CC BY
31
A.B. КУЛАГИН (Коломна)
«горе от ума» в поэзии Александра кушнера
Рассматриваются стихотворения Александра Кушнера разных лет, содержащие мотивы комедии Грибоедова. Показано, что поэта привлекают в ней афористичность, лиризм, бытовые и национальные мотивы, сложность характеров. Стихотворения анализируются не только в связи с текстом комедии, но и в контексте творчества самого Кушне-ра и в общественно-историческом контексте эпохи. Отмечается также рефлексия поэта по поводу стихотворной техники комедии.
Ключевые слова: А.С. Кушнер, А.С. Грибоедов, «Горе от ума», традиция, мотив, афористичность, лиризм.
В широких литературных интересах Александра Кушнера «Горе от ума» занимает особое место. Любовь поэта к грибоедовской комедии коренится в семейной атмосфере: он вспоминает, что его мать «наизусть знала чуть ли не все "Горе от ума" и то и дело по разным поводам и в шутку, и всерьез вспоминала то ту, то другую строчку: "Шел в комнату - попал в другую", "Учились бы, на старших глядя", "Карету мне, карету!"» [12, с. 34] «Горе от ума» стало первым классическим произведением, которому поэт посвятил специальное эссе, написанное в 1971 г. и опубликованное в 1972 г. в «Вопросах литературы» (№ 5). Главная мысль его заключалась в том, что пьеса обладает большим лирическим потенциалом. Автор эссе показал, что «Горе от ума» - «одно из первых произведений русской поэзии, где, еще в драматическом платье, выступила поэтическая лирика, освобождавшаяся от жанровых ограничений оды, послания, элегии» [25, с. 24]. Филологи относят эссе к числу лучших работ о грибоедовской пьесе; об этом говорит факт включения его в антологию посвященных ей работ [2, с. 381-391]. Отдельные наблюдения над текстом комедии встречаются и в других публикациях поэта-эссеиста, одна из которых даже имеет знаковое название «Вперед, к Грибоедову!» [13; 16].
Нас же будет интересовать лирическое осмысление грибоедовской пьесы Кушнером-поэтом. он является автором целой серии написанных в разные годы стихотворений, в ко-
торых ведет прямой поэтический диалог с классическим произведением - и в этом смысле продолжает диалог, который длится уже два века [1; 28; 31]. Мы обратимся именно к ним, оставив в стороне стихотворения о Грибоедове «биографического» характера: «До свиданья, Кавказ, мы тебя любили...» (1998), «Нам бояться людей - значит баловать их.» (ок. 2009), «Грибоедов, на площади сидя в кресле.» (2017)*. Укажем лишь на их источники: первое навеяно очерком Пушкина «Путешествие в Арзрум», второе - запиской арестованного по делу о восстании 14 декабря 1825 г. Грибоедова к Булгарину [5, с. 549]**; третье - реальной петербургской топографией [9, с. 255-260]. Следует учесть, что во всех этих произведениях имя Грибоедова звучит вместе с именем Пушкина, а в двух из них обыграно совпадение имени и отчества.
Первый поэтический отклик Кушнера на «Горе от ума» звучит в стихотворении «Уроки физики» (1961): «Законы матери-природы, / Являясь нам по одному, / Взывали, помнится, в те годы / Скорее к сердцу, чем к уму. / И рядом с Макбетом и Банко, / Но в плане разных плоскостей, / Стояла лейденская банка, / Копилка молний и страстей! / Иль взглядом темным и туманным / Следили, пряча в горле ком, / Как бьется пламя под стеклянным, / Под невозможным колпаком: / В среде пустой и безвоздушной / Оно металось, как в беде, / Как Чацкий в пошлой и бездушной, // Необразованной среде! / Учитель! Как привыкнуть к чуду? / Отстать от этой чепухи? / Сияет физика повсюду! / Везде мерещатся стихи!» [18, с. 9-10].
Школьная тематика некоторых стихов Кушнера той поры объяснима: в 1960-е гг. он преподавал в школе русский язык и литературу; мотив учительства слышен и в этих стихах («Учитель! Как привыкнуть к чуду?»). В дебютной книге поэта «Первое впечатление» (1962), куда вошли «Уроки физики», есть еще несколько стихотворений, посвященных школьным предметам. И в них тоже науки, от словесности вроде бы далекие (геоме-
* Даты стихотворений Кушнера, в книгах обычно отсутствующие, приводятся в статье по источнику [30].
** Текст «Горя от ума» мы цитируем в статье по этому изданию, поскольку оно имеется в личной библиотеке А.С. Кушнера, и поэт, которому мы благодарны за прочтение нашей статьи в рукописи и за сделанные уточнения, пользуется им, по его признанию, всю жизнь.
О Кулагин А.В., 2022
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
трия или зоология), наделены «поэтическими» свойствами, а поэзия оказывается сродни им. Так, в «Готовальне» (1961) читаем: «И геометрия царила, / И в ней гармония была. / Мои младенческие вкусы / Стояли с веком наравне. / А за окном топтались Музы, / Все девять, споря обо мне» [18, с. 9]. Или в стихотворении «Там, где на дне лежит улитка...» (1962): «Поэт, усилий не жалей, / Не запускай свое хозяйство / И будь подробен, как Линней» [Там же, с. 13]. Грибоедовская комедия удачно вписалась в этот ряд поэтических аналогий благодаря не только мотиву «среды пустой и безвоздушной», где обыграна двузначность слова «среда», но и оппозиции «сердца» и «ума», напоминая Чацкого, у которого «ум с сердцем не в ладу». Вот и школьная наука, будучи явлением вроде бы «умственным», обладает своей поэзией, взывая «скорее к сердцу, чем к уму». Мотив «страстей», узел которых уподоблен в стихах изобретенному еще в XVIII в. первому электрическому конденсатору («лейденская банка»), повлек за собой упоминание и шекспировских героев (о восприятии Кушнером одной из пьес Шекспира см.: [7]). Вообще, вся «учительская» серия стихов раннего Кушнера о школе, аналогов которой в русской поэзии мы не припоминаем, уникальна своим тематическим и поэтическим единством и разнообразием и заслуживает отдельного рассмотрения.
Следующий эпизод поэтического диалога Кушнера с пьесой - стихотворение «Часы, похожие на гроб.» (1967), вошедшие в дет-гизовский сборник «Город в подарок» (1976) под «грибоедовским» названием «Дом Фамусова». Но грибоедовские - причем насыщенные - ассоциации есть в тексте стихотворения и помимо этого. Приведем первые две строфы: «Часы, похожие на гроб, / С утра пускаются в галоп, / Играет музыка некстати. / Звучит торжественно: бим-бам, / Как будто хочется часам, / Чтоб вышел Фамусов в халате. / Как будто есть куда спешить / И в сутки надо уместить / По всем классическим канонам / Приезд, признание в любви, / Конфликт, беседы визави / И бегство бурное с наклоном» [24, с. 29].
В стихотворении обыграна первая сцена комедии, в которой лиза переводит стрелки часов с целью поторопить увлекшихся ночным свиданием Софью и Молчалина: «Переведу часы, хоть знаю: будет гонка, / Заставлю их играть» [5, с. 5]. Иначе сказать, «часовая музыка» (словосочетание из грибоедов-ской ремарки) в пьесе как раз и играет, по выражению Кушнера, «некстати». И сразу после
этого, уже во втором явлении, на сцену выходит Фамусов. А во второй строфе стихотворения, подобно тому как в пьесе совмещены каноны классицистической драматургии («правило трех единств» - при всей условности «единства действия»), - в сжатом виде сформулированы ее (пьесы) художественная природа («единство времени») и ее сюжетное развитие: от приезда Чацкого до его «бурного бегства». Переход от первой строфы ко второй словно подсказан этим поспешным боем часов: «Как будто надо уместить.» Так классицистическое правило «подкрепляется» сюжетной деталью.
Но с середины стихотворения в него входит современность: «Меж тем московский старый дом / Предназначается на слом, / В нем три теснятся учрежденья.» Стихотворение вольно или невольно оказалось откликом на волновавшее в 1960-е гг. интеллигенцию разрушение старой Москвы - в частности, в районе Арбата, где возводился Новый Арбат (проспект Калинина). На эту тему написано несколько стихотворений Окуджавы, в том числе два, которые составили в авторском сборнике «Веселый барабанщик» (1964) лирическую дилогию «Старый дом»: «Пятится он, к переулочку лепится.» и «Дом предназначен на слом. Извините...». В 1966 г. появляется «Песня-сказка о старом доме на Новом Арбате» Высоцкого с иронической концовкой: «от страха дети больше не трясутся: / Нет дома, что два века простоял, / И скоро здесь по плану реконструкций / Ввысь этажей десятки вознесутся - / Бетон, стекло металл. / Весело, здорово, красочно будет.» [3, с. 201].
В таком контексте стихотворение Кушнера, внешне вполне невинное, обретает актуальный подтекст. Впрочем, А. Чернов считает его вовсе «антисоветским», обращая внимание на год написания - юбилейный для советской власти - и усматривая в концовке иносказательный смысл: «Но вечереет. В пять часов / Ни шуб, ни шляп, ни голосов. / Часы уборщица заводит. / Они играют в пустоте. / Усердье то, и папки те, / А пьесы явно не выходит» [24, с. 30]. Нынешняя пьеса не выходит, она не может равняться с прежней. Не потому ли часы теперь играют в пустоте? Данный подтекст мог и не входить в авторский замысел, но любопытна сама возможность такого прочтения. А мы при этом отметим появление в финале уже знакомого нам мотива «игры» часов, по закону кольцевой композиции замыкающего лирический сюжет, но замыкающего уже на другом уровне.
ИЗВЕСТИЯ ВГПУ. ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Кушнер - поэт петербургский и по месту жительства, и по творческому складу, и по преобладающей тематике. «Московские» стихи появляются у него нечасто. Здесь - как раз такой случай. Это объясняется, конечно, содержанием «Горя от ума». любопытно, что полвека спустя имя Грибоедова появится у Кушнера вновь в московском - причем именно «старомосковском» - контексте, в стихотворении «В Москве» (2017): «Скатертный, Лоскутный переулок, / Есть Охотный, есть Каретный ряд. / Грибоедов выбрать для прогулок / Предложил бы - с видом на закат» [21, с. 36]. Заодно напомним его «московское» стихотворение «На задних лапах замершие львы.» (1985), в котором нам тоже слышится отзвук грибо-едовской пьесы: «Москва - наследница всех, всех эпох. В любом / Живущем - что-то есть от живших / Когда-то, бившихся об стену жарким лбом, / Страдавших, веривших и голову сложивших» [15, с. 126]. Конечно, список «бившихся об стену жарким лбом» может быть широк, но едва ли не первое место в нем должен занять Чацкий. Для сравнения процитируем еще раз «Уроки физики»: «Оно металось, как в беде, / Как Чацкий в пошлой и бездушной, / Необразованной среде!» [18, с. 10]
Возвращаемся к хронологии творчества поэта (мы остановились на рубеже 1960-х -1970-х). В 1976 г. написано стихотворение «Я в Грузии. Я никого не знаю.», в котором поэт вспомнил слова Софьи о Чацком: «.Когда б я знал, зачем, забыв гнездовье, // Ума искать и ездить так далеко, // Как певчая говаривала Софья» [Там же, с. 258]. А в 1980 г. творческая память подскажет поэту интонационно-ритмическую перекличку с текстом комедии в стихотворении «Весь день ботаникою занята пчела.»: «Такие яркие бывают дни в году, / Такие знойные, что, веки закрывая, / Стоишь и чувствуешь, как кровь бубнит в бреду / Про желчь пустырника, про лимфу молочая. / И что-то давнее вплывает в ум тогда; / Ногой примятая, крапива пахнет грубо. / Откуда синтаксис заимствован? Ах, да: / "Про ум Молча-лина, про душу Скалозуба"» [Там же, с. 244]. Такой рефлективный ход для поэзии Кушне-ра очень характерен. Его лирический герой иногда словно спохватывается и замечает, что пользуется чужим стиховым опытом; см., например, в стихотворении «Свежеет к вечеру Нева.» (1967): «И этот прыгающий шаг / Стиха живого / Тебя смущает, как пиджак / С плеча чужого. / Известный, в сущности, наряд, / Чужая мета: / У Пастернака вроде взят, / А им - у Фета» [Там же, с. 59].
Обыгрывание цитаты, отмеченное в стихотворении 1976 г., вообще характерно для лирики Кушнера, о чем в работах о поэте уже не раз говорилось [8; 32]. Стихотворения поэта, содержащие реплики на классические цитаты, крылатые выражения (от античности до двадцатого столетия), могли бы составить объемистый сборник (см. хотя бы его циклы «Стансы» и «Изречения», соответственно 1994 и 1996 г.). «Горе от ума» в этом смысле дает поэту замечательный материал. Афористичность языка комедии была замечена, напомним, еще Пушкиным: «О стихах я не говорю: половина - должны войти в пословицу» [29, с. 80]. В 1980-е гг. и позднее из-под пера Кушнера появляются стихотворения, построенные как реплики на запомнившиеся его лирическому герою грибоедовские фразы.
Особое место здесь занимает фраза Софьи о Молчалине, с помощью которой она пытается объяснить отцу свою раннюю встречу с возлюбленным: «Шел в комнату, попал в другую» [5, с. 11]. Кушнер в разные годы написал три стихотворения, в которых обыграна эта фраза (напомним: это одна из тех грибо-едовских фраз, которые любила повторять мать поэта); невольно сложилась своеобразная лирическая трилогия. Причем два из них -хронологически первое и второе - прямо и начинаются с этой цитаты.
Вот зачин первого: «"Шел в комнату - попал в другую." / Никак строки не расколдую, / Она - волшебная, в ней два, / А не четыре уда-ренья, / Оглядка, жалкие слова, / Угар и го-ловокруженье. // Я со стихами спутал быль, / Мне часто сны такие снились. / Ориентация, не ты ль / Нас подвела - и мы родились? / Стакан на столике, бутыль. / Сергей Сергеич, это вы ли-с?» [26, с. 44]. Последняя реплика тоже заимствована из комедии - слова Фамусова, выражающие удивление неожиданным ходом мысли Скалозуба: «Сергей Сергеич, это вы ли!» [5, с. 33]. Но в центре лирического сюжета, конечно, - фраза о комнатах. Она здесь сразу, во-первых, вызывает свойственную поэзии Кушнера филологическую, «стиховедческую» (см. выше) рефлексию: «.в ней два, / А не четыре ударенья». Во-вторых, она (фраза) обретает смысл расширительный и переносный: «комната» оказывается судьбой, тем «билетом», который достается человеку от его рождения. Возможности этого мотива поэт позже разовьет в стихотворении «Когда б я родился в Германии в том же году.» (1995), где личная судьба лирического героя будет поставлена в контекст большого исторического времени -
трагедий двадцатого века, с отсылкой к «Братьям Карамазовым»: «Плачь, сердце! Счастливый такой почему б не вернуть / С гербом и печатью районного загса билет / На вход в этот ужас?» [18, с. 461].
Но в стихотворении «Шел в комнату.» до трагических мотивов еще далеко: «вариативность» рождения связана здесь с творчеством; «другой» мир - мир поэзии. Антитезой ему оказывается «нормативный» взгляд на жизнь, присущий грибоедовскому Скалозубу: «Сергей Сергеич этот мир / Находит прочным и понятным <.> Но где-то должен быть другой. / Какой другой? о чем вы? что вы? / Там Грибоедова рукой / Написан лирики почтовой / Том, там, за темною рекой, / За рощей дышащей, дубовой.» [26, с. 44]. Концовка напоминает изложенную Кушнером в эссе о комедии трактовку ее как произведения с сильной лирической подоплекой (см. об этом в начале нашей статьи); здесь завуалированный, прикрытый, по мнению автора эссе, комедийной оболочкой лирический смысл пьесы словно встречается с личным опытом самого автора стихов - тоже лирического поэта. «Другой мир» - своего рода общий знаменатель всякой лирики.
Второе стихотворение лирической «трилогии» на тему крылатой грибоедовской фразы написано в 2005 г.: «"Шел в комнату, попал в другую". / Припомню фразу дорогую - / И сразу станет веселей. / И жаль нам Чацкого, но в ней / Такая прелесть: слава Богу, / Что было «Горе от ума». / Как будто потерял дорогу / Молчалин: как же, снег и тьма! / И забываюсь понемногу, / И даже нравится зима» [10, с. 310]. Уже здесь, в первой строфе, звучат несколько важных мотивов. Во-первых, комедия предстает, вопреки «горю от ума» главного героя («И жаль нам Чацкого.») как произведение «веселое», вселяющее радость, а причиной тому - все та же фраза. Но в чем в данном случае ее секрет? Ведь она сказана об отрицательном герое. И при чем тут, во-вторых, «снег и тьма», да еще с твердой оговоркой «как же.», не оставляющей сомнений в осознанности ассоциации. Дело в том, что здесь молчалинская ситуация, в-третьих, неожиданно перекликается с ситуацией Чацкого, с его небольшим первым монологом, в котором звучит мотив зимнего пути: «И между тем, не вспомнюсь, без души, / Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря, / Верст больше седьмисот пронесся, - ветер, буря; / И растерялся весь, и падал сколько раз. <.> / Мне кажется, так напоследок / Людей и лошадей знобя, / Я только те-
шил сам себя. <.> / Звонками только что гремя / И день и ночь по снеговой пустыне.» [5, с. 17, 18, 22]. О мотиве снежного пути и русского холода в пьесе Кушнер размышляет в своем эссе [25, с. 16-19]. Мотив же «потери дороги» слышен в слове «растерялся весь», но и без этого в контексте сюжета пьесы, с учетом всего, что с героем происходит, этот мотив не кажется чуждым его судьбе. чацкий в самом деле словно сбился с пути, выбит из жизненной колеи, изгнан из Москвы.
что касается Молчалина, то неожиданное, казалось бы, позитивное лирическое «освоение» этой фигуры не кажется странным, если вспомнить, что поэт иногда бывает готов отнестись к отрицательным героям сочувственно. Вот стихотворение («Какая дружба намечалась.», 2011): «И вообще не слишком строго ли / Мы говорим о персонажах, / В поэме выведенных Гоголем? / Он их любил, Ноздрева даже, / И я бываю Собакевичем, / Ах, и Коробочкою тоже. / И заноситься, право, незачем, / И жить смешно, и все похожи» [21, с. 22].
Сказано полушутя, но в то же время и полусерьезно. В этом случае почему бы не «побывать» и Молчалиным? В стихах Кушнера он «теряет дорогу», подобно чацкому, и его если даже и не «жаль», то «забыться понемногу» и ощутить себя на какой-то момент, благодаря «фразе дорогой», в его роли - «такая прелесть». Кстати, в письме к автору статьи от 6 декабря 2020 г. А.С. Кушнер вспоминает, что в постановке «Горя от ума» Г. Товстоноговым на сцене БДТ «кто-то замечательно играл Молчалина, но кто - уже не вспомнить» (Мол-чалина играл, вероятно, К. Лавров). Другими словами, у поэта был лишний повод присмотреться к этому персонажу.
Далее в этом, как и в предыдущем, стихотворении проступает образ автора комедии; он вызван ощущением лирической природы пьесы. Ведь лирика - это прежде всего личность автора, «его душа, его натура», неизбежно встающая за стихами. Одновременно развивается и зимняя тема, не лишенная в соприкосновении с русской жизнью иронической оценки: «Любимый автор, цепенея, / Глядит на сани, облучки. / Смешно: похож он на еврея. / Какие детские очки! // Густые брови, шевелюра, / Внимателен и тонкогуб. / И языка клавиатура // (Что Фамусов, что Скалозуб) - // Его душа, его натура / В стране медвежьих ласк и шуб» [10, с. 310].
«Медвежьи ласки» напоминают о «медвежьих услугах» - особенно в соседстве с именами Фамусова и Скалозуба. Кушнер имеет в
виду акварельный портрет Грибоедова работы В.И. Мошкова, воспроизведенный на вклейке в издании 1953 г., потому что он чаще всего (едва ли не при каждом обращении к книге) оказывался у него перед глазами*. Впрочем, главное здесь опять - «языка клавиатура» (оценим эту метафору эпохи высоких технологий), т. е. россыпь крылатых фраз, которые не компрометируются даже их носителями в пьесе - будь то Скалозуб или Молчалин, - и которые могут обернуться, казалось бы, неожиданными христианскими мотивами: «А стих похож на весть благую. / Умрем - и Богу скажем вдруг: / Шел в комнату, попал в другую. / И где смятенье? где испуг? / Наградой будет нам улыбка. / Какая радость, благодать! / Что это? Слышится то скрипка, / То фортепьяно, так сказать. / А мысли мрачные - ошибка. / Идти сквозь снег, любить опять» [10, с. 310-311].
Но выход стихов на этот уровень естествен с учетом предыдущего стихотворения «трилогии». Там, напомним, «попадание в другую комнату» получало иносказательный смысл и оказывалось сродни возможному иному складу личного бытия. Здесь же оно сродни переходу в инобытие. Смысл смещается, но сама иносказательность и, не побоимся этого слова, лирико-философское звучание остаются в силе. Любопытно, что последняя строфа увеличена - по сравнению с предыдущими - на два стиха: вместо восьми стихов их здесь десять. Два «добавочных» (после упоминания «флейты» и «фортепьяно», которые ниже нам еще понадобятся), да еще и со словом-пуантом «опять», подчеркивают «веселую», жизнерадостную ноту стихотворения.
Третья лирическая версия грибоедовской фразы - стихотворение «Услужлив, узок, как пенал.» (2012) - по смыслу близка второй: «Услужлив, узок, как пенал, / Хитер, усидчивостью взял, / Погладить моську рад чужую. / Сказала Софья, он смолчал: / Шел в комнату, попал в другую» [11, с. 60]. Любование этой фразой и здесь позволяет лирическому герою как бы смириться с низостью того, о ком она сказана. Но на этот раз оценка Молчалина категоричнее - тем ощутимее прелесть слов Софьи: «И нам в конце концов плевать, / Какую сделает опять / Он подлость, - сырость в нем и плесень, - / Но фраза - что за благодать! / одна из лучших в старой пьесе» [Там же, с. 60].
Сравним: «благая весть» (в стихотворении 2005 г.) - «благодать». В третьей строфе, две
* Вообще рефлексия по поводу портрета писателя - в духе Кушнера; ср., например: «Посмотри: Державин на портрете / В орденах и лентах, как Суворов» («Ты - моя любимая цензура.», 1997) [10, с. 107].
финальные строки которой почти совпадают со строками стихотворения «Умрем - и Богу скажем вдруг.», появляется новый мотив: «С ней, прихотливой, легче жить. / О чем жалеть? Зачем грустить? / И всем ее рекомендую. / Умрешь - и вспомнишь, может быть: / шел в комнату - попал в другую» [Там же]. В строке «И всем ее рекомендую» словно проговаривается бывший учитель литературы (напомним об «учительском» мотиве в «Уроках физики»).
Но теперь нам нужно вернуться в середину нулевых годов, к той поре, когда написано второе стихотворение «трилогии». Мы обещали обратиться к музыкальным мотивам из начальной сцены комедии; поэт вспоминает о них в стихотворении «Мне тоже, Фамусов, мне тоже утром рано.» (ок. 2005), близком стихотворению «Шел в комнату.» того же 2005 г. Здесь появляется и цитата о флейте и фортепьяно, и упоминание Лизы и часов: «Мне тоже, Фамусов, мне тоже утром рано / То флейта слышится, то будто фортепьяно, / Ах, это кровь шумит, ах, это гул в ушах, - / Уж лучше б Лиза бой подстроила в часах. / Уж лучше б что-нибудь из Глюка и Россини / Молчалин с барышней играли в этот синий / Час, в этих сумерках рассветных в январе - / А я подладился бы к тихой их игре» [20, с. 4].
Но здесь, с середины стихотворения, поэтическая мысль отходит от грибоедовского текста, оказавшегося поводом для воображаемых европейских пейзажей, по контрасту с пейзажами российскими кажущимися если не «раем», то «подступами к нему»: «Вообразил бы я Италию иль Вену, / Архитектурную или морскую пену, / Лепные пышные иль южные цветы, / Что придорожные усыпали кусты. / Мы, если холодно, скучаем ли, горюем, / Не рай, а подступы к нему себе рисуем, / Края бесснежные берем как бы взаймы, / Где предварительно могли б забыться мы» [Там же, с. 5].
Оказывается, апология зимы, которую мы обнаружили в стихотворении «Шел в комнату.», не мешает переключению темы в другой регистр: теперь лирическая фантазия культивирует «края бесснежные», ибо они похожи на рай. Поэтическим мостиком к ним от текста комедии становится музыкальный эпизод с Молчалиным и Софьей.
Но главное русло поэтического интереса Кушнера к «Горю от ума» по-прежнему связано со словесным мастерством драматурга, заставляющим «мириться» не только с Молчали-ным, но и с Репетиловым - своеобразным пародийным двойником Чацкого, словно выворачивающим наизнанку его передовые идеи. В стихотворении «Удушьев Ипполит Марке-
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
лыч.» (2009) поэт «вслед» за Репетиловым перечисляет московских знакомцев последнего, составляющих, по его же выражению, «сок умной молодежи»: «Удушьев Ипполит Марке-лыч, / Воркулов Евдоким, / Левон и Боренька, и князь Григорий - светоч, / Чудак единственный. полюбовавшись им, / Еще Лахмотьева отметим Алексея, / Еще разбойника ночного, игрока / С камчатской высылкой. какая галерея! / А всех, как сказано, не меньше сорока» [19, с. 86].
Репетиловским перечнем и впрямь нетрудно «залюбоваться» - юмор драматурга искрометен, характеристики убийственно остроумны: «чудесные ребята! / Об них не знаешь что сказать» (Левон и Боринька; у Грибоедова последнее имя написано именно так, через и); «Прочти, братец, да он не пишет ничего» (Уду-шьев); «Да умный человек не может быть не плутом» («ночной разбойник, дуэлист», в котором узнается Федор Толстой-Американец) [6, с. 91]. Короче говоря: «Я Репетилова заслушался, он - прелесть, / Смешнее нет стихов и виртуозней нет!» [19, с. 86].
В эссе о комедии Кушнер пишет: «"Мсье Репетилов" - это прежде всего головокружительные стихи: такой свободы игры, изящества до Грибоедова в русской поэзии не было» [25, с. 22]. Но не принимать же этого героя, в конце концов, всерьез - поэтому в стихах проступает ироническая интонация: «И показалось вдруг: с Воркуловым бы спелись / Мы, с Репетиловым придумали б куплет / И подсказали бы Удушьеву идею - / И жизнь другая бы в России началась. / А Софья Павловна, бог с нею! / "Что, сударь, плачете? Живите-ка, смеясь."» [19, с. 86].
В чем смысл концовки? Начнем с финальной строки - это слова Лизы, вспоминающей о давнем разговоре с Чацким: «Я помню, бедный он, как с вами расставался. - / Что, сударь, плачете? живите-ка смеясь. / А он в ответ: - «Недаром, Лиза, плачу, / Кому известно, что найду я воротясь? / И сколько может быть утрачу!» / Бедняжка будто знал, что года через три.» [5, с. 15].
Реплика Лизы словно отменяет «горе» Чацкого, призывает его смотреть на вещи проще. Вот тут-то и «подстерегает» героя ироническое кушнеровское приятие Репетилова и всей его компании: жить бы по-репетиловски, глядишь, и обошлись бы без тех катаклизмов, что преследовали Россию последние два века. Похожая ироническая «футурология» (с аллюзиями на советскую эпоху) прозвучала у Куш-нера еще прежде в стихотворении «А если бы к власти Рылеев пришел.» (1999): «А если
бы к власти Рылеев пришел / С Бестужевым, -русской растрепанной музе / Пришлось бы несладко, так был бы тяжел / Гнет: видишь ли, в их аскетическом вкусе - / Сатиры да оды во славу труда.» [17, с. 46].
Кстати, Рылеев, Бестужев, декабристы -это все и хронологически, и биографически близко к Грибоедову. А позже, в стихотворении «Потому что большая страна.» (2019), наши вечные неурядицы будут оттенены ироническим прогнозом как раз на очередные двести лет: «А до неба в алмазах еще / Далеко, нет, не триста, лет двести» [23, с. 37].
Теперь о последней на сегодня поэтической реплике Кушнера на текст комедии, о стихотворении «Надевая время на запястье.» (ок. 2020), вновь навеянном крылатой фразой, еще одной. Фраза эта вынесена в эпиграф к стихотворению: «Счастливые часов не наблюдают. А. Грибоедов». Стихотворение начинается так: «Надевая время на запястье, / Ты живешь, а вечность вдалеке / Поджидает, как сплошное счастье, / Говорит на древнем языке, / И часов она не наблюдает, / Как о счастье в "Горе от ума" / Очень верно Лиза замечает, / И не важно, лето ли, зима» [22, с. 5].
Поэт подмечает подробность, которая может противоречить «зимней» интерпретации комедии: «Не зиме я был бы рад, а лету, / Но от сцены веял холодок. / Впрочем, Чацкий требовал карету - / Не кибитку с грелкою у ног» [Там же]. В самом деле, карета - слишком легкая для дальней зимней дороги повозка. Можно возразить, что герой уезжает от Фамусовых, как и прочие гости, в свой московский же дом. Но сверхсмысл отъезда иной: «Пойду искать по свету.», - и он в читательском сознании перевешивает конкретику бытовой ситуации. Между тем, поэт прав: «И не важно, лето ли, зима». Ловить драматурга на ошибке не стоит, да читатель и зритель за два столетия так привык к этой «карете» из финальной фразы героя, что и не замечает противоречия (карету, в конце концов, можно и утеплить). Куш-нер неизменно внимателен: «И много ль нас, внимательных, как я, / Стихом сегодня, может быть, владеют.» («Никем, никем я быть бы не хотел.», 1981) [18, с. 255]. И эта внимательность входит в поэтический мир стихотворения и окрашивает его собой. Но в стихотворении главное не это, а тонкая «зимняя» фраза: «Но от сцены веял холодок». Она передает дистанцию между Чацким и фамусовским обществом. «Холодок» - это неласковая встреча в московском доме, обернувшаяся к финалу изгнанием из него, настоящим «холодом».
Ключевой же мотив стихотворения - мотив времени, материализованного в образе наручных часов: «Надевая время на запястье.» Он звучал у поэта и прежде: «Где время? Съехавна запястье, / На ремешке стоит постыдно. / Жара. А если это счастье, / То где конец ему? Не видно» («Велосипедные прогулки», 1964) [18, с. 37]; «Нет, не я свою руку на трепетном пульсе держу / Колоссального времени, - время, вися на запястье, / Знает, чем я живу, восхищаюсь, держусь, дорожу, / И враждует со мной, и во мне принимает участье» («Вы, часы мои, вы изучили меня и вперед.», 1984) [14, с. 74].
Но поэт не повторяется: если в первом случае часы непритязательно символизировали радость дачной прогулки, а во втором - совпадающий с большим временем ход жизни лирического героя, то теперь появляется мотив вечности, ощущение которой дает все тот же наручный механизм: «Но вернемся к вечности. Не знаю, / Что еще сказать мне про нее? / А часы я помню, наблюдаю, / И сверкают стрелки, как копье, / Поручив нас радостям и бедам. / Посмотрю опять: который час? / И, быть может, смотрит Грибоедов / На меня из вечности сейчас» [22, с. 5]. Лирический нерв этих стихов заключен в сопряжении сиюминутного и вечного, явленного в «вечной» классической пьесе и в образе ее автора, в еще одной поэтической «ссылке» на его портрет.
В заключение - об одном сравнительно раннем стихотворении Кушнера, впервые опубликованном только в 1990 г., - «Друг милый, я люблю тебя.» (1966). В нем - в отличие от рассмотренных выше - нет прямого упоминания «Горя от ума», но нам представляется, что отголосок грибоедовского текста звучит и здесь: «Друг милый, я люблю тебя, / А ты - его, а он другую, / А та, платочек теребя, / Меня, а я и в ус не дую» [10, с. 15]. В конце второго акта комедии, после заигрываний Молчалина (в которого, напомним, влюблена Софья), Лиза произносит: «Ну! люди в здешней стороне! / Она к нему, а он ко мне, / А я. одна лишь я любви до смерти трушу, - / А как не полюбить буфетчика Петрушу!» [5, с. 47].
ход мысли современного поэта явно близок ходу мысли в очередной раз привлекшей его внимание бойкой и острой на язык служанки; цитаты сходны и ритмически (четырехстопный ямб у Кушнера и в первых двух стихах грибоедовской цитаты) и синтаксически, интонационно; ср.: «Она к нему, а он ко мне» и «А ты - его, а он другую». Но если в комедии после риторического восклицания Лизы опускается занавес и объявляется антракт, то
Кушнер предлагает внятный поэтический ответ на вопрос о путаности отношений между любящими: «Чего бы проще: я - тебя, / А ты -меня, а он - другую, / А та - его. Но кто, любя, / Потерпит правильность такую?» [10, с. 15]
Финальный вопрос тоже риторический, но звучит вполне утвердительно. Сложность и драматизм любовных отношений - в природе вещей. Эти стихи перекликаются и с песней Окуджавы «Чудесный вальс» (1961): «.я опять гляжу на вас, / а вы глядите на него, а он глядит в пространство» [27, с. 116]. А.С. Куш-нер, когда мы поделились с ним этим предположением, подтвердил возможность такой, по его слову, «неосознанной» переклички.
Любопытно, что в срединной строфе (выше мы привели начальную и конечную) появляется имя Шекспира: «Какой Шекспир, из погребка / Домой вернувшись на рассвете, / В бреду, сползая с тюфяка, / В таком спасается сюжете?» [10, с. 15] Именно эта строфа, с «непочтительным», по меркам советской цензуры, отношением к классику, и помешала своевременной публикации стихов. Уже второй раз (первый - в «Уроках физики») Грибоедов и Шекспир оказываются у Кушнера «соседями» в общем лирическом сюжете. Можем понимать это как невольное признание за «Горем от ума», при всем его национальном характере, права стоять в самом первом ряду мировой драматургии. Впрочем, сближение двух имен может иметь у Кушнера и более конкретную историко-литературную подоплеку. Превосходно ориентирующийся в пушкинском наследии, он, конечно, помнит заметку из цикла «Table-talk», где Пушкин противопоставляет Шекспира Мольеру: «лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры» [29, с. 443]. «Горе от ума», напомним еще раз, безусловно, связано с классицистической («мольеровской») традицией. Но в литературе о комедии отмечалось, что персонажи ее психологически шире классицистических типов, не укладываются в привычные комедийные амплуа [6]; при этом в тексте пьесы отмечаются шекспировские мотивы [4, с. 250]. В стихах Кушнера просматривается проницательное восприятие их (персонажей) на фоне живых и противоречивых героев Шекспира, а самой комедии - не как набора ходячих пороков, а как «копилки молний и страстей», подобной в этом смысле «лейденской банке» из стихотворения «Уроки физики».
Каковы выводы из вышеизложенного?
Во-первых, едва ли не главный поэтический интерес Кушнера в «Горю от ума» связан с афористичностью пьесы; поэт, в своей лирике вообще склонный к цитированию, обычно обыгрывает грибоедовские крылатые выражения, наполняя их новым смыслом, придавая им новое лирическое - и порой даже лирико-философское - наполнение.
Во-вторых, в стихах, навеянных пьесой, порой упоминается - или даже появляется -ее автор («Шел в комнату, попал в другую.», 2005; «Надевая время на запястье.»). Это связано с особым интересом Кушнера к лирической линии в пьесе: внимание к ней неизбежно оборачивается вниманием к личности носителя этого лиризма - самого драматурга, в котором Кушнер видит не реализовавшего себя в полной мере лирического поэта.
В-третьих, заметно особое пристрастие поэта к начальным сценам комедии; возможно, оно вызвано тем, что в этих сценах наиболее ощутимо бытовое, «домашнее» начало: эпизод с часами; мотив уборки: «А в доме стук, ходьба, метут и убирают». Кушнер-эс-сеист обращает внимание на эту фразу Лизы как на пример «блестящей экономии средств» и «"динамического" синтаксиса» [25, с. 10]. Все это очень близко самому Кушнеру («Низкорослой рюмочки пузатой.», 1983; «Откуда пыли столько в доме?..», 1984; «Я даже ручку дверную люблю.», 2012, и др.).
В-четвертых, комедия в творческом сознании Кушнера соотносится с национальной проблематикой, с «русским холодом», с русской «метелью», и в этом смысле, добавим от себя, открывает собой цепь классических произведений (от пушкинских «Бесов» и «Капитанской дочки» до «Двенадцати» и «Доктора Живаго»), в которых этот мотив будет развит и обретет судьбоносное для России значение.
И, наконец, в-пятых, лирические отклики Кушнера на «Горе от ума» подтверждают плодотворность понимания героев пьесы как лиц неоднозначных, с психологической проработкой, выводящей их за рамки драматических условностей, в эпоху Грибоедова еще сохранявших свою силу.
список литературы
1. Борисов Ю.Н. «Грибоедовский текст» М.А. Булгакова // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер.: Филология. Журналистика. 2011. Т. 11. Вып. 1. С. 40-49.
2. «Век нынешний и век минувший.» Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» в русской критике и литературоведении. СПб., 2002.
3. Высоцкий В. Сочинения: в 2 т. / сост., под-гот. текста и коммент. А.Е. Крылова. М., 1991. Т. 2.
4. Голлер Б. «Горе от ума» в меняющемся мире // Вопр. литературы. 2009. № 4. С. 228-253.
5. Грибоедов А. С. Сочинения / подгот. текста, предисл. и коммент. Вл. Орлова. М., 1953.
6. Зорин А.Л. «Горе от ума» и русская комедиография 1810-1820-х годов // Учен. зап. Моск. ун-та. Сер.: Филология. 1977. Вып. 5. С. 68-82.
7. Кулагин А. Гамлетиана Александра Кушнера // Его же. «Словно семь заветных струн.»: Статьи о бардах, и не только о них. Коломна, 2018. С. 155-182.
8. Кулагин А. К проблеме культурной традиции: основные мотивы и ситуации // Его же. Куш-нер и русские классики: сб. ст. Коломна, 2017. С. 83-102.
9. Кулагин А. Три пушкинских памятника // Его же. Поэтический Петербург Александра Кушнера: моногр. Статьи. Эссе. Коломна, 2020. С. 241-260.
10. Кушнер А. В новом веке: стихотворения. М., 2006.
11. Кушнер А. Вечерний свет: книга новых стихов. СПб., 2013.
12. Кушнер А. «Вечное удивление перед странностью и чудом»: беседовал С. Шаргунов // Огонек. 2017. № 3. 23 янв. С. 34-35.
13. Кушнер А. Вперед, к Грибоедову! Новые заметки на полях // Вопр. литературы. 2010. № 4. С. 444-476.
14. Кушнер А. Дневные сны. Книга стихов. Л., 1986.
15. Кушнер А. Живая изгородь. Книга стихов. Л., 1988.
16. Кушнер А. Заметки на полях стихотворений Батюшкова // Новый мир. 2006. № 9. С. 152-167.
17. Кушнер А. Земное притяжение: книга новых стихов. М., 2015.
18. Кушнер А. Избранное. СПб., 1997.
19. Кушнер А. Мелом и углем. М., 2010.
20. Кушнер А. «Мне тоже, Фамусов, мне тоже утром рано.» // Звезда. 2006. № 1. С. 4-5.
21. Кушнер А. Над обрывом. Книга новых стихов. М., 2018.
22. Кушнер А. «Надевая время на запястье.» // Знамя. 2020. № 11. С. 5.
23. Кушнер А. Осенний театр. Книга стихов. М., 2020.
24. Кушнер А. Приметы: Третья книга стихов. Л., 1969.
25. Кушнер А. «Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре» // Его же. Аполлон в снегу. Заметки на полях. Л., 1991. С. 9-24.
26. Кушнер А. «Шел в комнату - попал в другую.» // Аврора. 1982. № 9. С. 44.
27. Окуджава Б. Стихотворения / сост. О.В. Окуджава и С.С. Бойко. М., 2006.
28. Проскурина В.Ю. Диалоги с Чацким // «Столетья не сотрут.»: Русские классики и их читатели / сост. А.А. Ильин-Томич. М., 1989. С. 56-84.
29. А.С. Пушкин - критик / сост. Е.Н. Лебедев, В.С. Лысенко. М., 1978.
30. «Стихов неотразимый строй.»: указатель стихотворений Александра Кушнера, вошедших в его авторские сборники / сост. А.В. Кулагин. 2-е изд., испр. и доп. Коломна, 2016.
31. Фомичев С. А. «Горе от ума» в перспективе «золотого века» русской литературы // Хмелит-ский сборник. Смоленск, 2000. Вып. 2. С. 178-189.
32. Ячник Л.М. 1нтертекстуальшсть та ро-сийська поетична традицш у творчост Олексан-дра Кушнера: автореф. дис. . канд. фiлол. наук. Харкш, 2015.
* * *
1. Borisov Yu. N. «Griboedovskij tekst» M.A. Bul-gakova // Izv. Sarat. un-ta. Nov. ser. Ser.: Filologiya. Zhurnalistika. 2011. T. 11. Vyp. 1. S. 40-49.
2. «Vek nyneshnij i vek minuvshij.» Komediya A.S. Griboedova «Gore ot uma» v russkoj kritike i literaturovedenii. SPb., 2002.
3. Vysockij V. Sochineniya: v 2 t. / sost., podgot. teksta i komment. A.E. Krylova. M., 1991. T. 2.
4. Goller B. «Gore ot uma» v menyayushchemsya mire // Vopr. literatury. 2009. № 4. S. 228-253.
5. Griboedov A.S. Sochineniya / podgot. teksta, predisl. i komment. Vl. Orlova. M., 1953.
6. Zorin A.L. «Gore ot uma» i russkaya kome-diografiya 1810-1820-h godov // Uchen. zap. Mosk. un-ta. Ser.: Filologiya. 1977. Vyp. 5. S. 68-82.
7. Kulagin A. Gamletiana Aleksandra Kushnera // Ego zhe. «Slovno sem' zavetnyh strun.»: Stat'i o bardah, i ne tol'ko o nih. Kolomna, 2018. S. 155-182.
8. Kulagin A. K probleme kul'turnoj tradicii: osnovnye motivy i situacii // Ego zhe. Kushner i russkie klassiki: sb. st. Kolomna, 2017. S. 83-102.
9. Kulagin A. Tri pushkinskih pamyatnika // Ego zhe. Poeticheskij Peterburg Aleksandra Kushnera: mo-nogr. Stat'i. Esse. Kolomna, 2020. S. 241-260.
10. Kushner A. V novom veke: stihotvoreniya. M., 2006.
11. Kushner A. Vechernij svet: kniga novyh sti-hov. SPb., 2013.
12. Kushner A. «Vechnoe udivlenie pered stran-nost'yu i chudom»: besedoval S. Shargunov // Ogonek. 2017. № 3. 23 yanv. S. 34-35.
13. Kushner A. Vpered, k Griboedovu! Novye zametki na polyah // Vopr. literatury. 2010. № 4. S. 444-476.
14. Kushner A. Dnevnye sny. Kniga stihov. L., 1986.
15. Kushner A. Zhivaya izgorod'. Kniga stihov. L., 1988.
16. Kushner A. Zametki na polyah stihotvorenij Batyushkova // Novyj mir. 2006. № 9. S. 152-167.
17. Kushner A. Zemnoe prityazhenie: kniga novyh stihov. M., 2015.
18. Kushner A. Izbrannoe. SPb., 1997.
19. Kushner A. Melom i uglem. M., 2010.
20. Kushner A. «Mne tozhe, Famusov, mne tozhe utrom rano...» // Zvezda. 2006. № 1. S. 4-5.
21. Kushner A. Nad obryvom. Kniga novyh stihov. M., 2018.
22. KushnerA.«Nadevayavremyanazapyast'e.» // Znamya. 2020. № 11. S. 5.
23. Kushner A. Osennij teatr. Kniga stihov. M., 2020.
24. Kushner A. Primety: Tret'ya kniga stihov. L., 1969.
25. Kushner A. «Rebyacheskoe udovol'stvie sly-shat' stihi moi v teatre» // Ego zhe. Apollon v snegu. Zametki na polyah. L., 1991. S. 9-24.
26. Kushner A. «Shel v komnatu - popal v dru-guyu.» // Avrora. 1982. № 9. S. 44.
27. Okudzhava B. Stihotvoreniya / sost. O.V. Okudzhava i S.S. Bojko. M., 2006.
28. Proskurina V.Yu. Dialogi s Chackim // «Stolet'ya ne sotrut.»: Russkie klassiki i ih chitateli / sost. A.A. Il'in-Tomich. M., 1989. S. 56-84.
29. A.S. Pushkin - kritik / sost. E.N. Lebedev, V.S. Lysenko. M., 1978.
30. «Stihov neotrazimyj stroj.»: ukazatel' stiho-tvorenij Aleksandra Kushnera, voshedshih v ego avtorskie sborniki / sost. A.V. Kulagin. 2-e izd., ispr. i dop. Kolomna, 2016.
31. Fomichev S.A. «Gore ot uma» v perspektive «zolotogo veka» russkoj literatury // Hmelitskij sbornik. Smolensk, 2000. Vyp. 2. S. 178-189.
32. Yachnik L. M. Intertekstual'nist' ta rosijs'ka poetichna tradiciya u tvorchosti Oleksandra Kushnera: avtoref. dis. . kand. filol. nauk. Harkiv, 2015.
"Woe from Wit" in the poetry of Aleksandr Kushner
The article deals with the poems of the different years by Aleksandr Kushner, containing the motives of the comedy by A.S. Griboedov. There is demonstrated that the aphoristic nature, lyricism, every day and national motives and the complication of the characters make an appeal to the poet. The poems are analyzed not only in the context of the comedy's text but also in the creative work of A.S. Kushner and in the sociohistorical context of the epoch. There is emphasized the reflection of the poet concerning the poetic technique of the comedy.
Key words: A.S. Kushner, A.S. Griboedov, "Woe from Wit", tradition, motive, aphoristic nature, lyricism.
(Статья поступила в редакцию 10.01.2022)
