CC BY
158
УДК 821.161.1 Savos’kina T.A. «THE WOES FROM WIT» IN THE CONTEXT OF GYNECOCRACY MYTH OF THE RUSSIAN AGE OF ENLIGHTENMENT. The article deals with the functioning and transformation of the myth about women's exclusive authority in Russia in the A.Griboedov's comedy «The Woes from wit». It is noted, that the treatment of the dramatist to the era of the reign of Catherine the Great contribute to the establishment of such feminocracy problems as a woman-a monarch, favoritism, women's power in the family. The author's attitude to these problems is disclosed in the play at different semantic and evaluation levels.
Key words: gynecocracy, feminocracy, myth, favoritism, Age of Enlightenment, demythologization.
Т.А. Савоськина, канд. филол. наук, доц. каф. зарубежной литературы ИГГУ,
г. Измаил, E-mail: [email protected]
«ГОРЕ ОТ УМА» В КОНТЕКСТЕ ГИНЕКРАТИЧЕСКОГО МИФА ЭПОХИ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ
В статье прослеживается функционирование и трансформация мифа об исключительной власти женщины в России на материале комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума». Отмечается, что обращение драматурга к эпохе царствования Екатерины Великой способствует постановке таких проблем феминократии, как женщина-мо-
нарх, фаворитизм, женская власть в семье, авторское смысловых и оценочных уровнях.
Ключевые слова: гинекратия, феминократия, миф,
В «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина на вопрос парижанина «Уважаете ли вы женщин?», следует ответ русского путешественника: «У нас женщина на троне». В лаконичном ответе персонажа заключена целая история «русского матриархата» эпохи Просвещения. Размышляя об этом культурно-историческом феномене, известный историк Е.В. Анисимов пишет: «В XVIII веке мы сталкиваемся с поразительным парадоксом: в стране повсеместно господствуют нормы Домостроя XVI в., русское общество однозначно трактует женщину как существо второго сорта, а у верховной власти могущественнейшей империи на протяжении почти 75 лет непрерывно находятся женщины, причем из самой низшей, наиболее бесправной касты: вдовицы (Екатерина I, Анна Иоанновна, Екатерина II) и девица (Елизавета Петровна)» [1, с. 329].
Женское самодержавие, пришедшее на смену петровской империи, положило начало формированию гинекратического мифа в культуре русского Просвещения. Миф об исключительной власти и силе женщины в России нашел свое репрезентативное отражение не только в литературе, живописи, скульптуре, медальерном искусстве «галантного века», но и в памятниках культуры первой трети XIX столетия, среди которых достойное место занимает комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума».
Интерес драматурга к феминократии впервые отметил Ю.Н. Тынянов. Анализируя сюжет «Горе от ума», он приходит к выводу о том, что «это комедия о безвременье, о женской власти и мужском упадке» [2, с. 380]. В дальнейшем литературоведы не раз указывали на женскую природу фамусовского общества, но при этом оставляли за пределами своего внимания историко-генетический и культурологический контекст данной проблемы.
В этой связи специальный интерес представляет прочтение комедии Грибоедова через призму гинекратического мифа эпохи русского Просвещения, что позволит проследить не только функционирование, но и трансформацию культурного мифа XVIII в. в художественном дискурсе драматургического произведения.
Среди культурных кодов XVIII века, используемых Грибоедовым в комедии, доминирует код Екатерины Великой. Апелляция драматурга к исторической фигуре привлекает внимание к проблеме «женщина и политическая власть», авторское отношение к которой раскрывается в пьесе на разных смысловых и оценочных уровнях. Так, в первом действии комедии историкокультурный контекст «золотого века» представлен имплицитным образом Екатерины Великой. Самой показательной аллюзией на императрицу являются известные слова Чацкого, обращенные Софье; А тетушка? Все девушкой Минервой? /Все фрейлиной Екатерины первой? / Воспитанниц и мосек полон дом? [3, с. 49]. Исследователи неоднократно указывали на алогизм фразы Чацкого: никакая фрейлина Екатерины I не могла ее пережить на 100 лет. В литературоведении существуют разные толкования этой оговорки: в ней усматривают остроту, нацеленную на Амфису Ниловну Xлестову тетушку Софьи (В.А. Филиппов), «понятный лишь Софье намек» по поводу молодящейся тетушки (С.А. Фомичев), отсылку к эпохе Екатерининского цар-
отношение к которым раскрывается в пьесе на разных , фаворитизм, Просвещение, демифологизация.
ствования (Е.В. Пчелов). Однако с точки зрения заявленной темы оговорка грибоедовского героя получает дополнительные коннотации: её можно рассматривать в качестве ключевого элемента в создании гинекратического подтекста в шутке Чацкого. Сопоставление тетушки Софьи одновременно с Минервой и фрейлиной Екатерины I - это не только добродушная насмешка Чацкого в адрес родственницы его возлюбленной на эксплицитном уровне текста, но и, как верно заметил Е.В. Пчелов, имплицитная отсылка к Екатерининскому «золотому веку». Подтекст высказывания героя оказывается гораздо богаче и шире, чем его текст. Известно, что в период своего царствования Екатерина Великая позиционировала себя как «торжествующую Минерву». В отличие от своих предшественниц, она подняла эту аллегорию на принципиально новый уровень: Минерва не только символически воплощала те или иные стороны жизни страны, не только означала императрицу, но и безраздельно отождествлялась с ней. В этом смысле античный антропоним в реплике Чацкого отсылает реципиента к традиции государственного мифотворчества XVIII в., в котором Екатерина-Минерва воплощает собой идеальный образец русской женщины, умеющей «подать и реализовать ставший мужественным характер в форме вечно-женственного» [4]. Эта андрогинность русских императриц подчеркивает Е.Е. Приказчикова - исследователь культурных мифов в русской литературе второй половины XVIII - нач. XIX вв., - является важнейшей составляющей гинекратического мифа русского Просвещения [5, с. 42-43]. Римская богиня Минерва, сочетающая в себе феминные и мускулинные свойства (она одновременно богиня мудрости и богиня-воительница), становится репрезентантом гинекратического мифа Екатеринского правления в пространстве русской культуры эпохи Просвещения. Эффектные образы Екатерины-Минервы, покровительствующей науке и искусству, создают в своих одах М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, В.В. Петров: Не дорожа твоим покоем / Читаешь, пишешь пред налоем / И всем из твоего пера / Блаженство смертным проливаешь [6, с. 74]; Иль где в сиянии короны / Премудрость подает законы, / Восстань, Платон, и посмотри; / У нас Минерва на престоле, / Её покорствуем мы воле, / Ей ставим с верой алтари [7, с. 399]. В окружении Муз и Добродетелей она изображена на полотне итальянского живописца Стефано Торелли «Екатерина в образе Минервы, покровительница искусств», скульптурной композиции Ж.-П.-А. Тассара «Екатерина II в образе Минервы, восстанавливающей искусства на руинах античности».
Другая ипостась Екатерины - это богиня-воительница, не уступающая доблести Марса: Минерва росска громы мещет, / Стамбул во ужасе трепещет [8, с. 72], - с восторгом пишет А.П. Сумароков о Екатерине в торжественной оде на взятие Xотина. Подобная номинация русской императрицы имеет место и в медалях И.-Л. Эксклейна, И. Егера и И. Гасса, изготовленных в честь военных побед России над Турцией. Одическая традиция аллегорической презентации Екатерины Великой как Минервы сохраняется и в первой трети XIX столетия. В этом смыс-
ле показательно отношение П.А. Вяземского к императрице. Поэт довольно иронически высказывался о занятиях женщин политикой, но при этом высоко ценил государственную деятельность Екатерины II. В стихотворении «Петербург» (1818г.) он пишет о «блестящем веке» Екатерины Великой в комплиментарной манере: Минервы нашей ум Европу изумлял; / С успехом равным он по свету рассылал / Приветствие в Ферней, уставы самоедам, / Иль на пути в Стамбул открытый лист победам. / Полсветом правила она с брегов Невы / И утомляла глас сто-устныя молвы [9, с. 113].
В отличие от своего современника Грибоедов разрушает одическую традицию XIII столетия. Драматург использует в Горе от ума» образ римской богини с целью демифологизации Екатерины как государыни. Существенным представляется в шутливом высказывании Чацкого о тетушке Софьи упоминание «воспитанниц» и «мосек». В своем стилистическом осуществлении ирония локализуется в этих двух словах: первое из них подразумевает знаменитый Смольный институт, основанный русской императрицей для образования и воспитания женщин «новой породы», способных сделать блестящую придворную карьеру; второе - связано с Екатерининской модой на маленьких комнатных собачек. Известно, что многочисленные любимые левретки жили в личных покоях государыни и спали на мягких подстилках, сшитых из ее старых собольих шуб. Игра неравноценными по своему содержанию культурными стереотипами выступает как одна из форм иронической оценки Грибоедовым фе-минных проявлений Екатерины-монарха, образ которой в начале пьесы приобретает пародийный оттенок.
Небезынтересно отметить, что содержание реплики Чацкого не ограничивается двумя семантическими слоями. Немаловажное значение имеет и то, что многозначная шутка обращена к Софье, чье имя, как и Минервы, означает «мудрость». Чацкий сознательно вовлекает свою возлюбленную в некую интеллектуальную словесную игру, от исхода которой зависит решение собственной логической загадки: кто она, Софья, спустя три года
- разумная девушка, способная, как и раньше, понять и оценить шутку своего единомышленника, или его оппонент, отягощенный наследием «века минувшего».
По ходу развития идеологического конфликта снисходительно-насмешливое отношение Чацкого к Екатерине и ее государственной деятельности сменяется инвективой, которая становится главным средством выражения взглядов героя на «минувший век», являющийся идеалом для Фамусова и его поколения. Мифологизация «Минервина века» в словах Фамусова достигает гротеска, когда он ставит в пример своему племяннику Максима Петровича, с образом которого в комедию входит тема фаворитизма. Е.Е. Приказчикова отмечает, что вопрос о статусе мужчины в «женском» мире был главным вопросом в контексте гинекратического мифа русской литературы эпохи русского Просвещения. «До второй половины XVIII века образ фаворита не воспринимался в качестве литературной темы, тем более, поэтической», - пишет исследователь, а в эпоху «Торжествующей Минервы», когда институт фаворитов из альковной тайны превратился «в открытое, почти государственное учреждение», этот культурно-исторический феномен нашел широкое отображение в панегирической поэзии XVIII столетия [5, с. 44]. Центральное место в одическом пантеоне принадлежало знаменитым фаворитам Екатерины II - графу Г. Орлову и «светлейшему князю» Г. Потемкину. Орлов в героическом ореоле изображен в поэтических текстах М. Xераскова («Чесмесский бой»), Г. Державина («Афинейский витязь»). «Мифологические и античные проекции Орлова как бога Марса, нового Сципиона творят в культурном пространстве русской словесности миф о герое-фаво-рите» [5, с. 44]. В случае с Потемкиным актуализируется культурный миф о просвещенном покровителе поэзии. В поэтических панегириках А. Сумарокова («Ода Григорию Александровичу Потемкину», «Двадцать две рифмы»»), В. Майкова («Его высокопревосходительству Григорию Александровичу Потемкину», «Сонет графу Григорию Александровичу Потемкину 1775 года сентября 30 дня») преимущественно отмечаются заслуги Екатерининского фаворита как просветителя и покровителя русских поэтов: он - Любитель чистых муз, наперсник Аполлона» и истинный российский Меценат.
Однако служилое дворянство во имя процветания Отечеству во времена Екатерины II постепенно выродилось в свою противоположность - «службу не делу, а лицам». Поэтому о любимцах Екатерины II писали не только в хвалебном, но и в сатирическом ключе. «Героям-фаворитам» в одической поэзии противопоставлялись «ничтожные» (А. Ланской, А. Мамонов, П. Зубов) в мемуарно-эпистолярной литературе («Записки» Е. Дашковой, «Записки» Г.Р. Державина), «шуты, шпыны
и балагуры» в журнальных статьях Д. Фонвизина («Несколько вопросов, могущих возбудить особливое внимание»).
Сатирическую традицию изображения «вельможи случая» эпохи русского Просвещения продолжает развивать Грибоедов в «Горе от ума». «Великий» дядя Фамусова как раз из того «полка шутов», весьма умеющих угождать «матушке Государыне»: упал он больно, встал здорово. Статус фаворита Максиму Петровичу обеспечен монаршей милостью и подкреплен карьерным ростом (при государыне служил Екатерине, в чины выводит, пенсии дает), титулами (весь в орденах), личным благосостоянием (он не то на серебре, / На золоте едал). Достойным преемником дяди Фамусова в пьесе является Молчалин. Его притворная любовь в угоду дочери своего начальника и благодетеля, в спальню которой он ходит как на службу, а также холуйство перед влиятельными лицами есть проявление в «веке нынешнем» усвоенной житейской философии Екатерининского времени - «быть в случае».
Тема фаворитизма соотносится с одним из центральных мотивов пьесы - мотивом ложного ума. Панегирик Фамусова о былом умении жить провоцирует язвительные филиппики Чацкого. В его развернутых высказываниях «золотой век» Екатерины - эпоха торжества ложной мудрости, сущность которой определяют раболепство придворных охотников поподличать везде, пиры в великолепных палатах с роскошными забавами и бесправие крепостных, равных по своему положению животным. Времена Очаковские и покоренья Крыма как воспетая героическая страница Екатерининской истории ушли в прошлое, оставив после себя в измельчавшем обществе ее почитателей, продолжающих сужденья черпать из забытых газет.
Наступление конца гинекратического мифа, связанного с эпохой «Торжествующей Минервы», олицетворяет в грибое-довской пьесе Графиня бабушка. По оригинальной версии Е.В. Пчелова, она являет собой живое воплощение Екатерины. Фокусируя внимание на немецком акценте Графини (он пешит, все в страхе, впопыхах), употребление слов, характерных для Екатерининского времени (бусурманы, фармазон, вольтерьянец), собственном наименовании персонажа - она «бабушка», чьим заветам и традициям был верен внук императрицы - Александр I, исследователь резюмирует: в сатирическом апогее третьего действия «сам образ императрицы, незримо присутствующий ранее, обретает реальные черты стареющей и не понимающей новые времена графини» [10, с. 309]. Действительно, финальные слова Графини бабушки - Поетем, матушка, мне, прафо, не под силу, / Когда-нибудь я с пала та в могилу [3, с. 109] - оказываются созвучными как по семантике, так и по эмоциональному настрою стихам из оды А.Н. Радищева «Вольность»: Блестящий меч померкнет славы, / Минервин храм стал обветшалый [11, с. 4]. В своей совокупности они намечают конец безраздельному господству ореола, осенявшего образ Минервы-Екатерины II.
Эпоха Минервы уходит в небытие, но ее гинекратическое наследие, выйдя за пределы императорского двора, прочно укоренилось в частной и общественной жизни, что убедительно продемонстрировал в своей комедии Грибоедов. Москва в изображении драматурга - это суровый синклит женщин, под диктатом которых находятся мужчины. Во главе женского ареопага, имеющего свою внутреннюю иерархию, стоят «государственные дамы», от расположения которых во многом зависит протекция по службе и общественное мнение. К таким влиятельным женщинам в московском обществе относится Татьяна Юрьевна, у ней «чиновные и должностные - / Все ей друзья и все родные [3, с. 83] . В первой редакции о ее муже было сказано; ...занимает пост из первых в государствеС женой в ладу, по службе ею дышит, / Она прикажет, он подпишет. В своих комментариях к «Горе от ума» С.А. Фомичев отмечает, что прототипом этого женского персонажа была некая Прасковья Юрьевна Ко-логривова, «прославившаяся особенно тем, что муж ее однажды спрошенный на бале одним высоким лицом, кто он такой, до того растерялся, что сказал, что он муж Прасковьи Юрьевны, полагая, вероятно, что это звание важнее всех его титулов» [12]. Подобная комическая ситуация еще ранее была обыграна в пьесе Д. Фонвизина «Недоросль», где в одной из сцен родственники Простаковой представляются Стародуму аналогичным образом: Я сестрин брат, Я женин муж, А я матушкин сынок. Данная типологическая параллель отражает характерный дух эпохи - дух торжества «российского матриархата». Как для Фонвизина, так и для Грибоедова этот историко-культурный феномен становится объектом комического изображения. Расширяя представления о принципах дворянского общежития и участия в нем женщин, автор «Горе от ума» использует прием восходящей градации, посредством которого он усиливает образ «государствен-
ной дамы» Татьяны Юрьевны еще более влиятельным лицом для московского окружения - Марьей Алексеевной. Финальная реплика: Ах! боже мой! Что станет говорить /Княгиня Марья Алексевна! [3, с. 130] передает безграничную власть женщин над мужчинами.
Мужчины находятся не только в общественной, но и семейной зависимости от женщин, возложивших на себя мужские функции - быть главными в доме. Положение мужчин в семье точно определил Чацкий: Муж-мальчик, муж-слуга из жениных пажей
- /Высокий идеал московских всех мужей [3, с. 129]. Продолжая сатирические традиции Н.И. Новикова, Д.И. Фонвизина, Грибоедов создает комические персонажи женщин, которые в его портретных зарисовках, как и у его предшественников, уподоблены мужскому племени. Советница из комедии «Бригадир», Проста-кова из «Недоросля» являются предтечей образов Натальи Дмитриевны Горич, княгини Тугоуховской, которые имплицитно реализуют значение метафоры: военачальник в юбке. Метафорическое моделирование женских персонажей осуществляется через их речевое и опосредованное поведение, основу которого составляет приказ, обращенный к мужчине и требующий беспрекословного выполнения. Бывший военный, Платон Михайлович вынужден признать, что теперь он является «работником» своей супруги на балах: Тебе в угодность, как ни грустно, / Пускаюсь по команде в пляс [3, с. 110]. Авторитарный стиль женского поведения наиболее ярко раскрывается через интонационный рисунок их энергичных и волевых реплик. Внешняя заботливость Натальи Дмитриевны о муже по сути представляет распоряжения, предполагающие немедленное выполнение действия.: Ах, мой дружочек!... / Ты распахнулся весь и расстегнул жилет... Мой милый, застегнись скорей.... / Да отойди подальше от дверей, / Сквозной там ветер дует сзади! [3, с. 88-89]. Выразительный штрих к портрету Платона Михайловича - его заключительные слова и авторские ремарки: Лакей (с крыльца) В карете барыня-с и гневаться изволит. / Платон Михайлович (со вздохом) Иду, иду [3, с. 110]. «Здесь не только от слов, - отмечает Г.О. Винокур, - но о и от ритма заключительной строчки, образуемой ею рифмы, призванной заменить собой недосказанную мысль, веет той тоскливой и вместе с тем комической безнадежностью, в духе которой выдержан весь этот образ» [13, с. 273].
Еще в большей степени авторитарность проявляется у княгиня Тугоуховской, которая, словно на маневрах, приказывает своему мужу строго перемещаться в заданном направлении: Князь, князь, сюда. - Живее. Князь, князь! Назад! [3, с. 90-91]. Для создания комического эффекта Грибоедов выбирает такие побудительные словесные формы, семантически эквивалентные командам «Смирно», «Марш», «Отставить». В этом смысле показательна и фамусовская похвала московским дамам с применением скалозубовских выражений: А дамы?... / За картами когда восстанут общим бунтом, / Дай Бог терпение./ Скомандовать велите перед фрунтом! / Присутствовать пошлите их в Сенат! / Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна! / Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна! [3, с. 64]. Императивная и военная лексика грибоедовских стихов в сочетании с парно рифмующимися женскими именами вызывают ассоциацию с женским победоносным маршем в честь «захвата» мужчин. Единственный, кто не подчинен московскому матриархату - это Чацкий, для которого дамское угодничество унизительно. Его саркастическое замечание Молчалину: Я езжу к женщинам, да только не за этим [3, с. 83], - выражает одновременно и реакцию Грибоедова на статусные новации русского «женского общества».
Таким образом, автор «Горе от ума» последовательно разрушает в комедии панегирическую традицию гинекратического мифа, сложившуюся в культуре русского Просвещения. В условиях меняющейся социокультурной ситуации Грибоедов, идя вслед за Новиковым, Фонвизиным, Радищевым, критически переосмысливает главную составляющую мифа XVIII века - анд-рогинность русской женщины, которая привела к изменению социальных ролей, нарушению патриархальных гендерных схем. А.А. Бестужев-Марлинский в своих мемуарах вспоминает рассуждения драматурга на тему женского доминирования в обществе: «... если бы мельница дел общественных меньше вертелась от вееров, дела шли прямее и однообразнее, места не доставались по связям родственников или меценатов в чепчиках. покой браков был бы прочнее, а дети умнее и здоровее» [14, с. 53-54]. Как видим, феминность осознавалась А.С. Грибоедовым как духовная, социальная и политическая проблема эпохи безвременья Александра I.
Библиографический список
1. Анисимов, Е.В. Женщины у власти в XVIII веке как проблема // Вестник истории, литературы, искусства. - М., 2005.
2. Тынянов, Ю.Н. Сюжет «Горе от ума» // Пушкин и его современники. - М., 1969.
3. Грибоедов, А.С. Сочинения. - М., 1988.
4. Ильин, И.А. О вечно-женственном и вечно-мужском в русской душе // Собр. соч.: в 10 т. - М., 1997. - Т. 6. - Кн. 3.
5. Приказчикова, Е.Е. Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе русского Просвещения: автореф. дис. ... д-ра
филол. наук. - Екатеринбург, 2010.
6. Державин, Г.Р. Фелица // Сочинения. - СПб., 2002.
7. Петров, В.П. На сочинение нового Уложения // Поэты XVIII века: в 2 т. - Л., 1972. - Т. 1.
8. Сумароков, А.П. Ода государыне императрице Екатерине Второй на взятие Xотина и покорения Молдавии // А.П. Сумароков. Избран-
ные произведения. - Л., 1957.
9. Вяземский, П.А. Петербург // Стихотворения. - Л., 1958.
10. Пчелов, Е.В. Образ и эпоха Екатерины Великой в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» // Е.РДашкова: Великое наследие и современность. - М., 2009.
11. Радищев, А.Н. Полн. собр. соч.: в 3 т. - М.; Л., 1952. - Т. 1.
12. Фомичев, С.А. Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума». Комментарий. - М., 1983.
13. Винокур, Г.О. Избранные работы по русскому языку. - М., 1959.
14. Грибоедов, А.С. Его жизнь и гибель в мемуарах современников. - Л., 1929.
Bibliography
1. Anisimov, E.V. Zhenthinih u vlasti v KhVIII veke kak problema // Vestnik istorii, literaturih, iskusstva. - M., 2005.
2. Tihnyanov, Yu.N. Syuzhet «Gore ot uma» // Pushkin i ego sovremenniki. - M., 1969.
3. Griboedov, A.S. Sochineniya. - M., 1988.
4. Iljin, I.A. O vechno-zhenstvennom i vechno-muzhskom v russkoyj dushe // Sobr. soch.: v 10 t. - M., 1997. - T. 6. - Kn. 3.
5. Prikazchikova, E.E. Kuljturnihe mifih i utopii v memuarno-ehpistolyarnoyj literature russkogo Prosvetheniya: avtoref. dis. ... d-ra filol. nauk. -
Ekaterinburg, 2010.
6. Derzhavin, G.R. Felica // Sochineniya. - SPb., 2002.
7. Petrov, V.P. Na sochinenie novogo Ulozheniya // Poehtih KhVIII veka: v 2 t. - L., 1972. - T. 1.
8. Sumarokov, A.P. Oda gosudarihne imperatrice Ekaterine Vtoroyj na vzyatie Khotina i pokoreniya Moldavii // A.P. Sumarokov. Izbrannihe
proizvedeniya. - L., 1957.
9. Vyazemskiyj, P.A. Peterburg // Stikhotvoreniya. - L., 1958.
10. Pchelov, E.V. Obraz i ehpokha Ekaterinih Velikoyj v komedii A.S. Griboedova «Gore ot uma» // E.R.Dashkova: Velikoe nasledie i sovremennostj. - M., 2009.
11. Radithev, A.N. Poln. sobr. soch.: v 3 t. - M.; L., 1952. - T. 1.
12. Fomichev, S.A. Komediya A.S. Griboedova «Gore ot uma». Kommentariyj. - M., 1983.
13. Vinokur, G.O. Izbrannihe rabotih po russkomu yazihku. - M., 1959.
14. Griboedov, A.S. Ego zhiznj i gibelj v memuarakh sovremennikov. - L., 1929.
Статья поступила в редакцию 19.12.12
24З
