Государственные дети. О местах содержания детей без родителей Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

Светлана КОРОЛЕВА Алексей ЛЕВИНСОН Анастасия ЦАТУРЯН

Государственные дети. О местах содержания детей без родителей

Вступление: репродукция как проблема

В предлагаемый ниже обзор нескольких работ Отдела социокультурных исследований Левада-центра мы включили те, которые относились к деятельности ряда институтов репродуктивной системы нашего общества1. Многие исследования Центра свидетельствуют о том, что репродукция общества, понимаемого как «население», стала заботить немалую часть этого общества. При этом публика и масс-медиа более всего говорят о снижении рождаемости, о сокращении населения страны или, что чаще, о сокращении числа и доли русских в этом населении. Не будем обсуждать «объективные» причины этого беспокойства. Для дальнейшего нам важно указать на такую перемену: от идеи, что Россия — страна неограниченных ресурсов, в том числе, людских, совершается переход к идеям их истощимости, и в перспективе — исчезновения. Эсхатологические картины исчезновения русских как этноса уже предлагаются, пусть пока как гротеск. Возникающая озабоченность приобретает далее первертные формы, поскольку начинает эксплуатироваться субъектами, имеющими собственный и при этом сторонний для проблемы интерес, на-

1 Речь идет об исследованиях, проводившихся за последние годы по заказам ряда благотворительных фондов и государственных организаций, в том числе ПРОБО «РОСТОК» (благотворительная организация, которая занимается семейным устройством детей-инвалидов) и Благотворительный Фонд «Цвет Жизни» (оказывает помощь детям-сиротам и детским домам Москвы и Московской области). Проекты предполагали обследования детских домов-интернатов (ДДИ), интервью с выпускниками школ-интернатов, интервью с родителями детей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), с педагогами и администрацией школ, практикующих инклюзию, с родителями детей дошкольного возраста, а также интервью с экспертами по соответствующим вопросам. Отметим, что сам рост числа обращений в Левада-центр с подобными заказами в какой-то мере отражает отмеченный выше рост общественного интереса к названной проблематике. Исследования в основном проводились в технике групповых дискуссий и индивидуальных интервью. Приводимые в тексте дословные высказывания респондентов выделены курсивом.

пример, политический или электоральный. Инспирированный подобными субъектами взлет иррациональной гомофобии снабжают «рациональными» аргументами о том, что это есть борьба против снижения численности населения. На том же основании поборники «здоровой семьи» разворачивают борьбу против пропаганды так называемого защищенного секса. Указанная перверсия видится в том, что те структуры, которые способны отразить и направить внимание общества, направляют его на предмет репродукции, на секс, но на ту его сторону, которую заведомо считают или объявляют «нездоровой». А для решения обнаруживаемых в этой сфере проблем предлагаются меры из фундаменталистского арсенала. (Его активация, а не «решение проблемы», обычно и является реальной политической целью таких акций).

Наряду с этим в социуме явственно видна перемена отношения к той части репродуктивного процесса, где обычные общественные системы дают сбой. Речь идет о сиротстве, в том числе социальном, о появлении сирот и детей, которых родители по тем или иным причинам не в состоянии воспитывать в семье.

Исследования, в которых приходилось принимать участие, показывают, что воспитание детей в их собственной, родной семье привлекает к себе внимание общества в той степени, которую можно считать рутинной. По-другому можно сказать, что такое состояние и текущие там процессы в целом принимаются за норму. На фоне этой нормы делом чрезвычайным или отклоняющимся от этой нормы, требующим собственного обоснования, является воспитание детей вне родной семьи. Недавние исследования, кратко отраженные в этом обзоре, показали, что проблемным для части родителей является сегодня даже направление ребенка на ограниченное время вовне семьи, например, в детский сад.

Проблемой, привлекшей внимание публики, впрочем, довольно одностороннее, стала судьба сирот, воспитывающихся в специальных учреждениях. Вопросами возможной передачи сирот из воспитательных учреждений в семьи публично озаботился парламент, за ним медиа и церковь. Как мы покажем ниже, это — предмет весьма острого столкновения двух разных подходов. Обстоятельства такой передачи порой оказываются в центре самого широкого общественного внимания, попадая туда неожиданным, казалось бы, образом, например, в контексте конфликта между Россией и США («Дело Димы Яковлева» как ответ на «дело Магницкого», подробнее об этом — в последнем разделе обзора).

Часть общественной дискуссии на этот счет отразили наши исследования в детских домах-интернатах, и о них тоже пойдет речь в этом обзоре. Интервью с персоналом этих учреждений позволяют увидеть проблему изнутри этой системы, тогда она предстает как проблема самой системы.

Наконец, в обществе заинтересовались и самой тяжелой участью детей. Речь идет о «детях с ОВЗ», т.е. о детях с ограниченными возможностями здоровья. Медленно пробивает себе дорогу идея о том, что инвалиды имеют право на присутствие в «нормальной» общественной среде. Интервью с родителями таких детей показывают, что сопротивление этой идее со стороны «здоровой» общественности еще очень велико.

Два взгляда на детский сад

Нам показалась важной в теоретическом и практическом отношении фиксируемая в интервью с родителями оппозиция детсад — семья. В родительском дискурсе оба института выступают как носители важнейших ценностных начал. Эти начала — личность и коллектив, индивид и государство. Их противоречие вполне актуализировано в родительском сознании.

— Детский сад — начало тоталитарного государства, кабалы на всю жизнь. Чем дольше от нее можно укрываться, тем лучше.

— Там не вникают в каждого ребенка: Всем есть! Всем спать! Всем гулять!

— Дома можно развивать индивидуальность, давать ребенку то, что ему больше всего подходит, а в саду уж нет...

Ценность коллективистского и ценность индивидуально-личностного начала в воспитании соприсутствуют на равных в родительском дискурсе, сохраняя свою взаимоисключительность. Именно их соприсутствие делает — и для

семей, и для общественного, государственного института социализации — выбор между домашним и садовским воспитанием не простым практическим вопросом, а драматической дилеммой.

Ясно, что в этой ситуации сталкиваются ценности коллективизма как одной из основ советской традиции, с одной стороны, и индивидуализма как приписываемого враждебной ей новации с «Запада», то есть, происходит столкновение ценностей «своего» и «чужого», а также «старого» и «нового». Старое может получать трактовку как надежного, проверенного опытом, освященного традицией, а может — как устаревшего, подлежащего отвержению как не отвечающего современным требованиям. Мы встречались в ходе исследования и с тем, и с другим отношением к детскому саду как институту традиционному.

Надо отметить, что такое отношение вызывает муниципальный детсад, который родители называют словом «государственный» или «нормальный», «обычный». Названных претензий не обращают к частным детским садам, в которых, как считают даже те, кто туда детей не водит, практикуется индивидуальный подход к ребенку. Эти заведения, что называется, снимают описанные противоречия между началами коллективизма и индивидуализма, но для массового сознания они не выход — они только для тех, кто может себе позволить.

Помимо отвлеченных ценностных соображений у родителей зачастую имеется собственный опыт пребывания в детском саду. Есть простая сторона дела: родители, которые этот опыт пребывания ощущают как негативный, стремятся избавить от него своих детей, и наоборот. Но в данном контексте важно, что именно воспринимается сейчас и помнится этими взрослыми людьми как травмирующее. Все без исключения воспоминания этого рода, которые приводились родителями, касались ущемления их индивидуальности в детсаду, насилия над их личностью со стороны либо детского коллектива, либо, что чаще, со стороны воспитателя, выступавшего для них от имени суперколлектива — государства, общественного строя. Именно это, а не, например, физические неудобства, плохое питание, и даже не плохой характер воспитателя выступают их внутренним аргументом против детсадовского воспитания.

Противоположное начало было представлено родителями, которые именно умение быть в коллективе считают главной задачей воспитания. При этом часть из них акцентируют необ-

ходимость обучения тому, как подчинять свою индивидуальность и волю нормам и рамкам государственного и общественного начала.

— Детсад это дисциплина. Без нее в жизни нельзя. Их там приучают понимать, что значит «надо». Жить в коллективе учат.

Другие родители считают, что детсад — место, где ребенок учится не только подчиняться, но и не подчиняться, а также подчинять себе. Это обычно называют умением постоять за себя, умением дать сдачи. Обычно говорят, что это умение проявить агрессию нужно в первую очередь мальчикам.

— Придется ведь в жизни и людьми командовать. Надо все уметь

Но были и родители, которые учили этому девочек.

Интересно было видеть одобрение, с которым одна из мам отмечает, что ребенок в детском саду научился врать.

— Это ведь в жизни нужно, чтобы постоять за себя.

Требования уметь подчиняться и уметь подчинять формируют классический вариант авторитарной личности. Добавленное к этому комплексу умение врать в целях приспособления к среде создает много интересовавший Ю.А. Леваду феномен «лукавого человека» как отечественной вариации названного типа личности. К его формированию причастны и те черты детсадовского быта, о которых никто не говорит с одобрением. Это грубость и жестокость обращения детей друг с другом, широкое хождение нецензурной брани в их среде, недостаточный уход (стоят в мокрых трусах на морозе, никто не сменит им), плохое по качеству или вкусу питание.

Детсад, детский коллектив многими родителями воспринимается как отрицательный, но неизбежный атрибут жизни. В этом детсад сродни детским болезням и прямо связан с ними.

— Надо до школы отходить в садик, отболеть всем инфекциями. Домашний ребенок болеет меньше, но пойдет в школу — все подхватит, иммунитета ведь нет.

Таков один из образов детсада. Наряду с ним есть образ «хорошего» сада с добрыми воспитателями, умеющими увидеть в каждом ребенке маленького человека, тоже личность. Но архетипически пестование индивидуальности человека связывается с домашним воспитанием при участии матери. Положительные стороны домашнего воспитания видятся именно в этом. Многие нынешние матери одного-двух

детей видят свою задачу не только в сохранении здоровья ребенка, обеспечении его физического развития. Интеллектуальный рост, обучение началам знаний, а также воспитание личности они ставят как задачи домашнего воспитания, как собственные задачи. И решают эти задачи.

Однако отношение к домашнему воспитанию такое же двойственное, как к детсадовскому. Рисуя образ домашнего ребенка, родители-респонденты часто указывают на то, что дома ребенок с нерадивыми родителями или чаще — с бабушкой, которая таких задач перед собой не видит, оказывается под влиянием социализирующих систем, которые еще хуже детсадовских по показателю деиндивидуализации — это телевизор и компьютер с играми. Кроме того, домашний ребенок вырастет неженкой, не будет уметь общаться и играть с детьми. Бабушка перекормит его сладким и пр. и пр.

Мир как «воля» и как представление

Понятно, что детский сад — место всего лишь временного пребывания детей без родителей. Но уже этот институт, как мы показали, вызывает озабоченность у части публики. Разумеется, гораздо больше она находит проблем в судьбе детей, который не имели семьи или утратили ее и воспитывались в детском доме.

Проблемы, которые возникают в этой связи, известны специалистам: «Государственная система ориентирована на создание условий социальной защиты и развития детей. Но психическая депривация, характерная для ситуации институализации, приводит к тому, что общее физическое, психическое развитие детей замедляется и искажается, создавая эффект, получивший в американской практической психологии диагностическое название — «психосоциальная карликовость». Известно, что результатом пребывания ребенка в детском доме является низкая самооценка, ограниченность социального опыта, неразвитость эмоций, неготовность к самостоятельной жизни. Период постинтернатной адаптации для выпускников осложняется иждивенческими установками, низким уровнем социального интеллекта и компетентности. Предоставляемая государством социальная помощь оказывается малоэффективной — выпускники чувствуют себя психологически незащищенными в самостоятельной жизни»1.

1 Семья Г. Основы психологической защищенности детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей//Развитие личности. 2004. № 1 (http//rl-online.ru/articles/1-04/415 html).

Ниже предлагаются дополняющие этот вывод наблюдения над тем, как реализуется один из вариантов выхода сирот из детского дома в «жизнь». Отметим, что речь идет о выпускниках «хорошего» детдома. В представлениях воспитанников, а также персонала, руководства на уровне города учреждения этого рода часто делятся на категории «плохие», «средние» и «хорошие». Эта репутация является довольно устойчивой. Все три категории непременно существуют, поскольку выполняют разные функции внутри системы и дополняют друг друга. «Плохие» играют роль отстойника, места наказания и ссылки, хорошие играют роль «лица отрасли», проводников передового опыта и пр. Средние демонстрируют норму. Школа-интернат, выпускники которой давали интервью, принадлежит к «хорошим»

О пред-предыстории, т.е. о том, почему наши респонденты в тот или иной момент оказались в детском доме или подобном учреждении, здесь рассказано не будет. С одной стороны, велико кажущееся разнообразие этих траекторий. С другой, все случаи укладываются в известную и небогатую типологию вариантов социального неблагополучия, признаваемых законом в качестве оснований для помещения ребенка в детский дом (интернат и т.п.)

Когда выпускники рассказывают историю своего пребывания в детском доме (школе-интернате), то их рассказы, напротив, отличаются очень большим единообразием. Это в основном рассказы о том, каким хорошим был интернат, как хорошо там жили. У исследователей нет оснований и нет намерений ставить под сомнение эти высказывания как таковые. Но ясно, что они суть не свидетельства о реальной жизни, а элементы коллективно сконструированного мифа о славном прошлом, о своего рода золотом веке. Такой миф играет очень важную роль в жизни сирот, он и после выпуска выступает одной из форм компенсации.

Детство без семьи всегда означает дефицит любви как персонального чувства, как асимметричной, но двусторонней эмоциональной связи человека и человека. Детский дом предлагает различные формы замены таких индивидуальных отношений на коллективные или смешанные коллективно-индивидуальные. Для практически всех респондентов жизнь в детском доме была ограничена его стенами, соответственно, их социальный опыт был вынужденно ограничен лишь теми вариантами взаимодействия, которые там практиковались. Давно стало общим местом указание на недостаточность

этого опыта для успешного построения взаимодействий в «жизни», в том мире, куда попадает выпускник после выхода из детдома. Встает вопрос, почему он недостаточен? Из педагогической и художественной литературы мы знаем, что детские колонии в СССР в 1920-30-е годы выпускали много выдающихся в дальнейшем деятелей, претензий упомянутого рода к этим учреждениям не было. Встает второй вопрос: почему тогда опыт этих воспитательных учреждений был достаточен для успешной жизни в гражданском мире?

Чтобы ответить на эти вопросы, стоит привлечь к рассмотрению опыт Красной Армии как института социализации тех же лет в сравнении с социализацией в Советской/Российской армии в период с 1980-х гг. по настоящее время. В период ускоренной урбанизации и социальной модернизации, каким были 1920-30-е годы, детколонии и Красная Армия принимали на воспитание контингент, уровень которого был существенно ниже должного уровня, заданного директивными инстанциями. В искусственных условиях изоляции, жесткой дисциплины и регулярных коллективных занятий за срок в несколько лет удавалось передать им сумму знаний, навыков, компетенций, которые соответствовали назначенному уровню, либо его превосходили. Проще всего увидеть это на примере грамотности, умения считать. Но то же самое можно сказать и о нескольких иных компетенциях, таких как управление автомобилем и трактором, работа на станках. Особое значение имели новые социальные навыки: умение подчиняться коллективной дисциплине, исполнять инструкции безличного характера. Указанные умения создавали выпускникам этих институтов преимущества в искусственно формируемой социальной культуре массового производства и массового быта. Их статус оказывался выше, чем у многих их сверстников и более старших членов общества, переживавших культурную революцию не в условиях изоляции. Удачный социальный старт позволял далее раскрываться индивидуальным способностям человека, облегчал дальнейшее продвижение. Учреждения и системы, дававшие названные преимущества, имели высокий престиж, рассматривались как авангардные.

За время жизни этого поколения социальная среда в российских городах существенно усложнилась. Образовательная норма постоянно повышалась. Существенные конкурентные преимущества стало давать только высшее образование и документ о его наличии. Но си-

стемы закрытых воспитательных учреждений, таких как детдома и интернаты, а также армия остались в этом смысле на прошлой и позапрошлой ступени. Сумма профессиональных навыков, которую они способны дать своим воспитанникам, не интересна работодателю. Набор представляемых там социальных компетенций резко отстает от требований, которым отвечают их сверстники, выросшие «на свободе». Престиж всех этих учреждений стал падать все ниже и ниже. Они потеряли значение социального лифта, в них стали развиваться стагнационные процессы. Системы замыкались на самовоспроизводстве. Что касается их роли для «большого» общества, они из авангарда перешли в арьергард. Это значит, что они стали хранилищем и местом воспроизводства наиболее архаичных — но именно потому претендующих на роль фундаментальных — отношений, ценностей и социальных образцов. Развивающиеся в их коллективах неформальные структуры тотального насилия и принудительной дифференциации/дискриминации по внешним признакам возраста, расы, известные под именами «дедовщины», «землячества», и дополняющие их феномены тотальной коррупции стали приобретать большее значение, чем системы формальных отношений и формальных функций этих институтов1.

Если говорить о людях, прошедших действительную службу в Советской Армии или Российских вооруженных силах, то, как показывали исследования ВЦИОМ-Левада-центра в конце 1980-х, для большинства из них уже тогда эти годы оказывались «потерянным временем», они ставили человека ниже среднего уровня по многим ценимым в современной российской жизни критериям. Единственный параметр, по которому обычный «дембель» выделялся в социальной среде — это готовность применять насилие и терпеть насилие по отношению к себе. Поэтому естественным является то, что опыт действительной службы создает преимущества, в т.ч. формальные, только для поступления на службу в силовые структуры. (Этот же признак сделан основой для преимуществ при поступлении в вузы, но широко известно, что это — не признание более высокой компетентности, а льгота, компенсирующая ее недостаток).

Закрытые заведения для содержания сирот, как показывают наши исследования, прилагают усилия для включения своих воспитанников «в жизнь». Однако они даже в лучших своих ва-

1 ЛевинсонА. Об эстетике насилия // Неприкосновенный запас, 1999 № 2 (4).

риантах оказываются неспособны обеспечить своим выпускникам уровень социализации, отвечающий современным стандартам городской жизни. Среди персонала этих учреждений такое положение вещей считается нормальным. Но объяснение в подавляющем числе случаев они находят в исходном качестве «человеческого материала»2:

— Что вы хотите от этих ребят? Вы бы посмотрели, какими они к нам поступают.

То, что система социализации в детдомах исторически отстает от современности, косвенным образом признается тогда, когда говорится:

— Конечно, в семьях им было бы лучше, кто ж говорит, только кому они нужны?

В итоге считается общепризнанным (по крайней мере в рамках неформальных дискурсов, «по жизни»), что быть выпускником детдома — значит проигрывать сверстникам на большинстве рынков, и, прежде всего, на брачном и трудовом. Почти все из интервьюированных выпускников заняты мало- и среднеквалициро-ванной физической работой. Современные выпускники детских воспитательных учреждений менее приспособлены к жизни в современном обществе, чем выпускники подобных учреждений к существовавшему обществу 80 лет назад.

Подчеркнем, что мы видим причину такого положения не в деградации этих учреждений, как не видим ее в резком снижении интеллектуального уровня соответствующих контингентов молодежи. Мы полагаем, что за эти 80 лет произошло существенное изменение общественного контекста, культуры того социума, в котором находятся сиротские учреждения (а также армия). Можно говорить об уровне общей грамотности, который обеспечивается пребыванием в детском доме (или на действительной службе), и сравнивать его с тем, который существует в современном городском обществе. Он ниже, а не выше. Можно говорить о специальных навыках, специфических компетенциях, получаемых в ходе социализации в детдоме — или в армии. Они, за небольшим исключением, не востребованы в общегражданской жизни. Наконец, самое главное, опыт пребывания

2 Безусловно, дети, поступающие в такие учреждения, в силу тех самых обстоятельств, которые лишают их семьи, уже на самом старте имеют сложности и проблемы, вызывающие то, что называется отставанием в развитии, запущенностью, умственной отсталостью, не говоря о собственно клинических диагнозах. В части случаев воспитание в этих учреждениях дает коррекцию, чем по праву гордится персонал детдомов, в части случаев закрепляет это «отставание» от того, что в современном обществе считается возрастной нормой, с чем персонал смиряется как с неизбежностью.

в замкнутом коллективе, в ограниченном социальном пространстве, заполненном преимущественно первичными, личными социальными отношениями, он избыточен для индивида в годы пребывания в нем, но мало востребован и категорически недостаточен после выхода в большой мир. В 1920-30-е российское (советское) общество меняло свое агрегатное состояние, переставало быть общинно-деревенским, становилось колхозно-поселковым, фабрично-слободским. Это значит, что в нем по-прежнему преобладают первичные, личные отношения, но в них встраиваются отношения власти, управления, командования/подчинения. Значимость коллектива, коллективизма в бытовой и производственной сфере, которая характерна для этой эпохи, это значимость связей управления как особого вида первичных, личных. Ребенок, подросток в деревне, в семье, в детской компании или банде имел навыки общения и подчинения, но это были навыки подчинения в малых группах, понимание их этики и нормативного строя. Детские колонии, воинские части прививали опыт общения подчинения в коллективах большей размерности, понимание новой этики. Именно такие коллективы встречали выпускника детдома, дет-колонии, армии при выходе в «жизнь». Задачи именно такой социализации решала — и решала успешно — педагогика тех лет. Подросток, прошедший воспитание в колонии, юноша, прошедший воспитание в армии, имели существенные преимущества перед своими ровесниками, прибывшими в город прямо из деревни или из поселковой семьи.

Уже в 1960-е, а тем более в последующие десятилетия советское общество в значительной своей части стало городским и крупно-городским. Жизнь горожанина в большой, а затем и большей части — это жизнь в гуще вторичных, анонимных, формальных контактов и связей. Социальные навыки, которые требуются здесь ежедневно, ежечасно, ежеминутно в ходе производственных, служебных и бытовых контактов — совсем иные. Ниже мы будем описывать, как происходит встреча с этими трудностями, сейчас вернемся к воспоминаниям респондентов. Воспоминания о жизни в детдоме показывают, что массово применяемые технологии и методики воспитания почти не претерпели изменения с ранних советских времен. (Главное изменение последнего времени, как кажется, мало отрефлексированное на методико-педа-гогическом уровне, состоит в проникновении в социальную среду детдома современных масс-

медиа и информационных систем. Речь прежде всего идет о телевидении, видео и интернете).

В виду того, что школьное обучение, детдомовское воспитание, культура преподавания принадлежат эпохе книги и тетради, урока и устного слова, личного примера, они плохо стыкуются с предлагаемым со стороны масс-медиа миром опосредованного общения через экран и студию, через аудио-визуальные комплексные символы. Аналогичные проблемы ставит и современное домашнее воспитание, но наличие городской среды с ее формальными и фрагментарными связями, обилием условностей и конвенций помогает домашнему ребенку усвоить многие языки.

Вторжение не реального большого мира, а замещающей его массовой теле- видео- компьютерной реальности не выполняет функции подготовки воспитанников детдомов к реальной жизни. Искусственную (по сравнению с «жизнью») реальность детдома оно дополняет другой искусственной реальностью. Получаемые в этой реальности навыки вроде знания артистов и групп, языка клипов и компьютерных игр, правил общения в сетях не дают преимуществ в бытовании в реальном мире, с которым сталкиваются выпускники.

По выходе из детдома люди переживают среди прочего и серьезный кризис в части нормативного регулирования.

В детдоме главной референтной инстанцией (той, что и обозначается понятием «все») является коллектив воспитанников, детдом как символическое целое. Быть конформным его нормам являлось достаточным основанием для социального комфорта, признания, одобрения и самоодобрения. Выход из детдома в «жизнь» означает помимо прочего утрату названной референтной инстанции и рамки соотнесения. Нормы внутриколлективные перестают поддерживаться извне. Они остаются как интерио-ризованные, но инстанций внешнего контроля больше нет. Контроль со стороны «большого общества» осуществляется совсем иными способами — через чужих, через формальные институты. В отсутствие контакта с ними и в условиях, когда эти новые нормы неизвестны, не интериоризованы, когда возникает ситуация аномии. У человека может возникнуть впечатление как полной бесконтрольности, можно все, так и ощущение потерянности, заброшенности, ты никому не нужен, до тебя никому нет дела.

Подчеркнем отличие этой ситуации от выхода подростка во взрослую жизнь из мира се-

мьи. Семья как референтная инстанция продолжает оставаться, к ней можно вернуться в случае неудачной адаптации к миру. Возвращение в детский дом, как в «семью», невозможно, хотя стремление к этому сохраняется у многих. За исключением крайностей — очень успешных и совсем неуспешных выпускников — практически все стремятся сохранять связь с детдомом и регулярно наносят туда визиты. Очень многие обращаются к своим преподавателям и воспитателям за советами по проблемам жизни в большом мире. Но они понимают, что вернуться туда нельзя.

Один из основных выводов исследования заключается в том, что главная проблема для выпускников детдомов, это встреча с «волей», с самостоятельным существованием. Для всех без исключения респондентов этот момент или период является критическим. От того, как справится, как именно выйдет человек из этого кризиса, зависит практически вся его дальнейшая судьба. Социологическая суть ситуации состоит в том, что индивид покидает среду с жестким нормативным регулированием — к которому он был вполне адаптирован. Далее он попадает в ситуацию, которая, как ему представляется, вообще никак не нормирована или в которой действуют неизвестные ему нормы. Это классическая ситуация аномии, но переживаемой не коллективно, а индивидуально.

Известен не один вариант переживания аномии. Социологически интересным, хотя по-человечески одним из самых драматичных, является «нулевой» вариант, при котором выпускник отказывается от какой-либо деятельности вообще.

И что он делает?

— Ничего, дома лежит. На диване, лицом к стене лежит.

Долго?

— Долго, все время.

А что же он ест?

— Ну так, встанет, поест чего-нибудь, и опять.

А откуда еда?

— Ну принесет кто-нибудь. Или кто с ним живет, девушка, или другой парень.

Мы не беремся ставить диагноз, но по внешним проявлениям это напоминает некоторые варианты депрессии. При этом нам представляется, что дело не в психическом расстройстве как таковом (хотя оно может быть сопровождающим или реактивным компонентом). Отказ от общения с миром имеет причиной незнание, непонимание этого мира — не в его визуальной,

акустической, физической форме, а в его форме социальной. Можно полагать, что ценностный багаж выпускника не отличается радикально от такового у его «семейных» сверстников. В этом смысле с миром целей, миром желаемого и чаемого у него может быть все в порядке. Но в отношении средств — реальности, которая управляется через нормы, правила и образцы поведения — у выпускника может наблюдаться резкий дефицит. В ситуации, когда человек имеет цели, но лишен средств их достижения, возможны среди прочего и тяжелые реакции по отказу от них, по автоблокированию целей. Эта операция — в особенности в подростково-молодежном возрасте — редко совершается как умственная, рациональная, подконтрольная индивиду. Скорее она реализуется в эмоционально-волевой сфере как паралич желания, воления в целом.

Другой, в известном смысле более современный, вариант переживания того же кризиса/аномии состоит в отказе от общения с реальным миром и переходе на симуляцию общения в мире виртуальном. Компьютерные игры привлекают многих подростков, но в случае с выпускниками детских домов погружение в этот мир может достигать очень большой глубины. Подростки-выпускники, во-первых, острее «домашних» детей испытывают потребность в «эскейпе», во-вторых, часто оказываются вне контроля со стороны внешнего окружения — старших или близких. Рассказывали о двух выпускниках детдома, проживающих в одной комнате, которые делили компьютер на две 12-часовых смены. Каждый мог играть и играл 12 часов подряд. Реальность компьютерных игр или общение в социальных сетях отличается от живой реальности существенно более узким, обозримым и контролируемым набором норм (правил игры, общения), здесь отсутствует или имеет безопасную для игрока форму социальный контроль.

Незнание нормативного строя в среде анонимного и формализованного общения, в учреждениях, в городском людском потоке заставляет молодых людей искать убежища в среде отношений первичных, личных и неформальных. Отсюда поиск компаний — любых — и замыкание коммуникации этой средой.

Одной из самых распространённых форм является реконструкция оставленной ситуации детдомовского общения. Детдомовские держатся друг друга — так это называется в рассказах. Выпускники часто создают пары, группы, которые проживают совместно, т.е. частично

воссоздают ситуацию, которую они имели в детдоме, интернате.

При невозможности реализовать этот вариант часть выпускников ищет компанию «по месту жительства». Как они входят в нее? Отечественная культура общения такова, что через акт совместного потребления наркотиков, алкоголя люди могут вступить в отношения, называемые знакомством, дружбой. Порядки общения в таких группах выпускнику детдома гораздо более известны, поскольку, снова скажем, это отношения первичные.

Часть выпускников даже из «хороших» учреждений попадают в сообщества наркоманов и в криминальные сообщества. Подчеркнем, что криминальные структуры того низшего уровня, в которые попадают эти молодые люди, привлекают их прежде всего простотой и понятностью отношений, правил поведения в этой среде. Социальный «никто» в той жизни, в которую он попадает после детдома, молодой человек в этой среде получает социальную позицию, дающую ему некие права и гарантии. Более того, эта среда позволяет ему включиться и в большой мир с его правилами уже не в одиночку, а в рамках группы.

Своего рода организация существует, судя по рассказам, и в сообществах наркоманов. Кроме того, там есть отношения солидарности, взаимопонимания и чувство общности судьбы. Уже одно это делает для страдающего от одиночества выпускника желанным пребывание в такой среде. Существенно также, что это сообщество имеет, помимо нормативной, свою собственную ценностную систему, основанную на внимании не к внешнему миру с его задачами и проблемами, а к миру внутренних чувственных и эмоциональных переживаний человека. Погружение в эту субкультуру освобождает выпускника от задач, которые перед ним ставит ценностная система, привитая в детдоме, но исполнение которых оказывается для него невозможным. На место недостижимых социальных целей приходят достижимые индивидуальные психологические цели — переживание уже испытанных или еще не испытанных состояний.

Повторим, что среда детдома — это среда первичных, личных отношений, тогда как городской мир, в который попадает выпускник, предстает перед ним как среда исключительно или по большей части отношений безличных. Для человека, у которого есть семья или коллектив знакомых на работе, в учебе, это психологически трудное общение компенсируется

облегченными отношениями со «своими». Выпускник зачастую лишен такой возможности. Он испытывает одиночество самого острого типа — одиночество в непонятной и эмоционально чужой среде.

Отношения, в которые попадает выпускник, это отношения незнакомых ему (и незнакомых друг с другом) людей, будь то прохожие или пассажиры, работники служб или чиновники в учреждениях. Для построения стратегий и тактик поведения в такой среде требуется не знакомство и даже не «знание людей», а знание правил взаимодействия. Правила эти по большей части нигде не записаны, их изучают и узнают по ходу дела — в этом состоит социализация. С такими трудностями сталкиваются и «домашние» дети, но в отличие от «приютских», у них как правило, есть круг взрослых или хотя бы более старших, чей опыт они могут использовать. У сирот количество связей гораздо меньше. Для выпускников детдома зачастую существует один взрослый, к которому они могут обратиться — это воспитатель, с которым установились доверительные отношения.

Недостаточное знание этих правил означает невозможность читать и понимать поведение других людей. Мир оказывается говорящим на непонятных молодому человеку языках.

Отсутствие этих первичных структур общения означает одновременно отсутствие форм повседневного социального контроля, который в детдоме был достаточно плотным. Называть ли эту ситуацию свободой, либо волей, либо ситуацией бесконтрольности и кажущейся вседозволенности — это вопрос философский. Психологически — если судить по рассказам выпускников — ситуация переживается весьма сложно. Они говорят о смеси чувств восторга и страха. Переживания не похожи на те, что ожидались ими, и они, по-видимому, весьма тяжелы. От этой первоначальной свободы, если не пустоты, стремятся поскорее избавиться1. Это верно даже для тех, кто оказывается неспособен ни на какие действия и «застревает» в этой ситуации. Первоначально жизнь в отсутствие обязательств, отсутствие устойчивых связей с кем-либо, отсутствие мыслей и забот о будущем воспринимается как воля. Затем, как рассказывают, это состояние само становится бременем, от которого невозможно избавиться. Невозможно, например, поступить на работу, завести

1 Если «бегство от свободы» вообще черта современного массового человека, то в рассматриваемых случаях эта черта многократно усилена.

мало-мальски устойчивые отношения с другим человеком. «Объективные условия» остаются теми же, но чувство свободы проходит, сменяясь тягостным ощущением неспособности что-либо сделать. Такую линию поведения можно назвать избавлением от свободы за счет ее ру-тинизации.

Исследование продемонстрировало несколько стратегий — от успешных до неуспешных — преодоления этой аномической ситуации. Все они, в конечном счете, ведут к выбору того, что называется «жизненный путь», то бишь, к выбору институциональной ситуации, среды, в которой действуют понятные правила и в которой имеется подходящий репертуар ролей. Индивид принимает одну из них, и далее живет по правилам данной среды и имеет судьбу, задаваемую соответствующими институциональными обстоятельствами. В этом сходство положений и того, кто выбрал вариант создания дома и семьи, и того, кто выбрал вариант построения карьеры на базе образования, и того, кто выбрал уход в криминальный мир1.

Одна из часто называемых специалистами проблем, с которым встречаются выпускники с самого первого момента — это отсутствие навыков бытового ряда, например, как готовить себе еду. Наше исследование, однако, показало, что такие навыки при желании приобретаются достаточно быстро. Собственно проблемой нам кажется тот факт, что желание их приобретать складывается далеко не у всех. Возможность жить, потребляя готовые или почти-готовые блюда, и даже не блюда, а снеки, закуски, вкус-няшки, искушает немалую часть выпускников.

Поскольку «хорошие» выпускники рассказывали и о своих коллегах с менее удачной судьбой — о тех, кто не может устроиться, кто ничего не хочет и т.п., то встречались и рассказы о тех, кто ничего не ест.

Как ничего?

— А вот так, ничего. Пиво пьет, ему больше ничего не надо. Так, иногда купит что-нибудь в ларьке. Но ему ничего не надо. Пиво пьет.

Гораздо сложнее, судя по рассказам, приобретаются навыки обращения с деньгами, рационирования трат и проведения финан-

1 Мы называем ситуации, которые с позиций «правильных» выпускников являются крайними. Между ними - ряд промежуточных. Более слабый вариант, чем обучение в вузе - получение среднего профессионального образования. Более слабый вариант, чем уход в криминал с почти неизбежным попаданием в тюрьму и далее рецедивами, это включение в девиантную уличную субкультуру со спорадическими мелкими нарушениями закона.

совых операций. Известно, что по выходе из детдома некоторые выпускники оказываются владельцами крупных сумм и значительной собственности — квартиры или комнаты. Представляется, что главное здесь — это отсутствие возможностей соотнесения денег как мерила ценности с собственно ценностями. Иначе говоря, деньги для людей в этой ситуации не исполняют свою роль мерила, оказываются самостоятельной сущностью (ценностью), не привязанной к другим. Этому в немалой мере способствуют обстоятельства появления этих богатств из ниоткуда или от государства, что для них одно и то же. Эти средства ими не заработаны, они им причитаются.

Современное российское государство сохраняет ряд черт социального государства (в том числе — унаследованных от советского периода), в то же время его экономика имеет ряд признаков либеральной. Освоение этого сочетания дается нелегко многим категориям российского населения. Выпускникам детдомов это особенно сложно. Только после того, как они сменят одно—два места работы, они начинают получать представление о соразмерности их различного рода затрат и заработка. Лишь прожив хотя бы несколько месяцев на заработанные (а не полученные от государства) деньги, они приобретают обычное, являющееся автоматическим и не осознаваемым у обычных людей понятие «дорого»/«дешево», «стоит»/«не стоит» (этих денег).

Получение денег от государства в самом начале свободной жизни порождает у некоторых из них ощущение, что государство (уже не детдом, а государство как таковое) неким образом продолжает их опекать, следит за ними и в случае чего не даст совсем пропасть. Примечательно, что такого ощущения нет у тех, кто находится на жизненных траекториях, которые наши информанты называют наилучшими (дорога в вуз) и наихудшими (дорога в зону). Первые верят только в самих себя и не нуждаются в опеке, вторые не верят ни в кого, и в общем также в ней не нуждаются, поскольку у них атрофировано представление о будущем, о цели существования и т.п.

Из опасностей, которые подстерегают выпускников — обладателей квартир и денег, наиболее страшными, по их рассказам, являются две. Первая состоит в том, что в криминальном и полукриминальном мире, который существует как компонента городской жизни везде, есть люди, специализирующиеся на отъеме этих богатств у выпускников. В их распоряжении —

арсенал средств от алкоголя и наркотиков до снотворных и ядов. Они пользуются тем, что выпускники не знают ни цены квартире, ни значения документов, подтверждающих их права на нее. Проблема известна органам опеки, они стараются принимать меры, чтобы оградить выпускников от этой опасности, но поскольку ставки очень высоки, криминалитет находит новые и новые способы обмана выпускников.

Вторая опасность заключается в том, что эти молодые люди, наоборот, получают хорошее представление о том, каким ресурсом является квартира и как его можно капитализировать. Формально юридически они не имеют права сдавать это жилье в найм, но они делают это неформально. Спрос на аренду жилья, как известно, в Москве высок, предлагая в аренду квартиру по цене ниже рыночной, эти молодые собственники легко могут найти арендаторов. Таким образом, они обеспечивают себе стабильный доход в объеме, близком к прожиточному минимуму. Два или более владельца таких квартир поселяются в одной из них, а другую жилплощадь сдают.

Судьба живущих такими коммунами различна. Один вариант — формирование сообщества вокруг матери с ребенком. Мы не говорим о ситуации, когда молодые выпускники детдома образуют семью как прочный и длительный союз, а супруг или оба супруга работают и имеют устойчивый доход. Речь идет о прочих вариантах, менее удачных с точки зрения интересов матери и ребенка. Иногда вместе с этой женщиной проживает отец ребенка, который нигде не работает. Иногда это ее (временный) партнер, но он также не работает. Почему не работает — потому, что не получается найти работу, или потому что не хочет, и все. Тогда одна из квартир, которыми располагают оба члена этой пары, становится источником пропитания для них и ребенка.

Другой вариант состоит в сосуществовании двух молодых женщин. Дети могут быть у обеих, или только у одной из них. Часто они обе не работают. Одна — потому, что у нее ребенок, другая — потому, что не получается найти работу.

Наконец, третий вариант — это пара, или большее число молодых людей (юношей), которые находятся в зоне между полной незанятостью, неформальной занятостью и непостоянной формальной занятостью. Наличие постоянного дохода от сдачи внаем одной квартиры позволяет им не считать работу не-

пременным и обязательным элементом жизни. Обычно это люди, которые в указанный кризисный период после выпуска не предпринимают активных действий для поиска выхода из него, выбирают стратегию ничего не делать, выжидать. Далее это состояние превращается из жизни в ожидании, в жизнь без ожидания чего-либо. Случайные заработки любого рода возможны, факультативны. Ясно, что в такой ситуации может происходить частичное или полное втягивание членов такого сообщества в наркоманскую и/или криминальную среду.

Все перечисленные рассказы повествуют о неудачных — с точки зрения «большого общества» и с нормативной точки зрения воспитателей детдома — вариантах адаптации. Здесь уместно сказать, что детский дом в принципе заряжает выпускников двумя важными мотивациями. Одна из них — создать нормальную семью. Другая — найти хорошую работу. Эти мотивации внешне совпадают с мотивациями их ровесников — «домашних» детей. Но следует подчеркнуть, что для детей из «нормального общества» эти мотивации и цели — это цели продолжения, воспроизводства известных им по всей их жизни моделей поведения, фактически это — воспроизводство родительских (или им подобных) ролей. Что касается выпускников детдомов, для них внешне те же самые задачи являются задачами на прерывание процесса воспроизводства известных им из опыта ролей, это задачи перехода на другой биографический трек. В их ситуации требуются совершенно особые усилия, во-первых, для деавтоматизации детского бессознательного следования примеру старших, во-вторых, для следования образцам, известным не из живого опыта, а из вторичных источников, таких как масс-медиа, искусство, и, едва ли не в первую очередь, рассказы воспитателей и т.п.

Следует по достоинству оценить такой результат, как создание прочной семьи выпускниками. Среди профессионалов, занимающихся проблемами домов ребенка, детских домов и т.п., есть известное выражение, резюмирующее их опыт: сироты рождают сирот. Это и просто хлесткая формула, и констатация того, что сирота в силу нехватки самых разных ресурсов — от материальных до психологических — часто не в состоянии обеспечить создание семьи и воспитание в ней своего ребенка. Но за этой формулой стоит и более широкая социальная проблема. Не входя в детали ее описания, отметим, что воспроизводятся не только сами сироты, но и система их государственного (или

муниципального) обеспечения и даже система профилактики сиротства. Правильно было бы рассматривать их в совокупности и говорить о том, что в целом сиротство как институт воспроизводит себя.

На этом фоне ситуацию, когда имеет место не-воспроизводство сиротства следует считать большой победой — и не только над собственно силами социального зла. В самом деле, субкультура детских домов наделяет выпускников очень сильной установкой на создание семьи — полной и счастливой, с ребенком или с несколькими детьми. Наделить же их всеми средствами, которые необходимы для реализации этой установки, детский дом не может. Как рассказывают специалисты, многие молодые люди, полные решимости воплотить свои мечты, начинают совместную жизнь, рождают ребенка... и далее обнаруживают, что они не умеют жить семьей, не умеют быть родителями. Нередко ребенок, который рождается у такой пары, страдает теми или иными расстройствами, ему нужен особый уход. Семья в этом идеальном и полном варианте далее существовать не может, она или превращается в неполную семью или совсем распадается. Супруги расходятся, ребенок передается в то или иное воспитательное учреждение. Иногда развод предшествует рождению ребенка. Иногда беременность наступает без наличия брака или устойчивого союза, тогда вероятность отказа матери от ребенка сразу после его рождения резко повышается.

На таком фоне возникновение и сохранение «нормальной» семьи является отнюдь не нормой, а счастливым исключением. Наши интервью с членами таких семей показывают, что такой результат возможен (лишь?) при условии, что у обоих супругов цель создания именно такой «нормальной» семьи имеет приоритет перед всеми и любыми иными целями.

Разумеется, семья выпускника или выпускников нуждается в регулярном доходе. Так что для хорошей жизни нужна хорошая работа.

«Хорошая работа», как известно из других исследований, вообще является главной целью молодежи. Известно также, что получение такой работы для выпускника любого учебного заведения, не имеющего стажа по соответствующей специальности, это огромная проблема, зачастую решаемая (если она решается) с помощью блата, связей. Для выпускника детдома, школы-интерната проблема стоит во много раз острее. Социального капитала в виде связей у него/нее гораздо меньше. К тому же, если ра-

ботодателю становится известно о происхождении такого соискателя «хорошего» места, отказ почти неизбежен. В итоге выпускникам достаются как правило рабочие места с наихудшими характеристиками.

Но все же, постоянная работа привязывает к месту, говорят выпускники, дисциплинирует, говорят педагоги. Такую же роль способна играть учеба. Есть несколько учебных заведений системы среднего профессионального образования, которые согласны брать выпускников детдомов. Есть некоммерческие организации, специализирующиеся на организации образования для выпускников сиротских учреждений.

Именно эти рамки, ограничивающие для выпускника ту «волю», на которую он обречен после выхода из стен детдома, помогают пережить кризисную ситуацию после выхода, минимизировать аномию за счет правил и норм места работы или учебы.

Где содержать «детей с ОВЗ»?

Мы рассмотрели некоторые аспекты существования детей без родителей, находящихся в этом состоянии временно или постоянно. Во всех случаях пока шла речь о тех детях, которые в не соблюдающем политкорректность просторечии зовутся нормальными. Среди специалистов они еще иногда называются детьми без диагноза. Ряд проблем, которых мы уже коснулись, и длинный ряд вполне специфических проблем встает тогда, когда дело касается детей с диагнозами. Это дети, у которых специалисты отмечают то или иное отклонение от нормы. Диапазон этих отклонений чрезвычайно широк. Мы не будем перечислять формы патологий. Скажем только, что дающие заключение по случаю каждого ребенка медицинские эксперты в общем и целом ранжируют эти случаи (с их весьма разной этиологией) по степени удаления от того, что считается в их среде нормой. В соответствии со степенью, установленной посредством этой экспертизы, детей распределяют по различным заведениям, а в заведениях — по палатам или классам. Претензии к этой экспертизе со стороны ряда родителей и ряда иных экспертов примерно те же, что и к российскому правосудию с его обвинительным уклоном. Здесь, говорят эти критики, преобладает уклон в сторону более тяжелых диагнозов. Они выражают мнения, что едва ли не каждого ребенка, оказавшегося в детдоме с неким диагнозом, можно в той или иной степени реабилитировать, диагноз переквалифици-

ровать. Говорят и о том, что зачастую диагнозы лепят здоровым. В их систему попал — вырваться не дадут1.

Так или иначе, в стране существует значительный контингент детей-инвалидов и так называемых детей с ограниченными возможностями здоровья. В последнее время вокруг их судеб развернулись широкие общественные дебаты. Обсуждается вопрос: что для них и для общества будет лучше — чтобы они содержались в изоляции от остальных людей, или чтобы они присутствовали в обычной жизни, проживали в семьях?

Одно из первых наших исследований, которые были посвящены обсуждаемой проблематике (обследование ДДИ), застало отрасль общественного призрения в ситуации начавшегося изменения. Изменения шли сверху вниз и потому зачастую ограничивались сугубо внешними формальными аспектами. Так, часть учреждений, которые мы обследовали, называлась и имела вывески «Детский дом-интернат для детей с ограниченными возможностями здоровья». А другая часть сохранила вывески «Детский дом-интернат для умственно-отсталых детей». В руководстве отрасли пояснили, что мы начали смену названий на более современные, но денег на все вывески не хватило, пришлось остановиться на этом.

Детские дома-интернаты (ДДИ) находятся между полностью закрытыми учреждениями тюремного типа и учреждениями открытыми. Они принадлежат к обширной категории мест, где содержатся люди в режиме ограниченной свободы. Сюда относятся казармы, больницы, не говоря о собственно местах заключения. У всех этих мест есть типологически сходные черты2. Специалисты отмечают, что даже обязательный распорядок дня в таких структурах оказывается инструментом принуждения, насилия. В отношении ДДИ для умственно-отсталых детей приходится говорить о подобии тамошней обстановки и обстановки в психиатрических стационарах. Помимо того, что и тут, и там применяются сходные приемы терапии, известны случаи применения в ДДИ психотропных средств в качестве мер наказания провинившихся воспитанников.

— А у нас и от воровства лечат. Как чем?! Психотропными препаратами. Курс таких уко-

1 Известны случаи - но именно как исключения - когда воспитанникам, выпускникам с посторонней помощью или, что совсем редко, удается снять диагноз. Но проблемы в целом это не решает.

2 Левинсон А. Урбанизация и жилые среды в кн.: АЛевинсон. Опыт

социографии М. 2004, стр с. 67.

лов — и уже не ворует. Просто потому, что вообще ничего не делает — не может. Лежит, как растение, тут не до воровства. Вообще ни до чего...

Наблюдатели квалифицируют подобные случаи как поддержание практик «карательной психиатрии».

«Практика отправления детей-сирот в психиатрические заведения является в достаточной степени распространенной, чтобы можно было назвать ее, к счастью, не тотальной, но, к сожалению, системной. В стране до сих пор существует целый ряд сиротских учреждений, где «психушка» становится методом воспитания и устрашения детей, поведение которых по тем или иным причинам, на субъективный взгляд их администрации, выходит за границы нормы»3.

Об этом приходилось слышать в обследованных нами домах-интернатах. Были сотрудники интернатов, уверенные в оправданности своих действий и сообщавшие подробности таких действий со стороны администрации или медицинского персонала учреждения спокойно, зная, что интервью записывается. Другие сообщали шепотом, при полной уверенности, что диктофон выключен.

— Вот есть тут у нас такой Х. Сложно с ним. Все не дождусь, когда уже возьмут его опять в лечебницу (психиатрическую). Да, мы на время определяем. Чтоб хоть мог наш персонал от него отдохнуть. А то одни проблемы с ним. И воспитателям, и нянечкам. А если они на ночь остаются дежурить. Боятся его! Не можем ничего с ним поделать, так хоть временная передышка. Ипотом для него это как... ну, он понимает, что там хуже, и, когда возвращается, все-таки более смирный — первое время. Потом по новой.

Вообще говоря, основные права детей-пациентов, содержащихся в детских домах-интернатах, молодых людей, находящихся в ПНИ (психоневрологических интернатах), гарантированы Всеобщей Декларацией прав человека, Резолюцией ООН № 46/119 «Защита лиц с психическими заболеваниями и улучшение психиатрической помощи», Европейской Конвенцией о защите основных прав и свобод человека, Международным Пактом о гражданских и политических правах, Конвенцией о правах ребенка, Законом РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании». Но в случае, когда речь идет о коррекционных детских домах и интернатах, ситуация усугу-

3 Татьяна Тульчинская -- директор благотворительного фонда помощи детям-сиротам «Здесь и сейчас» (Москва) http://www.severinform.ru/).

бляется еще и тем, что живущие там дети имеют целый букет диагнозов, наличие которых дает директору формальное основание для того, чтобы поместить ребенка в специализированное медицинское учреждение. Для руководства детского дома это своего рода «карт-бланш», практически не оставляющий возможностей для доказательства необоснованности этого решения, в то время как истинность самого диагноза в значительном числе случаев под большим вопросом.

Действительность системы, о которой идет речь, представляется полем борьбы двух концепций инвалидности. Сторонники существующей с XVI века медицинской модели считают, что причины, создающие препятствия для полноценной общественной жизни инвалидов — в патологии их развития, приводящей к ограничению их физических или умственных возможностей. Согласно этой модели, этих субъектов надо лечить, или, если их состояние является хроническим и неизлечимым, создавать для них особые условия, что понимается прежде всего как особые, закрытые медицинские учреждения, где усилиями профессионально подготовленного медицинского персонала могло бы поддерживаться их существование.

Тем самым «медицинская» модель предусматривает изоляцию инвалидов от остального общества. Поэтому инвалиды в обществе, где такая модель принята, по большей части оказываются изолированными и дискриминированными. При подобном подходе к инвалидности ребенку положено и гарантируется государством медицинское обслуживание, но не социальное. Естественно, родителю, который остается родителем, сложно смириться с такой ситуацией, с таким отношением к его ребенку не как к живому социальному существу, а как к объекту медицинской помощи, «просто телу». В рамках «медицинской» парадигмы нет места социальным организациям. И если они создаются, то для того, чтобы эту модель преодолеть, т.е. вопреки системе.

В специальном докладе Уполномоченного по правам человека в РФ утверждается: «В системе социальной помощи в настоящее время возрастает роль организаций негосударственного сектора: общественных объединений, ассоциаций, благотворительных фондов, организаций родителей детей-инвалидов. Дополняя работу государственных структур образования и социальной защиты населения, гражданское общество изыскивает новые пути организации социального пространства помощи детям.

Благодаря конструктивной и твердой позиции гражданского общества решаются многочисленные проблемы соблюдения прав детей-инвалидов, оказывается реальная помощь семьям таких детей»1.

Здесь возникает место для родительских организаций. То, что трудно сделать каждой семье в отдельности, удается сделать организации. Так возникли НКО, помогающие детям с особенностями развития. Центральной единицей в этой системе становится не только ребенок, но и семья, в которой растет и развивается этот ребенок. Главным фактором является наличие любящих родителей (родителя), которые вкладывают свои усилия в развитие своего ребенка: занимаются дома, возят на различные занятия, растят, воспитывает и любят его. Это в корне иное отношение к ребенку. Сам этот принцип полностью противоречит принципу детских домов и интернатов. Ключевая идея в существовании таких центров, заложена не в рамках института медицины, а в предельно широких антропологических и социальных рамках. Создатели таких центров руководствуются, по их словам, Декларацией правам человека, гласящей что «каждый человек имеет право на жизнь, свободу и на личную неприкосновенность, никто не должен содержаться в рабстве или в подневольном состоянии; Никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению и наказанию»2. Отметим, что сторонники содержания таких детей в изоляции не считают себя нарушающими эти статьи и положения, поскольку они не считают, что таковые относятся к этим детям. Их логика такова: физическая или умственная неполноценность этих детей означает и их социальную неполноценность, в конце концов, к ним не применимо во всей полноте понятие человека как субъекта соответствующих прав, принадлежащих ему потому, что он человек.

Центры помощи детям, такие, как Центр лечебной педагогики, основывают свой подход не на том, чего у этого ребенка нет, что ребенок делать не может (ходить, говорить или держать ложку в руке), а на том, что у него есть как неотъемлемый атрибут, что он человек, он — личность и является абсолютной ценностью вне зависимости от своих умственных и/ или физических способностей. Многие НКО,

1 www/garant.ru/products/prp/prime/doc/6230363.

2 «Всеобщая декларация прав человека». Принята резолюцией 217 А (III) Генеральной Ассамблеи ООН от 10 декабря 1948 года, статья 3, 4 и 5.

которые занимаются детьми с особенностями, были созданы родителями, которые не хотели отказываться от своих детей, узнав, что у них есть особенности и что они не такие, как все, но которые не могли найти никаких институтов и организаций, помогающих им справиться с новыми жизненными обстоятельствами. Известно, что большинству родителей особых детей предлагали на разных этапах отказаться от своего ребенка-«инвалида», мотивируя это тем, что он ничего не будет уметь, что родители с ним не справятся, а самому ребенку будет лучше в специальном учреждении, где за ним будет профессиональный уход.

Действительно, в ряде случаев таким объединениям удается что-то делать. Плодотворным (хотя и единичным) оказался опыт родительских организации при одном из обследованных нами интернатов. Организация объединяет родителей, чьи дети постоянно нуждаются в медицинской помощи, особых видах поддержки. Эту помощь оказывает персонал интерната. Родители же объединенными усилиями «пробивают» для интернатских и своих детей окно в обычный, «немедицинский» мир. Существенно, что важное место в деятельности этой организации занимает «защита прав и законных интересов детей с ограниченными возможностями, обеспечение им равных с другими гражданами возможностей, решение задач общественной и социальной интеграции и индивидуального развития таких детей»1.

Получившая распространение во второй половине ХХ века социальная модель предполагает, что трудности создаются не человеком, а обществом, если это общество не предусмотрело участия во всеобщей деятельности людей с ограничениями возможностями (в том числе и детей). Сторонники этой модели призывают к интеграции инвалидов в окружающее общество, к приспособлению условий жизни в обществе для инвалидов, а также к принятию и поддержанию мер, способствующих трудоустройству инвалидов в обычные организации и обучение общества навыкам общения с инвалидами.

1 В рамках этого подхода закономерно развивается свой язык, фиксирующий отличие этого подхода от названного «медицинского», а также того, который пока является массовым. Детей, о которых идет речь, эти люди называют «детьми с особенностями», «особыми детьми». За этими формулировками стоят идеи, что такие дети могут отличаться от прочих не только тем, что лишены чего-то, что считается признаком нормы, но и тем, что они могут обладать некими способностями, которых не имеют обычные люди. Впрочем, в пределе такой дискурс подходит к идее, что «особенным» надо считать каждого человека.

Социальная модель работает в развитых странах Запада. В России она тоже постепенно завоевывает позиции. Сейчас как раз можно наблюдать переходный период. Установка на изоляцию «особых детей» укоренена очень глубоко. Некоторые эксперты полагают, что это — наследие советских времен. За этим есть некоторая логика: такая точка зрения предполагает, что, не будь советской власти, общество развивалось бы гораздо быстрее, и к настоящему времени было бы гораздо лучше настроено к инвалидам.

Надо впрочем помнить, что в странах Запада существовала практика изоляции носителей самых разных отклонений от существовавших тогда норм. Эта фаза и соответствующая ей мораль уже достаточно давно изжиты и заменились на совсем иные, на идеологию и практику инклюзии, включение в общество в том числе и людей с ограниченными от природы или ввиду болезни возможностями.

Откликом на пришедшие с Запада новые версии гуманизма являются единичные случаи усыновления или иного взятия в семью детей с соответствующими особенностями развития. Другой вариант общественной реакции — развитие волонтерской и благотворительной деятельности в этом направлении. Третий вариант — попытки дискредитации этого подхода с переносом проблематики в политическое поле (см. об этом в последнем разделе обзора).

Интернат изнутри

На сегодня основной отечественной практикой является помещение детей с особенностями в специализированные учреждения. В общем действует правило: чем более тяжелая патология, тем более высокая изоляция от общества. В интернаты с тяжелыми нас не пускали. Работники простых интернатов рассказывают о них крайне неохотно.

— Ну что вам сказать, держат их там, пока они живы. Слава Богу, их век обычно не долгий, видно Господь не хочет, чтоб долго мучались. Ну а как держат.считается же, что они ничего не понимают, не чувствуют, ну потому с ними и обращаются, как.не хочу говорить. Да и вам зачем, не надо. У нас тяжело работать, а уж там кто согласится, не знаю. И кто с нее будет спрашивать? Спасибо, что согласилась.

В ДДИ, в которых удалось побывать, дети не заброшены. За вычетом самых тяжелых случаев, всех остальных персонал стремится тем или иным образом обучать хотя бы каким-то формам социального поведения, не взирая на

то, что процесс иной раз почти не идет и надежд полностью привить некий навык не может быть. Ценность прогресса, развития при этом существует как таковая, не скрытая рационализирующими практическими объяснениями. Другое объяснение состоит в том, что для тех, кто работает с этими детьми, важно не терять ценности и нормы внешнего мира. Они занимаются социализацией воспитанников в том числе и ради самих себя. А то, знаете, с ними можно и самому умом немножко того.

Ограниченное и управляемое подключение воспитанников к определенным элементам культуры большого общества на сегодня является основной формой социализации. Ее агентами выступают воспитатели и няни, сестры, в заведениях с классами и учителя. Существенно, что в общем объеме социализирующих воздействий, оказываемых ими, специализированные научно-разработанные средства и методики — развивающие игры, упражнения и пр. — занимают ограниченное место. Наблюдения показывают, что основная по объему и важности социализация проходит за счет естественного (для агентов) поведения, осуществляется в процессе реализации ими себя как личностей, как социальных индивидов (а не как представителей профессии, должностных лиц, операторов). По-другому: должностными и профессиональными обязанностями этих лиц (в особенности младшего персонала) оказывается использование ими не их профессиональных, а их «человеческих», «душевных» качеств, стандартных языковых и поведенческих компетенций. Именно таким путем происходит привитие навыков контроля за своими физиологическими отправлениями, соблюдения мер опрятности, личной гигиены, самообслуживания. Соблюдению этих норм в нашем обществе придается решающее значение для определения социального статуса, социальной полноценности. Неспособность их соблюдать многими воспитанниками предопределяет ограниченный социальный статус последних. Поэтому соблюдению таких норм (например, умение пользоваться ложкой) придается символической значение, которое порой далеко превосходит инструментальное.

Вторым важнейшим признаком социальности является речь, умение пользоваться языком. Обучение также происходит и в профессионально-контролируемых формах (специальные занятия, занятия с логопедом) и в общении с персоналом. Отметим здесь особо стоящий вопрос об использовании т.н. ненор-

мативной лексики в общении воспитанников и персонала. Вопрос об этом (как практически не имеющий решения) вставал во многих интервью. Отметим, что в большом обществе явно происходит экспансия этой лексики в прежде запретные для нее зоны с неизбежной потерей экспрессивного потенциала. В субкультуре интернатов эта лексика, как кажется, его продолжает сохранять, и играет важную роль символической замены (или сопровождения) агрессивных действий. И если обучение этой лексике происходит полностью естественно, то обучение уместности, контролю за ее использованием становится задачей персонала.

Обращает на себя внимание длительный стаж работы с умственно-отсталыми детьми у многих работников и немалое число унаследовавших родительскую профессию. Такое возможно потому, что в тех бытовых условиях, в которых реально осуществляется их жизнь и работа, работники зачастую выбирают стратегию интегрирования своей семьи в свою профессиональную ситуацию, а не изоляции от нее. Воспитатели, няни, медсестры представляют в таких учреждениях один из главных агентов социализации. Они находятся при воспитанниках практически круглосуточно и состоят с ними в самом плотном контакте. Отбор таких кадров происходит не менее жестко, но сказываются их иные, чем у специалистов жизненные установки. Значительная доля представителей младшего персонала — люди среднего или пожилого возраста. Их жизненный опыт и их система ценностей позволяют им в ряде случаев эффективнее сокращать дистанцию с воспитанниками, устанавливать с ними эмоциональный контакт. В ряде случаев при нарушении или неполном развитии интеллектуальной сферы именно чувственная, эмоциональная компонента оказывается ведущей в коммуникациях с таким ребенком и, что еще важнее, с таким коллективом детей.

— Их надо понять. Пока ты с ними пуд соли не съешь, ведро воды не выпьешь, нет, конечно. Я вместе с ними, у нас запахи одни, как в животном мире. Они нас чуют, и мы их чуем. А (человек) с улицы нет. Он не в своей тарелке будет, не сможет. Они друг друга не поймут. У них ведь свое общение, свой разговор. Некоторые у нас глухонемые. Но мы можем с ними разговаривать, они нас понимают, и мы их понимаем. Нас никто не учил, у нас свой разговор. Отсюда — да. А с улицы нет. Люди, прожившие вместе, мы живем здесь, дышим одним воздухом.

Ключевым вопросом оказывается во всех этих ситуациях особое отношение работников

к умственно-отсталым детям. Особым мы его называем потому, что оно отличается отсутствием страха, отвержения, отвращения, которые являются статистически преобладающей реакцией при встрече с отклонениями в «большом» обществе.

Знакомство с персоналом обследованных ДДИ для детей с отклонениями оставило впечатления о специалистах как о людях вполне или в высокой степени удовлетворенных своим выбором. Исследователи не могли не оценить особую преданность своей профессии наряду с чувством собственного достоинства, которое как у давно работающих, так и у молодых сотрудников было развитым. Повторим, у работников существует ощущение избранности, свойственное представителям далеко не всех профессиональных групп. Кто попало у нас работать не будет, не выдержит. Большинство имеют претензии к своей работе и к месту работы, но все эти претензии связаны не с желанием оставить эту работу и найти другую, но с принципиально иным желанием, чтобы стало лучше именно это место их труда. Работа, как показало исследование, воспринимается как, разумеется, очень тяжелая, вредная, связанная порой с риском, но «затягивающая».

Мы ничего не можем сказать по поводу мотиваций начинающих специалистов. Но известно, что отбор происходит на самой первой фазе.

— Те, кто не годится, не выдерживают, и на шестой день уходят.

— Приходят, пробуют, больше двух месяцев не выдерживают.

— Я первые две недели только плакала, потом начала работать, и вот работаю.

— Я месяц проплакала. Теперь все могу. Люблю их всех.

Исследование обнаружило несколько форм отношения «большого общества» к этим учреждениям. Исходной является социальная изоляция. Как мы уже отмечали, учреждения этого характера в значительном числе случаев помещались в зоне социальной периферии — на окраинах больших городов, в удаленных от них населенных пунктах. (Из 143 ДДИ, охваченных нашим опросом, расположены в деревнях и селах 66, в райцентрах — 52. На средние и большие города приходится 25 учреждений или менее 20%).

Поскольку они задумывались как места, где удовлетворяются все потребности воспитанников, т.е. как автономные или автаркические

институты, отсутствие связей с большим обществом не было для них недостатком. В существующих в последний период экономических обстоятельствах нахождение в отдаленных и экономически-депрессивных зонах оказывалось даже благоприятным. Для населения таких зон крайне низкая по меркам большого города зарплата персонала имела привлекательность и интернаты не испытывают кадрового голода в этой части. Говорит директор: С кадрами у меня здесь, в районном центре, проблем нет. В городах есть проблемы, потому что там она будет лучше в ларьке стоять, чем здесь (в ДДИ) санитаркой горшки таскать.

Что касается высококвалифицированных специалистов, то с их набором ДДИ иногда испытывают трудности, и часть этих трудностей связана с размещением учреждений вне больших центров и вне возможностей активной транспортной связи с ними.

Однако в целом количество сотрудников с высшим специальным образованием (они обычно составляют 10-15% общего числа сотрудников) не зависит от месторасположения интерната (в черте города, либо в сельской местности).

Ряд экспертов отмечают, что такое расположение «в глуши» оказывается препятствием для включения детей в культурную жизнь. Поездки, экскурсии и пр. становятся весьма сложным и дорогостоящим мероприятием. Возможные аргументы в пользу сельского окружения как экологически более здорового выдвигались очень редко.

Существенно, что сторонники размещения интернатов в селе находились среди персонала городских ДДИ:

— Я такие учреждения располагала бы на селе. Потому что дети подрастают, любопытство растет, как и у всех. Им хочется за пределы учреждения. А наше общество тоже не готово принять таких детей. Мы их здесь учим, выводим, социализируем, они общаются, но, понимаете, они не готовы жить в том обществе, в котором мы живем. А на селе народ добрее. Сельский народ, он воспринимает этих детей иначе. Все же, больше условий выживания им на селе.

В другом случае прямо говорилось, что деревня как «естественный вариант изоляции» — это идеал:

— Лучше б в какую-нибудь богом забытую деревню, там бы ребятишкам это был бы такой выход в мир реальный.

Не один раз встречалась идея, что сельские жители — более подходящая среда для воспи-

танников ДДИ, поскольку находятся от них на меньшем социальном удалении:

— Я работала раньше в таком же учреждении, которое расположено на территории города. И вот, я сейчас приехала, это деревня считается. Вы знаете, коллектив добрее. Может быть, потому, что сельская местность. Люди как-то душевнее здесь. В городе люди жестче. Может быть, испытания какие-то проходят. В деревне такого нет. Люди, может быть, малообразованные. Зачастую, с этими детьми ведь работает не врач, не директор, не педагог. С ними работают эти люди, которые вышли от сохи, можно сказать.

Другой специалист высказывает примерно то же мнение:

— В селе мы как-то больше видим результат. Они (воспитанники ДДИ) там приживаются, там люди попроще. Я уже сказала, что люди попроще. Чувствую я, что это люди попроще.

Многие интернаты окружены глухим забором с охраной и пропускным режимом. Говорят, что это осталось от времен, когда такие учреждения считались учреждениями «закрытого типа». Характерно, что «закрытие» ДДИ от чужих глаз и даже засекречивание его адреса некоторые руководители в устной беседе объясняют таким «современным» аргументом как опасность террористических актов.

Однако другая часть руководителей считает возможным для ДДИ иметь такую же ограду, как у обычного детского сада или школы. Приходится отметить, что в пользу изоляции и в пользу открытости у руководителей соответствующих учреждений имеется аргументация примерно равной силы и убедительности. Спор и победа за счет логики одной из двух противоположных точек зрения здесь невозможны, поскольку аргументы принадлежат разным парадигмам и оперируют разными логиками. Спор разрешит время или инструкция вышестоящего начальства. До тех пор выбор варианта оказывается на усмотрении директора и зависит от его общих взглядов на жизнь.

Опрос руководителей ДДИ показал: мнение, что больной ребенок должен жить в специальных учреждениях, широко распространено в этой среде, и директора, находящиеся внутри этой системы искренне верят в его неоспоримость. Как показательный, хотелось бы привести ответ директора, которая считает, что интернаты для умственно отсталых детей нужны будут всегда: куда же еще таких детей девать?!

Перспективой для выпускников таких детских интернатов является помещение их во

взрослый психо-неврологический интернат. О нем коротко говорят:

— У них там жизнь какая? Интерес какой? Перспективы-то большой у них нет. Они лишены дееспособности, все. Они там умирают.

Парадокс состоит в том, что выпускникам ДДИ плохо в ПНИ именно от того, что к ним хорошо относились:

— И когда они отсюда уезжают, они потерянные. Здесь как? Воспитатель, потом нянечка, потом врач, потом психолог, потом еще кто-то. Накормили, привели, увели. Мы везде их водим. Контролируем, оказываем помощь, обучаем чему-то. Когда они уходят из нашего интерната, они попадают в мир другой. Там нет воспитателей, они становятся сразу взрослыми. Тогда и возникают проблемы. Они и бегут из интернатов, возвращаются к нам, и плачут и умоляют. Вот это тоже большая проблема. Преемственности между нашими этими структурами нет. Они, знаете, как с обрыва прыгают, куда уж выплывут, выплывут.

Впрочем, надо отметить и другие точки зрения на эту перспективу. Часть специалистов воспринимает ее как единственно возможную:

— Я скажу как медик, который наблюдает этих детей, перспективы жить в обществе у этих детей нет. Это мое мнение. В отношении всех воспитанников. Мы их всех приняли, мы их всех хорошо изучили. Я со всеми хорошо знакома, наблюдаю их, вижу их каждый день. Ни у кого перспективы нет.

Другие специалисты все же говорят, что более желательной перспективой, чем ПНИ, является какое-нибудь устройство в обычном обществе, в идеале — в семье. Еще раз скажем, что исследование застало отрасль в состоянии перехода не столько в части практик, сколько в части готовности руководства (на уровне деклараций) принимать эти новые позиции. Но далее, как правило следуют слова:

— Но общество наше еще не готово. Мораль пока еще не та.

По мнению некоторых специалистов, состоянием общественной морали объясняется и появление на свет многих из этих детей и часть их патологий и полученных травм, а также и помещение их в подобные учреждения общественного призрения как следствие отказов или лишения родительских прав. Они полагают, что положение дел по этой части только ухудшается:

— Сейчас кто рожает? Нормальные женщины не рожают, потому что боятся. Одного, двух, больше не рожают. А сейчас же пошла рожда-

емость в связи с этим законом. Родил второго ребенка и вот эти выплаты. Кто стал рожать? Бомжихи, малолетки, все это такое. От такого семени, какой может быть плод?

Однако многие работники этой системы видят перспективу (пусть и отдаленную) в перемене отношения общества к детям-инвалидам. Именно это они считают главным фактором в изменении судьбы таких детей. И считают себя причастными к решению такой задачи.

— Если мы сейчас с вами вырастим поколение родителей, для которых ребенок-инвалид не будет являться монстром, это будет возможно. В первую очередь, я убеждена в этом, все идет от отношения родителей.

В настоящий момент отношение к детям инвалидам, в том числе к детям с особенностями умственного развития, во всем мире меняется. Отдельные страны, отрасли, специалисты, обыватели находятся на разных ступенях этого перехода.

Вопрос о том, за каким подходом будущее, не стоит. Демографический переход и соответствующая ему перестройка ценностной системы общества совершаются помимо воли людей и правительств. Эта воля может лишь успешно способствовать или безуспешно препятствовать ему.

Общество и государство в России много сделали для сохранения жизни каждого воспитанника как биологического существа, теперь дело за обеспечением его существования как социального существа.

О том, как меняется в обществе отношение к детям из ДДИ и к ДДИ как институту, рассказывает директор:

— Я из директора дурдома превратился в директора детского дома. Раньше меня друзья встречали: «Как у тебя в дурдоме?», а теперь: «Как у тебя деточки твои?». Потихоньку начинается разговор. Понимаете отношение? Отношение нашего общества, нашего микрорайона было: постоянно «Дурдом», а теперь это «Детский дом».

Государство как социальное место для сирот

Стоит обратить внимание на то, какое место в топологии нашей общественной конструкции в целом занимает указанный фрагмент репродуктивной системы. Первое наблюдение покажет, что воспитание детей вне семьи происходит не рядом с ней. Такое бывало в рамках деревенского уклада, когда полусироты и сироты росли внутри соседско-родственной общины. В нынешнем городском укладе случаи самостоятель-

ного проживания сирот являются исключительными. Сироты удалены от «нормальных» семей. Но куда, в какое место общества?

Ответ на это вопрос многое говорит об устройстве такого общества. Институты общественного призрения в разных исторических условиях оказывались размещены по-разному. Отметим, что в императорской России они часто попадали под руку императорской фамилии. Законодательная база призрения сирот была заложена в период реформ Петра I. Именно в это время появились первые воспитательные учреждения для незаконнорожденных, «зазорных» детей. В первой половине XIX века работа по оказанию помощи в воспитании детей дошкольного возраста получила большую поддержку и стала частью государственной политики. Ведомство императрицы Марии, которое занималось организацией воспитательных домов, детских приютов трудолюбия и т.п., получило новый статус — IV отделение Собственной Его Величества канцелярии1.

Это было номинально знаком высокого общественного внимания к ним, но и элементом украшения добродетелью не какой-нибудь, а наивысшей власти.

На этом фоне примечательно помещение таких институтов в ведомство советских органов государственной безопасности прямо в момент их формирования. Феликс Дзержинский, по современной легенде, основатель ВЧК, занимался многими вопросами, как-то транспортом, злоупотреблением служебным положением и пр. Его ведомство взялось за решение и проблемы беспризорничества — следствия идущих войн и политических катаклизмов. Постепенно круг полномочий политической полиции уточнился, но детколонии продолжали оставаться в той или иной связи с ней. Органы госбезопасности, как они себя назвали, неоднократно то поглощали, то обособляли от себя «просто» полицейские функции. Постепенно и борьба с беспризорностью перешла (частично) в ведение органов внутренних дел как дел неполитических, но продолжающих иметь связь с общественной безопасностью. У этих органов, как известно, есть два инструмента: легитимное применение насилия и легитимное же лишение свободы. Мало кто из видевших детские дома и, прежде всего, дома для детей «с особенностями» не отмечал их сходства с местами лишения свободы. В нестрогом, но сильном различении «воли» и «неволи» эти места безусловно попадают во вторую категорию.

1 Ведомство учреждений Императрицы Марии 1797-1897 (СПб., 1987)

Типологическая близость приютов, домов общественного призрения к местам заключения отмечалась во многих странах и разные исторические эпохи. Специфика этого сходства в случае нашей страны связана с особой значимостью органов безопасности и форм «неволи» в ее истории и современности. На этом фоне появившийся тренд, а скорее призыв: передавать детей из воспитательных учреждений в семьи — это процесс, относящийся к ключевым и интимным структурам нашего общественного устройства. В профессиональной среде началась дискуссия. Тема несвободы и неволи в очередной раз стала предметом дебатов. Появились профессионалы, подвергающие критике действующую систему. Возвысили свой голос ее защитники. По словам некоторых руководителей, смысла в реализации семейного устройства таких детей нет, так как в связи с их тяжелыми заболеваниями не только они никому не нужны, но и им не нужна семья. Также, во многих учреждениях уверены, что таким детям лучше находиться именно в специальных заведениях, где они получают необходимый уход, находятся под присмотром врачей и где у них больше возможностей участвовать в образовательных и реабилитационных программах. Отмечается также, что проживание детей в интернатах дает их родителям возможность работать.

Интернат с уходом и заботой, которую там давали детям, всегда считался и единственной, и лучшей участью для них. И вдруг оказалось, что есть альтернатива судьбе таких детей, и она лучше интерната, системы, с которой эти работники себя отождествляют. Более того, государство, которое они привыкли считать не только своим сверх-руководителем, но и своего рода сверх-родителем этих детей, и авторитет которого должны были поддерживать учреждения, где они работали, вопреки всей привычной его логике и политике, разрешило было эти усыновления. А в своем Послании Федеральному Собранию Российской Федерации 2006 года президент РФ В. Путин заявил, что «надо совместно с субъектами Федерации разработать программу по материальному стимулированию устройства на воспитание в семьях сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Таких детей, находящихся сегодня в детдомах у нас — около 200 тысяч. На самом деле — сирот гораздо больше, но в детдомах находится около 200 тысяч. И иностранцы у нас, по-моему, уже больше усыновляют наших детей, чем у нас в собственной стране. .Поручаю Правительству

совместно с регионами создать такой механизм, который позволит сократить число детей, находящихся в интернатных учреждениях»1. Лед тронулся. Судя по косвенным свидетельствам, именно после этого многие руководители стали «официальными» приверженцами точки зрения, которая раньше могла существовать только как приватная, как мнение «для себя», «для своих»: конечно, семья лучше интерната.

В уже цитированном специальном докладе Уполномоченного по правам человека в РФ сообщается: «Широко распространена практика неправомерного помещения детей в детские дома-интернаты фактически на пожизненное проживание, поскольку по достижении совершеннолетия их переводят в аналогичные интернаты для взрослых. В домах-интернатах нарушается право детей на частную жизнь. Пространство их жизнедеятельности крайне ограничено, помещения переполнены, дети не имеют возможности уединиться. Дети, проживающие в детских домах-интернатах, полностью зависят от сотрудников учреждения и не защищены от произвола персонала. Одной из причин полной незащищенности детей в детских домах-интернатах является их закрытость, отсутствие внешнего контроля за соблюдением прав воспитанников. О необходимости создания системы общественной инспекции в данной сфере неоднократно заявляли общественные правозащитные организации, эти предложения были поддержаны Комитетом ООН по правам ребенка и нашли свое отражение в его рекомендациях Правительству России 1999 и 2005 года».

Иными словами, зачем-то нужно держать определенный контингент в этих условиях изоляции.

Особо рельефно прорисовалась эта тема в «деле Димы Яковлева», в рамках конфликта, который отчетливо обозначился как конфликт между типами обществ и их концепциями личности и государства. В столкновении между Россией и ее главным политическим противником, когда должны быть предъявлены самые главные, предельного характера, аргументы, с российской стороны была предъявлена тема вреда детям от их приемных (американских) родителей. Поскольку альтернативой американским приемным семьям в этих конфликтных ситуациях не предлагались отечественные приемные семьи, по умолчанию оказывалось, что альтернатива — это преобладающий у нас метод содержания таких детей в детдомах.

1 www/garant.ru/products/prp/prime/doc/89457.

Какие бы собственно политические цели не ставили режиссеры этого дипломатического демарша, его message, адресованный российскому обществу, был определенно таков: практика изъятия сирот из детдомов и передача их в семью — их, западная практика — это дурная практика, пример самой западной из западных стран нам это доказывает. В споре, что лучше — держать сирот в детдоме (наш метод) или отдавать их в семью (их метод), мы победили.

Выше было показано, что эта линия на передачу сирот из специализированных заведений в семьи формально была провозглашена генеральной линией нашей политики. В идущей постоянно в нашем обществе борьбе между внутренними «западниками» и внутренними «патриотами» провозглашение такой линии было победой «западников», и вот «патриотическая» линия взяла реванш на внешнеполитическом фронте. Собственно внешнеполитическая плоскость и ситуация противостояния с Америкой были ей нужны лишь для того, чтобы вынудить самые высшие инстанции выступить с осуждением «их» западной практики.

Почему такая частная тема, касающаяся хоть и прискорбно большого, но все-таки столь незначительного меньшинства лиц, как сироты в госприютах, получила такое общественное внимание?

Ответов два. Один — потому, что дело касается одной из главных частей общественной конструкции, а именно концепции личности. Общемировой процесс — является ли он прогрессом или нет — возрастания ее роли шел и продолжает идти, и наше общество в свой черед к нему подключается. В этом процессе та цивилизация, которую называют западной, с самого начала была впереди. Потому участие России в нем предстает для России как следование Западу со всеми осложнениями, которые причиняет такое положение вещей.

Как и во всех обществах, где последовательно меняются формы отношения к сиротам, бездомным, больным, преступникам и прочим выпадающим из общества его элементам, наше общество пришло к созданию специальных государственных институтов по содержанию оных элементов в изоляции от общества и на попечении у государства. Такой подход приобрел статус нормы. Сейчас эта норма поставлена под вопрос, и многое из происходящего объясняется этим всегда сложным состоянием кризиса нормы.

Существование орфанажей повсеместно теперь для городских обществ. Часть их про-

блем имеет универсальный характер. Недаром то, что описано в ранней работе И. Гоффма-на «Узилища» («тотальные институты» в его терминологии)1 читается и сейчас как прямой репортаж из наших заведений такого рода, будь это зона, казарма, больница или детдом (а ведь автор не бывал в нашей стране и тогда еще ничего не знал о практиках ГУЛАГа и пр.). Потому столь поучительно и для нас чтение сочинений Фуко, писавшего о больницах, работных домах и иных реалиях западноевропейского Нового времени2.

Но при всех параллелях и общемировых тенденциях, проявляющихся и у нас, в описываемой системе государственного попечения

0 вытесненных из общества лицах сложилась своя социальная специфика. Именно в силу ее наличия процесс «раскрытия» тотальных учреждений (а передача сирот в семьи — это одна из форм подрыва их тотальности) оказывается затрагивающим самые интимные структуры нашей государственности.

На первый взгляд кажется безумным и кощунственным сопряжение этого процесса с тем, который начался в далеком 1953 году со смертью Сталина, а именно с процессом выпуска на волю узников государства. Обоснованность таких ассоциаций выясняется знакомством с устройством и практиками этих «учреждений закрытого типа». Уже широко распространены соображения и догадки о том, что помимо одиозного ГУЛАГа в стране было и продолжает существовать множество мест содержания людей в изоляции от обычной социальности, принимаемой нами за норму. Одно из важнейших наблюдений (здесь снова вспоминается Фуко) состоит в том, что структурно схожи места, где люди содержатся в порядке кары, их наказания за вину перед обществом, и места содержания вроде бы ни в чем не повинных, где номинальная цель — не наказание, а оказание помощи несчастным. Следующим шагом бывает понимание того, что изоляции подвергают носителей любого отклонения от нормы — произвольного (преступление) или непроизвольного (болезнь). Когда в рассмотрение включается и такой вид объективной девиации, как сиротство, вся картина приобретает новое освещение.

Содержание сирот в детских домах имеет свое рационалистическое обоснование и объяснение. Рациональность и резоны здесь опираются на гуманистические ценности сохранения

1 Goffman E. Asylums. NY, 1961.

2 Фуко М. Надзирать и наказывать. М. 1999.

жизней, обеспечения их если не полноценности, то возможно более близкого ее подобия. Интрига возникает в тот момент, когда выясняется, что система детдомов и им подобных заведений стремится к самосохранению, потому не хочет отдавать своих воспитанников или согласна это делать на своих собственных условиях.

Понятны приходящие на ум соображения о том, что всякая однажды созданная социальная система будет стремиться себя воспроизводить, сохранять и охранять. (Известны, в частности, резоны, что зарплаты сотрудников положительно зависят от числа воспитанников и пр. Понятно, что система детдомов — это рабочие места, что закрытие таких домов будет означать их ликвидацию и пр.)

Но эти объяснения не достаточны. Мы предложили говорить о сиротских учреждениях как об элементе репродуктивной системы общества. Возможны возражения. Сироты — скорее сбой в работе этой системы. Значительная часть из них не дает потомства, у другой части это потомство страдает от рождения множеством патологий. Наконец, среди сотрудников этих учреждений, повторим, ходит выражение, что от сирот родятся сироты. И мы знаем из наших исследований, что для возвращения сирот на обычные для данного общества жизненные траектории нужны огромные усилия. Без них этого не происходит.

И все же, мы полагаем, что указанная подсистема может рассматриваться как часть репродуктивной системы общества.

Представляется, что все те места, где люди содержатся не на воле, а на попечении государства, образуют систему, имеющую метафизический смысл относительно повседневной обычной жизни, жизни на воле. Искусственная жизнь, поддерживаемая государством в этих местах внедомашнего, внесемейного содержания людей, не имеет целью поддержание их жизни. Их существование там есть не цель, а средство.

О системе этих учреждений можно сказать, что это особого рода утопия, имея в виду, что это запись определенной идеи — идеи советского и пост-советского государства как такового. А главная его идея есть утверждение невозможности существования социума без государства как формы его существования. На воле можно вообразить и даже попробовать существовать без и вне государства. Во всех местах содержа-

ния этих детей без родителей такое физически невозможно, немыслимо. Другая метафора говорит о том, что система этих заведений есть место хранения и воспроизводства генетического кода, по-другому, идеала, эталона государства как системы тотального управления обществом. ГУЛАГ был попыткой реализации утопии (как ею были коммуны в КНР и Кампучии), закономерно неудачной. Утопия вернулась в свои собственные рамки. Но столь же закономерно неудачными оказались попытки эту утопию ликвидировать полностью. То, что ликвидация детских домов будет шагом к ликвидации государства — такого, каким мы его знаем, ощущается многими. И поборниками такого государства и его противниками. Защищая систему попечения государства о детях, они защищают не детей, а государство

Армия, детдома, как и «зона», ни в коем случае не «срез» общества. Не они ему подобны. Они суть модель, сокровенная модель общественного устройства, сложившегося к 1930-м годам. Это оно, общество, в той или иной мере приближается к ним, будучи их практической реализацией, репродукцией. То, что наше общество то удаляется от оного прототипа, то тянется к нему вновь, показывает вся история прошедших десятилетий, включая самое последнее из них. Присутствие некоторого тоталитарного архетипа внутри отечественной политической культуры отмечалось многими. Наши исследования позволяют увидеть одно из казалось бы маргинальных социальных мест, где этот архетип хранится. Обнаружение этой латентной функции у учреждений, где содержатся дети без родителей, позволяет понять почему вопрос о судьбе их воспитанников вдруг попал в центр общественного внимания.

При этом понятно, что ни солдаты, ни воспитанники не суть субъекты, они — статисты в этой модели, стаффаж, заменимый и воспроизводимый ресурс. Сами по себе они не интересны, важно, чтобы они были в наличии.

К догадке, что государство нуждается в существовании этой системы для неких высших и неявных целей, не связанных ни с ценностями гуманизма, ни с экономической, оборонной или иной прагматической задачей, приходили некоторые из опрошенных нами специалистов, работающих внутри этой системы. Сироты государству нужны. Больше, чем оно им. Потому и в семьи не хочет отдавать.