CC BY
668
ВЕСТНИК ЮГОРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
2011 г. Выпуск 1 (20). С. 92-100
УДК 82 (091)
КОМЕДИЯ А. С. ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»: ПРЕЛОМЛЕНИЕ ТРАДИЦИИ
И. Г. Рябий
Спорят о комедии Грибоедова до сих пор. Недаром А. А. Блок назвал ее загадочным произведением, оказавшись проницательнее Н. К. Пиксанова, посчитавшего пьесу «бытовой, сатирической комедией, в которой психологическое содержание не сложно, а философской идейности и совсем места нет» [9: 322]. Действительно, если рассматривать комедию как «картину нравов», а конфликт пьесы сводить к столкновению «века нынешнего» с «веком минувшим», а в «нынешнем» веке видеть только декабристские аллюзии, то интерес к пьесе в настоящем был бы странен. Актуальность социально-бытовых проблем, поставленных в «Горе от ума», давно исчерпана.
В поисках «высшего значения» комедии исследователи не раз обращались непосредственно к названию произведения, вспоминая при этом его возможные литературные источники. Как правило, в качестве такого ближайшего источника «Горя...» назывался «Мизантроп» Мольера, иногда еще «Абдериты» Виланда [6: 298-379]. Но если с «Абдеритами» «Горе от ума» роднит в большей степени мотив заговора недоброжелателей с целью объявить героя сумасшедшим, то с «Мизантропом», кроме любовной коллизии, можно найти сходство в мотиве - горя от ума. В этом аспекте рассматривает комедию Л. А. Степанов, однако, он, как и остальные критики, помещает ситуацию пьесы в просветительский контекст: «Критика и насмешка Чацкого, - пишет он, - его «суд» с позиций просветительского разума направлены на состояние общества в целом: на реакционные порядки и нравы, на все мерзости крепостнической действительности, на «нищету рассудка» ее столпов, адептов, охранителей» [12: 302].
Кроме просветительской, в конце XVIII века в России была влиятельна и популярна идеология масонов. Собственно, проблема ума и все коллизии, с ним связанные, - центральная проблема обеих идеологий XVIII века. Именно под влиянием масонства рождается сюжет о странствии души за Божественной Премудростью (Софией), при этом странствующая душа легко могла менять свои обличья, становясь то Логосом, то светоносным Словом-Христом, то женихом, тогда роль Софии могли исполнять - Астрея, Афина, мать, невеста. В отечественной литературе XVIII века странствия героя часто принимали черты сказочноавантюрного рыцарского повествования, аналогом небесного Иерусалима в таких произведениях становились различные утопии. Как правило, подобные сюжеты завершались браком героя с Софией и исполнением его заветного желания: прибытием в храм Премудрости [2: 16-17; 11: 26].
Наряду с сюжетом о добывании истинной мудрости существовал другой сюжет или вариант первого, - сюжет о заблуждениях героя, символизирующий, с одной стороны, грехопадение Адама, с другой, - сюжет о падшей Софии, восходящий к гностической традиции, по которой падшая София сопоставлялась с Платоновской Душой Мира. Ранние гностики представляли ее в образе злого ангела, создателя тленного плотского мира. На русской почве ложная мудрость соотносилась иногда с «вольнодумством» просветительских теорий, особенно после Французской революции, иногда же «вольность» считалась истинной мудростью [2: 18.]. Такое понимание мудрости было характерно, конечно, для декабристской литературы. Например, в «Видении» К. Ф. Рылеева Екатерина II в образе Минервы наставляет внука «чтить власть закона», ибо «уже воспрянул дух свободы». Минерва в данном случае не сама вольность, но защитница вольности и одновременно закона.
В сюжете о падшей Софии, во всех его вариациях, странник оказывается жертвой коварной распутницы, «злой жены», блудницы, «дщери ночи» и т. д. Писатели, не связанные с масонством и не увлеченные масонскими идеями, тем не менее, впрямую могли использовать оба сюжета, меняя установку и, отбрасывая спиритуальные аналогии, однако при этом сохранялся метафорический смысл сюжета. Отсюда неважно вовсе знать, например, был ли
Мольер масоном или не был, чтобы прочесть его «Мизантропа», разобраться в мировоззренческой позиции автора. Герой его комедии Альсест, одержимый проповедью правды, вступает в конфликт со своим окружением, считая, что «все люди нагло льстят или хулят напрасно». Женщина, к которой он горит страстью, абсолютно ему противоположна в манере поведения: если Альсест прям и правдив со всеми без исключения, то Селимена всем льстит в глаза, зато всех отсутствующих поносит. Объединяет же их обоих абсолютное презрение ко всему человечеству. Но в отличие от Альсеста, Селимена презирает и его. Однако своим лицемерным поведением она вводит влюбленного Альсеста в заблуждение на счет своих чувств к нему. Таким образом, героиня по отношению к искателю истины и правдолюбцу исполняет роль коварной искусительницы, стремящейся сбить героя с пути:
Селимена: Откуда взяться мог столь невоздержный тон?
Иль, может быть, у вас рассудок помрачен?
Альсест: Он вами помрачен и с первого же взгляда,
Убийственного я как будто принял яда,
Поверив, что сулит хоть каплю прямоты
Изменнический блеск манящей красоты.
Отсюда центральный мотив в пьесе - мотив ложного ума, или торжества ложной мудрости. Это подтверждается наличием параллельной сюжетной линии, линией Филинта и Эли-анты. Эти герои не только придерживаются мудрых правил и соблюдают во всем «золотую середину», но их поведение основано на знании человека, которое соединено с любовью к нему и христианской заповедью: «не суди...». Вот точка зрения Филинта:
О боже, так нельзя скорбеть о нравах века;
Прошу вас, пощадим природу человека.
Не должен быть наш суд над ближними суров;
Отпустим людям часть их маленьких грехов;
Сговорчивей в миру пусть добродетель будет,
Иначе мир ее безжалостно осудит.
Всех крайностей велит нам разум избегать.
В результате в конце комедии Филинт соединяется с женщиной, о которой мечтал, с Элиантой - воплощением истины, в коей, по словам Альсеста, «качества души затмили красоту». Таким образом, «Мизантроп» совместил в себе два названных сюжета, выраженных двумя сюжетными линиями, контрастирующими друг с другом и тем самым проясняющими смысл комедии.
В «Горе от ума» при сохранении ситуации и мотива ума-безумия контрастирующей сюжетной линии нет, это осложняет понимание комедии как варианта одного из известных сюжетов. Какой же из них применил Грибоедов? Само использование старинного сюжета не вызывает сомнения, об этом свидетельствуют и детали, которых нет в «Мизантропе». Первое и значительное: Чацкий - герой-странник. По словам Софьи, «охота странствовать напала на него». Притом эта «охота странствовать» важна даже не сама по себе, важно то, что герой «ищет ума».
В дом Фамусова Чацкий возвращается из трехгодичного путешествия (где он только не был), чтобы встретиться с Софьей, которую любит с детства, - что тоже весьма символично, если рассматривать мотив странствия через призму масонского сюжета. Именно на Софье собирается жениться Чацкий. Имя героини - Софья также указывает на более архаичное сюжетное ядро. Вопрос в том, является ли героиня носительницей истинной Божественной Премудрости или она - метафора «Вавилонской блудницы»: от решения этой задачи зависит и прочтение пьесы, признание или не признание ее «высшего значения».
Софья, по мнению очень многих вдумчивых читателей, кажется самой загадочной фигурой комедии. Для большинства исследователей Софья персонаж несамостоятельный. Ее образ рассматривался только в связи с любовной сюжетной линией. Ее или ругали или оправдывали, потому что не может же «хорошая» героиня любить «плохого» героя. Еще Белинский, удивляясь ее бескорыстному чувству, не умея найти «найти объяснения из ее лица», объявил ее призраком: «.Софья не действительное лицо, а призрак» [1: 239]. Логической загадкой, ее считает и Чацкий, на протяжении всей пьесы он ее пытается разгадать и никак не может. Кого любит Софья? Этот вопрос разрешится случайно. Почему Софья любит не «того»? - это вопрос задают себе читатели или зрители, как во время восприятия комедии, так и после того, как прочтут или просмотрят «Горе от ума». Любовь Софьи трудно объяснить логически, разве только логикой любовного чувства. Так или иначе, эта любовь очень повредила литературной репутации героини, можно вспомнить, например, слова
А. А. Гончарова: «Выбор Софьи, конечно, не рекомендует ее.» [4: 147], но через несколько строк - автор статьи «Мильон терзаний» оправдает Софью Павловну московской средой, в которой та выросла и идеалы которой впитала в себя с самого детства.
Но как бы не было объективно это суждение, все-таки оно выражает позицию Чацкого, на стороне которого находится критик. Для того, чтобы понять Софью, необходимо изменить угол зрения и тогда уже задавать вопрос: кем же является для Софьи ее пассия? Неужели только бедным человеком, которого облагодетельствовал ее отец, взяв на службу, и которого собирается облагодетельствовать своею любовью сама Софья, чтобы в конце концов слепить из него образцового «московского мужа» - «мужа-мальчика», «мужа-слугу»? Вероятнее всего, для Софьи Алексей Степанович не просто чужак, как для Фамусова, а человек во всем отличный от мира ее отца, причем демаркационная линия делит фамусовский и молча-линский миры по принципу смеха, осуждения, ибо все фамусовское общество живет насмешкой, постоянным судом. Вот, например, фрагмент из монолога Павла Афанасьевича Фамусова:
А наши старички?? - Как их возьмет задор,
Засудят об делах, что слово - приговор, -Ведь столбовые все, в ус никого не дуют;
И об правительстве иной раз так толкуют,
Что если 6 кто подслушал их. беда!
Не то чтоб новизны вводили, - никогда,
Спаси нас боже! Нет. А придерутся К тому, к сему, а чаще ни к чему,
Поспорят, пошумят и. разойдутся.
Прямые канцлеры в отставке - по уму!
Я вам скажу, знать время не приспело,
Но что без них не обойдется дело -А дамы? - сунься кто, попробуй овладей;
Судьи всему, везде, над ними нет судей.
Все герои комедии: и солидный Фамусов, и недалекий солдафон Скалозуб, и праведник Чацкий, и даже служанка Лиза - все, кроме опасающегося иметь свое суждение Молчалина, все участвуют в вакханалии осмеяния и осуждения. А для Софьи Чацкий однозначно плоть от плоти московского мира. Когда он замахивается на ее возлюбленного, у нее вырывается: «Не человек, змея!», тогда как Молчалин для нее - полная противоположность Александру Андреевичу:
Кого люблю я, не таков:
Молчалин за других себя забыть готов,
Враг дерзости, - всегда застенчиво, несмело Ночь целую с кем можно так провесть!
Софью прельщает в Алексее Молчалине отсутствие суда, смеха, которые, по ее мнению, означают злобу, высокомерие, сердечный холод. Недаром ухаживания Чацкого она считает притворством:
Он съехал, уж у нас ему казалось скучно,
И редко посещал наш дом;
Потом опять прикинулся влюбленным;
Взыскательным и огорченным!
Влюбленность Чацкого для Софьи - не более чем поза: в мире лицемерия и осуждения нет места для чувств. Софье кажется, что Чацкий вообще не способен чувствовать, а рожден для того лишь, чтобы над всеми насмехаться. Вспомним реплику Софьи на злословие Чацкого: «Вот вас бы с тетушкою свесть, // Чтоб всех знакомых перечесть». Раздражаясь против насмешника, Софья Павловна, однако, использует против него его же оружие. Уже при первой встрече с Чацким Софья лицемерит, говоря со скрытой издевкой, о том, как она якобы всегда вспоминала друга детства:
Всегда, не только что теперь.
Не можете вы сделать мне упрека.
Кто промелькнет, отворит дверь,
Проездом, случаем, из чужа, из далека -С вопросом я, хоть будь моряк:
Не повстречал ли где в почтовой вас карете?
На самом деле в глубине своей души девушка, вероятно, считает себя иной, способной на искренние чувства, на добрые порывы, поэтому в целом мире для нее существует лишь ее возлюбленный. Вероятно, идилличность героя во многом связана как раз с его социальным происхождением, бедность придает Молчалину особое очарование, ведь Софья, как и многие барышни ее круга, была воспитана на сентиментальных романах («Ей сна нет от французских книг», - замечает Фамусов о своей дочери), тем более, что Молчалину как нельзя лучше удается роль пастушка:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
Ради своей любви Софья восстает против московского общества. Отвечая на упрек Мол-чалина в излишней откровенности, Софья заявляет:
Откуда скрытность почерпнуть!
Готова я была в окошко к вам прыгнуть.
Да что мне до кого? до них? до всей вселенны Смешно? - пусть шутят их: досадно? - пусть бранят.
Когда же Алексей Степанович замечает: «Не повредила бы нам откровенность эта.», и тогда Софья думает не о себе, а о нем: «Неужто на дуэль вас вызвать захотят?». В этом замечании автор статьи «Драма одной комедии» Б. Голлер видит наивность Софьи, настаивая на ее бунтарстве: «Поступки ступки Софьи - баррикада, перегородившая дворец. Для российской барышни Софьи Фамусовой - это ее Сенатская площадь» [3: 109-145]. Бунтом, стихийностью чувства исследователь объясняет и то, как она поступает Чацким: «Софья вдруг, по случаю, вместе с Чацким оказывается свидетелем того, как Молчалин безобразно лебезит
перед Хлестовой. И у нее нет иного выхода, как хотя бы на миг увидеть эту сцену не своими глазами, но глазами Чацкого. (По драматургии это все равносильно, что полет под куполом цирка!). Когда Чацкий начинает говорить, она его в испуге прерывает.», но поздно, Чацкий остановиться не может. И тогда-то от отчаяния героиня пускает злую сплетню: «Он не в своем уме». Или, может быть, все происходит иначе? Но именно такое поведение Софьи, разрушающее ее будущее, поведение вопреки разуму, и является в пьесе символичным: «Иррациональное, - продолжает Голлер, - читай: слепое чувство - может завести куда угодно. Оно способно даже саму стихию бунта против установлений привычного превратить в еще одно утверждение этого Привычного. Что такое Молчалин, в сущности, как не худший вариант той нормы, против которой и взбунтовалась Софья?» Это, по мнению исследователя, и было одним из трагических прозрений автора «Горе от ума». Потому фигура Чацкого не случайна, она была выражением духа времени, а Софья, ее глупая любовь ставила вопрос перед временем: «.любви к человечеству вам хватит! А вот достанет ли вам любви к человеку?» [3: 144-145]. Таким образом, по Голлеру, Софья - воплощение вольности, понятой как разгул стихии, ставящий под сомнения все достижения разума.
Однако независимость Софьи от фамусовского общества довольно относительна. Допустим, что, Софья менее других боится людской молвы, на которой в доме Фамусова все буквально помешаны:
Лиза: Грех не беда, молва не хороша.
Молчалин: Ах! злые языки страшнее пистолета.
Фамусов: Ах! боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!
Но, тем не менее, Софья не собирается выдавать тайну своих отношений с Молчалиным. Ее бунт протекает в рамках светских отношений и очень смахивает на пошлую и обыденную историю. О неблагопристойном поведении Софьи писали современники Грибоедова. П. А. Катенин так представлял себе фабулу пьесы: «Сей Чацкий ездил куда-то вдаль от Москвы, а без него Софья слюбилась с секретарем своего отца Молчалиным и всякую ночь глаз на глаз просиживает с ним, а служанка в другой комнате на часах; тем и пьеса начинается: не совсем благопристойно» [7: 252]. Примерно так же оценивает поведение Софьи и А. С. Пушкин: «Софья начертана неясно: не то б., не то московская кузина» [10: 96]. Пушкин предполагает в поведении Софьи два варианта. Первый вариант касался своевольных чувствительных порывов Софьи, легко переступающих через грань светских условностей, которые наводили на мысль, что героиня при определенных обстоятельствах могла пойти и дальше. Поэтому циничная фраза Софьи: «Подумаешь, как счастье своенравно! // Бывает хуже, с рук сойдет.» в устах героини не вызывает недоумения. Второй вариант - московская кузина» означал ограниченную, избалованную барышню, разыгрывающую из себя чувствительную особу, поскольку это было тогда модно, но в целом пустую и достаточно рассудочную. В Софье удивительным образом уживаются обе намеченные Пушкиным линии. До самого последнего момента, разоблачившего ее возлюбленного, Софья надеется, что «все сойдет с рук». Ее саморазоблачение при падении Молчалина с лошади - досадная несдержанность, из которой Софья мастерски выкручивается, при этом играя уже на Молчалина:
Хотите вы - Пойду любезничать сквозь слез;
Боюсь, что выдержать притворства не сумею.
Но мы уже знаем, как Софья умеет притворяться, изворачиваться. Можно вспомнить сцену с Фамусовым, когда отец чуть было не застал Софью наедине со своим секретарем. Но даже в эпизоде с обмороком, и там Софья без советов Лизы пытается спасти положение:
Однако о себе скажу,
Что не труслива. Так, бывает,
Карета свалится, - подымут: я опять Готова сызнова скакать;
Но все малейшее в других меня пугает,
Хоть нет великого несчастья от того,
Хоть незнакомый мне, - до этого нет дела.
Этот монолог, конечно, предназначен был для Чацкого, который слова Софьи принимает почему-то не на свой, на счет Молчалина: «Прощенья просит у него, // Что раз о ком-то пожалела!». Потом в сцене в сенях она признается, что боялась именно Чацкого как свидетеля своих чувств. Но при этом Софья опять-таки подчеркивает, что не дорожит собой! Совмещение двух линий поведения указывает на то, что Софья - амбивалентный образ, соединяет в себе и нескромное поведение, как некий протест против законов мира ее отца, и одновременное соблюдение видимости этих законов. Соответственно своей двойственной природе она мыслит свое ближайшее будущее также в двух вариантах. Первый вариант намечен во фразе, уже названной: «Бывает хуже, с рук сойдет». Вероятно, в Софье жила слабая надежда на счастливый случай. Еще она знала и своего отца, для которого в женихе были существенны два качества: первое и главное - богатство, второе - умение поклониться, даже унизиться ради карьеры. Молчалин не был ни богат, ни знатен, но он был покладист и деловит. Иначе зачем было Софье притворяться, боясь навредить своим отношениям с Алексеем Степановичем? Второй, подсказанный здравым смыслом Лизы, и своим собственным - трагический. Этот исход Софья рисует в своем выдуманном сне. Сон Софьи явно навеян балладой
В. А. Жуковского «Светлана». Б. А. Кичикова обнаруживает совпадение концовки баллады «Светлана»: «Улыбнись, моя краса, // На мою балладу, // В ней большие чудеса, // Очень мало складу» с характеристикой сна Софьи ее батюшкой: «Где чудеса, там мало складу». Скрытая полемика Грибоедова с карамзинистами позволяет тем не менее благодаря включению жанра баллады [8: 138-150] показать чувствительность Софьи, книжность ее увлечения и одновременно ее интуицию. Девушка предчувствует, что, возможно, скоро ее романтические «луга и небеса» обернутся своей противоположностью - темной комнатой, где толпа гонителей - не «люди и не звери» - во главе с ее батюшкой разлучат с любимым». Вариантом трагического исхода оказывается шутка Лизы, больно задевшая Софью:
Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить И через три дня поседела.
Софья
Вот так же обо мне потом заговорят.
Почему же выдуманный, навеянный читательским опытом сон оказывается «сном в руку»? Не потому ли что, героиня, следуя литературным образцам, оказывается на ложном пути, который ее и приводит к моральному краху.
Грибоедовская Софья, конечно, никак уже не может быть соотнесена с Божественной Премудростью, ибо, хотя она и предчувствует недобрые грядущие события, но сама оказывается обманутой. В соответствии же со своей противоречивой природой она не только обманута, но и сама обманывает; она одновременно и жертва - раба любви по отношению к Молчалину, и роковая женщина, злой гений, по отношению к Чацкому. Когда во время развязки все встанет на свои места и Жених осознает, что его Невеста - вовсе не то, к чему он стремился, когда идеал будет развенчан, герой пустится снова в путь, но уже без надежд на будущее.
По сравнению с Софьей Александр Андреевич кажется более положительным героем, и читатели ему сочувствуют гораздо больше, чем Софье. Вероятно, это только внешнее впечатление. Ведь фиаско терпят они оба, оба оказываются взаимно виноватыми в дурной славе друг друга. Софья пускает слух о сумасшествии Чацкого в отместку за беспощадные слова в адрес Алексея Молчалина. А благородный герой, Чацкий, охваченный искренним негодованием, не щадя «убитого» врага, более из оскорбленного самолюбия, бросает Софье: «А вы! о боже мой! кого себе избрали! // Когда подумаю, кого вы предпочли.» Недаром Софья видит в его поведении лишь светскую привычку надо всем смеяться, не понимая настоящего источника его критики. Сочувствие к Чацкому возникает во многом благодаря его позе байронического героя (несчастный влюбленный; непонимание светской толпы: «все гонят, все клянут, мучителей толпа»; бунтарь-одиночка: он и фамусовское общество; наконец, тема «странничества»: «.пойду искать по свету, // Где оскорбленному есть чувству уголок»). Не сразу бросается в глаза, что у героя «ум с сердцем не в ладу», где «ум» - роль резонера в комедии, а «сердце» - роль несчастного влюбленного. Объявленный сумасшедшим, Чацкий остается вне общества. Его протестующий ум приводит к тому, что глупость толпы торжествует, более того, все его благородные порывы, устремления к совершенству - все это оказывается присвоенным или пустейшими людьми типа Репетилова, или, что хуже, еще более ничтожными людишками, такими как Удушьев: «Ночной разбойник, дуалист, // В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, // И крепко на руку нечист». Тогда возникает вопрос: может быть, сам Чацкий в чем-то не прав? Подобно Софье, Чацкий также ошибается, и ошибается в пьесе дважды. Первый раз, когда избирает Софью своей невестой, второй - когда выбирает не те пути для достижения своей цели.
В оценке Софьи Чацкий руководствуется своими детскими воспоминаниями и идеалистическими представлениями о том, какая должна быть его суженая. Когда он встречает Софью, его ослепляет ее красота и задевает за живое ревность. Он не думает о том, что Софья совсем не то, что он представляет, пытается выяснить, кому принадлежит ее сердце, когда же он слышит признание Фамусовой - поверить не может, так как опять-таки исходит из своего опыта общения с Молчалиным. О том, что Софья может просто ошибаться, ему не приходит в голову, (иначе нарушился бы смысл любви и стремления странника, ибо странник должен стремиться к мудрости, даже если эта мудрость ложная и вредная мечта). Горе от ума - это ситуация, когда человек живет, руководствуясь усвоенной системой стереотипов. Чацкий в этом смысле ничем не отличается от других, только его идеи изменили знак с «плюса» на «минус». Поведение героя, уверенного в собственной правоте всех «рубить вкривь и вкось», также является заблуждением, тем более он понимает, что исправить бранью этот мир невозможно. И здесь снова оценка поведения Чацкого Катениным и Пушкиным совпадает. Катенин в письме Бахтину замечает о Чацком: «.он говорит много, бранит. и проповедует некстати» [7: 252]. Пушкин также в письме к А. А. Бестужеву пишет: «Первое признание умного человека с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репети-ловыми и тому подобное» [10: 97].
Чацкий является в дом Фамусова вполне с определенной целью - жениться на Софье, но с первых же минут он настраивает против себя и саму Софью и ее отца. Софья раздражена тем, что он всех ругает, в том числе и ее возлюбленного, Фамусов возмущен идеями племянника, который сам из себя пока ничего не представляет, возмущен и тем, что эти идеи завели перспективного молодого человека слишком далеко: он бросил службу и не собирается делать карьеру. Узнав о намерениях Чацкого, Фамусов негодует: «Поди-ка послужи». Какой нормальный отец согласится отдать свою дочь за вертопраха? Александр же Андреевич, выросший в доме своего дяди и хорошо его знает, но при этом как-то вовсе не собирается учитывать мнения человека, от которого зависит судьба Софьи.
Так в русской литературе Грибоедов один из первых ставит вопрос о претворении идеи в жизнь, о соотношении мечты и действительности, цели и средств ее достижения, наконец, свободы и необходимости. Именно этот вопрос станет центральным и в литературе, и в истории на протяжении двух последних веков. Средства, которые выбирает Чацкий оказыва-
ются далеко не лучшими, так как приводят его к полному моральному краху. Герой повторяет шаг за шагом путь Софьи, так что и Софья, и Чацкий практически становятся эквивалентами: оба ошибаются в своем выборе, оба являются частью фамусовского мира, порой действуя теми же методам и что и остальные, оба (каждый по-своему) бунтуют против своего Дома. И, разрушая Дом, оба страдают от этого, ибо разрушают они самих себя. Очевидно, что перед нами вариант сюжета № 2, сюжета о падшей Софии и несчастном страннике, совращенном ею.
Вероятно, этот сюжет отвечал каким-то образом на вопросы современности. И хотя автор в письме к П. А. Катенину подчеркнул: «.в моей комедии 25 глупцов на одного здраво-мыслящёго человека.» [5: 124], ум этот, увы, оказался опороченным ходом пьесы и связью со слепой Софией. Ум, несущий гибель себе и другим - символ и, действительно, смелый прогноз накануне «экзальтации» 1825 года. Думается, что идеи о радикальном переустройстве общества он вложил в уста проходимцев - Репетилова, ему подобных тоже не зря:
Лахмотьев Алексей чудесно говорит,
Что радикальные потребны тут лекарства,
Желудок дольше не варит.
Но еще интереснее, что с революционным заявлением Лахмотьева странно перекликаются слова Фамусова, невежды и мракобеса:
Куда как чуден свет!
Пофилософствуй - ум вскружится;
То бережешься, то обед:
Ешь три часа, и в три дни не сварится!
Хотя на подобные странные сближения монологов героев, принадлежащих разным лагерям, указывал еще В. Г. Белинский, но он никак не хотел объяснить этого с мировоззренческой стороны. О сближении между героями в драме Грибоедова пишут и современные исследователи. Так Б. А. Кичикова указывает на перекличку реплик и действий Платона Гори-ча и Алексея Молчалина (с флейтой), объясняя жанровым диалогизмом, который активно используется писателем [8: 142-143]. Можно объяснить определенные повторы реплик и тем лейтмотивами смеха и глухоты: все герои участвуют в осмеянии друг друга, а также каждый слышит только самого себя.
Вероятно, подобная конвергенция объясняется диалектическим постижением истории: Чацкий с Фамусовым - две стороны одной медали. Так деятельность Петра, вызвав к жизни служилое дворянство во имя процветания Отечества, во времена Екатерины выродилось в свою противоположность - «службу не делу, а лицам» и прочие несуразности русского быта, например, подражание всему иностранному, против которой, кстати, дружно выступали и Фамусов и Чацкий.
Ср.: Чацкий
Ах! Франция! Нет в мире лучше края! -Решили две княжны, сестрицы, повторяя Урок, который им из детства натвержен.
Фамусов
А все Кузнецкий мост, и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!
Историческая ситуация начала ХІХ века была подготовлена предшествующим XVIII веком и несла в себе его как положительный, так и отрицательный заряды, которые частично разрядились на Сенатской площади 14 декабря. И в этом смысле пьеса «Горе от ума» - «пьеса Чацкого» (по представлению Пущина и Пушкина), то есть пьеса выражала дух декабризма. Драма Грибоедова многими его современниками была воспринята как «пьеса Чацкого», эта точка зрения была развита критикой последующих лет. В формулировке И. А. Гончарова «Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей» советские исследователи видели неявную параллель с исторической судьбой декабристов. «Декабризм» Чацкого сказывается не только в его социальнополитической программе, но более в типе бытового поведения, которое состоит из социально значимых жестов и представляет собой как бы код, по которому можно опознать принадлежность Чацкого к настроенной оппозиционно молодежи. Однако есть и противоположные точки зрения. Например, Б. Голлер утверждает: «Грибоедов не писал, конечно, никакого «декабриста». Паче декабриста определенного этапа движения. (Да и мудрено было задумать такой образ в Персии - в 1820 году!) Автор «Горя от ума» просто что называется «угодил в тип». Это декабристы в большинстве оказались похожи на Чацкого. Так бывает с немногими истинными произведениями искусства.» [3: 142-143]. Однако автор, используя известный масонский сюжет, сказал значительно больше, - хотел он того или нет, - наложив современную историческую ситуацию на уже известную, философски разработанную, имеющую широкий круг ассоциаций, основу, при этом ни на йоту не солгав и высказав свое мнение по поводу искренних заблуждений «ста прапорщиков». Поэтому ренегатство Грибоедова, в котором упрекали его и современники и потомки, например, Ю. Н. Тынянов, не имеют достаточных оснований. Автор комедии хотя и считал своего героя умным, но такой ум был все-таки сродни безумию. И безумен Чацкий не только с точки зрения Софьи и всего Фамусовского мира, но и с точки зрения самого автора, использовавшего старинный масонский сюжет, намекая на ложные идеалы самого положительного героя.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белинский, В. Г. Собр. соч. : в 9-ти т. [Текст] / В. Г. Белинский. - Т. 2. - М., 1977.
2. Вайскопф, М. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеологиям. Контекст [Текст] / М. Вай-скопф. - Радикс, 1993.
3. Голлер, Б. Драма одной комедии [Текст] / Б. Голлер // Вопросы литературы. - 1988. -№ 1. - С. 109-145.
4. Гончаров, И. А. Мильон терзаний [Текст] / И. А. Гончаров // Грибоедов, А. С. Горе от
ума. - Улан-Удэ, 1974. - С. 126-159.
5. Грибоедов, А. С. Горе от ума [Текст] / А. С. Грибоедов. - Улан-Удэ, 1974.
6. Данилевский, Р. Ю. Виланд в русской литературе [Текст] / Р. Ю. Данилевский // От классицизма к романтизму. - Л. : Наука, 1964.
7. Катенин, П. А. Размышления и разборы [Текст] / П. А. Катенин. - М., 1981.
8. Кичикова, Б. А. Жанровое своеобразие «Горя от ума» [Текст] / Б. А. Кичикова // Русская литература. - 1996. - № 1. - С. 138-150.
9. Пиксанов, Н. К. Грибоедов. Исследования и характеристики [Текст] / Н. К. Пиксанов. -Л., 1934.
10. Пушкин, А. С. Полн. собр. соч. : в 10 т. [Текст] / А. С. Пушкин. - Т. 10. - Л. : Наука, 1979.
11. Сахаров, В. И. Русская масонская поэзия XVIII века [Текст] / В. И. Сахаров // Русская литература, 1995. - № 4.
12. Степанов, Л. А. Драматургия А. С. Грибоедова [Текст] / Л. А. Степанов // История русской драматургии XVII - первой половины Х!Х века. - Л.,1982.
