строгом смысле слова» (ст. 121, 126, 128, п. 1 и 2; ст. 129, п. 1 и 2; ст. 130, ст. 132 Уголовного уложения).
Не использование Уголовным Уложением относительно четкого понятия «государственные преступления» создало некоторую путаницу в определении границ данного вида деяний, усугубило возникшую в середине XIX в. проблему широкого толкования термина «государственные преступления» в разнообразных законодательных и административных актах, особенно в международных трактатах.
Дело в том, что революционные реалии конца ХУШ - первой половины XIX вв. в Европе, Америке, да и в известном смысле в России, привели к появлению новелл в юридическом языке. В юридической литературе (прежде всего, уголовно-правовой и международно-правовой, а затем и в юридической публицистике) все чаще стал использоваться термин «политические преступления». Утверждение его в качестве «заменителя» традиционного криминологического термина «государственные преступления» имело причиной и резкое возрастание в России в пореформенный период числа процессов о государственных преступлениях, совершенных представителями народнической оппозиции.
Иными словами, термин «политические преступления» стал, на наш взгляд, актуализацией (модернизацией) термина «государственные преступления». К «традиционным» русским бунтовщикам и изменникам (государственные преступники) добавились «убежденные» борцы за общее благо, преследуемые реакцией (политические преступники).
Разница между государственными и политическими преступлениями хорошо просматривается в сфере международных отношений при решении вопроса о выдаче преступников. Кстати, этот вопрос приобрел особое значение примерно с 30-х годов XIX в., когда «политические преступники» из стран с менее демократичным режимом (напр., Россия) потянулись в эмиграцию в страны с конституционным порядком, более терпимые к политическому плюрализму (напр., Англия, Швейцария, США).
Парадокс состоял в следующем: с одной стороны, европейские государства были солидарны в борьбе с деяниями, посягающими на правопорядок как одно из достижений культурного общества. Но, с другой стороны, международное право исключало выдачу политических преступников.
Известный русский криминалист Н.С. Таган-цев объяснил это следующими обстоятельствами:
1) относительный характер политических преступлений по месту и времени: «в них не заключается абсолютной преступности, служащей основанием международной уголовной охраны»; 2) совершение их не ради каких-либо исключительных мотивов, а во имя общего дела [8, с. 354].
Иными словами, государственная власть, которая подвергала у себя совершивших государственные преступления тяжкой каре, в международных договорах отказывалась от выдачи политических преступников [9].
Рост классовой борьбы в обществе, массовые выступления против существующей государственной власти показали, что вопрос о политических преступлениях должен быть предметом международного обсуждения. Имели место острые дискуссии на съездах юристов Германии и Швейцарии, на Оксфордском съезде института международного права в 1880г.
Выявились различные трактовки политических преступлений. Так, профессор Берлинского университета Ф. Лист, выступая на 14-м съезде германских юристов в 1894г., сказал: «Политические преступления как суть непредсказуемые деяния, направленные против политических прав индивидов или совокупности индивидов» [10, с. 59-60].
Русский профессор-международник Ф.Ф. Мар-тенс в своей работе «Современное международное право цивилизованных народов» подчеркнул, что вообще еще никто не определил точным и бесспорным образом, что такое политическое преступление [11, с. 414].
Вслед за ним Гольцендорф отметил: «Вполне справедливым судьей над политическим преступлением является история, а не ученые или выбранные из народа присяжные. Всякая партия как таковая уже пристрастна и вследствие этого расположена к злоупотреблениям силой по отношению к своим политическим противникам» [12, с. 53].
В вопросе о вычленении политических преступлений из общеуголовных существенное значение имеет определение того, что важнее - мотивы действий или объект посягательства. Так, профессора Венского университета Вальберг и Глазев считали, что политическим преступлением может быть такое преступление, которое по самой природе своего специфического свойства покоится на политических мотивах [13].
Юристы-международники Гаус и Ф. Лист, напротив, полагали, что под политическими преступлениями необходимо подразумевать деяния, посягающие исключительно на политический порядок,
а также на главу государства и политические права граждан [14].
На рубеже Х1Х-ХХ вв. делались попытки выделить новые свойства, характеризующие политическую преступность: а) наличие посягательства на главу государства и его внутреннюю и внешнюю безопасность; б) деяния, направленные против государственного устройства и против суверенной власти; в) посягательства, нарушающие порядок, установленный основными государственными органами, компетенцию властей, пределы власти каждого гражданина, права и обязанности отсюда вытекающие [15].
Законодательные экзерциции начала ХХ в. в России (Уголовное Уложение 1903г.) не только не внесли полной ясности в терминологию, но добавили путаницы. Приводим образец подобного рода юридического недоразумения. Во «всеподданнейшем» отчете по Государственному совету за сессию 1903-1904гг. можно прочитать следующее: «Чрезмерная суровость нашего Уголовного кодекса в системе наказуемости государственных преступлений и излишняя централизация судопроизводства по этого рода делам, замедлявшая их рассмотрение, имели ближайшим последствием направление большей части дел о политических преступлениях к административному порядку их разрешения. Обстоятельство это.. .создавало внесудебный порядок решения важнейших уголовных дел, не давало заподозренным достаточных гарантий в правильной постановке обвинений и возлагало на министров тяжелую нравственную ответственность» [16, с. 5-6].
Всего два предложения содержат три (!) разных термина (они выделены нами. - К.К.), характеризующих один и тот же предмет.
Несмотря на то, что в уголовном законодательстве термина «политическое преступление» не существовало и использовался термин «преступные деяния государственные», термин «политические преступления» широко применялся в документах МВД (там даже был организован политический отдел, занимавшийся подобного рода делами). В Главном военно-судном управлении Военного министерства была создана надзорная инстанция за производством дел о государственных преступлениях в военных судах - 5-е (политическое) отделение.
Между тем официальная судебная статистика, которая велась Министерством юстиции и учитывала рассмотрение в судах соответствующих категорий дел, использовала термин «государственные преступления».
Вопрос об использовании в юридическом языке понятий «государственное» или «политическое» преступление представляет отнюдь не только терминологическое значение. Немало копий было сломано специалистами права и истории, обращавшимся к общей проблеме судебных форм борьбы правящего режима с его самыми опасными врагами, действия которых квалифицировались именно как государственное или политическое преступление.
Русская наука уголовного права второй половины XIX - начала XX вв. исходила преимущественно из трактовки государственных преступлений как составов, закрепленных в уголовном законодательстве (соответствующие главы Уложения о наказаниях 1845г. и Уголовного Уложения 1903г.), в основе отнесения которых к данному виду лежал объект посягательства. А политические преступления рассматривались как результат научной систематизации, в основе которой лежал политический мотив действий как основание отнесения их к данной группе [17].
Под политическими преступлениями понимались деяния, объект которых - публичные государственные права. Государственные же преступления стали рассматриваться как один из видов политических преступлений, составляя деяния, в узком смысле, посягающие на государство, как целое, на его бытие, как данного политического организма, на его внутреннее или внешнее существование.
Если в сфере общей уголовной репрессии государство выступало на охрану гражданского быта, то в преследовании политических вообще и государственных преступлений, в частности, оно защищало интересы собственного существования [18, с. 207].
Очень точно эту существенную черту охарактеризовал Г.Г. Тельберг, сторонник «широкого понятия политических преступлений», автор одного из фундаментальных исследований по истории политических процессов в России. Он, в частности, писал: «Политические преступления, направлены ли они против целости государства и внешней его безопасности или на внутреннюю смуту и внутренний переворот, во всех этих случаях затрагивают близко и непосредственно интересы лиц, правящих государством, их безопасность и власть и напрягают в них энергию и потребность самозащиты. Это свойство политических преступлений проявляется при всякой организации государства; но там, где организация эта построена на началах абсолютизма, там каждое политическое преступление воспринимается последним, как личное посягательство про-
тив него, против его особы и прав, ему принадлежащих [19, с. 1].
К этой борьбе примешивается чувство личной мести со стороны самодержца. Таким образом, борьба с политическими преступлениями ведется всем напряжением самозащиты и со всей страстностью оскорбленной чести. Под сильным воздействием этих двух факторов у органов государственной власти складывается неукротимое стремление в преследовании политических преступлений избавиться от сложных судебных форм или, по крайней мере, упростить их изгнанием таких институтов, в которых заключаются гарантии для обвиняемых, которыми контролируется степень справедливости приговора, степень основательности и добросовестности обвинения [19, с. 2].
Профессор П.П. Пусторослев рекомендовал не применять термин «политические преступления» по отношению к «государственным преступлениям», так как термин «политическое преступление имеет несколько различных значений и легко может привести к недоразумениям», ибо политическими иногда называли посягательства на интересы частных лиц, когда они совершались с целью благоприятствования государственным преступлениям» [20, с. 153].
Наиболее полно два подхода к анализу одного и того же феномена были представлены на общем собрании Русской группы Международного союза криминалистов в Москве 4-7 января 1909 г. в докладах Н.Н. Полянского и И.С. Урысона [21].
Известные адвокаты П.Н. Малянтович и Н.К. Муравьев в своем практическом комментарии использовали необычное сочетание терминов «политические и общественные преступления», хотя собранные ими официальные акты были посвящены государственным преступлениям [22].
В советский период исследование названной проблемы сопровождалось более широким использованием терминов именно «политические преступления» и «политические процессы» (в отличие от государственных преступлений и соответствующих процессов), ибо эта тема стала рассматриваться в качестве составной части общей и чрезвычайно важной проблемы - истории классовой борьбы как борьбы политической. Уголовно-догматические исследования царского уголовного законодательства сошли, в свою очередь, «на нет».
Одной из первых серьезных работ советского периода, посвященных осмыслению судебной формы борьбы с политической оппозицией в дореволюционной России, явилась статья А.Л. Слухоцкого, опубликованная в 1926г. В ней термин «государ-
ственное преступление» используется применительно к событиям до 1864г. Для последующего периода (1864-1917гг.) он применяет термин «политическое преступление» и, соответственно, «политические процессы» [23, с. 247-286].
Этот же подход использовали составители указателя «Политические процессы в России» (издание Всесоюзного общества политкаторжан, под ред. М. Гольдмана, М., 1932), а в дальнейшем развили Н.Н. Полянский [24] и М.Н. Гернет [25].
Новую попытку дать определение термину «политическое преступление» предпринял Н.Т. Медведь в 1967 г. По его мнению, к политическим «следует относить процессы, на которых рассматривались дела о действиях, направленных прямо или косвенно на уничтожение, подрыв, ослабление, изменение существующего строя или образа правления» [26]. Эту точку зрения разделяли и крупный историк политических процессов в России, профессор Н.А. Троицкий [27, с. 6], историк-источниковед Е.П. Бровцинова [28]. Соглашаясь с этим определением, историк Ю.П. Господарик лишь считал необходимым лишь добавить: «. государственного и общественного строя» [29, с. 20].
Тот факт, что данное определение фактически воспроизводит определение понятия государственного преступления, данное в современной ему (Н.Т. Медведь) литературе [30], может быть объяснен, на наш взгляд, тем обстоятельством, что сам Н.Т. Медведь, а также Н.А. Троицкий, Е.П. Бровцинова и Ю.П. Господарик являются профессиональными историками, а не юристами («неюристам» свойственно иногда несколько «неформальное» отношение к чисто юридическим определениям).
При составлении этого определения вышеуказанные авторы в качестве критерия отнесения преступлений к политическим использовали объект посягательства, т.е. тот критерий, согласно которому и составлялась система Уголовного Уложения. Однако при таком подходе представляется затруднительным не только отграничение государственных преступлений от политических, но и установление самого круга политических дел, его пределов.
В своей более поздней монографии («Адвокатура в России и политические процессы 1866-1904 гг.», Тула, 2000) Н.А. Троицкий, по-прежнему соглашаясь с Н.Т. Медведем, указывает, что он несколько расширяет понятие политическое преступление за счет таких дел, где, в частности, не было посягательств на самый образ правления, но имели место сопротивление властям и даже требования отдельных законодательных перемен (напр., Морозовская стачка) [31, с. 22-23].
Близка к высказанному позиция историка права А.Н. Ярмыша, писавшего: «Применяемое понятие «политическое преступление» (дела) представляется более широким, чем государственные преступления. Совершенно очевидно, что, помимо указанных в законе, еще весьма многие уголовные правонарушения могли носить в реальной жизни политический характер, в частности, преступления против порядка управления. Кроме того, некоторые преступления против собственности, напр., дела об экспроприациях по политическим мотивам, о порче фабричных машин во время выступлений рабочих, об уничтожении помещичьего имущества во время аграрных беспорядков могут быть отнесены к категории политических [32, с. 224].
Впрочем, полагаю, что не следует пенять историкам, не имеющим базового юридического образования и позволяющим себе иногда вольно обращаться с терминами, если сами маститые законодатели позволяли себе «вольности», и между учеными-юристами, т.е. профессионалами, не было единства мнений.
Нам представляется, что при выработке понятий «государственное преступление» и «политическое преступление» и установлении соотношения между ними, следует иметь в виду следующие три обстоятельства:
1. Необходимо учитывать, к какой исторической эпохе относится определяемое явление. В разные исторические эпохи оно могло иметь различное содержание и, соответственно, различное наименование в юридическом языке.
2. Следует принимать во внимание сложившуюся правоприменительную (прежде всего, судебную) практику относительно исследуемой категории преступлений.
3. Нужно выработать общие критерии для определения данной категории преступлений.
Для трактовки преступления как «государственного» применительно к интересующему нас периоду (1864 г. - февраль 1917 г.) следует использовать формально-юридический критерий: закрепление его в уголовном законе на основе выделения специального объекта посягательства (напр., гл. 3-5 Уголовного Уложения 1903 г.).
Для трактовки «политического преступления» следует использовать в качестве критерия не только объект посягательства, но и субъективную сторону состава, в частности, мотив совершения преступления. Именно выяснение того, что двигало человеком при совершении преступления - политические убеждения или корысть, месть, ревность и т.д. и
должно ставиться во главу угла при квалификации преступления как политического.
При этом сам объект посягательства утрачивает свое доминирующее значение. Такой подход представляется более убедительным при объяснении того, почему понятие «политические преступления» по объему гораздо шире понятия «государственные преступления», ибо политические преступления могут включать в себя и другие (негосударственные) объекты посягательства.
Соотношение государственных и политических преступлений можно выразить следующей таблицей.
Государственные преступления,
не являющиеся политическими
Н а п р . , шпионаж (ст. 108-119 УУ); оскорбление императора (ст. 103 УУ)
Государственные
преступления, являющиеся одновременно политическими
Н а п р . , создание преступного сообщества для изменения образа правления (ст.102 УУ) или общественного строя (126 УУ), противоправительственная пропаганда (129-133 УУ)
Политические
преступления,
не являющиеся
государственными
Напр., преступления против порядка управления: аграрные беспорядки, стачки рабочих и т.п. (ст. 269-1 Улож. о нак.); «литературные процессы» (нарушения правил о печати)
Подводя итоги, можно сказать, что политическим преступлением следует считать противоправное деяние, направленное прямо или косвенно на уничтожение, подрыв, ослабление, изменение существующего общественного строя или формы правления, отдельных государственных или общественных институтов, совершенное из политических убеждений.
Литература
1. О развитии в советском и постсоветском законодательстве категории «государственные преступления» и его производных, а также освещение в юридической
науке этого феномена см.: Кулаков А.Ф. Политическая преступность: криминологический и правовой аспекты: Дис... канд. юрид. наук. Рязань, 2002.
2. ПСЗ Росс. имп. Собр. 1-е. Т. 5, № 2877.
3. Этот указ делит государственные преступления на два пункта: «первый пункт» включает посягательства на личность царя и «оскорбления величества»; «второй пункт» - бунт и измену. Со времени этого указа в официальном языке государственные преступления стали именоваться «преступлениями против первых двух пунктов».
4. Гл. 3 «О бунте против власти верховной», включающая, наряду с «мятежом», также посягательства на царя и «оскорбление величества».
5. Гл. 4 «О государственной измене».
6. Гл. 5 «О смуте».
7. Объяснения к проекту редакционной комиссии по составлению Уголовного Уложения. СПб, 1895. Т. 2.
8. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. СПб., 1902. Т. 1.
9. Собрание важнейших трактатов и конвенций России с иностранными государствами / Сост. В.Н. Александренко. СПб., 1906.
10. Цит. по: Фейгин Я. Выдача политических преступников // Журнал гражданского и уголовного права. 1884. № 4.
11. Мартене Ф.Ф. Современное международное право цивилизованных народов. СПб, 1883. Т. 2.
12. Цит. по: Комаровекий Л.Л. Работа института международного права по вопросу о выдаче преступников // Русская мысль. 1884. № 1.
13. Никольский Д.П. О выдаче преступников по началам международного права. СПб., 1884. С. 163; Фей-гин. Указ. соч. С. 35.
14. Лист Ф. Международное право в схематическом изложении. Юрьев, 1909. С. 319; Никольский Д. П. Указ. соч. С. 35.
15. См., напр.: Люблинский П.И. Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905-1915) Пг., 1915; Штиглиц А.Ю. Исследование о выдаче преступников. СПб., 1882.
16. Всеподданнейший отчет по Государственному совету за сессию 1903-1904гг. СПб., 1905.
17. Таганцев Н.С. Курс уголовного права. СПб., 1902. Т. 1; он же. Уголовное уложение. СПб, 1911.
18. Второй отчет Совета присяжных поверенных Одесской судебной палаты за 1906-1907г. Одесса, 1907. С.207.
19. Тельберг Г.Г. Очерки истории политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII века // Ученые записки имп. Московского ун-та. М., 1912. Вып. 39. Отдел юрид.
20. Пусторослев П.П. Конспект лекций по особенной части русского уголовного права. Юрьев, 1902. Вып. 1.
21. Полянский Н.Н. Государственные преступления по Уголовному уложению // Русская группа Международного союза криминалистов. Общее собрание группы в Москве 4-7 января 1909г. СПб., 1909. С. 183-239; Уры-
сон И.С. Политическое преступление в действующем уголовном праве // Там же. С. 240-290.
22. Малянтович П.Н., Муравьев Н.К. Законы о политических и общественных преступлениях. Практический комментарий. СПб., 1910.
23. Слухоцкий А.Л. Очерк деятельности Министерства юстиции по борьбе с политическими преступлениями // Историко-революционный сборник. М.;Л., 1926. Т. 3.
24. Полянский Н.Н. Царские военные суды в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М., 1957.
25. ГернетМ.Н. История царской тюрьмы М., 19601963. Т. 1-5.
26. Медведь Н.Т. Материалы периодической печати о политических процессах конца 19-начала 20 вв. в России: Автореф. дис. ... канд. ист. наук, М., 1967.
27. Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма. 18661882 гг. М., 1978.
УДК 341.2
28. Бровцинова Е.П. Судебно-следственные материалы как источник по истории революционного движения в России в начале XX в.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1977.
29. Господарик Ю.П. Судебные репрессии царского самодержавия против революционного движения в России в 1895-1905гг.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1987.
30. См., напр.: Советское уголовное право. Особенная часть. М., 1982. С.19; Советское уголовное право. Часть особенная. М., 1983. С.13.
31. Троицкий Н.А. Адвокатура в России. С. 22-23.
32. Ярмыш А.Н. Карательный аппарат самодержавия на Украине (1895-1917 гг.) Дис... докт. юрид. наук. Xарьков, 1991.
Ибрагимов А.М.
Доцент Дагестанского государственного университета, к.ю.н.
СООТНОШЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНО-ПРАВОВЫХ ГАРАНТИЙ С ДРУГИМИ ПРАВООБЕСПЕЧИТЕЛЬНЫМИ ИНСТИТУТАМИ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА И С МЕРАМИ УКРЕПЛЕНИЯ ДОВЕРИЯ МЕЖДУ
ГОСУДАРСТВАМИ
Всесторонний анализ международно-правовых гарантий обнаруживает их сопоставимость, а также связь с некоторыми понятиями международного права: с решениями международных арбитражных и судебных органов, с международными санкциями, с ратификацией договоров, с эффективностью норм международного права и с мерами укрепления доверия между государствами. Вместе с тем охранительная функция гарантий заметно усиливается обеспечительными качествами этих перечисленных понятий.
The all-round theoretical analysis of international-legal guarantees finds out their comparability and also communication with some concepts of international law: decisions of international arbitration and judicial bodies, international sanctions, ratification of contracts, efficiency ofnorms of international law and measures of strengthening of trust between states. At the same time guarding function of guarantees noticeably amplifies with provided qualities of these listed concepts.
Ключевые слова: международные гарантии и решения международных арбитражных и судебных органов, сопоставимость международных гарантий и санкций, международно-правовые гарантии и ратификация, меры укрепления доверия между государствами и международные гарантии, эффективность норм международного права.
Keywords: international guarantees and decisions of international arbitration and judicial bodies, parity of international guarantees and sanctions, international-legal guarantees and ratification, measures of strengthening of trust between states and international guarantees, efficiency of norms of international law.
Под международно-правовыми гарантиями в науке понимается особый юридический режим, согласно которому гаранты (государство или международная организация) берут на себя на основе международного договора ответственность за обе-
спечение его действия и принятие эффективных мер по защите установленных договором прав и обязательств государств, которым дана гарантия. Без ущерба для такого определения в доктрине применяется и другая дефиниция. Так, международно-
